Текст книги "Слуги Темного Властелина"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Ты не упоминала обо мне? – спросил и приказал он.

– Нет. Не упоминала. И снова: ты знаешь его. А он знает тебя.

– Через тебя. Он видит меня через тебя.

На миг Найюр задался вопросом: что именно видит чужеземец, какой образ его, Найюра, проступает сквозь прекрасное лицо Анисси? Подумал и решил, что довольно правдоподобный.

Из всех его жен одной Анисси хватало храбрости обнимать его, когда он метался и вскрикивал во сне. И только она шепотом утешала его, когда он просыпался в слезах. Все прочие лежали как колоды, делая вид, что спят. Оно и к лучшему. Любую другую он бы избил, избил за то, что она посмела стать свидетельницей его слабости.

В темноте Анисси схватила его за плечо и потянула, словно желая вырвать его из какой-то великой опасности.

– Господин мой, это кощунство! Он ведьмак. Колдун.

– Нет. Он нечто меньшее. И в то же время нечто большее.

– Как? Откуда ты знаешь?

Ее голос утратил осмотрительность. Она сделалась настойчивой.

Он прикрыл глаза. Старческое лицо Баннута всплыло из тьмы, окруженное неистовством битвы при Кийуте.

«Плаксивый пидор…»

– Спи, Анисси.

Решится ли он использовать сына, чтобы найти отца?

День выдался солнечный, и его тепло сулило неизбежность лета. Найюр помедлил перед широким конусом якша, проследил глазами узоры швов на его стенках из шкур. Это был один из тех дней, когда из кожаных и деревянных щелей шатра выветриваются остатки зимней сырости, когда запах плесени сменяется запахом пыли.

Он присел на корточки у входа, коснулся двумя пальцами земли и поднес их к губам, как велел обычай. Это действие успокоило его, хотя объяснение ритуала было давно забыто. Потом отстегнул занавеску у входа, проскользнул в темное нутро якша и уселся, скрестив ноги, спиной к входу.

Он пытался разглядеть во тьме закованного в цепи человека. Сердце отчаянно колотилось.

– Мои жены говорят мне, что ты выучил наш язык с легкостью… безумной легкостью.

Из-за спины сочился слабый свет. Найюр разглядел нагие конечности, серые, точно засохшие сучья. В воздухе висел смрад мочи и дерьма. Человек выглядел хрупким, и воняло от него слабостью и болезнью. Найюр знал, что и это не случайно.

– Я быстро учусь, да.

Темный силуэт головы опустился, словно клонясь без сил…

Найюр с трудом сдержал дрожь. Так похож!

– Мои жены говорят мне, что ты колдун.

– Нет, я не колдун. Долгий вздох.

– Но это ты уже знаешь.

– Пожалуй, да.

Он вытащил свою хору из мешочка, подвешенного к поясу, и бросил ее по пологой дуге. Звякнули цепи. Чужеземец поймал шарик, словно муху.

Ничего не случилось.

– Что это такое?

– Дар моему народу из очень древних времен. Дар нашего бога. Эта вещь убивает колдунов.

– А что на ней за руны?

– Они ничего не значат. По крайней мере теперь.

– Ты мне не доверяешь. Ты боишься меня.

– Я ничего не боюсь.

Реплика осталась без ответа. Пауза, во время которой можно было переосмыслить неудачно выбранные слова.

– Нет, – сказал наконец дунианин. – Ты боишься многого.

Найюр стиснул зубы. Опять. Снова все то же самое! Слова, подобные рычагам, сдвигающие его назад, на путь к пропастям. Гнев охватил его, как пожар охватывает переполненный народом зал. Кара.

– Ты, – прохрипел он, – ты знаешь, что я не такой, как другие! Ты почувствовал мое присутствие через моих жен, из-за моего знания. Ты знаешь, что я многое буду делать вопреки тому, что ты скажешь, просто потому, что это ты так говоришь. Ты знаешь, что каждую ночь я стану гадать на внутренностях зайца, чтобы решить, оставлять ли тебя в живых. Я же знаю, кто ты, Анасуримбор. Я знаю, что ты дунианин.

