Текст книги "Слуги Темного Властелина"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

Конфас внезапно, без предупреждения сказал:

– Вот ты ведь друг Нерсея Пройаса, да? Скажи мне: что тебе известно об Анасуримборе Келлхусе? О том, который называет себя князем Атритау?

У Ахкеймиона перехватило дыхание, он сбился с ноги и не сразу догнал Пройаса.

«Неужели в этом каким-то образом замешан Келлхус?» Что ему сказать? Что он боится, как бы этот человек не оказался предвестником второго Армагеддона? «Не говори ему ничего!»

– А почему вы спрашиваете?

– Ты, без сомнения, слышал об исходе встречи императора с Великими Именами. Таким исходом мы в немалой степени обязаны ловкому вмешательству этого человека.

– Вы хотите сказать, его мудрости?

Лицо главнокомандующего на миг исказилось от гнева. Он похлопал себя по груди, между ключиц – именно там, где висела его хора. Этот жест каким-то образом успокоил Конфаса – видимо, напомнил ему о том, что Ахкеймиона тоже можно убить.

– Я задал тебе простейший вопрос!

Ахкеймион про себя подумал, что этот вопрос никак нельзя назвать простейшим. Что ему известно о Келлхусе? Да почти ничего. Если не считать того, что этот человек внушает ему благоговение, а мысль о том, кем он может оказаться, внушает ужас. Вернувшийся Анасуримбор…

– Имеет ли это какое-то отношение к вашему «необычному шпиону»?

Конфас остановился как вкопанный и уставился на Ахкеймиона в упор. То ли этот вопрос почему-либо показался ему идиотским, то ли он не мог решить, как на него ответить.

«Они действительно перепуганы насмерть».

Главнокомандующий фыркнул —его как будто забавляла сложившаяся ситуация. Он, Икурей Конфас, тревожится из-за того, как может обойтись с тайнами империи какой-то адепт Завета!

– Абсолютно никакого. Он ухмыльнулся.

– Причеши-ка бороду, колдун, – добавил он, продолжая свой путь по коридору. – Тебе предстоит встретиться с императором!

Ксерий отошел от Кемемкетри и пристально вгляделся в лицо Скеаоса. Ухо у советника было в крови. Длинные жидкие пряди седых волос прилипли ко лбу со вздувшимися венами и впалыми щеками. Это придавало советнику облик безумца.

Старик был раздет донага и прикован вверх лицом к выпуклому деревянному столу, имеющему форму половинки колесного обода. Дерево было гладкое, отполированное до блеска спинами других таких же узников, и рядом с бледной кожей советника выглядело совсем черным. Комнату с низким сводчатым потолком озаряло множество горящих жаровен, расставленных в беспорядке по разным углам. Они находились в самом чреве Андиаминских Высот, в помещении, которое издавна называлось Комнатой Правды. Вдоль стен на железных подставках и крюках были расставлены и развешаны многочисленные орудия для добывания Правды.

Скеаос смотрел на императора без страха, помаргивая, как моргает ребенок, разбуженный посреди ночи. На морщинистом лице блестели глаза, обращенные к тем, кто явился вместе с императором: Кемемкетри и еще двое старших магов, в черных с золотом одеяниях Имперского Сайка, Колдунов Солнца; Гаэнкельти и Токуш, оба еще в церемониальных доспехах, с лицами, искаженными страхом – ведь император, несомненно, обвинит их в том, что они проморгали это подлое предательство; Кимиш, императорский палач, который не замечал людей – он видел одни только болевые точки; Скалетей, вызванный Гаэнкельти мисунсай в голубом одеянии, – его немолодое лицо выглядело озадаченным; и, разумеется, двое арбалетчиков из эотской гвардии, в синих татуировках, с хорами, нацеленными на цыплячью грудь главного советника.

– Совсем другой Скеаос… – шепнул император, стиснув трясущиеся руки.

Главный советник негромко хихикнул.

Ксерий подавил терзавший его ужас, почувствовал, как его сердце ожесточилось. Ярость. Здесь ему потребуется ярость.

– Что скажешь, Кимиш? – спросил он.

– Его уже допросили, кратко, о Бог Людей, – ответил Кимиш. – Согласно протоколу.

