Текст книги "«Симпсоны» как философия"
Автор книги: Раджа Халвани
Соавторы: Эон Скобл
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Далее, важно отличать аристотелевское понятие счастья (первоначальный греческий термин – eudaimonia) от удовольствия (м-м-м… удовольствие…), ведь Аристотель вовсе не говорит, что целью человеческой жизни являются простые телесные радости, на достижение которых Гомер (не грек) тратит столько времени. Скорее, он имеет в виду более продолжительное счастье или общее процветание. Теренс Ирвин, переводчик «Никомаховой этики», полагает, что правильнее переводить eudaimonia как «благополучие». Если конечной целью человеческой жизни является счастье такого рода, то, как утверждает Аристотель, добродетели желательны, поскольку они способствуют длительному благополучию тех, кто обладает ими. Хотя соблюдение добродетелей еще не гарантирует, что мы будем процветать, такие качества, как уверенность в себе, дружелюбие и честность повышают наши шансы на успех. Итак, добродетельную жизнь можно обосновать, поскольку добродетели способствуют благополучию тех, кто ими обладает.
Многие ошибочно принимали аристотелевское оправдание добродетели за апелляцию к нашим собственным корыстным мотивам. Однако Аристотель понимал, что люди представляют собой социальный вид и их долгосрочное счастье во многом зависит от семьи и друзей. Нам не достичь эвдемонии без помощи окружающих, и поэтому многие из добродетелей (например, щедрость, дружелюбие и правдивость) ценны именно тем, что помогают укреплять семейные связи и дружбу, необходимые для успешной жизни.
Счастье Мардж, как и счастье любого другого человека, является тому примером. У нее нет друзей, кроме сестер Пэтти и Сельмы («кошмарная парочка»), а в отсутствие постоянной работы или хобби все ее внимание сосредоточено на Барте, Лизе, Мэгги и Гомере. Очевидно, самое важное для нее – благополучие детей и супруга; для нее оно представляет ценность само по себе. Как говорит Мардж, «единственное, от чего я кайфую – это любовь, любовь к моему сыну и дочерям. Да, немного Л-С-Д – это все, что мне нужно» (Home Sweet Home-Diddily-Dum-Doodily [131]). Итак, Мардж достигает эвдемонии через счастье своей семьи. Простые хозяйственные заботы, такие как стирка, приготовление колбасного хлеба (Mr. Lisa Goes to Washington [37]) и вязание ремней безопасности в The City of New York vs. Homer Simpson [179], для нее приятны. Более того, они приносят ей счастье, поскольку способствуют благополучию столь нежно любимой семьи[68]68
Можно задаться вопросом, приносят ли Мардж эти действия подлинную эвдемонию или некое подобие простой телесной радости. Следует, однако, заметить, что она делает это не из корыстных соображений, а потому, что понимает, какую роль данные действия могут сыграть в сохранении крепких семейных уз. Феминистскую реакцию на Мардж и критику в ее адрес можно найти в гл. 9.
[Закрыть]. В самом деле, Мардж чуть не теряет смысл жизни, после того как новая работа Гомера в Globex Corporation заставляет семью переехать в автоматизированный дом, который почти все делает сам (You Only Move Twice [155]). Мардж, не зная, чем еще помочь семье, впадает в депрессию и начинает пить (впрочем, умеренно). Итак, соблюдая аристотелевские добродетели, Мардж укрепляет социальные отношения, которые привносят в ее жизнь чувство глубокого счастья.
Развитие добродетели
Учитывая то, сколь важную роль в создании эвдемонии играют добродетели, хочется знать, как нам сделать свою жизнь более добродетельной и, следовательно, более успешной. Согласно Аристотелю, «ни одна из нравственных добродетелей не врождена нам по природе»[69]69
EN. 1103a14.
[Закрыть]. Однако, говорит он, нам присуща естественная способность приобретать добродетель благодаря привычке: воздерживаясь от удовольствий, мы становимся благоразумными, а становясь такими, лучше всего способны от них воздерживаться. Так и с мужеством: приучаясь презирать опасности и не отступать перед ними, мы становимся мужественными, а став такими, лучше всего сможем выстоять (EN. 1104а25—b5).
