Текст книги "Я надеюсь…"

Автор книги: Раиса Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Догадываюсь.

– Да, старинный шкаф темного дерева, как мне показалось, точь-в-точь такой, какой был когда-то у моей покойной матери, в моем отчем доме! Я был потрясен и почти всю экскурсию простоял возле него. Хотелось открыть дверцу, засунуть голову в его пряные недра и понюхать.

– Надо было так и сделать! – у музея, помнится, очень гостеприимные, простые хозяева… А вообще я Вас вполне понимаю. Чувство дома – его нельзя утрачивать, это опасно. Его надо возрождать всем нам и в каждом. Это тоже путь к основательности, ускорению, стабильности и в каждой конкретной человеческой душе, и в обществе. Мой дом не просто моя крепость, а мой мир, моя галактика. Так считаю я. И еще надо с детства не отбивать у ребятишек охоту к труду всякими там формальными «уроками труда», которые чаще всего учат их лишь умению изворотливо уходить от любой постылой трудовой повинности, а дать им вволю трудиться самим: где захотят и где не вредно их здоровью. Лучше всего – в том же собственном доме, саду, огороде…

– А сейчас многие просто мечтают об этом – о собственном доме и саде-огороде. И взрослые, и дети – мои в том числе. Это, похоже, имеет глобальный характер. В Америке наступивший бум индивидуального строительства, садоводства связывают с тем, что в активную деловую жизнь пришли люди рождения послевоенных лет. Поколение «бэби-бума» и его дети. Думаю, что и к нам это имеет прямое отношение. Я лично верю и крепко надеюсь на свое поколение – хотелось бы, чтобы это было поколение не тех, кому, нечего терять», а – социалистических собственников.

– Я бы всячески поощряла такое движение. Поощряла бы все, что привязывает человека к дому, земле, к порядку, делает его социально устойчивее, честно приращивает его достаток. Пора, пора переходить от крика, воплей, нагнетания нетерпимости, ненависти и злобы – к делу… и к дому. Я тоже верю в работящих, деловых – моя мама сказала бы: дельных – людей и с нетерпением жду их прибавления на перестроечном пути…

Чтобы закончить тему дома. Нынешней весной Президент собирался прилететь на восьмидесятилетие матери. Сам. Лично. Я это знаю точно. Не получилось – шахтеры не отпустили. Полетели те, кто хоть как-то мог заменить его в данном случае, доставить матери радость, сравнимую с приездом сына.

Прилетели личные представительницы Президента. Два крохотных посла с бантами: Ксения и Анастасия.

Мать его была счастлива, хотя и грустна одновременно – состояние, знакомое всем нашим матерям, независимо от того, кого они терпеливо ждут у отчею порога: президента, премьера или разнорабочего. Сына – этим все сказано.

– Мы начали говорить с Вами, Раиса Максимовна, о положении в обществе жены руководителя страны…

– Вообще-то во всем цивилизованном мире это положение, права и обязанности жены главы государства как-то очерчены. Если не нормативными документами, то определенными традициями. Мне рассказывали, например, что в Белом доме для помощи в исполнении на должном уровне женой президента США ее официальных функций существует соответствующий персонал. Свой шеф канцелярии, есть даже своя личная территория», свой «офис» в крыле Белого дома. Г-жа Миттеран, супруга президента Франции, много сил отдающая созданной ею организации «Франс Либерте», во время одного из посещений Парижа знакомила меня с работой своего секретариата, который традиционно помогает супруге президента в ее общественной и благотворительной деятельности. Г-жа Коль, активная, занятая весьма многообразной общественной и попечительской работой, также рассказывала о специальном бюро, оказывающем ей необходимую помощь.

В моем же распоряжении, Георгий Владимирович, оказалась только одна традиция, сформировавшаяся со времен Сталина, – отсутствие права на гласное, официальное существование. Мне даже иногда приходит мысль, что мое появление, в глазах определенной части нашего общества было воспринято с чрезмерным пристрастием, прямо как «событие» перестройки.