Что слышалось в его тоне? Возбуждение? Кимишу, единственному из собравшихся, не было дела до того факта, что на столе растянут советник императора. Он был всецело поглощен своим ремеслом. Ксерий был уверен, что и политический подтекст этого ареста, и его ошеломляющие последствия для Кимиша ровным счетом ничего не значат. Вот это Ксерию в нем и нравилось – хотя временами раздражало. Подходящая черта для императорского палача.

– И что? – спросил Ксерий. Голос у него едва не сорвался. Все его страсти, казалось, усилились и грозили самыми неожиданными превращениями: из скуки – в ярость, от мелкой обиды – к страданию.

– Бог Людей, этот человек не похож ни на кого из тех, кого мне доводилось видеть.

А вот что Кимишу, с точки зрения императора, было совершенно не к лицу, так это его страсть к театральности. Он говорил не спеша, выдерживая паузы, точно завзятый актер, с таким видом, как будто весь мир – всего лишь хор при нем. Суть дела Кимиш ревниво приберегал напоследок и выдавал ее в согласии с законами повествования, а никак не со срочностью и необходимостью.

– Твое дело, Кимиш, получать ответы! – отрезал Ксерий. – Почему мне приходится допрашивать палача?

Кимиш пожал плечами.

– Ну, иногда лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать, – сказал он и взял с подставки, стоящей подле советника, небольшие щипцы. – Вот, поглядите.

Он опустился на колени и взял в левую руку одну из ног советника. И принялся медленно, со скучающим видом профессионала сдирать ноготь с пальца.

Ничего. Ни стона, ни звука. Старческое тело даже не вздрогнуло.

– Это не человек! – ахнул Ксерий и отшатнулся. Прочие застыли, ошеломленные. Император обернулся к Кемемкетри – тот покачал головой, – потом к Скалетею, и тот прямо сказал:

– Здесь никакого колдовства нет, о Бог Людей.

Ксерий развернулся к своему советнику.

– Что ты такое?! – вскричал он.

Старческое лицо усмехнулось.

– Я большее, Ксерий. Я нечто большее.

Это не был голос Скеаоса – это был шум словно бы множества голосов.

Земля поплыла под ногами Ксерия. Он ухватился за Кемемкетри – тот невольно отшатнулся от хоры, болтавшейся на шее у императора. Ксерий взглянул в глумливое лицо колдуна. «Имперский Сайк!» – мысленно взвыл он. Коварные. Лелеющие тайные помыслы и замыслы. Только у них есть такие возможности. Только они могли…

– Ты лжешь! – крикнул он великому магистру. – Без колдовства тут обойтись не могло! Я чувствую в воздухе его отраву! Вся комната воняет колдовством!

Он отшвырнул перепуганного колдуна наземь.

– И этого раба ты подкупил! – орал Ксерий, указывая на Скалетея, который сделался белее мела. – А, Кемемкетри? Грязная, нечестивая шавка! Это твоих рук дело? Сайк возжелал сделаться Багряными Шпилями западных земель, да? Превратить своего императора в марионетку?

Ксерий запнулся на полуслове и выпустил колдуна – в дверях появился Конфас. Рядом с ним стоял колдун Завета. Помощники Кемемкетри поспешно подняли своего великого магистра на ноги.

– Эти ваши обвинения, дядюшка… – осторожно заметил Конфас. – Быть может, они несколько поспешны…

– Может быть! – бросил Ксерий, расправляя свое одеяние. – Но чем ближе нож, тем опаснее, как сказала бы твоя бабушка.

Он перевел взгляд на плотного человека с квадратной бородой, стоящего рядом с Конфасом, и спросил:

– Это и есть адепт Завета?

– Да. Друз Ахкеймион.

Человек неловко опустился на колени, коснулся лбом земли и буркнул:

– Привет вам, Бог Людей.

– Ах, эти встречи властителей и магов! Во время них все время чувствуешь себя не в своей тарелке, не правда ли, адепт?

Острое смятение, владевшее им всего несколько секунд тому назад, было забыто. «Быть может, оно и к лучшему, что этот человек сознает, о сколь важных вещах сейчас идет речь», – подумал Ксерий. Он почему-то счел нужным побыть любезным.

Колдун посмотрел на него вопросительно, потом опомнился и опустил взгляд.