Таким образом, добродетельные люди служат важными образцами для нашего нравственного развития. Стремясь следовать их примеру, мы сами можем стать более добродетельными. Со временем мы даже можем научиться чувствовать мотивацию, свойственную тем, кто поступает добродетельно просто потому, что понимает ценность добродетели.
Мардж также знает, сколь важным может быть ее пример для нравственного развития детей. Сильнее всего она влияет на Лизу и при каждом удобном случае стимулирует развитие в ней чувства справедливости. Когда Гомер решает нелегально подключиться к местной кабельной сети телевещания в Homer vs. Lisa and the 8th Commandment [26], Мардж поощряет протест Лизы лимонадом и советом: «Когда любишь кого-то, нужно верить, что в конце концов они поступят правильно». В эпизоде The Old Man and the Lisa [174] Мардж призывает Лизу прислушаться к своей совести, когда перед той встает нравственная дилемма: принять или нет многомиллионный куш, причитающийся ей после запуска завода по переработке морской живности, построить который Лиза нечаянно надоумила мистера Бернса. «Лиза, делай то, что велит тебе твоя совесть», – говорит она. Результат нравственного влияния Мардж на Лизу наиболее остро проявляется в вышеупомянутой сцене в таверне Мо:
Мардж: Лиза, вот все деньги, что у меня есть. Возьми их и закопай на заднем дворе.
Лиза: Я люблю тебя, мама (The Last Temptation of Krust [193]).
Мардж также оказывает влияние на более медленное и несколько беспорядочное нравственное развитие Барта. Так, она советует ему «слушать свое сердце, а не голоса в голове», когда он пытается разрешить вопрос, давать ли показания на суде по делу нападения на Фредди Куимби, что грозит ему самому наказанием за пропуск занятий в The Boy Who Knew Too Much [101][70]70
Однако, к сожалению для Барта, дела не всегда обстоят так просто. Например, совесть убеждает его украсть из магазина копию видеоигры Bonestorm в Marge Be Not Proud [139].
[Закрыть]. Таким образом, как и Аристотель, Мардж знает, что следует делать для развития добродетели в тех, кто пока не способен в полной мере осознать ее ценность.
Мардж против теории божественного произвола[71]71
Этическая теория, согласно которой что-то является благим или дурным, обязательным, допустимым или запретным исключительно по воле Бога. – Примеч. перев.
[Закрыть]
Многие из нас полагают, что вопросы этики могут быть решены только с помощью религии. Так, мы часто обращаемся к священникам, пастырям, раввинам и другим религиозным лидерам, как будто они эксперты в сфере нравственности с особыми полномочиями решения моральных проблем. Представителей основных религий также часто приглашают в различные комиссии по этическим вопросам. Более того, многие люди считают, что ежедневная молитва в классе, расклейка десяти заповедей или преподавание креационизма в школах нашей страны могут помочь искоренению таких социальных проблем, как злоупотребление алкоголем или наркотиками и школьное насилие.
В Спрингфилде для понимания влияния религии на этику одним (если не единственным) из примеров служит Нед Фландерс[72]72
Другую интерпретацию нравственной философии Фландерса см. в гл. 14. Теория божественного произвола – не единственная религиозная теория этики; теория естественного права св. Фомы Аквинского, например, тоже является религиозной нравственной философией, но весьма отличной от теории божественного произвола.
[Закрыть]. Похоже, Нед является, как говорят философы, теоретиком божественного произвола, поскольку считает, что нравственность – это просто функция божественной воли. Для него «нравственно правильное» означает «предписанное Богом», а «нравственно ложное» – «запрещенное Богом»[73]73
Такое изложение теории божественного произвола см.: Rachels. Elements. P. 55–59.
[Закрыть]. Поэтому Нед консультируется с преподобным Лавджоем или молится Богу всякий раз, когда имеет потребность разрешить возникшую нравственную дилемму. Например, он спрашивает у его преподобия разрешения сыграть с Родом и Тоддом в игру «захват флага» в воскресенье (King of the Hill [201]), на что Лавджой отвечает: «Да играйте, Нед, черт вас подери!» Нед также специально звонит в подвал дома Лавджоя, отвлекая его от любимой игрушечной железной дороги, когда пытается решить, крестить ли приемных детей – Барта, Лизу и Мэгги, в Home Sweet Home-Diddily-Dum-Doodily [131][74]74
Кроме того, он звонит, чтобы посоветоваться по проблемам укрепления своего смирения и сильного влечения к своей жене, а также по вопросам, не касающимся этики, например, что делать, если проглотишь зубочистку (In Marge We Trust [175]).