Да, мое положение рядом с Михаилом Сергеевичем потребовало от меня как супруги главы государства выполнения некоторых официальных обязанностей: участие во встречах, некоторых государственных, общественных мероприятиях, в том числе протокольных. Каких-то специальных дипломатических знаний и уж тем более какого-то «великосветского» опыта у меня, конечно, не было. Все осваивалось по ходу событии, делалось на основе жизненной логики и интуиции.

– Интуиции?

– В самом деле – многое по интуиции. И по природной склонности к здравому смыслу. Впервые доподлинно узнала, что в международной жизни существуют строгие правила дипломатического церемониала и протокола. Что есть общие, принятые во всей международной практике, а есть – особенные, национальные протокольные правила и требования, связанные с различными традициями тех или иных народов и государств. Узнала – теперь уже не понаслышке, а из «первоисточников», – что даже такие мероприятия, как «обед», «чай», «фуршет» имеют свои «индивидуальные» элементы дипломатического этикета. Например, обед – наиболее почетный вид приема. Проводится обязательно в вечерние часы, обычно с 19 часов и позже, хотя и называется обедом. Предполагает строгий, определенный порядок «рассадки» за столом и, как правило, нарядную форму одежды.

В некоторых странах на официальных обедах женщинам предписано появляться в длинных вечерних платьях. В практике же нашей повседневной жизни длинное платье – вещь не очень нужная, а по мне – так и вовсе ненужная. Изысканно, конечно, а вместе с тем выполнение этого требования довольно расточительно: часто ли бываешь на такого рода «обедах»? Опять же мелочь, но в дипломатическом протоколе нашей страны в 1985 году было принято правило: на официальных приемах и обедах в нашей стране для мужчин желателен темный костюм, для женщин – нарядное платье обычной длины.

– Будем считать, что наш протокол – самый экономный в мире!

– Не экономный, Георгий Владимирович, а демократичный.

Всякого рода представительство требует внимания к особенностям быта, традиций и обычаям народа, страны. Внимания как в большом, так и в малом. С благодарностью вспоминаю, например, с каким пониманием отнеслись к моей просьбе г-жа Буш и руководство колледжа Уэлсли во время участия в торжественной церемонии выпускниц колледжа – не надевать мне академическую мантию и специальный головной убор, потому что у нас это не принято. Я бы этого стеснялась, чувствовала бы себя, как говорят, не в своей тарелке.

Во время последнего визита в Англию для выступления Михаила Сергеевича британское правительство предложило Гилдхолл – чрезвычайно престижный зал в Лондоне, центр лондонского Сити. Эта почесть иностранным гостям оказывается крайне редко, подчеркивает особое уважение. По старой английской традиции церемония в Гилдхолле предполагает обязательные элементы в одежде: женщина должна быть в шляпке и перчатках, а мужчина – во фраке, визитке или военной форме.

Для нас было сделано исключение. Г-жа Тэтчер проявила уважение, тоже решив не надевать, вопреки традициям, головной убор и перчатки. Во время этого же визита Михаил Сергеевич и я были в Виндзоре, состоялась встреча с королевой. В Англии аудиенция королевы – высший знак дипломатического протокольного внимания. Я еще раньше узнала, что любимый цвет королевы Елизаветы 11 – синий, «роял блу», он обычно присутствует в ее одежде. Узнала, что члены королевской семьи и гости королевы стараются при ней не использовать этот цвет в своих костюмах. Я тоже постаралась исполнить традицию.

