Текст книги "Слуги Темного Властелина"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Ксинем поколебался, словно еще раз прикидывал, стоит ли говорить нечто, о чем он сто раз думал про себя, но еще ни разу не высказывал вслух.

– Я прибыл сюда в числе первых, Акка. Пройас прислал меня, чтобы я согласовывал действия всех конрийцев, которые придут сюда следом за мной. Я был частью Священного воинства с тех самых пор, как под стенами Момемна возвели первые шатры. Я знаю, что основная масса тех, кто здесь собрался, – люди благочестивые. Хорошие люди, независимо от того, к какой нации они принадлежат. И все они слышали о Нерсее Пройасе и о том, как его уважает Майтанет. Все они, даже другие Великие Имена, такие, как Готьелк или Саубон, готовы идти за ним. Так что исход этой игры с императором во многом зависит от того, как поведет себя Пройас…

– А Пройас часто поступает непрактично, – закончил Ахкеймион. – Ты боишься, что в этой игре с императором на первый план выступит Пройас-судия, а не Пройас-тактик.

– Вот именно. В настоящий момент император держит Священное воинство в заложниках. Он отказывается выдавать нам больше провианта, чем то необходимо для содержания войска, пока мы не подпишем этот его договор. Разумеется, Майтанет может повелеть снабдить Священное воинство провиантом под страхом отлучения, но сейчас кажется, что даже он колеблется. Уничтожение Священного воинства простецов убедило его, что мы обречены, если с нами не будет Икурея Конфаса. Кианцы показали зубы, и, похоже, одной веры недостаточно для того, чтобы их победить. И кто сумеет лучше провести нас через эти коварные мели, чем великий главнокомандующий, который только что одолел самих скюльвендов? Но даже такой могущественный шрайя, как Майтанет, не может заставить императора отправить против язычников своего единственного наследника. И, разумеется, император не пошлет Конфаса, если Великие Имена не подпишут договор. Ахкеймион криво усмехнулся.

– Если я когда-нибудь вздумаю встретиться с этим императором на узенькой дорожке, напомни мне, что делать этого не стоит.

– Это демон! – зло бросил Ксинем. – Хитроумный демон. И если Пройас не сумеет его обойти, все мы отправимся проливать кровь не за Айнри Сейена, а за Икурея Ксерия III.

Имя Последнего Пророка почему-то напомнило Ахкеймиону, как он продрог. Он тупо взглянул на серебряные и ониксовые фигуры на доске. Потом наклонился, взял маленький, окатанный морем камешек, который стоял на доске вместо недостающей фигуры, и выкинул его в ослепительно-белую пыль за пределами навеса. Игра внезапно показалась ему ребяческой.

– Так ты что, сдаешься? – спросил Ксинем.

Конриец был разочарован: он еще надеялся выиграть.

– Мне не на что надеяться, – ответил Ахкеймион, думая не о бенджуке, а о Пройасе. Когда принц явится сюда, то будет чувствовать себя как в осаде, а Ахкеймиону придется еще сильнее загнать его в угол, рассказав ему, что даже его драгоценный шрайя ведет какую-то темную игру.

В шатре, несмотря на зимний мрак, было тепло. Эсменет села, обняв колени. И кто бы мог подумать, что от верховой езды так болят ноги?

– Ты думаешь о ком-то другом, – сказал Сарцелл. «У него голос совсем другой, – подумала она. – Такой уверенный…»

– Да.

– Видимо, об адепте Завета?

Шок. Но потом Эсменет вспомнила, как говорила ему…

– И что с того? – спросила она.

Он улыбнулся, и Эсменет, как всегда, почувствовала одновременно восторг и тревогу. Может, это из-за его зубов? Или из-за губ?

– Да так, – ответил он. – Адепты Завета – дураки. Все Три Моря это знают… Знаешь, что нильнамешцы говорят о женщинах, которые любят дураков?

Она повернула голову в его сторону, смерила его томным взглядом.

– Нет. И что же говорят нильнамешцы?

– Что когда они спят, то не видят снов. И он мягко повалил ее на свою подушку.