Если чужеземец и был удивлен, он ничем этого не выдал. Он просто сказал:

– Я отвечу на твои вопросы.

– Ты перескажешь мне все выводы, какие ты сделал о твоем нынешнем положении. Ты объяснишь, с какой целью ты явился сюда. Если меня не устроит то, что ты скажешь, я велю тебя убить – немедленно.

Угроза была серьезной, в словах Найюра чувствовалась непреклонность намерений. Любой другой задумался бы над ними, молча взвесил бы их с тем, чтобы рассчитать ответ. Но не дунианин. Он ответил тут же, словно ничто из того, что мог сказать или сделать Найюр, не застало бы его врасплох.

– Я все еще жив потому, что мой отец прошел через ваши земли, когда ты был еще юношей. Он совершил здесь некое преступление, за которое ты стремишься отплатить. Я не думаю, что ты сможешь меня убить, хотя таково твое желание. Ты слишком умен, чтобы удовлетвориться заменой. Ты понимаешь, какую опасность я представляю, и тем не менее все еще надеешься использовать меня как орудие для удовлетворения твоего более сильного желания. Таким образом мое положение зависит от твоей цели.

Короткое молчание. Мысли Найюра пришли в смятение от изумления и согласия. Затем он встрепенулся от нахлынувших подозрений. «Этот человек умен… Война…»

– Ты смущен, – продолжал голос. – Ты предвидел такую оценку, но не рассчитывал, что я выскажу это вслух, а поскольку я ее высказал, ты опасаешься, что я всего лишь подделываюсь под твои ожидания, чтобы ввести тебя в заблуждение относительно чего-то более важного.

Пауза.

– Подобно моему отцу, Моэнгхусу.

Найюр зло сплюнул.

– Для таких, как вы, слова все равно что ножи! Но ножи не всегда достигают цели, а? Переход через Сускару едва не погубил тебя. Быть может, мне следует думать, как шранки.

Чужеземец начал что-то говорить в ответ, но Найюр уже поднялся на ноги и вышел наружу, на чистый степной воздух. Он крикнул помощников. Он бесстрастно смотрел, как его люди выволокли норсирайца из якша и привязали его обнаженным к столбу посреди стойбища. В течение многих часов этот человек плакал, и выл, и молил о пощаде, пока они обрабатывали его в соответствии с древними обычаями. Он даже обделался, такова была его мука.

Анисси заплакала. Найюр ее ударил. Он ничему этому не верил.

В ту ночь Найюр пришел снова, зная, или по крайней мере надеясь, что темнота защитит его.

Под шкурами воняло по-прежнему. Чужеземец был безмолвен, как лунный свет.

– А теперь скажи, какова твоя цель, – велел Найюр. – И не думай, будто я поверил, что мне удалось тебя сломить. Такие, как ты, не ломаются.

В темноте зашелестело.

– Ты прав.

Голос из темноты был теплым.

– Для таких, как я, существует только их миссия. Я пришел за своим отцом, Анасуримбором Моэнгхусом. Я пришел его убить.

И тишина, только слабый южный ветер. Чужеземец продолжал:

– Теперь выбор полностью за тобой, скюльвенд. Похоже, что наши миссии совпадают. Я знаю, где и, что важнее, как найти Анасуримбора Моэнгхуса. Я предлагаю тебе ту самую чашу, которой ты жаждешь. Отравлена она или нет?

Решится ли он использовать сына?

– Чаша всегда отравлена, когда тебе хочется пить, – прохрипел Найюр.

Жены вождя прислуживали Келлхусу, умащивали его поврежденную кожу притираниями, которые сделали старые женщины племени. Иногда он при этом разговаривал с ними, успокаивал их испуганные глаза добрыми словами, заставлял их улыбнуться.

Когда их мужу и норсирайцу пришло время уезжать, они столпились на холодной земле у белого якша и с серьезными лицами наблюдали, как мужчины готовят в путь коней. Они чувствовали твердокаменную ненависть одного и богоподобное равнодушие другого. И когда два силуэта растворились среди трав, женщины уже сами не знали, о ком они плачут: о мужчине, которому они принадлежали, или о мужчине, который их понимал.