– Я ваш раб, Бог Людей, – пробормотал он. – Что вам угодно?

Ксерий взял его за руку – он подумал, что это совершенно обезоруживающий жест: император держит за руку человека из низшей касты! – и провел его мимо других к распростертому на столе Скеаосу.

– Вот видишь, Скеаос, – сказал Ксерий, – чего мы только не делаем ради твоего удобства!

Старческое лицо осталось бесстрастным, однако в глазах вспыхнула странная напряженность.

– Заветник… – произнесло это существо.

Ксерий взглянул на Ахкеймиона. Лицо адепта было непроницаемо. И тут Ксерий ощутил это: ощутил ненависть, исходящую от бледной фигуры Скеаоса, как будто старик узнал колдуна Завета. Распростертое тело напружинилось. Цепи натянулись, звенья их скрежетнули. Деревянный стол заскрипел.

Колдун Завета отступил на пару шагов.

– Что ты видишь? – прошипел Ксерий. – Это колдовство? Да?!

– Кто этот человек? – спросил Друз Ахкеймион. В голосе его звучал нескрываемый ужас.

– Мой главный советник… он был им тридцать лет.

– А вы… допрашивали его? Что он сказал? Колдун почти кричал. Что это в его глазах? Неужто паника?

– Отвечай, заветник! – воскликнул Ксерий. – Колдовство это или нет?!

– Нет.

– Врешь, заветник! Я это вижу! По глазам твоим вижу!

Колдун посмотрел ему прямо в глаза. Взгляд его был напряженным, как будто он пытался понять слова императора, сосредоточиться на чем-то, внезапно сделавшемся чересчур тривиальным.

– Н-нет… – выдавил он. – То, что ты видишь, – это страх… Колдовство тут ни при чем. Либо же это колдовство иной природы. Незримое для Немногих…

– Я же вам говорил, Бог Людей! – встрял сзади Скалетей. – На мисунсаев всегда можно положиться. Мы не имеем никакого отношения к…

– Цыц! Молчать! – возопил Ксерий.

То, что некогда было Скеаосом, зарычало…

– Мета ка перуптис сун рангашра, Чигра, Мандати, Чигра-а! – захрипел старый советник.

Голос его окончательно утратил всякое сходство с человеческим. Он выгибался и бился в своих цепях, под старческой кожей переливались тонкие, стальные мышцы. Из стены вылетел один из болтов.

Ксерий отшатнулся назад следом за колдуном.

– Что он говорит? – выдохнул император.

Но колдун замер, как громом пораженный.

– Цепи!!! – крикнул кто-то – кажется, Кимиш.

– Гаэнкельти!.. Конфас!!! – растерянно вскричал Ксерий, отступая еще дальше.

Старческое тело металось по выгнутому дереву, точно клубок голодных змей, зашитый в человеческую кожу. Из стены вылетел еще один болт…

Гаэнкельти умер первым: у него была сломана шея, так что, когда он рухнул ничком, голова запрокинулась на спину, мертвым лицом вверх. Лопнувшая цепь хлестнула по лицу Конфаса, и он отлетел к дальней стене. Токуш упал, точно сломанная кукла. «Скеаос?!!»

Но тут раздались эти слова! Слова полыхнули, и комнату омыло ослепительным пламенем. Ксерий взвизгнул и упал. Над ним прокатился порыв огненного ветра. Камень потрескался от жара. Воздух пошел рябью.

И он услышал рев заветника:

– Нет, будь ты проклят! НЕ-ЕТ!!!

И вой, не похожий ни на что из того, что императору доводилось слышать прежде, – точно тысячу волков сжигали заживо. Шлепок мяса о камень…

Ксерий поднялся на ноги, цепляясь за стену, но ничего не увидел: его стеной обступили эотские гвардейцы. Жаровни потухли, и в комнате сделалось темно, очень темно. Колдун Завета все орал и бранился.

– Довольно, заветник! – взревел Кемемкетри.

– Самодовольный, неблагодарный, сраный идиот! Ты понятия не имеешь, что ты наделал!

– Я спас императора!!!

И Ксерий подумал: «Я спасен…» Он выбрался из-за спин гвардейцев, вышел на середину комнаты. Дым. Вонь жареной свинины.

