Текст книги "Слуги Темного Властелина"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

«Такие полчища! Разве можем мы потерпеть поражение?»

Он некоторое время поразмыслил над этим своим «мы».

На западе можно было различить вьющиеся по холмам стены Момемна. Чудовищно массивные городские башни венчал слабый свет факелов. Ахкеймион повернул в ту сторону. Чем ближе к стенам, тем более голой становилась местность, и тем больше палаток теснилось на ней. Ахкеймион рискнул подойти к нескольким кострам конрийцев и спросить, где тут стоят войска из Аттремпа. Перешел по скрипучему пешеходному мостику стоячие зловонные воды канала. И наконец нашел лагерь своего старого друга, Крийатеса Ксинема, маршала Аттремпа. Ахкеймион сразу узнал Ксинема, однако сперва немного постоял в темноте, за пределами круга света от костра, приглядываясь к маршалу. Пройас как-то раз сказал, что они с Ксинемом удивительно похожи, «вроде как два брата, один сильный, другой слабый». Разумеется, Пройасу даже в голову не пришло, что подобное сравнение может обидеть его наставника. Как и многие надменные люди, Пройас считал оскорбления необходимой частью своей откровенности.

Ксинем сидел у небольшого костерка, держа в ладонях чашу с вином, и что-то негромко обсуждал с тремя из своих старших офицеров. Даже в слабом красноватом свете костра он выглядел усталым, как будто они обсуждали какую-то проблему, которая им явно не по плечу. Он рассеянно почесал коросту на ушах – Ахкеймион знал, что Ксинем давно от нее страдает, – потом вдруг повернулся и уставился в темноту, прямо на Ахкеймиона.

Маршал Аттремпа нахмурился.

– Покажись, друг! – сказал он.

Ахкеймион почему-то лишился дара речи.

Теперь и остальные тоже уставились на него. Ахкеймион услышал, как один из них, Динхаз, пробормотал что-то насчет призраков. Человек справа от него, Зенкаппа, сделал знак Бивня.

– Да нет, это не призрак, – ответил Ксинем и поднялся на ноги. Он пригнулся, словно вглядываясь в туман. – Ахкеймион, ты, что ли?

– Если бы ты не сидел здесь, – сказал Ксинему третий офицер, Ирисс, – я мог бы поклясться, что это ты…

Ксинем бросил взгляд на Ирисса и внезапно направился к Ахкеймиону. Лицо его выражало изумление и радость.

– Друз Ахкеймион? Акка?

Ахкеймион наконец-то вновь обрел способность дышать и говорить.

– Привет, Ксин.

– Акка! – воскликнул маршал, обнял его и подкинул в воздух, точно мешок с соломой.

– Господин маршал…

– О-о, дружок, да ты воняешь хуже ослиной задницы! – расхохотался Ксинем, отталкивая Ахкеймиона. – Вонючей вонючего!

– Ну, что ж поделаешь, у меня были тяжелые дни, – ответил колдун.

– Ничего, не бойся: дальше будет еще тяжелее!

Ксинем сам помог ему с багажом, позаботился о его муле и пособил раскинуть потрепанную палатку, объяснив, что рабов он отправил спать. Прошло немало лет с тех пор, как Ахкеймион в последний раз виделся с маршалом Аттремпа, и хотя был уверен, что их дружбе годы нипочем, все же поначалу разговор не клеился. По большей части говорили они о пустяках: о погоде, о норове его мула. А каждый раз, как кто-то упоминал о чем-то более существенном, необъяснимая застенчивость принуждала другого отвечать уклончиво.

– Ну, и как тебе жилось? – спросил наконец Ксинем.

– Да так, не хуже, чем можно было ожидать.

Для Ахкеймиона все выглядело жутко нереальным, настолько, что он не удивился бы, если бы Ксинем назвал его Сесватхой. Его дружба с Ксинемом зародилась при далеком дворе Конрии. То, что он встретился с ним здесь, выполняя очередное поручение, смущало Ахкеймиона – так смущается человек, пойманный не то чтобы на лжи, но в обстоятельствах, при которых ему со временем непременно придется лгать и изворачиваться. Ахкеймион мучительно вспоминал, рассказывал ли он Ксинему о своих предыдущих миссиях, и если да, то что именно. Был ли он откровенен? Или поддался мальчишескому желанию сделать вид, что является чем-то большим, чем на самом деле?