Только Анисси знала, откуда эти слезы.

Найюр с Келлхусом ехали на юго-восток, из земель утемотов в земли куоатов. У южных границ пастбищ куоатов их догнали несколько всадников с отполированными волчьими черепами на передней луке седла и перьями на задней. Найюр перебросился с ними несколькими фразами, напомнил им об обычаях, и они ускакали прочь – скорее всего, торопились сообщить своему вождю, что утемоты наконец-то остались без Найюра урс Скиоаты, укротителя коней и самого воинственного из мужей.

Как только они остались одни, дунианин снова попытался втянуть его в разговор.

– Не можешь же ты вечно хранить молчание! – сказал он.

Найюр пристально разглядывал своего спутника. Его лицо, обрамленное белокурой бородой, казалось серым на фоне хмурых далей. На нем была куртка без рукавов, какие носили все скюльвенды, и бледные предплечья торчали из-под мехового плаща. Хвосты сурков, которыми был обшит плащ, покачивались в такт бегу коня. Он был бы совсем как скюльвенд, если бы не светлые волосы да не руки без шрамов – и то и другое делало его похожим на бабу.

– Что ты хочешь знать? – спросил Найюр неохотно и недоверчиво.

Он подумал: хорошо, что его тревожит безупречный скюльвендский, на котором говорит северянин. Это ему напоминание. Он понимал, что, как только северянин перестанет его тревожить, он пропал. Вот почему он так часто отказывался разговаривать с этой мразью, вот почему они все эти дни ехали молча. Привычка тут так же опасна, как коварство этого человека. Как только его присутствие перестанет раздражать и нервировать Найюра, как только этот человек станет для него частью обстоятельств, он тотчас же каким-то образом опередит его в ходе событий и станет незримо направлять все его поступки.

Дома, в стойбище, Найюр использовал своих жен как посредников, чтобы изолировать себя от Келлхуса. Это была лишь одна из многих предосторожностей, которые он принял. Он даже спал с ножом в руке, зная, что этому человеку нет нужды рвать цепи, чтобы наведаться к нему. Он мог прийти в чужом обличье – даже в облике Анисси, – подобно тому, как Моэнгхус много лет тому назад явился к отцу Найюра в обличье его старшего сына.

Но теперь при Найюре не было посредников, которые могли бы его защитить. Он не мог положиться даже на молчание, как рассчитывал он сначала. Теперь, когда они приближаются к Нансурии, им поневоле придется хотя бы обсудить свои планы. Даже волкам нужно как-то договариваться, чтобы выжить в стране псов.

Теперь он был наедине с дунианином, и большей опасности он себе представить не мог.

– Эти люди, – спросил Келлхус, – почему они пропустили тебя?

Найюр осторожно взглянул на него. «Он начинает с мелочей, чтобы потом беспрепятственно проскользнуть в мое сердце!»

– Таков наш обычай. Все племена совершают сезонные набеги на империю.

– Почему?

– По многим причинам. Ради рабов. Ради добычи. Но в первую очередь как священнодействие.

– Священнодействие?

– Мы – Народ Войны. Наш бог умер, убит людьми Трех Морей. Наше дело – мстить за него.

Найюр поймал себя на том, что жалеет об этом ответе. Внешне он казался достаточно безобидным, но Найюр впервые сообразил, как много этот факт говорит о Народе, а значит, и о нем самом. «Для этого человека мелочей не бывает!» Любая деталь, любое слово в руках этого чужеземца оборачивались ножом.

– Но как можно поклоняться тому, кто мертв? – продолжал расспрашивать дунианин.

«Молчи, не отвечай!» – подумал Найюр, но против собственной воли объяснил:

– Смерть сильнее человека. Ей и следует поклоняться.

– Но ведь смерть…

– Вопросы задаю я! – перебил его Найюр. – Почему тебя послали убить твоего отца?

– Об этом тебе следовало бы спросить до того, как ты заключил со мной сделку, – лукаво улыбнулся Келлхус.

