Текст книги "Слуги Темного Властелина"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Миновав несколько лестниц, они очутились в Хапетинских садах. Конфас, как всегда, окинул взглядом то место, где более сотни лет тому назад был убит Икурей Анфайрас, его прапрадед. В Андиаминских Высотах не было числа подобным памятным гротам и закоулкам: местам, где давно почившие властители совершили тот или иной постыдный поступок или, напротив, сами пострадали от чего-то этакого. Конфас знал, что его дядюшка всячески старается избегать этих закоулков – разве что уж очень пьян. Для Ксерия дворец был буквально напичкан зловещими напоминаниями об умерших императорах.

Но для самого Конфаса Андиаминские Высоты были скорее сценой, чем усыпальницей. Вот и теперь незримые хоры наполняли галереи торжественными гимнами. По временам облака благовонного дыма застилали коридоры и окутывали светильники радужным ореолом, так что казалось, будто взбираешься не на холм, но к самым вратам небес. Будь Конфас не обитателем, а посетителем дворца, девушки-рабыни с обнаженной грудью поднесли бы ему крепкого вина с подмешанными в него нильнамешскими наркотиками. Пузатые евнухи вручили бы дары: ароматические масла и церемониальное оружие. Как сказал бы Скеаос, все было рассчитано на то, чтобы накопить побольше мелких преимуществ: заставить растеряться, проникнуться благодарностью и благоговением.

Скеаос, по-прежнему не запыхавшийся, продолжал извергать казавшийся бесконечным поток фактов и наставлений. Конфас слушал вполуха, дожидаясь, пока старый дурак скажет хоть что-то, чего он еще не знает. Тут главный советник дошел до Элеазара, великого магистра Багряных Шпилей.

– Наши агенты в Каритусале сообщают: все, что о нем рассказывают, – ничто по сравнению с тем, каков он на самом деле. Десять лет тому назад, когда его учитель, Саше-ока, скончался по непонятной причине, он был не более чем младшим наставником. И вот не прошло и двух лет, как он сделался великим магистром самой могущественной школы Трех Морей. Это говорит о невероятном уме и способностях. Вам необходимо…

– И голоде, – перебил Конфас – Никто не достигает столь многого за столь короткий срок, не будучи голодным.

– Ну, наверное, вам лучше знать.

Конфас хмыкнул.

– Ну вот наконец-то передо мной тот Скеаос, которого я знаю и люблю! Угрюмый. Охваченный тайной, запретной гордыней. А то я уж забеспокоился, старик!

Главный советник продолжал как ни в чем не бывало:

– Вам необходимо быть чрезвычайно осторожным, когда вы будете с ним разговаривать. Поначалу ваш дядюшка думал вообще не приглашать вас на эту встречу – до тех пор, пока лично Элеазар не потребовал вашего присутствия.

– Что-что мой дядюшка?

Конфас, даже когда скучал, не пропускал важных мелочей.

– Думал не приглашать вас. Он боялся, что великий магистр воспользуется вашей неопытностью в подобного рода делах…

– Не приглашать? Меня?!

Конфас взглянул на старика искоса. Ему почему-то не хотелось верить советнику. Уж не ведет ли тот какую-то свою игру? Быть может, он нарочно подогревает их с дядей взаимную неприязнь?

А может, это еще одна дядюшкина проверка…

– Но, как я уже сказал, – продолжал Скеаос, – теперь это все переменилось – почему я сейчас и ввожу вас в курс дела.

– Понятно… – недоверчиво ответил Конфас. Что же затевает этот старый дурень? – Скажи, Скеаос, а какова цель этой встречи?

– Цель? Боюсь, я не понимаю вас, господин главнокомандующий.

– Ну, смысл. Намерения. Чего мой дядя намеревается добиться от Элеазара и прочих айнонов?

Скеаос нахмурился, как будто ответ был столь очевиден, что этот вопрос не мог оказаться не чем иным, как прелюдией к какой-то насмешке.

– Ее цель – заставить айнонов поддержать договор.

– Ну, а если Элеазар окажется столь же неуступчивым, как, скажем, граф Агансанорский, – что тогда?