[Закрыть]. (Этот вопрос заставляет Лавджоя спросить: «Нед, ты никогда не подумывал о переходе в другую веру? Они все примерно одинаковы».) А когда ураган разрушает его семейное гнездышко, не тронув весь остальной Спрингфилд в Hurricane Neddy [161], Нед пытается получить объяснение у Бога: «Я делал все, что требует Библия, даже те вещи, которые противоречат другим вещам!» Таким образом, Нед, судя по всему, верит, что не может решить свои нравственные проблемы самостоятельно, а должен исполнять соответствующее божественное установление. Его вера столь же слепа, сколь и абсолютна, и он движется по жизни на «нравственном автопилоте», а ответ на все его этические дилеммы дан заранее.
В таком контексте кажется, что религиозные убеждения Мардж оказывают сравнительно небольшое влияние на принятие решений. Ее вера в Бога очевидна: она молится, чтобы отвратить неизбежное, казалось бы, разрушение Спрингфилда в Bartʼs Comet [117] и Lisa the Skeptic [186], а когда Гомер отрекается от церкви, то предупреждает его: «Не заставляй меня выбирать между мужем и Богом, потому что у тебя никаких шансов» (Homer the Heretic [62]). Более того, она дважды просит помощи преподобного Лавджоя для разрешения проблем брака в эпизодах War of the Simpsons [33] и Secrets of a Successful Marriage [103]. И все же каждодневные этические решения Мардж принимает, руководствуясь своей развитой совестью, а не религиозной верой, со спокойным сердцем игнорируя официальные этические суждения церкви, чего никогда бы не сделал Фландерс. Например, вместо того чтобы подобно семьям Лавджоя и Фландерса протестовать против демонстрации статуи обнаженного Давида Микеланджело, Мардж защищает великое произведение искусства, выступая в программе Кента Брокмана Smartline (Itchy & Scratchy & Marge [22]). Она отказывается возглавить или даже поддержать глупый протест, так как понимает, что нагота не обязательно порочна или аморальна, в то время как Хелен Лавджой только на то и способна, что выкрикивать свою излюбленную фразу: «А кто подумает о детях?» Мардж также критикует оторванные от реальности пастырские советы его преподобия и организует собственную консультационную службу, получающую восторженные отзывы жителей Спрингфилда:
Мо: Мне незачем больше жить.
Мардж: Брось, Мо, это смешно. Тебе есть ради чего жить.
Мо: Правда? Это совсем не то, что мне говорил преподобный Лавджой. Да, ты молодец! Спасибо (In Marge We Trust [175]).
Так что нравственные стандарты Мардж остаются вне влияния даже самых видных религиозных авторитетов Спрингфилда.
Многие специалисты по этике, в том числе религиозные мыслители, разделяют сомнения Мардж относительно теории божественного произвола[75]75
Даже его преподобие Лавджой признает, что в библейском учении есть слабые места. Беседуя с Мардж в Secrets of a Successful Marriage [103], он спрашивает ее: «Ты когда-нибудь читала эту книгу внимательно? Если подходить формально, нам и в туалет нельзя сходить».
[Закрыть]. Великий древнегреческий философ Платон (учитель Аристотеля в Афинской академии) сыграл особенно важную роль в этой традиции. В своем классическом диалоге «Евтифрон» Платон отмечает, что мораль стала бы исключительно произвольной, если бы теория божественного произвола была верна. В этом случае бог мог бы приказать нам совершить что угодно, и источник приказа автоматически делал бы это нравственно правильным. Однако, согласно логике этих рассуждений, было бы абсурдом предположить, что воля бога сама по себе может сделать приемлемыми массовое убийство или изнасилование, а значит, теория божественного произвола ошибочна. Этика начинается не с тезиса, что божья воля делает поступок правильным, а с вопросов о том, какие качества делают поступок правильным и (возможно) достойным божьего одобрения. В любом случае, под влиянием платоновской критики многие этики начали более глубоко изучать такие моральные вопросы, и если эти мыслители не заблуждаются, то нравственность можно исследовать и постигать независимо от религии.