ГЛАВА 11
МОМЕМН

«Разум, пишет Айенсис, это способность преодолевать невиданные прежде препятствия ради удовлетворения желаний. Человека от зверей отличает именно его способность преодолевать бесконечные препятствия с помощью разума.

Однако Айенсис перепутал случайное и существенное. Куда важнее способности преодолевать бесконечные препятствия способность противостоять им. Человек отличается не тем, что рассуждает, а тем, что он молится».

Экьянн, «Послания», I, 44

Конец зимы, 4111 год Бивня, Момемн

Принц Нерсей Пройас пошатнулся, но снова выпрямился. Его люди гнали шлюпку сквозь буруны. Он твердо решил прибыть к берегу Нансурии стоя, однако Менеанорское море, которое твердо вознамерилось биться в берега до тех пор, пока весь мир не станет морем, делало это непростой задачей. Уже дважды пенные стены клокочущего прибоя едва не выбросили принца за борт. Пройас уже начал задумываться, разумно ли его решение. Он окинул взглядом голую песчаную полосу пляжа, увидел, что в непосредственной близости развевается только штандарт Аттремпа, и решил, что прибыть на берег сухим, пусть и сидя, куда лучше, чем полуутонувшим.

«Наконец-то я со Священным воинством!»

Но как ни глубоко волновала его эта мысль, она сопровождалась некоторой тревогой. Он был первым, кто поцеловал колено Майтанета тогда, в Сумне, а теперь он последний из Великих Имен, кто присоединится к Священному воинству! Пройас был в этом уверен.

«Политика!» – кисло думал Пройас. Айенсис утверждал, что это искусство добиваться преимуществ внутри сообщества людей, но философ был не прав: это скорее абсурдное торжище, чем упражнение в красноречии. Приходится поступаться принципами и благочестием, чтобы добиться того, чего требуют принципы и благочестие. Пачкаться ради того, чтобы очиститься.

Пройас поцеловал колено Майтанета, вступил на путь, куда звали его вера и принципы. Сам Господь освятил этот путь! Однако с самого начала он вел через грязное болото политики: бесконечная грызня с королем-отцом; выводящие из себя проволочки, связанные с необходимостью собрать флот; неисчислимые уступки, договоры, упреждающие удары, ответные удары, лесть, угрозы… Как будто для того, чтобы спасти душу, ее сперва надобно продать!

«Это и есть твое испытание? И что, ты снова счел меня недостойным?»

Даже морское путешествие оказалось испытанием. Менеанорское море всегда коварно, а в зимнюю пору оно особенно бурно. У берегов Нрона их захватила буря, и корабли унесло за пределы Менеанорского моря. Неблагоприятные ветра пригнали их к самым языческим берегам – в какой-то момент они оказались всего в нескольких днях пути от Шайме, по крайней мере так сказал идиот штурман, как будто эта насмешка судьбы должна была порадовать, а не разгневать принца. Потом, когда они мучительно пробирались на север, налетела вторая буря, которая разметала его корабли. Более пятисот человек расстались тогда с жизнью. Казалось, на каждом шагу что-то противостоит его усилиям. Если не люди, то стихии, а если не стихии, то люди. Мучили даже собственные мысли: а что, если Священное воинство уже выступило в поход без него? Что, если, когда он прибудет, ему предложат распить с императором кубок вина и возвращаться домой?

Быть может, этого следовало ожидать. Быть может, та встреча с Ахкеймионом в Сумне – да еще в тот самый миг, когда он преклонил колени перед Майтанетом! – была не просто досадным совпадением. Быть может, то было предзнаменование, напоминание о том, что боги зачастую смеются, когда люди скрежещут зубами от злости.

Как раз в этот момент огромная волна качнула шлюпку вперед и окатила сидящих в ней пенящейся, пронизанной солнцем водой. Киль скользнул вбок по волне, точно желудь по шелку. Несколько гребцов вскрикнули. В какой-то миг казалось, что шлюпка непременно перевернется. Они потеряли одно из весел. Потом днище заскрежетало по песку, и шлюпка засела на мели посреди нескольких намывных отмелей, выступающих из-под воды во время отлива. Пройас выскочил из шлюпки вместе со своими людьми и, не обращая внимания на их протесты, помог им затащить шлюпку подальше на белый, как кость, песок. Оглянувшись, он увидел свой флот, разбросанный по сияющему морю. Просто не верилось. Они здесь! Они добрались!