«Говорил ли я ему, что я на самом деле всего лишь сломленный глупец?»

– Ну, Акка, от тебя никогда не знаешь чего ожидать!

– Так другие тоже с тобой? – спросил он, несмотря на то, что знал ответ. – Зенкаппа? Динхаз?

Тут его охватил новый страх. Ксинем был человек благочестивый – один из самых благочестивых людей, каких вообще доводилось встречать Ахкеймиону. В Конрии Ахкеймион был наставником, который случайно оказался к тому же колдуном. Но здесь он был колдуном, и только колдуном. Здесь, посреди Священного воинства, на его нечестие глаза закрывать не станут! Согласится ли Ксинем терпеть его присутствие? «Быть может, – думал Ахкеймион, – я сделал ошибку. Быть может, надо было устроиться в другом месте, одному».

– Это ненадолго, – ответил Ксинем. – Я их отошлю.

– Стоит ли…

Ксинем поднес к глазам узел, чтобы получше разглядеть его при слабом свете костра.

– А как твои Сны?

– А что Сны?

– Ну, ты как-то раз мне сказал, что они то усиливаются, то отступают, что временами подробности в них меняются, и что ты решил их записывать в надежде расшифровать смысл.

То, что Ксинем это запомнил, встревожило Ахкеймиона.

– Скажи мне, – спросил он, неуклюже пытаясь сменить тему, – а где стоят Багряные Шпили?

Ксинем усмехнулся.

– А я все думал: когда же ты спросишь… Где-то к югу отсюда. Они на одной из императорских вилл – по крайней мере, так мне говорили.

Он принялся забивать деревянный колышек, попал себе по пальцу, выругался.

– А что, они тебя беспокоят?

– Я был бы глупцом, если бы они меня не беспокоили.

– Что, неужели они так жаждут твоих знаний?

– О да. Гнозис по сравнению с их знанием – как закаленная сталь рядом с бронзой. Хотя я не думаю, что они попытаются что-то предпринять посреди Священного воинства.

То, что школа нечестивцев присоединилась к Священному воинству, уже само по себе плохо укладывалось в головах у айнрити. А уж если они попытаются использовать нечестивые уловки ради своих собственных тайных целей, этого айнрити и подавно не потерпят.

– Так вот зачем… они прислали тебя?

Ксинем редко произносил слово «Завет». Для него они всегда были просто – «они».

– Следить за Багряными Шпилями? Ну, видимо, отчасти да. Но, разумеется, не только за этим… – Перед глазами Ахкеймиона вновь всплыл образ Инрау. – У нас всегда есть еще одна цель.

«Кто же все-таки тебя убил?»

Ксинем каким-то образом сумел поймать его взгляд в темноте.

– В чем дело, Акка? Что стряслось?

Ахкеймион опустил глаза. Ему хотелось рассказать Ксинему все: поведать о своих абсурдных подозрениях, связанных со шрайей, объяснить, при каких безумных обстоятельствах погиб Инрау. Он, безусловно, доверял этому человеку, как не доверял никому другому, ни внутри школы Завета, ни за ее пределами. Однако эта повесть казалась попросту слишком длинной и запутанной и вдобавок чересчур запятнанной его собственными ошибками и промахами, чтобы делиться ею. Эсменет он мог рассказать все, но она ведь была шлюха. Бесстыжая шлюха.

– Да нет, наверно, все в порядке, – беспечно ответил Ахкеймион, натягивая веревки. – Ну вот, по идее, от дождя она меня должна защитить.

Ксинем некоторое время пристально в него вглядывался, но, по счастью, больше ни о чем расспрашивать не стал.

Они присоединились к остальным воинам, что сидели у костра Ксинема. Двое из них были капитанами гарнизона Аттремпа, закаленными соратниками своего маршала. Старший офицер, Динхаз – или Кровавый Дин, как его прозвали, – находился при Ксинеме все то время, что Ахкеймион знал маршала. Младший, Зенкаппа, был нильнамешским рабом, которого Ксинем получил в наследство от своего отца и позднее освободил за доблесть, проявленную на поле битвы. Третий из офицеров, Ирисс, младший сын единственного оставшегося в живых дяди Ксинема, насколько помнил Ахкеймион, был майордомом дома Крийатесов.