В ходе официальных визитов глав государств помимо основной программы визита хозяева по традиции всегда предлагают еще и отдельно дополнительную программу для супруги. Как правило, эта программа также согласовывается заранее через МИД. Хозяева учитывают интересы, пожелания гостей, но прежде всего, конечно, гость должен тоже иметь в виду возможности и предложения хозяев. Мне иной раз приходилось слышать в поездках относительно моих программных мероприятий от людей, кто был со мной рядом, наших же, моих соотечественников: «Раиса Максимовна, неужели Вам это интересно? Неужели Вы не можете придумать себе ничего другого?» Придумать можно, но осуществить – далеко не всегда. Хотя иногда потихоньку, «втихомолку» я и вырываюсь из жестко обусловленных рамок программы. Так, в Финляндии в 1990 году «инкогнито» убежала посмотреть «церковь в скале» и побродить по улицам Хельсинки. В Сан-Франциско вне запланированной программы предприняла вылазку в прибрежный район города, побывала в China Town, в семейной бакалейной лавке, а на площадке прогулочного трамвайчика побеседовала с кондуктором. Растрогавшись, она предложила мне любезность: воспользоваться бесплатной услугой ее подруги-парикмахера – она, мол, сделает мне красивую американскую прическу.

– А мне особенно запомнилась лавка. Право выбора лавки было за шефом охраны с американской стороны – Ваше «бегство», конечно же, лежало целиком на его ответственности. Малоразговорчивый – чаще просто молча улыбался в усы, – импозантный, с седыми висками. Вылитый Фолкнер в лучшие годы. Но когда мы вместе с Вами вошли в лавку, у меня глаза разбежались: бутылки, бутылки, бутылки! На любой вкус. Молодец «Фолкнер»! – знает адреса.

– Да, винный отдел там и впрямь был богатый. Впрочем, не только винный. А во Франции, в Буживале, в маленьком кафе «Розарий» я пила кофе с француженками и имела с ними совсем не дипломатический, а чисто женский разговор…

«Нестыковка» каких-то протокольных правил дипломатического этикета, на мой взгляд, послужила основой распространения в американской прессе слухов о «трениях» между Нэнси Рейган и мной. Я не воспринимала и не воспринимаю всерьез эти суждения. Нам повезло с Нэнси Рейган – мы с нею стали свидетельницами, а в чем – то и участницами величайших но своей значимости исторических встреч руководителей наших стран. Все наши переживания, волнения, тревоги – это капля в общей, рожденной этими встречами надежде людей земли: мир и будущее для всего человечества.

Помню ноябрь 1985 года. Первая встреча в Женеве. Знакомились, присматривались, «примерялись» друг к другу, вели обсуждение, дискуссии. Трудно рождалось понимание, трудно рождались первые официальные документы. Помню особняк «Мэзон де Сосюр». 20 ноября здесь давался официальный обед от имени Рональда и Нэнси Рейган в честь Михаила Сергеевича и меня. Два часа ночи – мы еще в особняке. Завтра утром вылет из Женевы, но никак не дорабатывается окончательно совместный документ. Борьба идет за каждую фразу, каждое слово, каждую букву. И все же Женева родила главное: признание, что ядерной войны не должно быть, в ней не будет победителей.

После Женевы началось оживление научных, культурных, экономических связей между нашими странами, замороженных или вообще не существовавших. Затем октябрь 1986 года. Исландия, Рейкьявик. Сколько написано уже об этой советско-американской встрече в верхах, ее драматизме! Да, мы все пережили это, но помним, понимаем и ее значимость – без Рейкьявика не было бы Вашингтона в 1987 году и Москвы в 1988-м. Не было бы встреч, которые оказались более конструктивными и более результативными, чем в Женеве. Не было бы Договора об уничтожении ракет средней и меньшей дальности. И не было бы того редкостного человеческого взаимопонимания и единения советских и американских людей, четко и ярко обозначившихся в декабре 1987 года в Вашингтоне; в 1988 году в Нью-Йорке и Вашингтоне, Миннесоте и Сан-Франциско в 1990 году. Единения во имя мира и дружбы.

В Женеве мы с Нэнси Рейган приняли участие в закладке камня в здание Музея Международного Красного Креста. Сегодня этот музей уже открыт. Хотелось бы, чтобы он, как и вся деятельность Международного Красного Креста и Красного Полумесяца, всегда символизировал сотрудничество всех государств и народов во имя понимания друг друга, доверия, во имя добра и милосердия.