Пока остальные выгружали из шлюпки вещи, Пройас прошел несколько шагов в сторону берега и рухнул на колени. Песок жег его кожу. Ветер трепал короткие, иссиня-черные волосы. Ветер пах солью, рыбой, раскаленным на солнце камнем – почти так же, как пахнут далекие берега его родной Конрии.

«Началось, Пророк милостивый… Священная война началась. Позволь же мне стать источником твоего праведного гнева! Пусть десница моя станет той дланью, что освободит твой очаг от злобы неверных! Позволь мне стать твоим молотом!»

Здесь, за всепоглощающим ревом прибоя, можно было плакать – никто не увидит и не услышит. Пройас смахнул слезы с глаз.

Боковым зрением он увидел, как навстречу через белые дюны идут ожидавшие его люди. Он прокашлялся, встал, машинально отряхнул песок с туники. Над их головами развевался штандарт Аттремпа. Они упали на колени и, упершись ладонями в колени, склонились перед ним до земли. Позади них возвышался небольшой обрыв, а над краем обрыва на фоне неба виднелось огромное серое пятно – очевидно, Момемн, окутанный дымом бесчисленных костров и очагов.

– Мне тебя и вправду не хватало, Ксинем! – сказал Пройас. – Что ты на это скажешь?

Коренастый человек с окладистой бородой, стоявший впереди всех, поднялся на ноги. Пройас уже не в первый раз был потрясен тем, насколько тот похож на Ахкеймиона.

– Боюсь, господин мой принц, что ваши добрые чувства быстро развеются, – ответил Ксинем. Он немного поколебался и закончил: – Когда вы услышите вести, которые я вам принес.

«Ну вот, начинается!»

Еще много месяцев тому назад, до того, как Пройас вернулся в Конрию, набирать свою армию, Майтанет предупредил его, что дом Икуреев, по всей вероятности, создаст немало препон Священному воинству. Однако, судя по поведению Ксинема, в его отсутствие произошло нечто куда более трагическое, чем обычные интриги.

– Я не из тех, кто гневается на вестника за дурные новости, Ксинем. Ты же знаешь.

Он обвел взглядом спутников маршала.

– А где этот осел Кальмемунис?

В глазах Ксинема отразился нескрываемый страх.

– Он убит, господин мой принц.

– Убит? – резко переспросил Пройас.

«Господи, пусть все не начинается так плохо!» Он закусил губу, потом спросил, уже более ровным тоном:

– Что произошло?

– Кальмемунис отправился в поход…

– Отправился в поход?! Но в последний раз, что я о нем слышал, у него не было провианта! Я сам отправил письмо императору с просьбой не давать Кальмемунису ничего, чтобы тот не выступил в поход!

«Господи! Только не это!»

– Когда император отказал им в провианте, Кальмемумис и прочие принялись буйствовать и даже разграбили несколько деревень. Они надеялись выступить против язычников одни, чтобы присвоить себе всю славу. Я едва не подрался с этим проклятым…

– Так Кальмемунис выступил в поход? – Пройас похолодел. – Император снабдил его провиантом?

– Насколько я понимаю, господин мой принц, Кальмемунис практически не оставил императору другого выхода. Он всегда умел принуждать людей делать то, чего ему хотелось. Императору оставалось либо снабдить его провизией и избавиться от него, либо рисковать тем, что Кальмемунис начнет войну против самой Нансурии.

– Ну, войны Святейший Шрайя не допустил бы, – отрезал Пройас, не желая оправдывать никого из тех, кто был виновен в этом преступлении. – Итак, Кальмемунис отправился в поход, и теперь он убит? Ты хочешь сказать, что…

– Да, господин мой принц, – угрюмо ответил Ксинем. Он уже успел переварить все эти факты. – Первая битва Священной войны завершилась катастрофой. Они все погибли – Истратменни, Гедафар, – все бароны-паломники из Канампуреи, и вместе с ними бесчисленные тысячи других, – все они были перебиты язычниками в месте, что зовется равниной Менгедда. Насколько мне известно, в живых осталось только около тридцати галеотов из войска Тарщилки.