– При всем моем уважении, господин главнокомандующий, я искренне сомневаюсь…

– Но все же, Скеаос, если нет – что тогда?

Конфас с пятнадцати лет служил полевым офицером. И умел, если хотел, заставлять людей подчиняться.

Старый советник прокашлялся. Конфас знал, что у Скеаоса в избытке особого чиновничьего мужества, позволяющего сопротивляться вышестоящим, однако если доходило до прямого противостояния, тут старик был слабоват. Неудивительно, что дядя так его ценит!

– Если Элеазар отвергнет договор? – переспросил Скеаос. – Ну, тогда император откажет ему в провизии, как и остальным.

– А если шрайя потребует, чтобы дядя все-таки снабдил их провизией?

– К тому времени войско простецов наверняка погибнет – по крайней мере, мы так… предполагаем. Майтанет станет прежде всего беспокоиться не о провизии, а о том, кто будет командовать войском.

– И кто же будет им командовать?

Конфас выстреливал один вопрос за другим, как на допросе. Старик начинал выглядеть загнанным.

– В-вы. Л-лев Кийута.

– А что он за это попросит?

– Д-договор. Клятву, что все старые провинции будут возвращены.

– Так значит, все дядины планы держатся на мне, не так ли?

– Д-да, господин главнокомандующий…

– Так ответь же мне, дорогой мой Скеаос, с чего бы вдруг моему дяде вздумалось не приглашать меня – меня! – на свою встречу с Багряными Шпилями?

Главный советник замедлил шаг, глядя на цветочные завитки на коврах под ногами. Он ничего не ответил, только принялся ломать руки.

Конфас усмехнулся волчьей усмешкой.

– Ты ведь солгал только что, верно, Скеаос? Вопрос о том, следует ли мне присутствовать на встрече с Элеазаром, даже не вставал, не так ли?

Старик не ответил. Конфас схватил его за плечи и заглянул ему в лицо.

– Может, мне стоит спросить об этом у дяди?

Скеаос какой-то миг смотрел ему в глаза, потом отвел взгляд.

– Нет, – ответил он. – Не стоит.

Конфас разжал руки и вспотевшими ладонями расправил смявшееся шелковое одеяние советника.

– Какую игру ты ведешь, а, Скеаос? Ты рассчитываешь, что, задевая мое тщеславие, тебе удастся подтолкнуть меня к каким-то действиям против дяди? Против моего императора? Ты пытаешься побудить меня к мятежу?

Советник ужаснулся.

– Нет-нет! Что вы! Я знаю, я старый дурак, но мои дни на земле сочтены. Я радуюсь жизни, отпущенной мне богами. Радуюсь сладким плодам, которые я вкушал, и великим людям, с которыми я был знаком. Я радуюсь даже тому – как ни трудно будет вам в это поверить, – что прожил достаточно долго, чтобы увидеть вас в расцвете вашей славы! Но этот план вашего дяди – добиться того, чтобы Священное воинство потерпело поражение! Священная война! Я боюсь за свою душу, Икурей Конфас. За душу!

Конфас был ошеломлен настолько, что напрочь забыл о своем гневе. Он предполагал, что инсинуации Скеаоса – очередная дядюшкина проверка, соответственно и среагировал. Мысль о том, что старый дурень мог действовать по собственной инициативе, даже не приходила ему в голову. Сколько лет Скеаос и дядюшка казались разными воплощениями одной общей воли!

– Клянусь богами, Скеаос… Неужто Майтанет заворожил и тебя тоже?

Главный советник покачал головой.

– Нет. Мне безразличен Майтанет – мне и Шайме-то безразличен, если уж на то пошло… Вам не понять. Вы еще слишком молоды. Молодые не понимают, что такое жизнь на самом деле: лезвие ножа, такое же тонкое, как вдохи, которые ее отмеряют. И глубину ей придает отнюдь не память. Моих воспоминаний хватит на десятерых, и тем не менее дни мои так же тонки и прозрачны, как промасленное полотно, которым бедняки затягивают окна в своих домах. Нет, глубину жизни придает будущее. Без будущего, без горизонта надежд или угроз наша жизнь не имеет смысла. Только будущее действительно реально, Конфас. А у меня будущего нет, если я не примирюсь с богами. Конфас фыркнул.