Колдун Завета опустился на колени над обугленным телом Скеаоса, схватил обгоревшие плечи, встряхнул – голова безвольно мотнулась.

– Что ты такое? – рявкнул он. – Отвечай!

Из-под опаленной, почерневшей кожи сверкнули белым глаза Скеаоса. Глаза смеялись, смеялись над разъяренным колдуном.

– Ты первый, Чигра, – прохрипел Скеаос – жуткий шепот, идущий ниоткуда. – Ты же будешь и последним…

То, что произошло после этого, снилось потом Ксерию до конца его дней – а дни эти были недолгими. Лицо Скеаоса растянулось, словно он хотел набрать побольше воздуху, и сложилось, точно паучьи лапки, плотно охватившие холодное брюшко. Двенадцать паучьих лапок, каждая с маленьким острым коготком, расцепились и раскрылись, обнажив не прикрытые губами зубы и глаза без век на том месте, где следовало быть лицу. Точно длинные женские пальцы, они охватили голову ошеломленного колдуна Завета и принялись давить.

Человек завопил от боли.

Ксерий стоял, не в силах шевельнуться, и смотрел на это, точно завороженный.

Но тут адская голова отвалилась и покатилась по полу, точно дыня, беспомощно дрыгая лапками. Конфас с окровавленным мечом подошел к ней, постоял, опустив меч, и посмотрел остекленевшими глазами на дядю.

– Мерзость какая, – сказал он и утер кровь с лица. Колдун Завета тем временем, кряхтя, поднялся на ноги.

Обвел взглядом ошеломленные лица и, ни слова не говоря, направился к выходу. Кемемкетри преградил ему путь.

Друз Ахкеймион оглянулся на Ксерия. Взгляд его снова сделался живым и внимательным. По щекам у него струилась кровь.

– Я ухожу, – сказал он без лишних церемоний.

– Ну, уходи, – сказал Ксерий и кивнул великому магистру.

Когда адепт вышел из комнаты, Конфас взглянул на Ксерия вопросительно. «Разумно ли это?» – говорил его взгляд.

– Он бы принялся пересказывать нам мифы, Конфас. Про Древний Север, про возвращение Мога. Что еще он может сказать?

– После всего произошедшего, – возразил Конфас, – к нему, возможно, стоило бы прислушаться.

– Безумные события – еще не повод верить безумцам, Конфас.

Император взглянул на Кемемкетри и понял по лицу старика, что тот пришел к тем же выводам, что и он сам. В этой комнате Правда все же выплыла наружу. Ужас сменился ликованием. «Я выжил!»

Интрига. Великая Игра – бенджука, в которой играют человеческими сердцами и живыми душами. Было ли такое время, когда он не участвовал в игре? За много лет Ксерий научился тому, что играть, не ведая замыслов соперника, можно лишь до определенного момента. Вся штука в том, чтобы опередить соперника. Рано или поздно этот момент наступит, и если тебе удастся вынудить соперника раскрыть карты раньше, чем он собирался, то ты выживешь и все узнаешь. И вот этот момент пришел. Он выжил. И теперь он все знает.

Заветник сам все сказал: это колдовство иной природы. Незримое для Немногих. Вот и ответ. Теперь Ксерий знал источник этого безумного предательства.

Колдуны-жрецы фаним. Кишаурим.

Старый враг. Но в этом темном мире старым врагам бывают только рады. Однако племяннику Ксерий ничего не сказал: ему хотелось вволю насладиться этим редким случаем, когда прозорливость племянника уступила его собственной.

Ксерий подошел к месту побоища, взглянул на нелепую фигуру Гаэнкельти. Мертв.

– Цена за сведения уплачена, – бесстрастно сказал он, – и мы не обеднели.

– Быть может, – ответил Конфас, нахмурившись, – однако мы по-прежнему в долгах.

«Прямо как матушка!» —подумал Ксерий.

Широкие улицы и сырые переулки лагеря Священного воинства звенели криками, кишели факелами. Тут царило буйное, праздничное веселье. Придерживая ремень своей сумки, Эсменет проталкивалась вперед между высоких, еле видимых во мраке солдат. Она видела, как сжигали на костре портрет императора. Как двое мужчин дубасили третьего в проходе между палатками. Многие преклоняли колени, поодиночке и группами, рыдали, пели, читали молитвы. Другие плясали под хриплое пение двойной флейты или жалобное треньканье нильнамешской арфы. И пили – пили все. Она видела, как высоченный туньер свалил быка ударом своего боевого топора и швырнул его отрубленную голову в огонь на импровизированном алтаре. Глаза быка почему-то напомнили ей Сарцелла: темные, с длинными ресницами и удивительно ненастоящие, как будто стеклянные.