Найюр подавил желание улыбнуться, понимая, что дунианин рассчитывал вызвать именно такую реакцию.

– Почему это? – возразил он. – Без меня тебе не пересечь степь живым. Пока мы не минуем горы Хетанты, ты мой. До тех пор я еще могу передумать.

– Но если чужеземцу не пересечь степь в одиночку, как же тогда сумел спастись мой отец?

У Найюра волоски на руках встали дыбом, но он подумал: «Хороший вопрос. Он напомнил мне о вероломстве вашего рода».

– Моэнгхус был хитер. Он тайком покрыл свои руки шрамами, но скрывал это под одеждой. После того как он убил моего отца, а утемоты, повинуясь данному слову, вынуждены были его отпустить, он обрил лицо и выкрасил волосы в черный цвет. Поскольку он умел говорить, как будто был одним из Народа, он просто пересек степь, точно один из нас, притворившись утемотом, едущим на поклонение. Глаза у него были достаточно светлые…

Потом Найюр добавил:

– А как ты думаешь, отчего я запретил тебе носить одежду, пока ты был в плену?

– А кто дал ему краску?

У Найюра едва не остановилось сердце.

– Я.

Дунианин только кивнул и отвернулся, обводя взглядом унылый горизонт. Найюр поймал себя на том, что смотрит и ту же сторону, куда он.

– Я был одержим! – рявкнул он. – Одержим демоном!

– И в самом деле, – ответил Келлхус, снова обернувшись к нему. В глазах его было сострадание, но голос его был суров, как голос скюльвенда. – Мой отец вселился в тебя.

И Найюр поймал себя на том, что жаждет услышать то, что скажет ему этот человек. «Ты можешь мне помочь. Ты мудр…»

Снова! Этот колдун снова повторяет тот же трюк! Направляет разговор в нужную ему сторону. Овладевает движениями его души. Точно змея, проверяющая на ощупь один вход за другим. Слабость за слабостью. «Вон из моего сердца!»

– Почему тебя послали убить твоего отца? – осведомился Найюр, хватаясь за этот оставшийся без ответа вопрос как за свидетельство нечеловеческих глубин этого поединка. Найюр понял, что это и впрямь поединок. Он не разговаривает с этим человеком – он сражается с ним. «Я обменяюсь ножами!»

Дунианин посмотрел на него с любопытством, словно устав от бессмысленной подозрительности. Новая уловка…

– Потому что мой отец меня призвал, – загадочно ответил он.

– А это повод для убийства?

– Дуниане оставались сокрыты от мира в течение двух тысяч лет и предпочли бы оставаться сокрытыми до скончания веков, если бы могли. Однако тридцать один год тому назад, когда я еще был ребенком, нас обнаружила банда шранков. Шранков мы уничтожили без труда, однако из предосторожности мой отец был отправлен в леса, чтобы выяснить, насколько велика опасность, что нас найдут. Когда он вернулся несколько месяцев спустя, было решено, что его надлежит изгнать. Он был запятнан, он сделался угрозой для нашей миссии. Миновало три десятилетия, и считалось, что он погиб. Дунианин нахмурился.

– Однако он вернулся к нам, вернулся самым беспрецедентным образом. Он послал нам сны.

– Колдовство, – сказал Найюр. Дунианин кивнул.

– Да. Хотя тогда мы этого не знали. Мы знали одно: что чистота нашей изоляции нарушена, и что источник этого загрязнения надлежит найти и ликвидировать.

Найюр изучал профиль своего спутника, который мягко покачивался в такт легкому галопу коня.

– Так ты ассасин.

– Да.

Видя, что Найюр молчит, Келлхус продолжал:

– Ты мне не веришь.

А как он может ему верить? Как можно верить человеку, который никогда не разговаривает по-настоящему, который всегда только направляет и управляет, бесконечно управляет и направляет?

– Я тебе не верю.

Келлхус снова отвернулся, глядя на расстилающиеся вокруг серо-зеленые равнины. Они миновали холмистые пастбища куоатов и теперь ехали через внутренние плоскогорья Джиюнати. Если не считать небольшого ручья впереди и жидкого частокола кустарников и тополей вдоль его глубокого русла, здешние равнины были голы и безлики, как просторы океана. Только небо, полное облаков, похожих на плывущие горы, обладало глубиной.