Однако ни один из троих не обратил внимания на их приход. Они были то ли слишком пьяны, то ли слишком поглощены беседой. Динхаз, похоже, рассказывал какую-то байку.

– И тогда здоровый туньер…

– Эй вы, обалдуи! Вы что, Ахкеймиона забыли? – воскликнул Ксинем. – Друза Ахкеймиона?

Офицеры, утирая глаза и сдерживая смех, обернулись, приветствуя их. Зенкаппа улыбнулся и поднял свою чашу им навстречу. Однако Динхаз нехорошо сощурился, Ирисс же воззрился на Ахкеймиона с неприкрытой враждебностью.

Динхаз увидел, как нахмурился Ксинем, и тоже поднял свою чашу в знак приветствия, но явно нехотя. Они с Зенкаппой склонили головы, затем совершили возлияние богам.

– Рад видеть тебя, Ахкеймион, – сказал Зенкаппа с неподдельным дружелюбием. Видимо, будучи вольноотпущенником, он не смущался необходимостью общаться с париями. Однако Динхаз с Ириссом принадлежали к знати – Ирисс, тот и вовсе был из древнего рода.

– Я видел, как ты ставил палатку, – небрежно заметил Ирисс. У него был настороженный, испытующий взгляд человека, который пьян и готов затеять ссору.

Ахкеймион ничего не ответил.

– Я так понимаю, что мне придется смириться с твоим присутствием, а, Ахкеймион?

Ахкеймион посмотрел ему прямо в глаза, однако невольно сглотнул, за что сам себя выругал.

– Видимо, так.

Ксинем бросил на своего младшего кузена грозный взгляд.

– Ирисс, в Священной войне принимают участие Багряные Шпили! Так что присутствие Ахкеймиона не должно тебя смущать. Лично я ему рад.

Ахкеймион приходилось быть свидетелем бесчисленного количества подобных стычек. Верным часто приходится объяснять друг другу, отчего они водятся с колдунами. Объяснение всегда одно и то же: «Они полезны…»

– Может, ты и прав, кузен. Враги наших врагов, да? Конрийцы весьма ревниво относятся к своим врагам.

После многих веков стычек с Верхним Айноном и Багряными Шпилями они научились, хоть и нехотя, уважать Завет. Жрецы бы, пожалуй, сказали, что они его уважают даже чересчур. Но из всех школ только Завет, хранящий Гнозис Древнего Севера, мог потягаться с Багряными Шпилями. Ирисс поднял свою чашу, потом выплеснул ее в пыль к своим ногам.

– Пусть боги напьются вдоволь, Друз Ахкеймион. Пусть они поприветствуют того, кто проклят…

Ксинем выругался и пнул поленья в костре. В лицо Ириссу хлынуло облако искр и золы. Тот отшатнулся, вскрикнул, инстинктивно принялся хлопать себя по волосам и бороде. Ксинем прыгнул к нему и рявкнул:

– Что ты сказал? А ну, повтори, что ты сказал?

Ксинем был далеко не так крепко сбит, как Ирисс, однако же вздернул его, поставил на колени, точно мальчишку, и принялся осыпать бранью и тумаками. Динхаз виновато взглянул на Ахкеймиона.

– Ты не думай, что мы разделяем его взгляды, – осторожно сказал он. – Мы просто пьяны в задницу.

Зенкаппу это так рассмешило, что он не усидел на месте, упал с бревна и скатился куда-то в темноту, захлебываясь хохотом.

Даже Ирисс рассмеялся, хотя и затравленно, на манер мужа-подкаблучника, которому влетело от супруги.

– Довольно! – крикнул он Ксинему. – Ну хватит, хватит! Я извиняюсь! Извиняюсь, говорю!

Ахкеймион, потрясенный как дерзостью Ирисса, так и бурной реакцией Ксинема, смотрел на всю эту сцену, разинув рот. И только потом сообразил, что на самом деле он никогда прежде не видел Ксинема в обществе солдат.

Ирисс всполз обратно на свое место. Волосы его торчали во все стороны, в черной бороде серел пепел. Одновременно улыбаясь и хмурясь, он подался в сторону Ахкеймиона. Ахкеймион понял, что он вроде как кланяется, только ему лень оторвать задницу от своего складного стула.