Сарцелл рано лег спать – сказал, что им надо выспаться перед тем, как завтра сниматься с места. Эсменет лежала рядом с ним, ощущая жар его широкой спины, дожидаясь, пока его дыхание не переменится, сделавшись ровным и неглубоким. Убедившись, что Сарцелл крепко спит, Эсменет тихонько соскользнула с ложа и стала собирать самое необходимое.

Ночь была жаркая и душная, во влажном воздухе отовсюду доносились праздничные вопли. Эсменет улыбнулась величию того, что ей предстояло, вскинула на плечо свое имущество и вышла в ночь.

Теперь она брела где-то в самой гуще лагеря, пробираясь сквозь толпу. Время от времени она останавливалась, разыскивая Анциллинские ворота Момемна.

Пройти через ликующее воинство было не так-то просто. Ее то и дело хватали без предупреждения. Большинство просто с хохотом подбрасывали ее в воздух и забывали о ней в тот же миг, как ставили ее на ноги, но некоторые, понаглее, в особенности норсирайцы, пытались ее лапать или лезли целоваться. Один, тидонец с ребяческим лицом, на целую ладонь выше даже Сарцелла, оказался особенно прилипчивым. Он без труда подхватил ее на руки и завопил: «Тусфера! Тусфера!» Эсменет вырывалась и гневно смотрела на него, но он только смеялся и крепче прижимал ее к своему доспеху. Она скривилась – жутко все-таки смотреть в глаза человеку, который не обращает внимания ни на твой страх, ни на твой гнев. Она толкала его в грудь, а он хохотал, как отец, играющий с упирающейся дочкой.

– Нет! – бросила она, почувствовав, как неуклюжая рука лезет ей между ног.

– Тусфера! – радостно крикнул тидонец.

Почувствовав, как его пальцы мнут ее кожу, она стукнула его, как научил ее когда-то один старый клиент, туда, где усы встречаются с носом.

Парень вскрикнул и выронил ее. Отшатнулся, глаза его расширились от ужаса и смятения, как будто его только что лягнула старая, верная лошадь. Он провел рукой под носом. Кровь, испачкавшая его бледные пальцы, казалась черной в свете костра. Вокруг раздались одобрительные вопли. Эсменет подхватила сумку и скрылась в темноте.

Прошло немало времени, прежде чем она сумела унять дрожь. Она нашла темный, укромный уголок позади шатра, густо расшитого айнонскими пиктограммами. Она сидела, обняв колени и раскачиваясь, глядя на языки ближайшего костра, виднеющиеся из-за палаток. Искры плясали в ночном небе, точно мошкара.

Эсменет немного поплакала.

«Я сейчас, Акка. Я уже иду».

Потом она двинулась дальше, обходя группы, где отсутствовали женщины или было слишком много пьяных. Вскоре неподалеку показались Анциллинские ворота, на башнях которых горели факелы. Эсменет рискнула подойти к костру, у которого сидел народ поспокойнее, и спросить, как найти шатер, принадлежащий маршалу Аттремпа. Свою руку, разукрашенную татуировками, она старательно прятала под одеждой. Солдаты, сидящие у костра, с натужной любезностью пьяных, старающихся быть вежливыми, сообщили ей примерно десяток разных примет, по которым его можно найти. Наконец Эсменет отчаялась и напрямик спросила, куда ей идти.

– Туда, – сказал один, говоривший по-шейски с сильным акцентом. – Через мертвый канал.

Почему канал называется «мертвым», она поняла еще до того, как вышла к нему. В душном ночном воздухе повисла вонь тухлой капусты, отбросов и стоячей воды. Эсменет перешла через него по узенькому деревянному мостику, чувствуя себя совсем крохотной в толпе переходивших вместе с ней конрийских рыцарей. В свете факелов вода под мостом была черной и неподвижной. Один из конрийцев перегнулся через перила и проводил взглядом свой плевок, шлепнувшийся в густую вонючую жижу; потом застенчиво улыбнулся ей.