– Да все я понимаю, Скеаос! Ты говоришь как истинный Икурей. Как там сказал поэт Гиргалла? «Любая любовь начинается с собственной шкуры» – ну, или души в данном случае. Но, с другой стороны, я всегда считал, что то и другое взаимозаменяемо.

– Так вы понимаете? В самом деле?

Конфас действительно все понял, и куда лучше, чем мог себе представить Скеаос. Его бабка. Скеаос в сговоре с его бабкой. Он даже, словно наяву, услышал ее голос: «Ты должен изводить их обоих, Скеаос. Настраивай их друг против друга. Конфас теперь увлечен безумной идеей моего сына, но скоро это пройдет. Вот погоди немного, сам увидишь. Он еще прибежит к нам, и тогда мы все вместе вынудим Ксерия отказаться от этого безумного плана!»

А может, старая шлюха вообще сделала Скеаоса своим любовником? Конфас пришел к выводу, что это вполне возможно, и поморщился, представив себе, как это выглядит. «Как сушеная слива, трахающаяся с сучком!» – подумал он.

– Вы с моей бабушкой, – сказал он, – надеетесь спасти Священную войну от моего дяди. Затея похвальная, если не считать того, что она граничит с предательством. Бабушку я еще понимаю, но ты, Скеаос? Ты ведь знаешь, на что способен Икурей Ксерий III, если в нем проснется подозрительность! Тебе не кажется, что пытаться настроить меня против него таким образом довольно опрометчиво?

– Но он прислушивается к вашим словам! И, что еще важнее, вы ему необходимы!

– Может, оно и так… Но в любом случае это несущественно. Может, вашим старческим желудкам его еда и кажется непропеченной, но по мне, Скеаос, мой дядюшка устроил настоящий пир, и я лично не намерен отказываться от угощения!

Как Конфас ни презирал своего дядю, он не мог не признать, что предоставить провизию Кальмемунису и тому сброду, что потащился за ним, было ходом не менее блестящим, чем все, что он сам предпринимал на поле битвы. Священное воинство простецов будет уничтожено язычниками, и империя одним ударом заставит шрайю присмиреть – возможно даже, вынудит его приказать оставшимся Людям Бивня подписать Имперский Договор – и одновременно продемонстрирует фаним, что дом Икуреев свою часть сделки выполнил честно. Договор обеспечит легитимность любых военных действий, которые империя может предпринять против Людей Бивня, чтобы вернуть себе утраченные провинции, а сделка с язычниками гарантирует, что такие военные действия не встретят особого сопротивления, – когда придет время.

Какой план! И притом разработанный не Скеаосом, а самим дядей! Как ни задевало это Конфаса, старого Скеаоса должно было задевать еще сильнее.

– Речь идет не о пире, – возразил Скеаос, – а о цене этого пира! Вы же понимаете!

Конфас в течение нескольких долгих секунд пристально изучал главного советника. Ему подумалось, что есть все-таки нечто удивительно жалкое в том, что этот человек вступил в сговор с его бабушкой: они как двое нищих, насмехающихся над теми, кто слишком беден, чтобы подать больше медяка.

– Империя? Восстановленная империя? – холодно переспросил он. – Полагаю, ценой будет твоя душа, Скеаос.

Советник открыл было беззубый рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его.

Императорская Тайная Палата была строгим залом, круглым, окруженным колоннами черного мрамора. По верху тянулась галерея – для тех редких случаев, когда дома Объединения чисто символически приглашались сюда, чтобы наблюдать за тем, как император подписывает указы. В центре комнаты, вокруг стола красного дерева, суетилась небольшая толпа министров и рабов. Конфас заметил дядино отражение, плавающее под полировкой стола, точно труп в мутной воде. Багряных адептов было не видать.