Вывод: «Просто делай то, что сделала бы я»
Является ли Мардж примерной последовательницей Аристотеля? Нет. Как и другие персонажи «Симпсонов», Мардж не до конца предсказуема. Порой она может выкинуть что-нибудь, достойное Барта или Гомера, даже если это идет вразрез с ее характером. Действительно, в силу самой природы сериала во всех героях «Симпсонов» много противоречий. Как говорит Бернс в Team Homer [140]: «У меня произошла типичная смена настроения». И все же, как правило, Мардж следует аристотелевским рекомендациям ведения счастливой нравственной жизни, причем весьма успешно. Благо, на которое она ориентируется, принимая решения (этические или иные), – это благо ее семьи, а значит, и ее собственное. Она принимает эти решения не потому, что надеется на благодарность, а потому, что они выигрышны по своей природе: что хорошо для семьи, хорошо и для нее. Мардж является примером того, что нравственные добродетели в понимании Аристотеля могут благополучно существовать не только в отвлеченных трудах философов, но и в реальном будничном мультипликационном мире. Нельзя отрицать храбрости, честности, сдержанности и других добродетелей Мардж, равно как вытекающего из них ощущения счастья. Мардж нравится быть храброй, честной и сдержанной, потому что эти качества позволяют ей помогать своим домашним. Ее счастье оправдывает жизнь в согласии с аристотелевскими добродетелями и доказывает, что люди (ну, по крайней мере, нарисованные) могут вести добродетельную жизнь независимо от своих религиозных убеждений.
Как многих других наших современников, Мардж можно назвать перипатетиком с налетом христианства. Таким по душе идея мира во всем мире и любви к людям, но безразличны многие строгие нравственные установления Библии и ее требования к диете. Не пытаясь соблюдать, как Фландерс, «все благие правила, которые не очень полезны в реальной жизни», подобные люди могут выступать за смертную казнь, отстаивать право на аборты и при этом спокойно посещать церковь по воскресеньям, так как их этические решения основаны на здравом смысле и совести, а не на слепой вере. В самом деле, Мардж скорее заботится о том, чтобы быть хорошим человеком, нежели хорошим христианином.
5.
Так говорил Барт: Ницше и добродетели порока
Марк Конард
Хорошие девочки и плохие мальчики
Вам знакомы эти истории: он отрубил голову у статуи Джебедии Спрингфилда; спалил семейную рождественскую елку; украл копию игры Bonestorm; сжульничал, проходя тест на IQ, и попал в школу для гениев; обманул жителей города, убедив их, что в колодец упал маленький мальчик, и так далее и так далее. Барт Симпсон – это вам не какой-нибудь милый постреленок, то и дело попадающий в беду; он также не бунтарь с золотым сердцем. Он преступник-остряк, маленький бандит в синих шортах, который все портит, любимец Сатаны (если вы верите в подобные вещи).
Скорее всего, вы решите, что добродетельной можно назвать его сестру Лизу. Она умна, талантлива, очень последовательна, разумна, отзывчива. У нее есть принципы: она, как умеет, борется с несправедливостью; придерживается вегетарианства, поскольку уважает права животных; критикует невоздержанность жадного мистера Бернса; наконец, она любит своих друзей и родственников и сочувствует вообще всем, кому повезло меньше, чем ей. Она маленькая девочка, которую нам нравится любить. Вы могли бы сказать, что она единственный персонаж сериала, достойный восхищения.