– Дуниане, – сказал Келлхус, немного помолчав, – препоручили себя Логосу, который вы зовете разумом или интеллектом. Мы ищем абсолютного знания, свободного течения мысли. Мысли всех людей возникают из тьмы. Если ты действительно представляешь собой движения твоей собственной души и причина этих движений предшествует тебе, как ты можешь считать свои мысли своими собственными? Как ты можешь быть чем-то иным, кроме как рабом тьмы, что была до тебя? И только Логос позволяет облегчить это рабство. Только знание источников мысли и действия позволяет нам овладеть собственными мыслями и поступками, сбросить иго обстоятельств. И только дуниане обладают таким знанием, степняк. Мир пребывает в забытьи, порабощенный своим собственным невежеством. И только дуниане бодрствуют. А Моэнгхус, мой отец, угрожает этому.

Мысли, возникающие из тьмы? Найюр знал, что это правда – быть может, лучше любого другого. Его терзали мысли, которые не могли быть его собственными. Сколько раз, ударив одну из своих жен, он смотрел на ноющую ладонь и думал: «Кто заставил меня это сделать? Кто?»

Но это было неважно.

– Я не потому не верю тебе, – сказал Найюр, подумав: «Это он уже и так знает». Он понимал, что дунианин читает его так же легко, как человек из Народа читает настроение своего стада.

Келлхус, словно увидев эту его мысль, сказал:

– Ты не веришь, что сына могли послать убить отца.

– Да. Дунианин кивнул.

– Чувства, такие, как сыновняя любовь к отцу, попросту предают нас тьме, делают нас рабами обычая и желания…

Блестящие голубые глаза перехватили взгляд Найюра. Они были немыслимо спокойными.

– Я не люблю своего отца, степняк. Я вообще не люблю. Если его убийство поможет моим собратьям продолжать выполнять свою миссию, я его убью.

Найюр смотрел на этого человека. Голова у него гудела от усталости. Можно ли этому верить? То, что он сказал, явно имело смысл, но Найюр подозревал, что дунианин способен все, что угодно, заставить звучать правдоподобно.

– Кроме того, – продолжал Анасуримбор Келлхус, – ты ведь и сам отчасти разбираешься в таких делах.

– В чем именно?

– В том, как сыновья убивают отцов.

Скюльвенд не ответил – только взглянул на него оскорбленно и сплюнул на землю.

Сохраняя на лице выражение спокойного ожидания, Келлхус охватил его ладонью своих ощущений. Степь, приближающийся ручей – все постороннее исчезло. Найюр урс Скиоата сделался всем. Его участившееся дыхание. Напрягшиеся мышцы вокруг глаз. Голубой сосудик, бьющийся в такт пульсу на жилистой шее, точно извивающийся червяк. Он сделался хором знаков, живым текстом, и Келлхус свободно читал его. Если он собирается овладеть этими обстоятельствами, надо все рассчитать.

С тех пор как Келлхус бросил охотника и направился на юг через северные пустоши, он встречал немало людей, особенно в городе Атритау. Там он обнаружил, что Левет, охотник, который его спас, не был исключением. Прочие люди, рожденные в миру, были не менее простодушны и невежественны, чем этот охотник. Келлхусу достаточно было высказать несколько примитивнейших истин – и они начинали дивиться ему, точно некоему чуду. Ему достаточно было собрать эти истины в грубые проповеди – и они готовы были пожертвовать своим имуществом, любимыми, даже детьми. Когда он выехал из южных ворот Атритау, его сопровождали сорок семь человек, называвшие себя «адуньянами», «малыми дунианами». Пути через Сускару не пережил ни один. Из любви к нему они пожертвовали всем, прося взамен только речей. Хотя бы подобия смысла.

Но этот скюльвенд был другим.