Главнокомандующий ненадолго замешкался у входа, разглядывая вделанные в стену пластины слоновой кости: изображения великих законодателей древности и Бивня, от пророка Ангешраэля до философа Порифара. Неизвестно зачем задумался о том, с кого из его умерших предков художник ваял эти лица.

От этих мыслей его отвлек голос дяди:

– Иди сюда, племянник! У нас мало времени. Прочие отступили. Рядом с дядей остались стоять только Скеаос и Кемемкетри. Конфас обратил внимание, что галерея заполнена эотской гвардией и колдунами Имперского Сайка.

Конфас сел на место, указанное дядей.

– Скеаос и Кемемкетри оба сходятся на том, что Элеазар дьявольски умен и опасен. Что бы ты предпринял, чтобы заманить его в ловушку, а, племянник?

Дядюшка старался говорить шутливо – это значило, что ему страшно. Возможно, в данном случае это уместно: никто до сих пор не знал, почему Багряные Шпили снизошли до того, чтобы принять участие в Священной войне, а это означало, что никто не знает намерений этой школы. Желания таких людей, как Скайельт и Готьелк, были очевидны: отпущение грехов и завоевания. А что нужно Элеазару? Кто может сказать, что движет той или иной школой?

Конфас пожал плечами.

– Заманить его в ловушку нереально. Чтобы поймать противника, нужно знать больше, чем он, а мы на данный момент вообще ничего не знаем. Мы ничего не знаем о сделке, которую он заключил с Майтанетом. Мы даже не знаем, почему он снизошел до того, чтобы заключить такую сделку и пойти на такой риск! Школа, которая по своей воле принимает участие в Священной войне… Священной войне! Честно говоря, дядя, я даже не уверен, что сейчас нам следует стремиться к тому, чтобы обеспечить его поддержку договору.

– Что же ты предлагаешь? Чтобы мы всего лишь пытались выведать детали? Племянник, за такие пустяки я плачу своим шпионам, и притом полновесным золотом!

«Пустяки?!» Конфас постарался не утратить самообладания. Конечно, душа его дядюшки слишком продажна и распутна, чтобы хранить религиозную веру, однако к своему невежеству он относится с таким же рвением, как новообращенный фанатик – к религии. Если факты противоречат его стремлениям, значит, фактов не существует.

– Дядя, вы однажды спросили меня, как мне удалось одержать победу при Кийуте. Помните, что я вам сказал?

– Сказал? – прошипел император. – Ты вечно что-нибудь «говоришь» мне, Конфас. Ты хочешь, чтобы я запоминал все твои дерзости?

Это было, пожалуй, самое мелочное и наиболее часто используемое оружие из арсеналов дядюшки: угроза воспринять совет как приказ. Эта угроза витала над всеми их разговорами: «Ты имеешь наглость командовать императором?»

Конфас одарил дядюшку примирительной улыбкой.

– Судя по тому, что сообщил мне Скеаос, – мягко ответил он, – мне кажется, нам сейчас стоит торговаться честно – ну, настолько, насколько это вообще возможно. Мы слишком мало знаем для того, чтобы заманивать его в ловушку.

Дойти до грани – а потом быстренько отступить назад, делая вид, что не двигался с места, – это была их излюбленная семейная тактика, они всегда так поступали – по крайней мере, до тех пор, пока в последнее время бабка не начала чудить.

– Вот-вот, именно об этом я и думал, – ответил Ксерий. Он-то, по крайней мере, соблюдал правила игры.

Как раз в этот момент гофмейстер объявил, что Элеазар со своими спутниками сейчас будет здесь. Ксерий велел Скеаосу привязать ему к руке его хору, что старый советник и сделал. Кемемкетри взглянул на хору с отвращением. Это было нечто вроде маленькой династической традиции, возникшей более ста лет тому назад и тщательно соблюдаемой каждый раз, как члены императорской семьи общались с посторонними колдунами.