– Яшари а-сумма поро, – сказал он, видимо, по-конрийски.

Эсменет предпочла не обращать на него внимания.

Напуганная скорее ростом, чем поведением молодых дворян, она свернула с главной дороги, по которой бродили опасные толпы веселящихся солдат, и принялась пробираться темными проулками. Большинство людей считали, что знатные люди выше ростом из-за благородной крови, но Ахкеймион как-то раз сказал ей, что дело вовсе не в этом – просто знать лучше питается. Он утверждал, что именно поэтому норсирайцы все высокие, невзирая на касту: они едят много мяса. Обычно Эсменет тянуло к высоким и сильным мужикам, к «мышцастым дубам», как шутя называли их она и ее подружки-шлюхи; но сегодня ночью, после встречи с тидонцем, она предпочитала держаться от них подальше. Сегодня они заставляли ее чувствовать себя крохотной, беспомощной, игрушечной – точно кукла, которую ничего не стоит сломать и выкинуть.

К тому времени, как она наконец отыскала шатер Ксинема, она буквально кралась между палатками. Все это время она шла вдоль мертвого канала на север, через опустевшие, безмолвные стоянки. Она увидела костер и очередную веселящуюся компанию. Обдумывая, как их лучше обойти, она увидела в свете костра неподвижно свисающее знамя Аттремпа: высокая башня и два стилизованных льва по бокам.

Какое-то время она могла только стоять и смотреть на него. Ей не было видно сидевших под ним людей, но она как наяву представляла себе Ахкеймиона, который сидит на циновке, скрестив ноги, с лицом, оживленным выпивкой и его характерным напускным пренебрежением. Время от времени он пропускает сквозь пальцы свою бороду с седыми прядями – то ли задумчиво, то ли нервно. Вот она вступит в круг света от костра, улыбнется своей, не менее характерной лукавой улыбкой, и он от удивления уронит свой кубок с вином. Она увидит, как его губы произнесут ее имя, как в его глазах блеснут слезы…

И, стоя одна в темноте, Эсменет улыбнулась.

Как хорошо будет ощутить, что его борода щекочет ей ухо, почувствовать его сухой, коричный запах, изо всех сил прижаться к его широкой груди…

Услышать, как он произнесет ее имя.

«Эсми. Эсменет. Какое старомодное имя!»

«Это из Бивня. Эсменет была женой пророка Ангешраэля».

«А-а… Самое подходящее имя для проститутки».

Эсменет вытерла глаза. Он обрадуется ей, она в этом не сомневалась. Но он не поймет, почему она столько времени провела с Сарцеллом, особенно когда она расскажет ему про ту ночь в Сумне, и что это значило для Инрау. Он обидится, даже рассердится. Может, даже ударит ее.

Но не прогонит ее, нет, не прогонит! Он будет ждать, как всегда, пока его не отзовет Завет.

И он простит. Как всегда.

Эсменет боролась со своим лицом.

«Как бессмысленно! Ты такая жалкая!»

Она поспешно пригладила волосы, потными руками расправила свою хасу. Выругала темноту – даже не накрасишься! А вдруг у нее глаза все еще опухшие? Может, эти конрийцы поэтому были с ней так вежливы?

«Ты настолько жалкая!»

Она стала пробираться вдоль берега канала, даже не задумавшись, зачем так делает. Ей почему-то казалось, что очень важно подобраться незамеченной. Главное – тьма и скрытность. Между палатками мелькало пламя костра, озаренные им фигуры людей, стоящих, пьющих, веселящихся. Между костром и каналом возвышался большой шатер, вокруг которого стояло несколько палаток поменьше – видимо, жилища для рабов и тому подобное. Затаив дыхание, Эсменет прокралась за ветхой палаткой, стоящей вплотную к шатру. Помедлила в темноте, чувствуя себя вынужденной скрываться от света несчастной ночной тварью из какой-нибудь детской сказки.

Потом наконец решилась выглянуть из-за угла.

Еще один золотой костер, еще одна компания.