Из массы впечатлений, которые остаются в моей душе после поездок Михаила Сергеевича в разные страны, главное – тысячи открытых, дружелюбных человеческих лиц. Помню Дели, Нью-Йорк, Миннесоту, Прагу, Краков, Щецин, Берлин, Дортмунд, Штутгарт, Шанхай, Мадрид, Барселону, Рим, Мессину, Милан, Нагасаки… Заполненные улицы и площади городов. На лицах симпатия и дружелюбие. В сердцах и глазах людей надежда и вера: мир может жить без насилия, мир может быть без войны.

Италия. Земля Данте и Петрарки. Россыпи памятников великой культуры. Соборная площадь Милана: мраморный, удивительно красивый ажурный собор. И столь же удивительный и незабываемый всплеск чувств многих и многих тысяч собравшихся здесь людей. Миланцы приветствуют Михаила Сергеевича и делегацию. «Гóрби, Гóрби, Гóрби!» – несется над площадью. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе и я – рядом. Мы отстали от Михаила Сергеевича и пробиваемся через плотную массу народа. Смотрю на него: на глазах у него, как и у меня, слезы. «И ради этого, – сказал он мне тогда, – тоже стоило начинать перестройку…»

Сколько раз, вновь и вновь, я задаю себе, и не только себе, один и тот же вопрос: стоило ли Эдуарду Амвросиевичу, другу и единомышленнику Михаила Сергеевича, так ее заканчивать? Я сохранила письмо, написанное Эдуардом Амвросиевичем в особый для него и для нас, его друзей, день 60-летия со дня рождения.

«Дорогие Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна!

Сегодняшний день моей жизни, высокая награда Родины и ваши добрые слова в мой адрес но случаю моего шестидесятилетия дают мне моральное право сказать вам идущее от сердца спасибо. И все-таки в этом письменном отклике на ваши поздравления и пожелания я хотел бы выйти за пределы этой знаменательной для меня даты.

Правомернее, на мой взгляд, говорить о знаменательности целого периода в жизни партии и страны, малой частицей которой стали мои жизнь и работа на порученном мне посту.

Недавно в Мадриде на приеме в советском посольстве один пожилой испанец, весьма далекий от наших идеалов, но мучительно переживший трагедию тридцатых и долгую ночь франкизма, сказал: «Наконец-то в мировой политике появились люди с высокими идеалами и чистыми помыслами, рыцари без страха и упрека, сродни Дон Кихоту в нашем, испанском понимании. Наконец-то великая человеческая цель получила пленительное человеческое воплощение».

Он имел в виду Вас.

Вы помните, с какими большими личными переживаниями и сомнениями было сопряжено для меня новое назначение. Я и сегодня не свободен от них. На каждом шагу, ежедневно и ежечасно, испытываю колоссальное «сопротивление материала». Однако и два с лишним года назад, и сегодня я находил и нахожу в себе силы для его преодоления. Источник этой силы отнюдь не в том, что мне удалось до конца постичь и освоить сложное искусство дипломатии нового типа, дипломатии эпохи нового политического мышления – к этому еще надо идти и идти. Истоки этой силы вижу в другом.

В вашей поддержке, которую ощущал и ощущаю в часы и дни самых трудных испытаний. В разработанной Вами политике, чья честность, общечеловеческая привлекательность и научная обоснованность делают ее неотразимой для миллионов людей. В позициях партии, общества и страны, по нраву отождествляемых в мире с вами.

Большую часть жизни и я, как мог, служил делу партии. Никогда не скрывал и сейчас не стану: были сомнения, нелегкие раздумья, подчас – внутреннее несогласие, но всегда над ними верх брала вера в решающий и переломный для Отечества час. Теперь, когда он наступил, я впервые ощущаю полный лад своей жизни с жизнью партии и народа.

Это большое счастье, и им я тоже обязан вам. Лучшей награды себе – не знаю. Не знаю лучшего ответа на нее, чем всегда быть рядом с вами на переднем рубеже перестройки.