Сперва возвестили о приходе Чеферамунни, короля-регента и номинального владыки Верхнего Айнона, однако когда в зал вступила небольшая процессия айнонов, их король следовал за Элеазаром, точно собачка. Великий магистр двигался проворно и энергично. Конфас был несколько разочарован. Элеазар походил скорее на банкира, нежели на колдуна: он не заботился о впечатлении, которое производил, и явно торопился перейти к делу. Ксерию он поклонился, но не ниже, чем поклонился бы сам шрайя. Раб отодвинул для него стул, и великий магистр уселся за стол легко и непринужденно, несмотря на длинный шлейф своего малинового одеяния. Нарумяненный Чеферамунни, от которого так и шибало духами, уселся рядом с ним. Лицо его побелело от страха и негодования.

Последовал непременный обмен приветствиями и любезностями. Все участники совещания были представлены друг другу. Когда дело дошло до Кемемкетри, великого магистра Имперского Сайка, Элеазар снисходительно улыбнулся и пожал плечами, словно бы сомневаясь, что этот человек может занимать столь высокий пост. Конфасу говорили, что адепты зачастую делаются невыносимо надменными, когда оказываются в обществе других адептов. Кемемкетри побагровел от гнева, но, надо отдать ему должное, не попытался вести себя подобным же образом.

После всех этих предварительных действий, предусмотренных джнаном, великий магистр обернулся к Конфасу.

– Наконец-то, – сказал он на беглом шейском, – я вижу перед собой знаменитого Икурея Конфаса.

Конфас открыл было рот, чтобы ответить, но дядя его опередил.

– Наш Конфас – большая редкость, не правда ли? Мало на свете правителей, у которых есть такое орудие для исполнения их воли… Но ведь, разумеется, вы проделали столь долгий путь не затем, чтобы повидаться с моим племянником?

Конфас не мог быть уверен, но ему показалось, что Элеазар подмигнул ему прежде, чем обернуться к дяде, словно бы говоря: «Вот, приходится терпеть таких идиотов, но тут уж ничего не поделаешь, верно?»

– Конечно нет, – ответил Элеазар с убийственной лаконичностью.

Ксерий, казалось, ничего не заметил.

– Тогда могу ли я спросить: почему Багряные Шпили присоединились к Священному воинству?

Элеазар мельком оглянул свои некрашеные ногти.

– Очень просто. Нас купили.

– Купили?

– Вот именно.

– Воистину необычайная сделка! И каковы же были условия соглашения?

Великий магистр улыбнулся.

– Увы, боюсь, что часть этих условий состоит в том, что условия должны храниться в тайне. К несчастью, рассказывать о подробностях я не имею права.

Конфас подумал, что это мало похоже на правду. Даже Тысяча Храмов не столь богата, чтобы «нанять» Багряных Шпилей. Они прибыли сюда явно не ради золота и торговых соглашений со шрайей – в этом Конфас был уверен.

Великий магистр продолжал, сменив направление так же легко и непринужденно, как акула в воде:

– Вас, разумеется, волнует вопрос: как наши цели отразятся на вашем договоре?

Кислое молчание. Наконец Ксерий ответил:

– Разумеется.

Дядюшка терпеть не мог, когда окружающие предугадывали его мысли и поступки.

– Багряных Шпилей не интересует, кому достанутся земли, завоеванные во время Священной войны, – сдержанно сказал Элеазар. – Соответственно Чеферамунни с удовольствием подпишет ваш договор. Так ведь, Чеферамунни?

Нарумяненный человек кивнул, но не сказал ни слова. Собачка была хорошо выдрессирована.

– Но для начала, – продолжал Элеазар, – нам хотелось бы, чтобы вы выполнили ряд условий.

Конфас так и думал. Нормальная, цивилизованная торговля.

– Условия? – возмутился Ксерий. – Какие же могут быть условия? На протяжении веков земли отсюда до Ненсифона принадлежали…

– Все эти аргументы я уже слышал, – перебил его Элеазар. – Это все шелуха. Чистая шелуха. Мы с вами оба прекрасно знаем, что теперь на самом деле поставлено на кон. Не правда ли, император?