– Я действительно извиняюсь, – сказал он, глядя на Ахкеймиона с озадаченной искренностью. – И ты мне нравишься, Ахкеймион, хотя ты и в самом деле, – тут он пригнулся и опасливо взглянул на своего господина и кузена, – хотя ты и в самом деле проклятый колдун!

Зенкаппа сызнова залился хохотом. Ахкеймион невольно улыбнулся и вежливо поклонился в ответ. Он понял, что Ирисс – один из тех людей, чья неприязнь слишком мимолетна, чтобы стать серьезной ненавистью. Он может проникнуться к тебе отвращением – и тут же безо всякой задней мысли заключить тебя в объятия. Ахкеймион по опыту знал, что такие люди неизменно отражают порядочность или порочность своих владык.

– Дурак набитый! – воскликнул Ксинем, обращаясь снова к Ириссу. – Да ты погляди на свои глаза! Совсем окосел, хуже обезьяньей задницы!

Новые раскаты хохота. На этот раз даже Ахкеймион не удержался и присоединился к ним.

Однако он хохотал дольше остальных, захлебываясь и завывая, точно одержимый каким-то демоном. Слезы облегчения катились по его щекам. Сколько же времени он так не смеялся?

Прочие уже успокоились и смотрели на него, ожидая, пока он возьмет себя в руки.

– Слишком давно… – выдавил наконец Ахкеймион. Он судорожно вздохнул. Слезы на глазах внезапно оказались жгучими.

– Да, Акка, чересчур давно, – кивнул Ксинем и по-дружески положил руку ему на плечо. – Однако ты вернулся и на время ты свободен от ухищрений и притворства. Сегодня ты можешь спокойно выпить с друзьями.

В ту ночь Ахкеймион спал беспокойно. Неизвестно почему, но после крепкой выпивки Сны становились навязчивее и в то же время как-то тускнели. То, как они сливались друг с другом, делало их менее живыми, чем обычно, более похожими на обычные сновидения, однако чувства, которыми они сопровождались… Они в лучшие-то времена бывали невыносимы. А с похмелья от них и вовсе с ума можно было сойти.

К тому времени, как Паэта, один из Ксинемовых телохранителей, принес тазик с водой для умывания, Ахкеймион уже проснулся. Когда он умывался, в палатку просунулась ухмыляющаяся физиономия Ксинема, который предложил сыграть в бенджуку.

Вскоре Ахкеймион уже сидел, скрестив ноги, на соломенной циновке напротив Ксинема, изучая позолоченную доску для бенджуки, стоящую между ними. Провисший полотняный навес защищал их от солнца, которое так припекало, что лагерь вокруг, невзирая на зимнюю прохладу, казался жарким южным базаром. «Только верблюдов не хватает», – подумал Ахкеймион. Несмотря на то что большинство проходивших мимо были конрийцами из свиты самого Ксинема, вокруг находилось немало и других айнрити: галеотов, раздевшихся до пояса и накрасившихся в честь какого-то праздника, явно предполагавшего зиму, а не лето; туньеров в вороненых кольчугах, которые они, похоже, не снимали даже ночью; и даже айнонских знатных воинов, чьи изысканные одеяния выглядели просто-таки смехотворными посреди нагромождения засаленных палаток, повозок и навесов.

– Просто глазам своим не веришь, правда? —сказал Ксинем, по всей видимости, имея в виду количество собравшихся айнрити.

Ахкеймион пожал плечами.

– И да, и нет. Я был у Хагерны, когда Майтанет объявил Священную войну. Временами я спрашиваю себя, что произошло на самом деле: то ли Майтанет призвал Три Моря, то ли Три Моря призвали Майтанета.

– Ты был у Хагерны? – переспросил Ксинем. Лицо его помрачнело.

– Да.

«Я даже видел вблизи твоего шрайю…» Ксинем фыркнул на манер жеребца – это был его обычный способ выражать неодобрение.

– Твой ход, Акка.