Келлхусу и прежде приходилось сталкиваться с подозрительностью и недоверием, и он обнаружил, что их тоже можно обратить себе на пользу. Он выяснил, что подозрительные люди, когда они наконец решатся довериться, становятся еще податливее остальных. Поначалу они ничему не верят, потом же внезапно начинают верить всему – то ли во искупление своих первоначальных сомнений, то ли просто затем, чтобы не повторять прежних ошибок. Многие из его самых фанатичных приверженцев были именно такими неверующими – поначалу.

Однако недоверие, испытываемое Найюром урс Скиоагой, отличалось от всего, с чем ему доводилось сталкиваться до сих пор. В отличие от остальных, этот человек его понимал.

Когда скюльвенд, чье лицо одновременно расплылось от потрясения и напряглось от ненависти, нашел его на вершине кургана, Келлхус подумал: «Отец… наконец-то я тебя отыскал…» Каждый из них увидел Анасуримбора Келлхуса в лице другого. Они никогда прежде не встречались, однако близко знали друг друга.

Поначалу эта связь оказалась весьма выгодной для миссии Келлхуса. Она спасла ему жизнь и обеспечила безопасный проезд через степь. Однако, помимо этого, она сделала обстоятельства, в которых он очутился, непредсказуемыми.

Скюльвенд упрямо отвергал все его попытки овладеть им. Его не впечатляли откровения, которые предлагал ему Келлхус. Его не успокаивали рассуждения Келлхуса, ему не льстили его косвенные похвалы. Порой в нем пробуждался интерес к тому, что говорил Келлхус, но он каждый раз тотчас отшатывался назад, вспоминая события многолетней давности. Пока что Келлхусу удалось добиться от этого человека только нескольких скупых фраз да плевков.

После тридцати лет одержимости Моэнгхусом этому человеку каким-то образом удалось постичь несколько ключевых истин, связанных с дунианами. Он знал о том, что они способны читать мысли по лицам. Он знал об их интеллекте. Он знал об их абсолютной преданности своей миссии. И еще он знал, что они говорят не затем, чтобы поделиться намерениями или сообщить какие-то истины, а затем, чтобы опередить – чтобы овладеть душами и обстоятельствами.

Он знал слишком многое.

Келлхус рассматривал его боковым зрением, смотрел, как он откинулся назад, когда они начали спускаться к ручью, – покрытые шрамами плечи оставались неподвижны, а бедра раскачивались в такт шагу коня.

«Быть может, ты на это и рассчитывал, отец? Быть может, он – препятствие, которое ты оставил на моем пути? Или же он возник случайно?»

Келлхус подумал, что скорее второе. Несмотря на то что знания его народа были чрезвычайно грубы, сам этот человек оказался необычайно умен. Мысли действительно умных людей редко следуют одинаковыми путями. Они разветвляются, и мысли Найюра урс Скиоаты ушли далеко, выслеживая Моэнгхуса в таких местах, куда ни один рожденный в миру человек не совался.

«Каким-то образом он увидел тебя насквозь, отец, и теперь он видит насквозь и меня. Была ли это твоя ошибка? Можно ли ее исправить?»

Келлхус прищурился. В этот миг он ушел далеко от склонов, неба и ветра – он смотрел одновременно сотню параллельных снов о поступках и их последствиях, следуя за нитями вероятностей. А потом он увидел.

До сих пор он пытался обойти подозрительность скюльвенда, когда на самом деле надо было заставить ее работать на себя. Он посмотрел на степняка новым взглядом и сразу увидел печаль и гнев, распаляющие его неутолимое недоверие. И Келлхус нащупал слова, тон и выражение лица, которые загонят этого человека в место, откуда ему уже не выбраться, где его подозрительность навяжет ему пробуждающееся доверие.

Келлхус увидел Кратчайший Путь. Логос.

– Прошу прощения, – сказал он неуверенно. – То, что я сказал, было неуместно.

Скюльвенд фыркнул.

«Он понимает, что мои слова фальшивы… Хорошо».

Найюр посмотрел ему прямо в лицо. Его глубоко посаженные глаза смотрели неукротимо и вызывающе.

– Скажи мне, дунианин, как вам удается править мыслями, как другие люди правят конями?