Что ж, позвольте мне рассказать вам еще об одном плохом парне – философе (как, вы не знали, что философы бывают плохими парнями?). Его имя – Фридрих Ницше, и (с философской точки зрения) хуже таких, как он, не бывает. Он тоже был в своем роде остряк-правонарушитель от философии, порочил авторитеты, от него были одни неприятности. Может, он тоже был фаворитом Сатаны? Как знать, черт возьми, ведь он написал книгу «Антихрист»! Кажется, он ненавидел любые идеалы, дорогие людям, их он разносил в пух и прах, умело показывая, как тесно они взаимосвязаны с вещами, отвратительными этим же людям. Ницше осуждал религию, насмехался над жалостью. Он считал Сократа шутом, которого по недоразумению приняли всерьез. Канта он называл декадентом, Декарта – пустым, а Джона Стюарта Милля – глупцом! Печально известна фраза из его книги «Так говорил Заратустра» о том, что если отправляешься к женщинам, то «не забудь плетку!»[78]78
«Так говорил Заратустра» – это художественное произведение, и фраза произносится вымышленным персонажем, а именно старушкой, которая дает совет пророку Заратустре. Следовательно, непонятно, является ли это суждением самого Ницше, хотя известно, что о женщинах он говорил возмутительные вещи. С другой стороны, не ясно даже, для кого предназначалась плетка!
[Закрыть].
Так вот, отвергая и даже высмеивая традиционный идеал так называемого «доброго человека» – сострадательного, благочестивого, – Ницше ковал собственный идеал, основанный на свободе духа. Им был человек, отвергающий традиционную мораль, традиционные добродетели; человек, заключающий в себе хаос мира и придающий особый стиль своему характеру.
Возможно ли, что, с точки зрения Ницше, наше восхищение вызывает не тот персонаж? Не олицетворяет ли Лиза Симпсон то, что Ницше называет порочащей мир усталостью, упадком, рабской моралью? Конечно, быть плохим весело, но есть ли в этом что-нибудь полезное, жизнеутверждающее, философски значимое? Может ли Барт Симпсон в конце концов, сойти за ницшеанский идеал?
Рождение комедии: видимость против реальности
Для ответа на сформулированные вопросы необходимо понять, почему Ницше был философским хулиганом и почему он превозносил как добродетель освобождение подавленных желаний (если можно так сказать).
Свои ранние работы Ницше писал под большим влиянием Артура Шопенгауэра – совершенно неостроумного человека. Как гласит легенда, тот однажды спустил с лестницы пожилую женщину. Помимо прочего, у Шопенгауэра была своя версия различия между видимостью и реальностью. Он полагал, что воспринимаемый нами мир: предметы, люди, деревья, собаки и булочки с изюмом – это лишь внешняя оболочка, или, по его словам, представление. Под или за пределами этой внешней оболочки скрывается истинная природа мира, которую он называл волей. Воля – это слепая, непрерывная, подвижная сила, наподобие той, что проявляется в нас, как, например, половое влечение или жажда пива Duff. Поскольку воля – это непрерывное стремление, желания утоляются, но возникают вновь и вновь. Выпиваешь банку (или десять) пива Duff, хмелеешь – и желание на время удовлетворено. Однако на следующий день оно возвращается. Шопенгауэр считал, что желать и испытывать неудовлетворение – значит страдать, а поскольку желание не имеет предела и не может быть окончательно удовлетворено, то жизнь есть постоянное страдание.
В своей первой книге «Рождение трагедии» Ницше явно перенимает взгляд Шопенгауэра на дуалистическое разделение видимости и реальности, воли и представления, но интересно, что он персонифицирует слово «воля», понимая ее как сознательно действующую силу и называя ее «Первоединым»[79]79
Ницше Фр. Рождение трагедии // Указ соч. Т. 1. С. 69.
[Закрыть]. Так вот, слово «эстетика», связываемое с изучением искусства и красоты, происходит от греческого слова aisthetikos, которое означает воспринимаемое качество или внешний вид вещей.
Поскольку мир как образ, мир, каким мы воспринимаем его каждый день, – это видимость, Ницше в своей первой работе говорит о мире как о художественном произведении персонифицированного Первоединого: «…мы… вправе, конечно, предположить о себе, что для действительного творца этого мира мы уже – образы и художественные проекции и что в этом значении художественных произведений лежит наше высшее достоинство, ибо только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности…»[80]80
Там же. С. 75.