Она поискала Ахкеймиона, но его нигде не было видно. Наверно, вон тот коренастый мужчина в серой шелковой тунике с разрезными рукавами – это сам Ксинем. Он вел себя как хозяин, отдавал приказы рабам и был очень похож на Ахкеймиона, прямо будто старший брат. Ахкеймион как-то раз пожаловался ей на Пройаса: принц дразнил его тем, что он, наверно, близнец Ксинема, только уродился слабеньким.

«Значит, ты его друг!» – подумала она, одновременно наблюдая за Ксинемом и мысленно благодаря его.

Большинство тех, кто сидел и стоял вокруг костра, были ей незнакомы, однако она догадалась, что человек, чьи жилистые руки опоясаны множеством шрамов, наверное, и есть тот самый скюльвенд, о котором ходило столько разговоров. Значит ли это, что мужчина с золотистой бородой, сидящий рядом с ослепительно красивой девушкой-норсирайкой, – его товарищ, князь Атритау, который утверждает, будто увидел Священную войну во сне? Интересно, кто здесь есть еще из тех, о ком она знает? Может быть, тут и сам принц Пройас?

Она смотрела, широко раскрыв глаза. У нее сдавило грудь от благоговения. Эсменет осознала, что находится в самом сердце Священного воинства, и сердце это пылает страстями, надеждами и священными помыслами. Эти воины – не просто люди, они больше, чем люди, они – кахихты, Души Мира, вращающие великое колесо великих деяний. И при мысли о том, что она может запросто подойти и сесть рядом с ними, на глаза у нее навернулись жаркие слезы. Решится ли она? Она станет неловко скрывать свою клейменую руку, однако их зоркие глаза сразу распознают, что она такое…

«А это кто? Шлюха? Здесь? Да ты, наверно, шутишь!»

О чем она только думала? Даже если Ахкеймион действительно здесь, она только опозорит его!

«Где же ты?»

– Друзья мои! – воскликнул высокий, темноволосый мужчина.

Эсменет вздрогнула. Мужчина носил аккуратно подстриженную бородку и роскошное одеяние из замысловатой парчи с цветочным узором. Когда последние голоса умолкли, он поднял свой кубок к ночному небу.

– Завтра, – объявил он, – мы выступаем в поход!

Глаза его страстно пылали, когда он говорил о грядущих испытаниях, о завоеванных народах, о поверженных язычниках и исправленных беззакониях. Потом он заговорил о Святом Шайме, о священном сердце всех городов и земель.

– Мы будем сражаться за землю, – говорил он, – но сражаться мы будем не за песок и не за прах земной. Мы будем сражаться за святую землю! За землю наших надежд, куда стремятся все наши сердца…

Его голос сорвался от волнения.

– Мы будем сражаться за Шайме!

На миг воцарилось торжественное безмолвие. Потом Ксинем затянул молитву Высокого Храма:

О всемилостивейший Бог богов,

Ты, что ходишь меж нас,

Святые имена твои бессчетны.

Да утолит хлеб твой наш вседневный голод,

Да оживят дожди твои нашу бессмертную землю,

Да прострешь ты руку свою над нашим смирением,

Дабы процветали мы во имя твое.

Не суди нас по прегрешениям нашим,

Но по искушениям нашим,

И дай другим то,

Что дают они нам,

Ибо Власть имя твое,

И Слава имя твое,

И Истина имя твое,

И пребудет оно вовеки,

Ныне, присно и во веки веков.

– Восславим Господа! – откликнулся десяток голосов, точно собрание молящихся в храме.

Торжественное настроение продержалось еще несколько секунд, а потом пирующие опять загомонили. Стали произносить новые тосты. Рабы принесли еще жареного мяса на вертелах. Эсменет смотрела на них. Грудь сдавило, кровь застыла в жилах. То, чему она только что была свидетельницей, казалось немыслимо прекрасным. Ярким. Отважным. Царственным. Священным даже. Где-то в глубине души ей чудилось, что, если она их окликнет и выйдет из тени к их костру, они все исчезнут, унесутся прочь, и она останется одна перед холодным кострищем, оплакивая свою дерзость.