Ксерий уставился на великого магистра в тупом ошеломлении. Он не привык к тому, чтобы его перебивали – но, с другой стороны, ему прежде и не случалось вести переговоры с людьми, более чем равными ему. Верхний Айнон был богатой, густонаселенной страной. Из всех владык и деспотов Трех Морей один только падираджа Киана распоряжался большими торговыми и военными ресурсами, чем великий магистр Багряных Шпилей.

– Если вы на это не согласитесь, – продолжал Элеазар, видя, что Ксерий не торопится с ответом, – тогда, я уверен, на это согласится ваш молодой, но уже прославленный племянник. Что скажете, юный Конфас? Известно ли вам, что сейчас поставлено на кон?

Конфасу это казалось очевидным.

– Власть, – ответил он, пожав плечами.

Он осознал, что между ним и этим колдуном уже возникло некое странное товарищество. Великий магистр с самого начала признал в нем родственную душу и ум, равный своему собственному.

«Вот видите, дядюшка, даже чужеземцы знают, что вы идиот!»

– Вот именно, Конфас! Вот именно! История – лишь повод для власти, разве не так? Все, что имеет значение…

Беловолосый колдун не договорил и умолк, чуть заметно улыбнувшись, словно увидел новый путь, который позволит ему дойти до цели.

– Скажите, – спросил он у Ксерия, – почему вы снабдили провизией Кальмемуниса, Кумреццера и прочих? Зачем вы дали им возможность отправиться в поход?

Дядюшка избрал давно заученный ответ:

– Чтобы покончить с их бесчинствами, зачем же еще?

– Маловероятно, – отрезал Элеазар. – Мне скорее кажется, что вы снабдили Священное воинство простецов провизией затем, чтобы уничтожить его.

Повисла неловкая пауза.

– Но это же безумие! – ответил наконец Ксерий. – Не говоря уже о вечном проклятии, что бы мы этим выиграли?

– Выиграли? – переспросил Элеазар с лукавой усмешкой. – Ну как что: Священную войну, разумеется… Наша сделка с Майтанетом лишила вас рычага давления в виде Имперского Сайка, так что вам понадобилось что-то другое, что вы могли бы предложить. Если Священное воинство простецов будет разгромлено, вам будет куда проще убедить Майтанета, что Священная война никак не обойдется без вас или, точнее, без полководческого таланта вашего племянника, ставшего теперь легендарным. Ваш договор будет его ценой, а договор фактически отдает в ваши руки все плоды Священной войны… Не могу не признать: план великолепный.

Эта мелкая лесть погубила Ксерия. Его глаза на миг вспыхнули тщеславным ликованием. Конфас давно обнаружил, что недалекие люди ужасно гордятся теми немногими блестящими идеями, которые их случайно посещают.

Элеазар улыбнулся.

«Он с вами играет, дядюшка, а вы даже не замечаете!»

Великий магистр подался вперед, словно сознавая, как неприятна собеседнику его близость. Конфас понял, что Элеазар – большой специалист по джнану.

– Пока что, – холодно сказал он, – нам неизвестны подробности той игры, которую вы, император, ведете. Но разрешите вас заверить: если в нее входит предательство идей Священной войны, то оно включает и предательство по отношению к Багряным Шпилям. Понимаете ли вы, что это означает? Что это влечет за собой? Если вы предадите нас, Икуреи, тогда никто, – он мрачно оглянулся на Кемемкетри, – никто, даже ваш Имперский Сайк, не защитит вас от нашего гнева. Мы – Багряные Шпили, император… Подумайте об этом.

– Вы мне угрожаете?! – почти ахнул Ксерий.

– Гарантии, император. Любые соглашения предполагают гарантии.

Ксерий резко отвел глаза, перевел взгляд на Скеаоса, который что-то яростно шептал ему на ухо. Кемемкетри, однако, больше сдерживаться не мог.

– Вы зарываетесь, Эли! Вы ведете себя, как будто мы находимся в Каритусале, в то время как это вы сидите в Момемне. Два из Трех Морей отделяют вас от вашего дома. Это слишком далеко, чтобы грозить!

Элеазар нахмурился, потом фыркнул и обернулся к Конфасу, как будто великого магистра Имперского Сайка не существовало.