Ахкеймион вглядывался в лицо Ксинема, но маршал, казалось, был полностью поглощен изучением расположения фигур и возможных ходов. Ахкеймион согласился на игру потому, что знал: все посторонние разойдутся, и он сможет рассказать Ксинему о том, что произошло в Сумпе. Однако он забыл, насколько бенджука всегда пробуждает худшее, что есть в них обоих. Каждый раз, как они садились играть в бенджуку, то принимались браниться, точно евнухи в гареме.

Бенджука была памятником древней культуры, одним из немногих, что пережили конец света. В нее играли при дворах Трайсе, Атритау и Мехтсонка еще до Армагеддона, причем примерно в том же виде, в каком в садах Каритусаля, Ненсифона и Момемна. Но главной особенностью бенджуки была не ее древность. В целом между играми и жизнью существует пугающее сходство, но нигде это сходство не бывает таким разительным и настолько пугающим, как в бенджуке.

Игры, как и жизнь, подчиняются определенным правилам. Но в отличие от жизни игры этими правилами определяются целиком и полностью. Собственно, правила – это и есть игра, если изменить правила, получится, что ты играешь уже в другую игру. Поскольку фиксированные рамки правил определяют смысл каждого хода, игры обладают отчетливостью, из-за которой жизнь по сравнению с ними кажется пьяной возней. Свойства вещей в игре незыблемы, любые преобразования надежны – один только исход неясен.

Вся хитрость бенджуки состоит как раз в отсутствии таких фиксированных рамок. Правила бенджуки не создают незыблемой почвы – они являются всего лишь еще одним ходом в самой игре, еще одной фигурой, которой можно ходить. И это делало бенджуку истинным подобием жизни – игрой, полной сбивающих с толку сложностей и тонкостей почти поэтических. Прочие игры можно записывать в виде последовательностей ходов и результатов, бенджука же создает истории, а кто владеет историей, тот владеет самыми основами мира. По рассказам, бывали люди, которые склонялись над доской для бенджуки – и вставали из-за нее уже пророками.

Однако Ахкеймион был не из их числа.

Он размышлял над доской, потирая руки, чтобы согреться. Ксинем поддразнивал его язвительными смешками.

– Ты всегда делаешься такой мрачный, когда садишься играть в бенджуку!

– Противная игра.

– Да ты так говоришь только оттого, что относишься к ней слишком серьезно!

– Нет, оттого, что я всегда проигрываю.

Однако Ксинем был прав. «Абенджукала», классическое наставление по игре в бенджуку, написанное еще в кенейские времена, начиналось так: «Прочие игры измеряют границы рассудка, бенджука же измеряет границы души». Сложности бенджуки были таковы, что игрок никогда не мог овладеть ситуацией на доске при помощи рассудка и тем самым принудить соперника сдаться. Нет, бенджука, как выразился неизвестный автор, подобна любви. Нельзя заставить другого полюбить себя. Чем сильнее ты цепляешься за любовь, тем вернее она ускользает. Вот и бенджука наказывает алчные и нетерпеливые души подобным же образом. В то время как прочие игры требуют хитрости и проницательности, в бенджуке нужно нечто большее. Мудрость, может быть.

Ахкеймион с унылым видом пошел единственным камешком, затесавшимся среди его серебряных фигурок, – недостающую украл кто-то из рабов, или, по крайней мере, так сказал Ксинем. Еще одна досада. Конечно, фигуры – это не более чем фигуры, и главное не то, какие они, а то, как ими ходишь, но, однако, камешек вместо фигуры каким-то образом обеднял его игру, нарушал неброское обаяние полного комплекта.

«Почему мне достался камень?»

– Если бы ты был пьян, – сказал Ксинем, уверенно отвечая на его ход, – я бы еще мог понять, отчего ты так сделал.

И он еще шутит! Ахкеймион уставился на расположение фигур на доске и понял, что правила еще раз переменились – на этот раз с катастрофическими последствиями для него. Он пытался найти выход, но не видел его.

Ксинем победоносно улыбнулся и принялся чистить ногти острием кинжала.

– Вот и Пройас будет чувствовать себя так же, когда наконец доберется сюда.

В его тоне было нечто, что заставило Ахкеймиона насторожиться и поднять голову.

– Почему это?

– Ты же слышал о недавней катастрофе.

– Какой катастрофе?

– Священное воинство простецов разбито наголову.

– Как?!