Тот испанец был прав во всем, кроме одного: мы не с ветряными мельницами имеем дело. Но все преграды на нашем пути сокрушим и возродим страну для счастливой жизни в радующемся ей человечестве. В это верил и верю.

Всегда ваш

Э. Шеварднадзе».

Меня и сейчас очень волнует сказанное в этом письме…

Не раз уже спрашивали и спрашивают у меня: легко ли быть женой Президента и Генерального секретаря ЦК? Отвечаю: легче, чем быть Президентом и Генеральным секретарем. Я не принимаю государственных и политических решений, не участвую в их подготовке и не несу за них ответственности. Моя деятельность – сугубо общественная. Все, что делаю, – в ее рамках. Это так. Но Президент и Генеральный секретарь – мой муж. Его жизнь – это и моя жизнь. Его тревоги – это и мои тревоги. Боль Отечества, отзывающаяся сегодня в душе каждого здравого советского человека – может ли она пройти мимо моего сердца?

Когда присутствую на Съезде народных депутатов СССР в Кремлевском Дворце съездов, сижу среди приглашенных в амфитеатре, ко мне подходят многие люди – и депутаты, и гости, и представители прессы, корреспонденты. Что-то спрашивают, советуются, благодарят, что я здесь, вместе со всеми, в этом зале. А некоторые действительно говорят: «Зачем это Вам? Вы себя не жалеете, Раиса Максимовна. Зачем рвете свои нервы, душу, зачем?» Как-то в беседе с Аллой Борисовной Пугачевой, нашей талантливой, популярной певицей, услышала от нее: «Не могу я петь, Раиса Максимовна, на темы, должна – от души». Я ее понимаю. Я жить не могу «по теме». Не вкладывая душу во все, чем живу, во все, что делаю, к чему сопричастна, за что ответственна.

Вспоминаю еще один эпизод, правда, уже не в Москве, а в Париже. Вместе с Михаилом Сергеевичем мне привелось бывать там несколько раз. И получилось так, что два раза с французской стороны меня опекала очень миловидная девушка Изабель. В последний раз, уже перед тем как уезжать, у меня с нею состоялся любопытный разговор.

– Мадам, – сказала она. – По долгу службы я вижу много высоких особ. Я переживаю за Вас. Вы похожи на меня. Вам будет тяжело.

– Почему, Изабель?

– Вы слишком открыты, за все переживаете.

– Что же делать? – спросила я.

Девушка пожала плечами.

– А я помню другой эпизод, связанный с этой девушкой.

– Какой?

– Вы прилюдно похвалили ее за элегантность, и она прямо вспыхнула от удовольствия. И на следующий день пришла в еще более стильной одежде, даже отдаленно не напоминавшей униформу, пусть даже и парижской, полиции.

– Ну, что ж, все верно. Женщина всегда женщина…

Трудное, очень трудное время переживает сегодня наша страна. Выбор сделан. Он тверд и неизменен. Общество встало на путь обновления, слома тоталитаризма, изжившей себя командно-административной системы. Назад дороги нет. Только вперед, только по пути демократизации, национального возрождения, дальнейшего осуществления политических, правовых, экономических реформ. Но сколько трудностей встало и встает на этом пути!

Ранее замаскированные, прикрытые, а теперь, в эпоху перестройки, обнажившиеся бесконечные «черные дыры» в экономике, экологии, культуре, медицине, социальной обеспеченности, правовой защите людей… Оказалось, все мы, общество в целом, не знали реального, фактического положения дел во всех сферах нашей жизни. На долю перестройки пал Чернобыль, землетрясение в Армении, события в Нагорном Карабахе, Сумгаите, Оше, Южной Осетии, в Баку, Литве… Тысячи беженцев в своем Отечестве!..