Но как такое возможно? Разве Священное воинство можно одолеть в битве?

– Только тридцать? Сколько же их отправилось в поход?

– Более ста тысяч: первые прибывшие галеоты, первые айноны и весь тот сброд, что явился в Момемн вскоре после призыва шрайи.

В воцарившейся тишине слышался только рокот и шипение прибоя. Священное воинство – или немалая его часть – уничтожено. «Быть может, мы обречены? Неужели язычники могут быть настолько сильны?»

– А что говорит шрайя? – спросил он, надеясь заставить эти жуткие предчувствия умолкнуть.

– Шрайя молчит. Готиан сообщил, что шрайя удалился оплакивать души, погибшие на Менгедде. Однако ходят слухи, будто он испугался, что Священное воинство не сумеет одолеть язычников, что он ждет знамения от Господа, а знамения все нет.

– А император? Что говорит он?

– Император с самого начала утверждал, что Люди Бивня недооценивают свирепости язычников. Он оплакивает гибель Священного воинства простецов…

– Гибель чего?

– Так его теперь называют… Из-за того сброда, что увязался с ним.

Услышав это объяснение, Пройас испытал постыдное облегчение. Когда стало очевидно, что на призыв шрайи откликнулась еще и куча всякого отребья: старики, бабы, даже дети-сироты, – Пройас испугался, что их войско будет больше похоже на табор, чем на армию.

– Прилюдно император скорбит, – продолжал Ксинем, – но с глазу на глаз настаивает на том, что никакая война против язычников, будь она хоть трижды священной, не увенчается успехом, если ее не возглавит его племянник, Конфас. Ксерий, конечно, император, но все равно он продажный пес.

Пройас кивнул. Он наконец осознал подробности событий, с последствиями которых ему предстояло иметь дело.

– И я так понимаю, цена, которую он требует за великого Икурея Конфаса, – не что иное, как его договор, а? Этот злосчастный Кальмемунис продал нас всех.

– Я пытался, господин мой… Я пытался образумить палатина. Но мне недостало ни влияния, ни мудрости, чтобы его остановить!

– Ни у кого не хватит мудрости, чтобы остановить глупца, Ксин. А то, что у тебя недостаточно влияния, – это не гноя вина. Кальмемунис был человек самонадеянный и нетерпеливый. В отсутствие более знатных людей он наверняка потерял голову от чванства. Он сам себя обрек на гибель, Ксин. Только и всего.

Но в глубине души Пройас понимал, что это еще не все. Тут наверняка приложил руку император. В этом Пройас был уверен.

– И тем не менее, – сказал Ксинем, – мне все кажется, что я не сделал всего, что мог бы.

Пройас пожал плечами.

– Каждый человек может сказать о себе то же самое, Ксин. Этим человек и отличается от Бога.

Он печально хмыкнул.

– На самом деле это мне говорил Ахкеймион.

Ксинем слабо улыбнулся.

– И мне тоже… Очень мудрый глупец этот Ахкеймион. «И нечестивый… Богохульник. Хотелось бы мне, чтобы ты, Ксин, не забывал об этом».

– И в самом деле мудрый глупец.

Видя, что их принц благополучно прибыл на берег, остальная часть конрийского войска тоже начала высадку. Оглянувшись на море, Пройас увидел множество шлюпок, несомых к берегу сильным прибоем. Скоро эти пляжи будут кишеть людьми – его людьми, – и вполне возможно, что все они уже обречены. «Почему, Господи? Зачем Ты терзаешь нас – ведь мы стремимся исполнить Твою волю!»

В течение некоторого времени он вытягивал из Ксинема подробности поражения Кальмемуниса. Да, Кальмемунис действительно погиб: фаним прислали в доказательство его отрубленную голову. Нет, как именно язычникам удалось их разгромить – этого никто доподлинно не знает. Ксинем сказал, что выжившие утверждали, будто язычникам не было числа, по меньшей мере двое на каждого из айнрити. Однако Пройас знал, что те, кто остался в живых после подобного поражения, всегда утверждают нечто в этом духе. Пройаса мучило множество вопросов, и все они были настолько неотложны, что порой он перебивал Ксинема на полуслове. А еще его мучило странное чувство, что его обманули, как будто время, проведенное в Конрии и в море, было потеряно в результате чьих-то махинаций.