– В Каритусале вас называют Львом Кийута, – сказал он небрежно. Глаза у него были маленькие, темные и быстрые. Они внимательно изучали Конфаса из-под лохматых белых бровей.

– В самом деле? – спросил Конфас, искренне удивленный тем, что прозвище, придуманное его бабушкой, разлетелось так далеко и так быстро. Удивленный и польщенный – весьма польщенный.

– Мои архивисты говорят мне, что вы – первый, кому удалось одолеть скюльвендов в открытом бою. С другой стороны, мои шпионы мне говорят, что ваши солдаты поклоняются вам точно богу. Это правда?

Конфас улыбнулся, подумав, что великий магистр, дай только волю, вылижет ему задницу чище кошки. Невзирая на всю свою проницательность, его, Конфаса, Элеазар недооценил.

Пора было направить колдуна на путь истинный.

– Вы знаете, то, что только что сказал Кемемкетри, действительно правда. Неважно, о чем именно вы договорились с Майтанетом: в любом случае вы подвергли свою школу самой серьезной опасности со времен Войн магов. И не только из-за кишаурим. Вы будете крохотным анклавом язычников в огромном племени фанатиков. И вам понадобятся все друзья, каких вы сумеете найти.

В глазах Элеазара впервые за все это время вспыхнуло нечто похожее на подлинный гнев – словно проблеск углей сквозь дым затухающего костра.

– Юный Конфас, мы способны поджечь весь мир нашими песнопениями. Нам не нужен никто!

Невзирая на все дядюшкины оплошности, Конфас уходил со встречи, уверенный в том, что дом Икуреев добился куда большего, чем вынужден был уступить. Например, он был почти уверен, что знает, по какой причине Багряные Шпили приняли предложение Майтанета принять участие в Священной войне.

Мало что так хорошо выдает намерения конкурента, как процесс заключения сделки. Чем дальше они торговались, тем очевиднее становилось, что заботы Элеазара связаны в первую очередь с кишаурим. В обмен на подпись Чеферамунни на договоре он потребовал, чтобы Кемемкетри и Имперский Сайк выдали ему всю информацию, какую им удалось собрать о фанимских колдунах за века войны с ними. Разумеется, ничего другого ожидать и не приходилось: теперь само существование Багряных Шпилей зависело от того, сумеют ли они одолеть кишаурим. Но великий магистр как-то по-особому произносил это название. В его устах слово «кишаурим» звучало так же, как в устах нансурца – слово «скюльвенды»: имя старинного, ненавистного врага.

Для Конфаса это могло означать лишь одно: Багряные Шпили враждовали с кишаурим задолго до того, как Майтанет объявил Священную войну. Багряные Шпили, как и дом Икуреев, ввязались в эту войну с единственным намерением: использовать ее в своих целях. Для Багряных Шпилей Священная война была орудием мести.

Когда Конфас упомянул о своих подозрениях, дядюшка только фыркнул – по крайней мере поначалу. Он настаивал на том, что Элеазар чересчур меркантилен, чтобы рисковать столь многим ради такой безделицы, как месть. Однако когда Кемемкетри и Скеаос эту гипотезу одобрили, император осознал, что и сам все время питал подозрения на этот счет. И эта точка зрения сделалась официальной: Багряные Шпили примкнули к Священному воинству, чтобы завершить некую ранее развязанную войну с кишаурим.

Сама по себе эта догадка выглядела утешительно. Это означало, что намерения Багряных Шпилей не станут противоречить имперским до самого конца – а тогда это будет уже неважно. Элеазару непросто будет исполнить свою угрозу, если он и вся его школа окажутся мертвы. Однако Конфаса тревожил другой вопрос: отчего Майтанету вообще пришло в голову призвать Багряных Шпилей? Разумеется, если и существовала школа, способная разгромить кишаурим в открытом противостоянии, это были именно Багряные Шпили. Однако, если подумать, вероятность того, что именно эта школа согласится принять участие в Священной войне, была минимальна. А между тем, насколько было известно Конфасу, ни к каким другим школам Майтанет не обращался. Даже к Имперскому Сайку, который являлся традиционным оплотом в борьбе против кишаурим на протяжении всех джихадов. Он сразу призвал Багряных Шпилей.