– Что ты имеешь в виду? – переспросил Келлхус резко, словно решал, не рассердиться ли.

Язык скюльвендов был богат многозначительными оттенками тона, но в речи мужчин и женщин эти оттенки сильно различались. Степняк, сам того не зная, лишил Келлхуса важного оружия тем, что не позволял ему общаться ни с кем, кроме собственных жен.

– Вот и теперь ты пытаешься управлять движениями моей души! – бросил Найюр.

Слабый стук его сердца. Густая кровь, бьющаяся под обветренной кожей. «Он все еще не знает, на что решиться».

– Ты думаешь, что мой отец сделал с тобой именно это?

– Да, твой отец именно это и сделал… – Тут Найюр осекся, глаза его встревожено расширились. – Но ты сказал это только затем, чтобы меня отвлечь! Чтобы не отвечать на мой вопрос!

До сих пор Келлхус успешно угадывал каждое разветвление мыслей скюльвенда. Реакции Найюра следовали вполне отчетливой схеме: он устремлялся по пути, который открывал перед ним Келлхус, но тут же отступал назад. И Келлхус знал, что, пока их беседа будет близка к этой схеме, Найюр будет чувствовать себя в безопасности.

Но как действовать дальше?

Ничто не вводит в заблуждение вернее правды.

– Каждого человека, с которым я встречаюсь, – сказал наконец Келлхус, – я понимаю лучше, чем он сам понимает себя.

Испуганный взгляд – страхи Найюра подтвердились.

– Но как такое возможно?

– Потому что меня так воспитывали. Потому что меня так учили. Потому что я один из Обученных. Я – дунианин.

Их кони перешли вброд мелкий ручей и начали подниматься на противоположный берег. Найюр наклонился вбок и сплюнул в воду.

– Еще один ответ, который на самом деле ответом не является! – бросил он.

Можно ли сказать ему правду? Нет, разумеется, не всю. Келлхус начал, делая вид, что колеблется:

– Все вы – ты, твои сородичи, твои жены, твои дети, даже твои враги из-за гор, – не можете видеть истинного источника своих мыслей и поступков. Люди либо предполагают, что они сами являются их источником, либо думают, что их источник лежит где-то за пределами мира – некоторые называют это То, Что Вовне. Но того, что реально было прежде вас, что действительно определяет ваши мысли и поступки, вы либо вообще не замечаете, либо приписываете это демонам и богам.

Каменный взгляд и стиснутые зубы – неприятные воспоминания… «Мой отец уже говорил ему это».

– То, что было прежде, определяет то, что происходит после, – продолжал Келлхус. – Для дуниан нет более важного принципа.

– А что же было прежде? – спросил Найюр, пытаясь изобразить насмешливую улыбку.

– Для людей? История. Язык. Страсти. Обычаи. Все эти вещи определяют то, что люди говорят, думают и делают. Это и есть скрытые нити, которые управляют всеми людьми, точно марионетками.

Частое дыхание. Лицо, омраченное неприятными догадками.

– А если нити становятся видимыми…

– То их можно перехватить.

Само по себе это признание ничем не грозило: все люди более или менее стремятся управлять себе подобными. Оно может оказаться угрожающим, только если знать о его способностях.

«Если бы он знал, насколько глубоко я способен видеть…»

Как ужаснулись бы они, эти рожденные в миру люди, если бы увидели себя глазами дунианина! Заблуждения и глупости. Разнообразные уродства.

Келлхус не видел лиц – он видел сорок четыре мышцы, прикрепленные к костям, и тысячи многозначительных изменений, которые могут с ними происходить, – вторые уста, не менее красноречивые, чем первые, и куда более правдивые. Он не слышал человеческих слов – он слышал вой сидящего внутри зверя, хныканье отшлепанного ребенка, хор предшествующих поколений. Он не видел людей – он видел примеры и следствия, обманутые порождения отцов, племен и цивилизаций.

Он не видел того, что будет потом. Он видел то, что было прежде.

Они проехали сквозь заросли молодых деревьев на том берегу ручья, уворачиваясь от веток, опушенных первой весенней зеленью.