«Вот он, мир! – осознала она. – Прямо тут! Передо мной!» Она смотрела, как князь Атритау сказал что-то на ухо Ксинему, как Ксинем улыбнулся и махнул рукой в ее сторону. Они встали и пошли к ней. Эсменет отшатнулась во тьму за маленькой палаткой, съежившись, точно от холода. Она увидела их тени, идущие бок о бок, похожие на призраков на фоне утоптанной земли и травы. Потом двое мужчин прошли мимо нее по неровной дорожке света от костра, тянущейся в сторону канала. Эсменет затаила дыхание.

– В темноте за пределами круга света всегда так тихо и спокойно! – заметил высокий князь Атритау.

Двое мужчин встали на берегу канала, задрали туники, повозились с набедренными повязками, и вскоре в воду хлынули две ровные струи.

– О! – сказал Ксинем. – Водичка-то теплая!

Эсменет, несмотря на весь свой страх, закатила глаза и усмехнулась.

– И глубокая, – отозвался князь.

Ксинем захихикал одновременно злорадно и добродушно. Вновь обретя равновесие, он похлопал князя по спине.

– Я это использую! – весело сказал он. – В следующий раз, как пойду сюда мочиться вместе с Аккой. Он непременно свалится, или я его не знаю!

– Ты бы хоть веревку прихватил, чтобы его вытащить! – ответил высокий.

Снова хохот, раскатистый и дружелюбный. Эсменет поняла, что между этими людьми только что завязалась крепкая мужская дружба.

Они пошли обратно. Она снова затаила дыхание. Князь Атритау как будто смотрел прямо на нее.

Однако если он и увидел ее, то не подал виду. Вскоре оба снова присоединились к кругу пирующих у костра.

Сердце у нее колотилось, голова шла кругом от чувства собственной вины. Она пробралась вдоль дальней стенки шатра к удобному месту, где можно было не опасаться, что ее обнаружат те, кто отошел помочиться. Она привалилась к какому-то пеньку, склонила голову на плечо и прикрыла глаза, предоставив голосам, доносившимся от костра, унести ее далеко-далеко отсюда.

– Ну ты и напугал меня, скюльвенд! Я уж подумал: ну все…

– Серве, да? Ну, я так и думал, такое красивое имя…

Все они казались очень добрыми, милыми людьми – Эсменет подумала, что Акке, разумеется, приятно иметь таких друзей. Среди этих людей было… свободное пространство. Возможность ошибиться. Возможность задеть – но не обидеть.

Сидя одна в темноте, Эсменет внезапно почувствовала себя в полной безопасности, как с Сарцеллом. Это были друзья Ахкеймиона, и, хотя они не подозревали о ее существовании, каким-то образом они охраняли ее. Ее охватило блаженное сонное чувство. Голоса звенели и рокотали, искрясь неподдельным, искренним весельем. «Я только вздремну…» – подумала она. И тут кто-то упомянул имя Ахкеймиона.

– И что, за Ахкеймионом приехал Конфас? Сам Конфас?

– Ну, не сказать, чтобы это было ему по душе. Льстивый ублюдок!

– Но для чего императору мог понадобиться Ахкеймион?

– А ты что, в самом деле о нем тревожишься?

– О ком именно? Об императоре или об Ахкеймионе? Однако этот обрывок разговора потонул в сумятице других голосов. Эсменет почувствовала, что засыпает.

И приснилось ей, что пенек, у которого она прикорнула, – на самом деле дерево, только засохшее дерево, лишенное листьев, коры и ветвей, так что его ствол уподобился фаллическому столпу с распростертыми сучьями. Ей снилось, что она не может проснуться, что дерево каким-то образом прирастило ее к душащей земле…

«Эсми…»

Она шевельнулась. Что-то пощекотало ей щеку.

– Эсми.

Дружеский голос. Знакомый голос.

– Эсми, что ты делаешь?

Она открыла глаза. И на миг пришла в такой ужас, что даже закричать не могла.

А потом он зажал ей рот ладонью.

– Тсс! – предупредил Сарцелл. – А то придется объясняться.

И он кивнул в сторону Ксинемова костра.

Точнее, того, что от него осталось. В кострище трепетали последние слабые языки пламени. Все пирующие разошлись, лишь чья-то одинокая фигура свернулась клубком на циновке у огня. От костра вдаль тянулся дым, такой же холодный, как ночное небо.

Эсменет втянула воздух через нос. Сарцелл отнял руку от ее рта, поднял ее на ноги и увел за шатер. Тут было темно.