Он даже не заметил приближающуюся процессию имперцев, пока те не подошли вплотную.

– Сам Конфас собственной персоной, – мрачно сказал Ксинем, кивнув в сторону берега. – Тоже явился обхаживать вас, мой принц.

Пройас никогда не встречался с Икуреем Конфасом, однако признал его с первого взгляда. Этот человек являл собой живое воплощение обычаев Нансурской империи: божественно-невозмутимое выражение лица, воинственная уверенность, с какой он держал под мышкой посеребренный шлем. Он даже по песку шагал с кошачьей легкостью и грацией.

Они встретились глазами, и Конфас улыбнулся: улыбка героев, которые до сих пор знали друг друга лишь по слухам и восторженным рассказам. И вот Пройас очутился лицом к лицу с легендарным человеком, который одержал победу над скюльвендами. Он невольно проникся к нему почтением, даже, пожалуй, легким благоговением.

Конфас слегка поклонился, протянул руку для солдатского рукопожатия и сказал:

– От имени Икурея Ксерия III, императора Нансурии, я приветствую вас, принц Нерсей Пройас, на наших берегах и в Священном воинстве.

«На ваших берегах… Можно подумать, будто Священное воинство тоже ваше».

Пройас не поклонился в ответ и не пожал протянутой руки.

Конфас не выказал ни возмущения, ни гнева – напротив, взгляд его сделался одновременно ироничным и оценивающим.

– Боюсь, – продолжал он небрежным тоном, – в результате недавних событий нам будет нелегко доверять друг другу.

– Где Готиан? – спросил Пройас.

– Великий магистр шрайских рыцарей ждет вас наверху. Он не любит, когда ему в сапоги набивается песок.

– А вы?

– А мне хватило ума надеть сандалии.

Раздался хохот. Пройас скрипнул зубами.

Когда Пройас снова ничего не ответил, Конфас продолжал:

– Насколько я понимаю, Кальмемунис был вашим человеком. Неудивительно, что вы стараетесь обвинить во всем кого-то другого. Но позвольте вас заверить: палатин Канампуреи погиб исключительно по собственной глупости.

– В этом я не сомневаюсь, главнокомандующий.

– Так значит, вы примете приглашение императора и посетите его в Андиаминских Высотах?

– Очевидно, чтобы обсудить договор.

– В том числе и для этого.

– Я хотел бы сперва поговорить с Готианом.

– Как вам угодно, принц. Но, возможно, я смогу избавить вас от лишних бесед и передать то, что скажет великий магистр. Готиан сообщит вам, что в катастрофе на равнине Менгедда святейший шрайя всецело винит вашего человека, Кальмемуниса. И еще он скажет, что шрайя глубоко огорчен случившимся несчастьем и теперь всерьез обдумывает единственное и вполне оправданное требование императора. Я вас уверяю, оно действительно абсолютно оправданное. В родословных любого мало-мальски значительного семейства империи вы найдете десятки имен тех, кто погиб, сражаясь за те самые земли, которые предстоит отвоевать Священному воинству.

– Быть может и так, Икурей, но на этот раз жертвовать жизнью предстоит нам.

– Император ценит и понимает это. Именно поэтому он предложил даровать право собственности на потерянные провинции – под протекторатом империи, разумеется.

– Этого недостаточно.

– Ну разумеется. Всегда хочется большего, не правда ли? Должен признаться, принц, что мы оказались в весьма странном и затруднительном положении. В отличие от вас дом Икуреев никогда не славился своим благочестием, и теперь, когда мы наконец-то защищаем правое дело, нас зачастую упрекают за наши былые деяния. Однако личность спорящего, сколь бы одиозна она ни была, не имеет отношения к правоте или ложности его аргументов. Разве не так говорит нам сам Айенсис? Я прошу вас, принц, позабыть о наших недостатках и обдумать эти требования в свете чистой логики.