Почему?

Это возможно только в одном случае: если Майтанету каким-то образом стало известно о вражде Багряных Шпилей с кишаурим. Но этот ответ был еще тревожнее самого вопроса. Теперь, когда почти все имперские шпионы в Сумне были уничтожены, у империи и без того было достаточно оснований опасаться коварства Майтанета. Но это! Шрайя, который смог внедриться в магическую школу? Да еще не какую-нибудь, а Багряных Шпилей!

Конфас уже давно подозревал, что именно Майтанет, а отнюдь не дом Икуреев, обосновался в центре паутины Священной войны. Однако поделиться своими сомнениями с дядей не осмеливался. Дядюшка, когда пугается, делается еще глупее, чем обычно. Вместо этого Конфас использовал этот страх в собственных целях. По вечерам, в темноте, лежа в постели в ожидании сна, он уже не упивался грядущей славой. Вместо этого он с тревогой размышлял о различных вариантах развития событий, с которыми не мог ни смириться, ни их предотвратить.

Майтанет. Какую игру он ведет? И, кстати, вообще кто он такой?

Миновало еще немало дней, прежде чем наконец пришли вести. Священное воинство простецов было уничтожено.

Поначалу сведения поступали обрывочные. В срочных сообщениях из Асгилиоха докладывалось о десятке – или около того – галеотов, которым удалось бежать и перевалить через отроги Унарас. Войско простецов было наголову разбито на равнине Менгедда. Вскоре после этого прибыли два гонца от кианцев. Один привез отрубленные головы Кальмемуниса, Тарщилки и человека, отдаленно напоминающего Кумреццера, другой доставил тайное послание от самого Скаура. Послание адресовалось лично Икурею Конфасу, бывшему заложнику и воспитаннику сапатишаха. Оно было кратким:

Мы не смогли сосчитать останки твоих сородичей-идолопоклонников, столь много пало их от нашей праведной руки. Слава Господу Единому, Пребывающему в Одиночестве. Знай, что дом Икуреев услышан.

Конфас отпустил гонца и провел несколько часов в раздумьях у себя в покоях. В его памяти снова и снова сами собой всплывали слова: «…столь много пало их… мы не смогли сосчитать…»

Несмотря на то, что Икурею Конфасу было всего двадцать семь лет, он повидал немало кровавых битв, так что без труда мог воочию представить себе поле битвы с горами разбросанных по всей равнине Менгедда трупов айнрити, пялящихся рыбьими глазами в землю или в почти бездонное небо. Однако отнюдь не чувство вины ввергло его в задумчивость – и, возможно, даже в некое странное подобие печали. Нет, то был масштаб этого первого завершенного деяния. Казалось, будто до сих пор дядины планы были чересчур абстрактными, чтобы осознать их истинный размах. Икурей Конфас был поражен тем, что совершили они с дядей.

«Дом Икуреев услышан…»

Пожертвовать целой армией людей! Только боги осмеливаются на подобное.

«Нас услышали».

Конфас сознавал: многие заподозрят, что это совершилось по слову дома Икуреев, однако наверняка не будет знать никто. И странная гордость пробудилась в его душе: тайная гордость, не имеющая отношения к оценке других людей. В анналах великих событий будет немало повествований об этом первом трагическом акте Священной войны.

Историки возложат всю ответственность за катастрофу на Кальмемуниса и на прочие Великие Имена. В родословных их потомков они будут запятнаны стыдом и позором.

А про Икурея Конфаса никто не упомянет.

На миг Конфас ощутил себя вором, тайным виновником великой потери. И восторг, который он ощутил, был сродни экстазу сладострастия. Теперь Конфас отчетливо понимал, отчего ему так нравится этот род войны. На поле битвы каждый его поступок открыт для обсуждения. А тут он стоял выше пересудов, вершил судьбы с высоты, недоступной осуждению. Он пребывал сокрытым во чреве событий.

Подобно Богу.