– Это безумие, – сказал Найюр. – Я тебе не верю…

Келлхус ничего не сказал, направляя коня в просветы между стволами и раскачивающимися ветвями. Он знал пути мыслей скюльвенда, он знал, где следует вмешаться, – и он непременно вмешается, если сумеет забыть о своем гневе.

– Если все люди не ведают источника своих мыслей… – сказал Найюр.

Их кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой, бескрайней равнине.

– Тогда, значит, все люди обманываются.

Келлхус поймал его взгляд – этот момент был важен.

– Они действуют по причинам, которые зависят не от них.

«Увидит ли он?»

– Как рабы… – начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. – Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?

– Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?

– Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!

– А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы? Ты никогда никого не обращал в рабство?

Найюр сплюнул.

– Мои противники. Мои враги. Они бы сделали со мной то же самое, если бы могли. Это договор, который заключают все воины, и договор этот почетен. А то, что делаешь ты, дунианин, превращает всех людей в твоих врагов.

Какая проницательность!

– В самом деле? А может быть, в моих детей? Какой отец не правит в своем якше?

Поначалу Келлхус опасался, что выразился чересчур туманно, но Найюр сказал:

– Значит, мы для вас все равно что дети?

– Разве мой отец не воспользовался тобой как орудием?

– Отвечай на вопрос!

– Дети ли вы для нас? Да, конечно. Иначе разве мой отец мог бы воспользоваться тобой так легко?

– Обман! Обман!

– Тогда отчего ты меня так боишься, скюльвенд?

– Довольно!

– Ты был слабым ребенком, верно? Ты часто плакал. Ты съеживался каждый раз, как твой отец поднимал руку… Скажи мне, скюльвенд, откуда я это знаю?

– Потому, что все дети такие!

– Ты ценишь Анисси больше других своих жен не потому, что она красивее остальных, но потому, что она выносит твои муки и все равно любит тебя. Потому что только она…

– Это она тебе сказала! Эта шлюха рассказала тебе все!

– Ты жаждешь запретного сношения…

– Я сказал – довольно!!!

На протяжении тысяч лет дуниан обучали использовать все свои чувства до предела, делать явным то, что было прежде. В их присутствии нет места тайнам. Нет места лжи.

Сколько слабостей духа терзают этого скюльвенда? Сколько проступков совершил он душой и телом? И все такие, о которых и подумать-то противно, не то что высказать вслух. Все скованные гневом и бесконечными угрызениями совести, скрытые даже от самого себя.

Если Найюр урс Скиоата подозревает Келлхуса, то тогда Келлхус отплатит ему за подозрительность полной мерой. Правдой. Отвратительной правдой. И либо скюльвенд постарается сохранить свой самообман, отказавшись от подозрений, решив, что Келлхус – обычный шарлатан и бояться его нечего, либо он примет правду и поделится с сыном Моэнгхуса тем, о чем и думать-то противно. В любом случае это пойдет на пользу миссии Келлхуса. В любом случае в конце концов Найюр начнет ему доверять, будь то доверие пренебрежительное или любовное.

Скюльвенд растерянно пялился на него расширенными от изумления и ужаса глазами. Келлхус увидел это лицо насквозь, увидел выражение лица, тембр голоса и слова, которые успокоят его, вернут ему его обычную непроницаемость или, наоборот, лишат его последних остатков самообладания.

– Что, неужели все закаленные воины таковы? Неужели все они шарахаются от истины?

Однако что-то пошло вразлад. Неизвестно отчего слово «истина» лишило страсть Найюра прежней силы, и он сделался сонно спокоен, точно жеребенок во время кровопускания.

– Истина? Тебе достаточно произнести что-то, дунианин, чтобы это стало ложью. Ты говоришь не так, как другие люди.

«Снова это его знание…» Но еще не поздно.

– И как же говорят другие люди?

– Слова, которые произносят люди, не… не принадлежат им. Люди не следуют путями их создания.

«Покажи ему глупость. Он увидит».

– Почва, на которой люди говорят, не имеет путей, скюльвенд… Как степь.