– А если чистая логика подскажет мне, что вы правы?

– Ну что ж, тогда вы можете последовать примеру Кальмемуниса, не так ли? Возможно, вам неприятно себе в этом признаваться, однако Священному воинству без нас не обойтись.

И снова Пройас ничего не ответил. Конфас усмехнулся, полуприкрыв глаза:

– Как видите, Нерсей Пройас, и логика, и обстоятельства на нашей стороне.

Видя, что Пройас по-прежнему молчит, главнокомандующий поклонился, небрежно развернулся и направился прочь. За ним потянулась его сверкающая свита. Валы накатывались на берег с удвоенной яростью, и ветер осыпал Пройаса и его людей мелкими брызгами. Становилось холодно.

Пройас из всех сил старался спрятать трясущиеся руки. В битве за Священную войну только что произошла первая стычка, и Икурей Конфас взял над ним верх на глазах у его собственных людей – и притом взял без малейшего груда! Пройас понял, что все его прежние проблемы были все равно что мелкие мошки по сравнению с главнокомандующим и его трижды проклятым дядюшкой.

– Идем, Ксинем, – отсутствующе сказал он, – надо проследить за тем, чтобы высадка прошла благополучно.

– И еще одно, мой принц… Я забыл об этом упомянуть.

Пройас тяжело вздохнул и встревожился: в этом вздохе отчетливо слышалась охватившая его дрожь.

– Ну, что еще, Ксин?

– Друз Ахкеймион здесь.

Ахкеймион сидел один у костра и ждал возвращения Ксинема. Если не считать горстки рабов и проходивших мимо Людей Бивня, конрийский лагерь был пуст. Ахкеймион знал, что люди маршала еще на берегу, встречают своего принца и соплеменников. Вид опустевших полотняных шатров тревожил Ахкеймиона. Темные, пустые палатки. Остывшие кострища…

Вот именно так все и будет, если маршал и его люди падут на поле брани. Оставленные вещи. Места, где некогда слова и взгляды согревали воздух. Отсутствие.

Ахкеймион содрогнулся.

В первые несколько дней после того, как Ахкеймион присоединился к Ксинему и Священному воинству, он занимался делами, связанными с Багряными Шпилями. Окружил свою палатку несколькими оберегающими заклинаниями – потихоньку, чтобы не оскорбить чувств айнрити. Нашел местного жителя, который проводил его к вилле, где поселили Багряных Шпилей. Составил схемы, карты, списки имен. Даже нанял трех братьев-подростков, сыновей раба из Шайгека, принадлежавшего тидонскому тану, чтобы те следили за дорогой, ведущей к вилле, и докладывали ему обо всех приходящих и уходящих, кто заслуживает внимания. Больше делать было особенно нечего. Он еще попытался снискать расположение местного купца, у которого Шпили закупали провизию, но потерпел сокрушительное поражение. Когда Ахкеймион начал настаивать, этот человек попытался заколоть его ложкой – в прямом смысле. Не потому, что питал такую верность Шпилям – просто очень испугался.

По всей видимости, нансурцы быстро учились: у Багряных адептов любой повод для подозрений, будь то лишняя капля пота на лбу или знакомство с чужестранцем, был равносилен предательству. А предательств Багряные Шпили не прощали.

Однако все эти дела были не более чем рутиной. Занимаясь ими, Ахкеймион не переставая думал: «Сейчас, Инрау. Покончу со всем этим и займусь тобой…»

И вот «сейчас» наступило. Расспрашивать было некого. Следить не за кем. И даже подозревать некого, если не считать Майтанета.

Делать нечего. Оставалось ждать.

Разумеется, в отчетах, которые он отправлял своему начальству в Завете, сообщалось, что он старательно проверяет такой-то намек или такой-то след. Но это являлось всего лишь частью спектакля, в котором участвовали все, даже такой энтузиаст, как Наутцера. Они походили на голодных людей, питающихся травой. Если ты смертельно голоден, отчего бы не создать иллюзию того, что ты все-таки ешь?