Ахкеймион слышал разговоры о Священном воинстве простецов еще до своего отъезда из Сумны. Несколько недель тому назад, до прихода основных сил, несколько знатных владык из Галеота, Конрии и Верхнего Айнона приняли решение отправиться против язычников сами по себе. «Воинством простецов» их войско прозвали оттого, что за ними увязались полчища всякого сброда, не имевшего начальников. Ахкеймиону даже в голову не пришло поинтересоваться, как у них дела. «Началось! Начало кровопролитию положено».

– На равнине Менгедда, – продолжал Ксинем. – Языческий сапатишах, Скаур, прислал императору залитые смолой головы Тарщилки, Кумреццера и Кальмемуниса в знак предупреждения.

– Кальмемуниса? Ты имеешь в виду кузена Пройаса?

– Надменного, твердолобого идиота! Я умолял его подождать, Акка. Я уговаривал его, я орал на него, я даже заискивал перед ним – унижался как последний идиот! – но этот пес ничего не желал слушать.

Ахкеймиону один раз довелось встретиться с Кальмемунисом при дворе отца Пройаса. Возмутительное самомнение в сочетании с тупостью – Ахкеймиона от него просто корчило.

– А как ты думаешь, отчего он поторопился выступить в поход – ну, если не считать того, что его побудил к тому сам Господь?

– Потому что знал, что, когда явится Пройас, он будет у принца не более чем карманной собачонкой. Он ведь так и не простил Пройасу того случая при Паремти.

– Битвы при Паремти? А что там такого случилось?

– А ты что, не знаешь? А я и забыл, как давно мы с тобой не виделись, дружище! У меня немало сплетен, которыми следует поделиться с тобой.

– Как-нибудь потом, – ответил Ахкеймион. – А сейчас расскажи, что случилось при Паремти.

– Пройас велел высечь Кальмемуниса.

– Высечь?!

Это сильно озаботило Ахкеймиона. Неужели его бывший ученик настолько переменился?

– За трусость?

Ксинем нахмурился, как будто разделял озабоченность Ахкеймиона.

– Нет. За неблагочестие.

– Да ты шутишь! Пройас высек своего родича за неблагочестие? Насколько же далеко зашел его фанатизм, Ксин?

– Чересчур далеко, – ответил Ксинем быстро, словно ему было стыдно за своего владыку. – Но лишь ненадолго. Я очень сильно разочаровался в нем, Акка. У меня сердце болит оттого, что богоподобный отрок, которого мы с тобой воспитывали, вырос человеком, склонным к подобным… крайностям.

Да, Пройас был богоподобным отроком. За те четыре года, что Ахкеймион провел при дворе в Аокниссе, столице Конрии, в качестве наставника принца, он успел искренне полюбить мальчика – даже сильнее, чем его легендарную мать. Приятные воспоминания. Прогулки по залитым солнцем залам и тенистым садовым тропинкам, беседы об истории, о логике, о математике, ответы на неиссякающий водопад вопросов…

– Наставник Ахкеймион! А куда девались все эти драконы?

– Драконы внутри нас, юный Пройас. И внутри вас тоже.

Нахмуренный лоб. Разочарованно стиснутые руки. Еще один уклончивый ответ наставника…

– Ну, а в мире еще есть драконы, наставник Ахкеймион?

– Но ведь вы есть в мире, Пройас, разве нет?

Ксинем в то время был при Пройасе наставником фехтования, и именно во время своих периодических стычек из-за его воспитания они научились уважать друг друга. Как сильно ни любил Ахкеймион своего ученика, Ксинем, воспитывавший в себе преданность, с которой ему придется служить принцу, когда тот станет королем, любил Пройаса гораздо сильнее. Настолько сильно, что, когда Ксинем заметил в ученике силу наставника, он пригласил Ахкеймиона к себе на виллу у Менеанорского моря.

– Ты сделал отрока мудрым, – сказал Ксинем, пытаясь объяснить свое из ряда вон выходящее приглашение. Люди из касты знати очень редко привечали колдунов.

– А ты сделал его опасным, – ответил Ахкеймион.

И где-то в смехе, последовавшем за этим разговором, и зародилась их дружба.

– Он превратился в фанатика, но лишь ненадолго? – переспросил теперь Ахкеймион. – Означает ли это, что он одумался?