Нелегкое, непростое время перестройки. Все эти драматические события – испытание души, ума и воли. За ними – неизлечимая душевная боль и бессонные ночи. Телефонные звонки, как выстрел, разрывающие ночную тишину. Я теперь боюсь их. С ними врываются крики отчаяния, мольбы, страдания и – чья-то смерть…

Я помню все эти страшные ночи – от чернобыльских до Персидского залива, когда в 2 часа 20 минут Михаилу Сергеевичу сообщили: через час начинается операция, начинают бомбить Ирак. Ночь с 19 на 20 января 1990 года – ночь бакинских событий. Помню, на следующий день я не узнала Михаила Сергеевича. Поседевший, серое лицо, какой-то душевный надрыв, душевный криз.

И Вы представляете, не только я заметила этот надлом. Я вот сейчас нашла удивительное письмо, написанное 24 января. Оно пришло в редакцию газеты «Правда», но – на имя Михаила Сергеевича. Письмо из Литвы, город Паневежис, автор его – Василяускас Ю. И.

«Михаил Сергеевич! Если есть Бог или какая-то другая высшая сила, пусть они дадут Вам самого крепкого здоровья и выдержки, выдержки именно сейчас. Я просто боюсь, чтобы Вы не сломались и не махнули рукой на всех тех, кто сейчас и за углом, и в открытую шипит и злорадствует, имея в виду конфликт в Закавказье. Почему я решил обратиться к Вам? Просто первый раз я видел, что у Вас были такие грустные глаза, когда Вы выступали по телевидению по поводу событий в Азербайджане. Не буду здесь долго обсуждать, скажу только одно: мне прекрасно понятны чувства человека, который отдает все, что может, людям, старается сделать как можно лучше, а в ответ нередко получает непонимание и, я бы сказал, просто черную неблагодарность. Я прекрасно понимаю, что тогда человеку просто хочется сказать: да живите вы как хотите! Вам не нравится – так делайте сами, как вам нравится! Это чисто человеческое чувство, и оно понятно. Но, дорогой Михаил Сергеевич, Вы нередко говорите в своих выступлениях: без этого перестройка заглохнет или без того… Я вообще Ваш убежденнейший сторонник в принципиальном плане, хоть, как и каждый, могу иметь свое мнение. Вы умеете убеждать, это факт. Но в одном никто меня не переубедит, даже Вы, а именно: если Вы сейчас с обидой или по каким-то другим соображениям решите уйти – перестройке конец! Это – тысяча процентов! Вы ни за что, ни при каких условиях и обстоятельствах не должны этого делать, не должны. Этого допустить нельзя! Если Вы сейчас уйдете, это конец всему.

Перестройка – довольно уже дежурное слово, поэтому скажу, что Ваш уход в настоящих условиях означал бы конец надеждам всех, кто верит, что в конце туннеля все-таки есть свет… Люди далеко не ангелы, но что делать – Вы выбрали свой путь. И как бы ни было тяжело, надо идти до конца. Уйти Вам нельзя! Ни за что! Поэтому, даже если на Вас будут давить, обвиняя в ошибках, не то что не сдавайтесь – просто по-человечески не падайте духом. Очень прошу Вас. Я просто не понимаю, как люди, если они хоть немножко мыслят, могут не одобрять Ваших действий и уж во всяком случае не понять одну, на мой взгляд, самую элементарную вещь. А именно того, что даже амебе должно быть ясно: что действуете исключительно ради блага людей в стране и мире в целом. Это Ваша высшая цель, и не видеть этого может только слепец или человек, сознательно не желающий видеть. Я не хожу на демонстрации – ни на какие, ни за, ни против, не состою ни в какой партии. Но я всегда безо всяких оговорок поддерживаю Вашу линию, Ваши цели и Ваши идеи. Не было бы Вас – и ничего бы не было. Я не туповатый баран или подхалим, мне ничего не нужно. Я понимаю Ваше право устать от всего. Но ради Бога, Михаил Сергеевич, только не сейчас, кто бы и что бы Вам ни говорил! Дай Бог, чтобы я ошибался, и все мои страхи были бы пустыми, дай-то Бог! Но из кусков информации и разных слухов можно сделать и такой вывод. Кроме того, еще на втором Съезде Вы несколько раз сказали: пусть кто хочет займет мое место, я за него не держусь. Дай Бог, чтобы это было сказано Вами сгоряча. Все, чего Вы уже добились, что Вам уже удалось, еще не есть необратимое. Все еще могут повернуть вспять, если Вы уйдете. Не делайте этого, заклинаю Вас! Я убежден, что я не один в своем мнении. Таких, кто думает, как я, не один миллион. И не на Западе, а здесь, у нас, в целом по стране.