Однако на сей раз иллюзия не столько успокаивала, сколько вызывала тошноту. Причина казалась достаточно очевидной: Инрау. С тех пор как в дыру, которую представлял собой Консульт, провалился Инрау, она сделалась слишком широка, чтобы заклеивать ее бумагой.

И Ахкеймион принялся отыскивать способы заставить свое сердце умолкнуть или хотя бы вытеснить из своих мыслей часть терзавших его упреков. «Вот приедет Пройас… – говорил он своему мертвому ученику. – Я обязательно займусь тобой, когда приедет Пройас!»

Он принялся крепко выпивать, в основном неразбавленное вино. Попивал он и анпой, когда Ксинем был в особенно хорошем настроении; и юрсу, отвратительное пойло, которое галеоты гонят из гнилой картошки. Покуривал и опиум, и гашиш – впрочем, от первого Ахкеймиону пришлось отказаться после того, как он начал терять грань между галлюцинациями и Снами.

Ахкеймион принялся перечитывать тех немногих классиков, которых захватил с собой Ксинем. Он немало смеялся над третьей и четвертой «Аналитиками» Айенсиса, впервые оценив тонкий юмор знаменитого философа. Хмурился над стихами Протатиса – теперь они представлялись ему чрезмерно вычурными, хотя двадцать лет тому назад Ахкеймиону казалось, будто они говорят на языке его души. Взялся он и за «Саги», уже не в первый раз, почитал несколько часов – и отложил в сторону. Их цветистые неточности бесили его до дрожи в руках и потери сознания, а содержащиеся в них истины заставляли плакать. Похоже, это урок, который ему приходится заново проходить каждые несколько лет: человек, воочию видевший ужасы Армагеддона, не в состоянии читать рассказы о нем.

Порой, когда Ахкеймиону не сиделось на месте до такой степени, что читать уже было невозможно, он отправлялся бродить по лагерю. Иногда он забирался в такие закоулки, где норсирайцы открыто звали его «замарашкой». Один раз пятеро тидонцев прогнали его прочь из их мелкого удела, размахивая ножами и выкрикивая обвинения и оскорбления. А в другие дни Ахкеймион бродил по узким улочкам Момемна, ущельям со стенами из кирпича-сырца. Он выходил то к разным рыночным площадям, то к древнему храмовому комплексу Кмираль, а один раз забрел даже к воротам Дворцового района. Кончались эти прогулки всегда в компании шлюх, хотя потом он никак не мог вспомнить, каким образом их раздобыл. Ахкеймион не запоминал ни лиц, ни имен. Он упивался судорогами стонущих тел, сальностью кожи, скользящей по немытой коже. Потом возвращался домой, полностью опустошенный.

Он очень старался не думать об Эсми.

Обычно Ксинем возвращался к вечеру, и они выкраивали время, чтобы сделать несколько ходов в их вялотекущей партии в бенджуку. Потом сидели у костра маршала, передавали по кругу чашу с терпким напитком, который конрийцы называли «перрапта», – они утверждали, что это якобы очищает нёбо перед едой, но Ахкеймиону казалось, что потом любая пища воняет рыбой. Ужинали тем, что удавалось раздобыть рабам Ксинема. Иногда к ним присоединялись офицеры маршала – обычно Динхаз, Зенкаппа и Ирисс, – и они коротали время в непристойных шуточках и непочтительной болтовне. В другие дни они с Ксинемом сидели вдвоем, и тогда разговор шел о более серьезных и болезненных вещах. А порой, как сегодня, Ахкеймион оставался один.

Вести о прибытии конрийского флота пришли еще до рассвета. Вскоре Ксинем ушел, чтобы подготовить все для прибытия наследного принца. Ксинем был нервен и зол – видимо, не знал, как сообщить Пройасу о Кальмемунисе и судьбе Священного воинства простецов. Когда Ахкеймион предложил отправиться встречать Пройаса вместе с ним, Ксинем уставился на него, словно не поверил своим ушам, потом рявкнул:

– Да он тогда меня вообще повесит!

Однако перед тем, как отправиться на берег, подъехал к костру и пообещал Ахкеймиону, что сообщит Пройасу о его присутствии и о просьбе.