[Закрыть] «Действительный творец» – это, конечно, Первоединое, но (следуя антропоморфизму Ницше) возникает вопрос: почему оно проецирует нас и весь остальной мир, зачем ему это нужно? Ницше пишет:
…Истинно-сущее и Первоединое, как вечно страждущее и исполненное противоречий, нуждается вместе с тем для своего постоянного освобождения в восторженных видениях, в радостной иллюзии; каковую иллюзию мы, погруженные в него и составляющие часть его, необходимо воспринимаем как истинно не-сущее, то есть как непрестанное становление во времени, пространстве и причинности, другими словами, как эмпирическую реальность[81]81
Там же. С. 69.
[Закрыть].
Мир, каким мы его знаем и воспринимаем каждый день, мир как видимость – это просто иллюзия, «истинно не-сущее». А находящаяся в его сердцевине реальность – непрестанная, слепая, неистовая, бесцельная, а потому ненасытная и страждущая воля – столь ужасна, что осознание ее сути, понимание истинной природы существования лишает силы. Более того, проклятие людей заключается в том, что им (может быть) известно, каково их положение, что они могут осознавать природу мира и желать исправить ее. А это, разумеется, невозможно. Ницше говорит: «В осознании раз явившейся взорам истины человек видит теперь везде лишь ужас и нелепость бытия…»[82]82
Ницше Фр. Рождение трагедии. С. 83.
[Закрыть]
Согласно Ницше, в искусстве и только в искусстве возможно наше спасение:
Здесь, в этой величайшей опасности для воли, приближается, как спасающая волшебница, сведущая в целебных чаpax, – искусство; оно одно способно обратить эти вызывающие отвращение мысли об ужасе и нелепости существования в представления, с которыми еще можно жить: таковы представления о возвышенном как художественном преодолении ужасного и о комическом как художественном освобождении от отвращения, вызываемого нелепым[83]83
Там же. С 83.
[Закрыть].
Нам, как и Первоединому, постигшим бессмысленную хаотичную природу вещей, для «постоянного освобождения» необходимы как «восторженные видения», так и «радостные иллюзии»; они нужны нам просто для того, чтобы выжить.
«Рождение трагедии» описывает то, как греки справлялись с ужасом и нелепостью бытия: посредством искусства, особенно классической трагедии, им удавалось преодолеть непереносимую истину и освободиться. Согласно Ницше, это здоровый, честный способ встречи с хаотичной бессмысленностью существования. Но наряду с ним есть способы пагубные и бесчестные. Они преимущественно состоят в отрицании нелепости, абсурда, хаоса, ужаса, в стремлении отвернуться от них, в обмане себя и других насчет природы реальности. Как считает автор, в Древней Греции олицетворением такого болезненного бесчестия был Сократ. Ницше пишет:
[существует] глубокомысленная мечта и иллюзия, которая впервые появилась на свет в лице Сократа, – та нерушимая вера, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже и исправить его[84]84
Там же. С. 114.
[Закрыть].
Вместо того чтобы признать истинный характер мира и научиться сосуществованию с хаосом, Сократ полагал, что мысль способна не только постичь мир, но и привести его в порядок. Ницше далее пишет:
Все мы знаем, что Сократ был в высшей степени рациональной личностью. Как он говорил, разум – это не только наш советчик в познании мира, но и ключ к благополучию, а зло проистекает из невежества. Ницше в своей ранней работе называет это величайшей ошибкой, симптомом упадка и бессилия. Это ложь, которой мы тешим себя, будучи слишком слабыми, чтобы признать реальность.
Ясно, что если даже наш мир хаотичен, лишен смысла и абсурден, то к вселенной Симпсонов все это относится в еще большей мере. Только подумайте о том безумии, которое мы наблюдаем из эпизода в эпизод. Джаспер по ошибке принимает пятничные пилюли за те, что нужно пить в среду, и тут же превращается в оборотня; мистеру Бернсу одновременно 72 и 104 года; Мэгги умудряется выстрелить в мистера Бернса; тетя Сельма находит одного жениха за другим; у Мардж и шефа Уиггама волосы одинакового синего цвета; никто, черт возьми, не стареет.