Ксинем поморщился, рассеянно почесал крыло носа.

– Отчасти. Священная война и знакомство с Майтанетом вновь воспламенили его пыл, но теперь он стал мудрее. Терпеливее. Терпимее к слабостям.

– Видимо, твои уроки подействовали. Что ты с ним сделал?

– Отлупил до крови.

Ахкеймион расхохотался.

– Я серьезно, Акка. После Паремти я с отвращением покинул двор. Провел зиму в Аттремпе. Он явился ко мне, один…

– Просить прощения?

Ксинем поморщился.

– Я на это рассчитывал, но нет. Он проделал весь этот путь затем, чтобы отругать меня.

Маршал покачал головой и улыбнулся. Ахкеймион знал почему: Пройас еще ребенком был склонен к подобным трогательным крайностям. Проехать двести миль лишь затем, чтобы распечь своего бывшего наставника, – на такое был способен только Пройас.

– Он обвинил меня в том, что я бросил его в час нужды. Кальмемунис и его прихвостни выдвинули против принца обвинения, перед храмовым судом и перед королем, и какое-то время ему приходилось несладко, хотя никакая реальная опасность и не грозила.

– Ну разумеется, ты понимаешь, что он всего лишь искал твоего одобрения, Ксин, – сказал Ахкеймион, подавляя шевельнувшуюся в душе зависть. – Знаешь, он ведь всегда чтил тебя – на свой лад… И что же ты сделал?

– Я выслушал его тирады настолько терпеливо, насколько мог. Потом вывел на задний двор замка и бросил ему учебный меч. И сказал: «Вы хотели меня наказать – накажите».

Ахкеймион расхохотался. Ксинем тоже улыбнулся.

– Он еще щенком был упрям, Акка, а теперь вообще неукротим. Он нипочем не желал сдаваться. Я сбивал его с ног, он терял сознание, потом приходил в себя и снова вставал, весь в крови и в снегу. Каждый раз я говорил: «Я учил вас всему лучшему, что умел сам, мой принц, но вы все равно проигрываете». И он снова бросался на меня, с ревом, точно безумный.

На следующее утро он ничего не сказал и сторонился меня, как чумы. Но после обеда сам разыскал меня. На его лице места живого не было. «Я понял», – заявил он. «Что вы поняли?» – спросил я. «Твой урок, – ответил он. – Я понял твой урок». «Ах, вот как? – сказал я. – И что же это был за урок?» И он ответил: «Что я забыл, как учиться. Что жизнь дана нам как урок Господень, и что даже если мы пытаемся учить неблагочестивых людей, то должны быть готовы учиться у них сами».

Ахкеймион уставился на друга с откровенным благоговением.

– Ты действительно хотел научить его именно этому?

Ксинем нахмурился и покачал головой.

– Нет. Я всего лишь хотел выбить из него эту заносчивую дурь. Но мне показалось, что его слова звучат разумно, поэтому я просто ответил: «Вот именно, господин мой принц, вот именно», и кивнул с тем умным видом, с каким ты обычно соглашаешься с человеком, который не настолько умен, как ты сам.

Ахкеймион улыбнулся и кивнул с умным видом. Ксинем расхохотался.

– Как бы то ни было, с тех пор Пройас держал себя в руках и такого, как при Паремти, больше не устраивал. И когда он вернулся в Аокнисс, то предложил Кальмемунису возместить удар за удар, прямо при дворе своего отца.

– И что, Кальмемунис действительно согласился? Уж конечно, он был не настолько глуп!

– Еще как согласился! Этот олух высек Нерсея Пройаса на глазах короля и всего двора. И это и есть подлинная причина того, почему Кальмемунис так никогда и не простил Пройаса. Эта порка лишила его последних остатков чести. Когда до него это дошло, он объявил, что Пройас его надул.

– Так ты думаешь, Кальмемунис именно поэтому настоял на том, чтобы возглавить Священное воинство простецов?

Ксинем печально кивнул.

– И из-за этого он погиб, а с ним еще сто тысяч человек. Да, зачастую причиной великих катастроф становятся такие вот мелочи… Нетерпимость принца и тупость надменного лорда. Но где эти факты? Лежат ли они где-то на этих далеких равнинах, усеянных трупами?