День прошел в страхе и надежде.

Пройас был другом и доверенным лицом Майтанета. Если кто-то и сумеет вытянуть из Святейшего Шрайи нужную информацию, то только он. И почему бы ему не сделать этого? Ведь так много из того, чем он является, из того, что заставляет людей звать его Солнечным Принцем, вложил в него бывший наставник, Друз Ахкеймион.

«Не тревожься, Инрау… Он мне обязан».

Вот и солнце село, а вестей от Ксинема все не было. Ахкеймиона одолели сомнения, и выпитое вино тоже взяло свое. Страх опустошил его невысказанные речи, и Ахкеймион наполнил их гневом и презрением.

«Ведь я его создал! Это я сделал его тем, что он есть! Он не посмеет!»

Он тут же раскаялся в этих резких мыслях и ударился в воспоминания. Он вспомнил, как Пройас мальчишкой выбежал из сумрака ореховой рощи сквозь столбы солнечного света, плача и оберегая сломанную руку. «Лучше бы ты по книгам лазил, дурень! – кричал он ему тогда. – Их ветви никогда не ломаются!» Он вспомнил, как застал Инрау врасплох в скриптории и увидел, что тот от скуки разрисовывает чистый лист пергамента ровными рядами фаллосов. «Что, в прописях упражняешься, а?»

– Мои сыновья… – бормотал он, глядя в костер. – Мои чудные сыновья…

Наконец он услышал, как по темным дорожкам приближаются всадники. Увидел Ксинема, едущего во главе небольшого отряда конрийских рыцарей. Маршал спешился в темноте и вышел на свет, потирая затылок. У него был усталый взгляд человека, которому осталось выполнить последнее трудное дело.

– Он не желает тебя видеть.

– Он, должно быть, очень занят сейчас, – выпалил Ахкеймион, – и устал вдобавок! Как это было глупо с моей стороны! Может быть, завтра…

Ксинем тяжело вздохнул.

– Нет, Акка. Он вообще не желает тебя видеть.

Дойдя до самого центра знаменитой Кампозейской агоры, Ахкеймион остановился у лотка с бронзовой посудой и, не обращая внимания на то, как нахмурился торговец, взял с прилавка большое блюдо, делая вид, что проверяет, хорошо ли оно отполировано. Он вертел его в руках, всматриваясь в искаженное изображение толп, проходящих у него за спиной. И наконец снова увидел этого человека – тот, по всей видимости, торговался с продавцом колбасок. Чисто выбритый. Черные волосы подстрижены кое-как, на рабский манер. Одет в голубую льняную тунику, а поверх нее – полосатый нильнамешский балахон. Ахкеймион заметил, как в тени лотка перешли из рук в руки несколько медных монет. Отражение человека повернулось навстречу солнцу, держа в руке колбаску, засунутую в надрезанную булку. Он обводил скучающим взглядом рыночную толпу, задерживаясь то на том, то на этом. Откусил кусочек, потом поглядел в спину Ахкеймиону.

«Кто ты?»

– Ну чего ты там высматриваешь? – бросил торговец посудой. – Дырку, что ли, в зубе нашел?

– Да нет, вот разглядываю, не оспа ли у меня, – мрачно ответил Ахкеймион. – Боюсь, что все-таки оспа…

Ему не нужно было видеть торговца – он и так знал, какой ужас отразился у того на лице. Тетка, перебиравшая кубки для вина, тут же исчезла в толпе.

Ахкеймион смотрел, как отражение в блюде лениво направилось прочь от лотка с колбасками. Он не думал, что ему грозят какая-то серьезная опасность, однако же, если за тобой следят, пренебрегать этим не годится. Велика вероятность, что этот человек работает на Багряных Шпилей, у которых есть очевидные причины интересоваться им, или даже на императора, который шпионит за всеми просто ради того, чтобы шпионить за всеми. Однако всегда есть шанс, что этот человек принадлежит к коллегии лютимов. Если это Тысяча Храмов убила Инрау, тогда они, по всей вероятности, знают, что он здесь. А если этот человек действительно из лютимов, Ахкеймиону необходимо узнать, много ли ему известно.