Я считаю, что в Спрингфилде – этом городе без штата – Лиза играет роль Сократа, то есть теоретического оптимиста. Вместо принятия хаотичного и абсурдного мира вокруг себя, она продолжает верить, что разум способен не только помочь понять мир, но и исправить его. Она пытается защищать права животных, избавить мистера Бернса от алчности, а Гомера – от невежества. Она пытается изменить характер Барта, научить его быть добродетельным. С помощью карточек она пытается обучить Мэгги слову «жертвенность», хотя Мэгги вообще не говорит. Каждую неделю Лиза старается пронзить своим острым умом и здравым смыслом темные тучи абсурда и бессмыслицы, порока и невежества. Но, увы, ничто не меняется. Мистер Бернс остается жадным, Гомер – темным, Барт – дурным, а Спрингфилд в целом – нелепым. Следовательно, с точки зрения Ницше, Лизу можно поразить ее же оружием. Все те качества и добродетели, за которые мы ее хвалим и любим, на деле могут быть симптомами сократовской болезни, проявлением слабости гиперрационализма, побегом от реальности в иллюзию и самообман.
Впрочем, даже если вышесказанное справедливо и так следует судить о Лизе, это еще не означает автоматически, что бунтарь Барт, – этот кошмар учителей воскресных школ и нянь, вечно все портящий и издающий непристойные звуки, – достоин восхищения.
Жизнь как искусство или хотя бы как мультфильм
Вскоре после написания «Рождения трагедии» Ницше отказался от всякой формы дуализма, отвергнув разграничение между представлением и волей, видимостью и реальностью. Более поздняя точка зрения Ницше состоит в том, что есть лишь хаотичный поток, являющийся единственной реальностью: «Основания, в силу которых „этот“ мир получил название кажущегося, доказывает скорее его реальность», – пишет Ницше. Другими словами, тот факт, что он становится, находится в движении, означает, что он реален: «…иной вид реальности абсолютно недоказуем»[86]86
Ницше Фр. Сумерки идолов // Указ. соч. Т. 2. С. 571.
[Закрыть].
Так каковы же причины веры в существование чего-то за пределами нашего существования, за пределами «этого» мира, почему делалось разграничение между видимостью и реальностью? Одна из главных причин, говорит Ницше, – это структура языка. Мы видим действия, поступки в процессе осуществления (то есть становимся свидетелями неких явлений в окружающем нас хаотичном мире), и единственный способ для нас увидеть смысл в этих действиях или явлениях и понять их – это закрепить за ними посредством языка некого стабильного субъекта-деятеля. («Я» бегу, «ты» кричишь, «Нельсон» бьет.) Поскольку мышление и язык не могут описать или представить мир в потоке, необходимо говорить так, как если бы существовали постоянные вещи с определенными качествами и стабильные субъекты, которые вызывают действия. Данная ограниченность мысли и языка переносится на весь мир. Мы начинаем верить в единство, субстанцию, подлинность, постоянство (иначе говоря, в бытие). Ницше пишет:
…народ отделяет молнию от ее сверкания и принимает последнее за акцию, за действие некого субъекта, именуемого молнией… Но такого субстрата нет; не существует никакого «бытия», скрытого за поступком, действием, становлением; «деятель» просто присочинен к действию – действие есть всё. По сути, народ удваивает действие, вынуждая молнию сверкать: это – действие-действие; одно и то же свершение он полагает один раз как причину и затем еще один раз как действие[87]87
Ницше Фр. К генеалогии морали // Указ. соч. Т. 2. С. 431.
[Закрыть].
Мы говорим: «Молния сверкает», но действительно ли существуют два явления: молния и сверкание? Конечно нет. Однако, похоже, это единственный для нас способ постичь и выразить что-либо. Мы должны использовать субъект-подлежащее «молния» и глагол «сверкает», дабы выразить то, что мы восприняли. Но так мы обманываемся, веря, что за действием стоит некая стабильная сущность, являющаяся его причиной. Иными словами, в результате мы полагаем, что наличие в языке разграничения подлежащего и сказуемого адекватно отражает структуру реальности. Но это ошибка. Мы говорим: «Гомер ест», «Гомер пьет», «Гомер рыгает», тогда как в действительности никакого «Гомера» за процессами еды, питья и рыгания нет. За действием нет сути. Гомер – просто сумма действий, не более того.