«Сто тысяч убитых…»

Ахкеймион посмотрел на доску для бенджуки. И почему-то сразу увидел его – свой ход. Ксинем, как будто удивленный тем, что Ахкеймион все еще желает продолжать игру, смотрел, как тот переставляет с одного поля на другое, казалось бы, ничего не меняющую фигуру.

«Сто тысяч убитых – не был ли это тоже своего рода ход?»

– Ах ты, хитрый черт! – прошипел Ксинем, изучая доску. И после короткого колебания сделал ответный ход.

«Ошибка!» – понял Ахкеймион. Ксинем, забывшись, одним махом свел на нет все свое былое преимущество. «Почему я теперь так отчетливо вижу это?»

Бенджука. Двое людей. Две противоположные цели. Один исход. Кто определяет этот исход? Победитель? Но подлинные победы так редки – и на доске для бенджуки не менее редки, чем в жизни. Чаще результат бывает ненадежным компромиссом. Но кто определяет компромисс? Никто?

Ахкеймион понял, что вскоре основная часть Священного воинства выйдет из Момемна, пересечет плодородную провинцию Ансерка и окажется во враждебных землях. До сих пор перспектива кампании казалась абстракцией, ходом в игре, который пока что не может быть просчитан. «Но это – не игра! Священное воинство отправится в поход и, как бы ни обернулось дело, тысячи и тысячи людей непременно погибнут».

Так много людей! Так много противоположных целей. И только один исход. Каким будет этот исход? И кто его определит?

Никто?

Эта мысль ужаснула Ахкеймиона. Священная война внезапно показалась безумной игрой, броском игральных костей в попытке угадать абсолютно темное будущее. Жизни бесчисленных людей – включая самого Ахкеймиона – против далекого Шайме. Разве может какой бы то ни было выигрыш стоить такого заклада?

– Сто тысяч убитых, – продолжал Ксинем, по всей видимости, не замечая, насколько опасное положение создалось на доске. – И среди них несколько людей, которых я знал. И вдобавок император шустро воспользовался нашим смятением. Он уже твердит, чтобы мы не повторили ошибки воинства простецов.

– Это какой же? – спросил Ахкеймион, все еще занятый доской.

– Они, видишь ли, имели глупость отправиться в поход без Икурея Конфаса.

Ахкеймион поднял глаза.

– Но ведь я думал, что именно благодаря провизии, выданной императором, они и смогли отправиться в поход.

– Ну конечно. Но ведь он обещал снабдить провизией любого, кто подпишет его проклятый договор!

– Так значит, Кальмемунис и прочие его все-таки подписали…

В Сумне не были в этом уверены.

– А почему бы и нет? Таким людям, как он, наплевать на свое слово. Почему бы не пообещать вернуть все завоеванные земли империи, если твое обещание ничего не значит?

– Но ведь Кальмемунис и прочие не могли не понимать, в чем состоит план императора! Икурей Ксерий прекрасно знает, что Великие Имена на самом деле ничего ему не отдадут. Договор – попросту предлог, то, что должно помешать шрайе объявить императору отлучение, когда он прикажет Конфасу захватить все, что завоюет Священное воинство.

– Ну да, Акка, но ты забываешь, отчего Кальмемунис вообще отправился в этот скоропалительный поход. Не ради отпущения грехов и не во славу Последнего Пророка – и, если уж на то пошло, даже не затем, чтобы создать свое собственное королевство. Нет. У Кальмемуниса была воровская душонка. Он отправился в поход затем, чтобы слава победы не досталась Пройасу.

Ахкеймион, пораженный внезапно пришедшей мыслью, уставился на своего друга.

– Но ты, Ксин… Ты ведь действительно отправился в этот поход ради Последнего Пророка! Что ты думаешь по поводу всех этих ссор и тайных замыслов?

На миг показалось, что Ксинем застигнут этим вопросом врасплох.

– Да, конечно, ты прав, – медленно произнес он. – Меня это должно возмущать. Но, сдается мне, я заранее предвидел, что так оно и будет. Откровенно говоря, меня больше волнует, что по этому поводу подумает Пройас.

– А почему?

– Вести о катастрофе, несомненно, ужаснут его. Но все это сведение счетов, все эти интриги…