Помните, что с Вами связаны все наши надежды. Если мои страхи напрасны, слава тебе, Господи. Извините за частое упоминание имени Господнего, я не верующий. Но если бы я был таковым, молил бы Бога, чтобы мое письмо было именно не напрасным. Тем более извините за сумбурность этого письма. Полагаю, что в данном случае именно это может убедить Вас в его искренности. Остаюсь самым убежденным Вашим сторонником. Желаю Вам всего самого лучшего и Вашим близким. И еще Вам – выдержки, выдержки и еще раз выдержки. Извините за беспокойство».

Вот такое эмоциональное, но очень рассудительное, умное письмо. Я больше доверяю его автору, чем тем, кто с явным подстрекательским подтекстом, с завидным упорством в это трудное время твердит революцию в белых перчатках не делают. Мне не раз приходилось слышать от Михаила Сергеевича: цели, которые мы перед собой поставили, не позволяют нам использовать любые, без разбора, средства их достижения.

– На встрече с секретарями райкомов и горкомов партии в рамках XXVIII съезда КПСС одна из женщин, азербайджанка, бросила Генсеку, что он чуть ли не палач азербайджанского народа. Он тяжело поднялся из-за стола и сказал – не сразу: «Знаете, с таким обвинением невозможно жить». И зал зашумел. Женщина извинилась…

– Сейчас, когда так осложнилось положение в экономике, да и в целом с условиями жизни людей, предстоит принятие очень трудных решений. Но принимать их надо. Видимо, уже нельзя откладывать… И так долго откладывали…

Но ведь на нас сегодня давят не только проблемы материальнного порядка. Перестройка, демократизация, гласность сделали духовную жизнь общества, как и в целом всю нашу жизнь, более свободной, более открытой. Общественное сознание освободилось от многих устаревших стереотипов и догм, плюрализм мнений дал возможность по-новому взглянуть на нашу историю, сегодняшний день, на окружающий нас мир. Выявилось многообразие взглядов и интересов различных общественных слоев и групп. Однако и здесь на нас обрушились немалые, а может быть, и самые тяжкие испытания.

На поверхность всплыли национализм и экстремизм. Как раковая опухоль, вплетаются они сегодня в ткань национального самосознания людей. Так получилось, что я имею и русские, и украинские корни. Отец, как уже знаете, с Черниговщины, родилась на Алтае, жила в Сибири, на Урале, в Башкирии, на Кавказе с его очень пестрым национальным составом. Почти два десятка лет уже живу в Москве. Хорошо знаю, что это такое – взаимоотношения, связь, взаимопомощь людей разных национальностей. По моему глубочайшему убеждению, это – та незримая материя, в которой только и может выжить и каждая отдельная человеческая жизнь, и сама наша человеческая цивилизация. Это то, что помогло нам выстоять, выдержать или, как бы сказала мать, «перемочь» самые горькие для Отечества годы, дни. И мне чрезвычайно тревожно, когда вижу, что рвется то здесь, то там эта бесценная материя человеческой нравственности.

Впервые меня со страшной силой поразило это в Армении. Да, в Армении, в дни трагедии землетрясения. Вы помните, Михаил Сергеевич тогда прервал свой официальный визит в Соединенные Штаты и мы, сделав лишь короткую остановку в Москве, оказались в самом центре страшной беды. Побывали в Ленинакане, Спитаке, Кировакане. Никогда не забуду те дни! Не забуду лица людей. Их пронзительными глазами смотрело само горе…

Я видела мужчин, обезумевших под тяжестью утрат, видела женщин, рыдающих над крохотными гробами, и, как могла, утешала их. Видела в больницах искалеченных детей. Как и всякий взрослый человек, глядела в их глаза не просто со страхом, а с чувством вины. Да, это было стихийное бедствие. Человек тут практически ни при чем. Но я знаю: что бы ни случилось, ни стряслось с людьми, особенно с детьми, человек никогда не может чувствовать себя отчужденным от общей человеческой боли, трагедии. Поэтому минуты величайшего горя, как это часто бывает в людской жизни, становятся и минутами взлета человеческого духа, человеческой добродетели. Те дни, кстати, были полны этим драматическим сочетанием – беды и душевного, всенародного, даже общечеловеческого отклика на нее.

Страна вспомнила, что она страна, а люди – что они люди, где бы, по какую сторону и каких границ ни находились. И тем ужаснее, когда на фоне слез, горя, гибели тысяч людей, несущихся из нерасчищенных развалин криков о помощи и стонов я услышала лозунги и требования «об освобождении Нагорного Карабаха». И узнала, что в этот трагический момент была отвергнута помощь со стороны Азербайджана. Неужели подобным людям можно доверять судьбу народную? Воистину – если слепой поведет слепого, то оба упадут в пропасть.

Помню, как в перерыве IV Съезда народных депутатов СССР в декабре 1990 года в фойе Дворца съездов меня окружила большая группа людей. Как всегда, вопросы, ответы, суждения и обсуждения. И вдруг молодой красивый мужчина на самых высоких тонах, обращаясь ко мне, говорит:

– Раиса Максимовна, русских унижают кругом, Вы не видите?! Унижают нацию, ограбили, поставили на колени… – Мне с трудом удалось прервать его:

– О чем Вы говорите? Остановитесь, вдумайтесь. Ведь от других мы слышим: русские – баре, лентяи, не привыкли работать, только эксплуатируют других. Вы подумайте, что Вы говорите. Еще шаг – и мы будет искать врагов. Кто они – грузины, армяне, эстонцы, литовцы, евреи, казахи, азербайджанцы – враги? История не раз уже показывала, что это значит. Или чужой опыт всегда лишь теория? Сила русского народа и в том, что мы никогда никого не эксплуатировали. Никогда не жили за счет других народов. Разделили радость победы и горечь трагедий со всеми народами нашей страны. И в этом не слабость, не унижение наше, а, повторяю, сила, наша моральная правота.

Помните Достоевского: «Я говорю лишь о том, что ко всемирному, всечеловеческому единению сердце русское, может быть, из всех народов наиболее предназначено…»?

Тревожно сегодня, за многое тревожно и больно. За будущее страны, за судьбу Союза народов, за все, что создано столетиями совместной жизни. Откуда вырвалась эта всеуничтожающая агрессивность? Когда пятидесяти-шестидесятилетние мужи, три десятка лет теоретически обосновывавшие необходимость казарменного социализма и его превосходство, руководившие строительством общества и строившие его, заявляют, что с радостью будут все разрушать, и приступают к разрушению, мне становится страшно. Неужели Геростраты в нашей отечественной истории не перевелись? Неужели мы не поумнели, так и не избавились от рокового вируса взаимоистребления? Неужели перед злом бессильна любая политика? Да и вообще нужно ли все разрушать, чтобы идти вперед? Ведь это противоречит здравому смыслу! Счастливыми, убеждена, можно быть только от созидания.

А откуда эта страсть покрыть грязью памятники истории своего же народа, стремление представить всю 70-летнюю историю советского периода историей сплошных ошибок, преступлений, позора? Да что история! Сколько их развелось сейчас, псевдоперестройщиков – тех, кто строит свою карьеру, свое личное благополучие, свое процветание на втаптывании достоинства страны, собственного народа, собственной истории.