Ницше говорит, что глубоко укоренившееся в нашем языке разделение действия и деятеля приводит к отделению видимости от реальности, которое трансформируется в дихотомию идеи и вещи у Платона, воли и представления у Шопенгауэра и в противопоставление Царствия Небесного и земли, Бога и человека у христиан. «Я боюсь, что мы не освободимся от Бога, потому что еще верим в грамматику», – пишет Ницше[88]88
Ницше Фр. Сумерки идолов // Указ. соч. Т. 2. С. 571.
[Закрыть].
Прежде чем начать разговор о перемене мест традиционно «хорошего» и традиционно «плохого» в философии Ницше, я хочу заметить: хотя во времена Ницше еще не было телевидения и вряд ли его интересовала мультипликация, все же мультфильм «Симпсоны» является прекрасным воплощением (или метафорой) ницшеанского понимания фиктивности «деятеля», связываемого с «действием». В шоу, подобном «Симпсонам», за действием поистине не стоит никакой сути. Всё, что есть, – на экране. Гомер, Барт, Лиза, Мардж и Мэгги представляют собой не что иное, как сумму своих действий. Мультфильм существует, разумеется, только в восприятии, он лишь видимость. Здесь нет даже актеров, которые могли бы снять маски и выйти из своих ролей. Что такое Барт, помимо его еженедельных проказ? Ничто. Он просто набор совершаемых действий. В понимании Ницше такова природа не только мультфильмов, но и всего мира.
Такова реальность. Мир – это хаотичный, бессмысленный поток становления, а быть реальным, быть частью мира, частью потока – значит казаться. Иллюзия не маскирует реальность – иллюзия и есть реальность. А лучше вообще отказаться от понятий иллюзии и реальности. Все, что мы можем с уверенностью сказать, – есть поток.
Идеал Ницше
Итак, в своих ранних произведениях Ницше предполагал, что мир разделен на иллюзорное и реальное, на волю и представление. Вскоре он отказался от этого взгляда, заявив, что хаос ничем не скрыт, а за действием нет сути. Интересно следствие смены его позиции. Если раньше Ницше считал нас всех феноменами скрытой воли, художественными проекциями, произведениями искусства Первоединого, являющегося подлинным художником и зрителем, то теперь мы стали одновременно волей и феноменом, или, точнее, разница между ними исчезла вовсе. Следовательно, мы сами обратились в художника, зрителя и произведение искусства одновременно: «Как эстетический феномен, наше существование все еще сносно для нас, и искусством даны нам глаза и руки и прежде всего чистая совесть для того, чтобы мы смогли из самих себя сотворить такой феномен»[89]89
Ницше Фр. Веселая наука // Указ. соч. Т. 1. С. 581.
[Закрыть]. Ницше стер различие между искусством и жизнью. Следовательно, поскольку существование может быть оправданно или искуплено как эстетический феномен, художественный опыт, Ницше вместо оправдания мира начал говорить об оправдании личности. Как выражение воли или ее проявление мы являемся художниками и произведениями искусства в одном лице и тем оправдываем себя, придаем смысл своей жизни, – творя самих себя через выражение воли, через свои действия.
Однако зададимся вопросом: что значит сделать свою жизнь произведением искусства? Вспомните, для Ницше отказ от реальности, спрятанной за иллюзией, означает также отказ от самого понятия стабильного, прочного эго, или субъекта: «„Субъект“ – это не что-либо данное, а нечто добавленное, изобретенное и спроецированное на то, что есть»[90]90
Ницше Фр. Воля к власти. § 481.
[Закрыть]. Под этим Ницше подразумевает, помимо прочего, создание своего «я» из собственных порывов, инстинктов, желаний, действий и т. д. В работе «Ницше: Жизнь как литература» Александр Нехамас говорит нам: «Единство своего „я“, составляющее также его индивидуальность – это не что-то данное, а что-то достигнутое, не отправная точка, а цель»[91]91
Nehamas A. Nietzsche: Life as Literature. Cambridge, 1985. P. 182.
[Закрыть]. В книге «Веселая наука» Ницше намекает на этот идеал или проект, когда пишет о «придании стиля» самому себе:
