Текст книги " Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни"

Автор книги: Р. Шендерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Annotation

Р. И. Шендерова

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПОЭМА О ЛЮБИМОМ УЧИТЕЛЕ

ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ СОРОКА-РОСИНСКИЙ

БИОГРАФИЯ ВИКТОРА НИКОЛАЕВИЧА СОРОКА-РОСИНСКОГО

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

БИБЛИОГРАФИЯ

ВОСПОМИНАНИЯ УЧЕНИКОВ РАЗНЫХ ЛЕТ

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ КОНСТАНТИНОВ

МАРГАРИТА ТИМОФЕЕВА

ГАЛИНА УМБДЕНШТОК

ЛЮДМИЛА СОЛОВЬЕВА

НАДЕЖДА СКЛЯР

СОФЬЯ КУЗЬМИНА

ТАТЬЯНА ТРОЯНКЕР

ГАЛИНА ГРИГОРЬЕВА

АРИНА ЛЕОНТЬЕВА

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Р. И. Шендерова

Знаменитый универсант

Виктор Николаевич

СОРОКА-РОСИНСКИЙ

Страницы жизни

Факультет филологии и искусств

Санкт-Петербургского государственного университета

Санкт-Петербург

2010

ББК 74.03(2)

Ш47

Шендерова, Р. И.

Ш47 Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни / Р. И. Шендерова. – СПб. : Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010. – 176 с., ил.

ISBN 978-5-8465-0933-7

125 лет назад родился человек, навсегда вошедший в отечественную литературу и золотой фонд нашей кинематографии под именем Викниксора – президента «Республики ШКИД».

В. Н. Сорока-Росинский, один из крупнейших педагогов XX века, ученик академика В. М. Бехтерева, всю жизнь отдал работе с подростками нашего города. Из-за необычных методов работы вызвал гнев самой Н. К. Крупской и на 7 лет был отлучен от школы, но добился разрешения вернуться к любимому делу и последние 25 лет своей жизни преподавал русский язык и литературу.

Воспоминания о любимом учителе, друге и наставнике написаны его ученицей послевоенных лет Р. И. Шендеровой, ныне доктором биологических наук. Ею же впервые составлена биография учителя на основе архивных материалов. Снабженная множеством документов и фотографий, повесть рассказывает о нелегком пути человека энциклопедического образования, педагога-творца, удивительного собеседника. Ее дополняют воспоминания учеников Сорока-Росинского.

Книга рассчитана на широкий круг читателей: педагогов, родителей, студентов – всех, кому интересен этот необыкновенный человек и его поразительно современные взгляды на школу эпохи перемен.

ББК 74.03(2)

ISBN 978-5-8465-0933-7

Фотографии из личного архива Р. И. Шендеровой, Г. М. Григорьевой, А. М. Леонтьевой, Г. Н. Лаховской.

© Р. И. Шендерова, 2010

© Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010

© С. В. Лебединский, оформление, 2010

Посвящаю сыну Григорию Федоровичу Балмасову

и невестке Елене Михайловне Елец – моим верным и терпеливым помощникам

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мысль написать подробные воспоминания о любимом учителе из давна жила в моей душе.

С ранней юности и до сего дня я бесконечно рассказывала о Викторе Николаевиче Сорока-Росинском родным, друзьям, однокурсникам, сотрудникам, просто знакомым – словом, всем, кто проявлял к этой теме хоть какой-то интерес. В начале 60-х годов прошлого века я увидела в «Литературной газете» огромную, во всю страницу, статью «Знакомьтесь – Викниксор» с хорошо известным мне фотопортретом учителя. Автор – Любовь Кабо – живо и ярко писала о том, что имя Викниксора незаслуженно забыто, что он был замечательным педагогом и учителем русского языка. Я ликовала! Еще бы – нашелся настоящий писатель, которому близка и дорога тема моей жизни. Немедленно написала автору благодарственное восторженное письмо и отослала ей несколько лично мне адресованных писем Виктора Николаевича (невинная, святая простота, та, что хуже воровства, но мне было всего 25 лет!), просила продолжать тему... Зря просила. Зря лишилась бесценных документов. Л. Кабо не ответила мне, даже не поблагодарила за подлинные письма Виктора Николаевича.

Где-то в 1976-1977 году (точнее не помню) я услышала по ленинградскому радио окончание передачи, автор которой, обращаясь к слушателям, просил прислать свои воспоминания не столько о литературном персонаже и киногерое Викниксоре, сколько о человеке Викторе Николаевиче Сорока-Росинском, учителе русского языка и литературы.

Был указан адрес: улица Ракова (ныне Итальянская), дом 27, Дом радио, отдел писем.

Я тут же села и написала 5-6 страниц рукописного текста – тех, что вылились прямо из сердца, отпечатала их на машинке и отправила по указанному адресу. Письмо дошло. Через непродолжительное время оно было озвучено в эфире без малейших поправок и купюр. Его назвали «Поэма об учителе». Друзья и родные, услышавшие эту передачу, были тронуты до слез, благодарили и хвалили меня.

Через некоторое время меня разыскала московская журналистка Татьяна Яковлева – корреспондент «Комсомольской правды». У себя дома я устроила ей встречу со своими подругами-одноклассницами, ученицами Виктора Николаевича, теми самыми, кто вместе со мной праздновал день рождения учителя в его крохотной комнатке на Садовой улице.

Я выступала с воспоминаниями о Викторе Николаевиче и в 1982 году на публичном праздновании столетия со дня рождения учителя. В организации и проведении этого радостного и горького торжества огромную роль сыграла Валентина Андреевна Биличенко с ее неуемной энергией и страстным желанием вырвать из тьмы незаслуженного замалчивания имя выдающегося педагога-реформатора, легендарного президента ШКИДской республики Викниксора, Виктора Николаевича Сорока-Росинского. Весной 1988 года меня пригласил выступить со своими воспоминаниями студенческий клуб тогдашнего Герценовского педагогического института.

Надо сказать, что везде, где я выступала, я оставляла страницы своих воспоминаний каждому, кто меня просил об этом. И вот 26 марта 2006 года Санкт-Петербургский Пятый канал ТВ в проекте «Культурный слой» (автор Лев Лурье) посвятил 30 минут Виктору Николаевичу Сорока-Росинскому.

Я застыла перед экраном, буквально не дыша, боясь что-то не расслышать, не увидеть. Так же внимали этой передаче мои одноклассницы – ученицы Виктора Николаевича.

И что же? Сам г-н Лурье, В. А. Биличенко, Е. О. Путилова, еще несколько лиц, увиденных мною впервые – все они говорили не о Викторе Николаевиче Сорока-Росинском, но о легендарном литературно-киношном Викниксоре, о событиях, связанных с созданием и жизнью Школы имени Ф. М. Достоевского, «Республики ШКИД», закончившей для президента существование в 1925 году. Но с того момента Виктор Николаевич прожил целых 35 лет и не просто прожил, он постоянно «творил, выдумывал, пробовал».

А авторы и участники передачи лишь бегло и неточно (смею судить!) коснулись последних лет его жизни, объявили, что на юбилейном просмотре действительно превосходного фильма Г. Полоки «Республика ШКИД» присутствовали бывшие воспитанники ШКИД (а их было всего двое: угрюмый Л. Пантелеев и приятный, общительный Вольфрам – Купа Купыч Гениальный), и не упомянули, что в зале сидели и смотрели фильм десять учениц Виктора Николаевича из его любимого 5-7 «д» класса 233-й школы Октябрьского района Ленинграда.

И, наконец, самое горькое: заключительные слова автора передачи звучали так: «И благодарная память о Викниксоре долго жила в сердцах его учеников». Но мы-то – его ученицы послевоенных лет – живы! Мы помним, любим и чтим память не литературного – хотя и очень яркого – персонажа, не киногероя, мастерски сыгранного С. Юрским, словом, не Викниксора, президента «Республики ШКИД», но нашего учителя Виктора Николаевича Сорока-Росинского. И последние 12 лет его жизни мне известны, пожалуй, лучше, чем кому бы то ни было.

Я постаралась как можно точнее и подробнее описать эти 12 лет. Получилась первая часть книги. Затем на основе документов составила (впервые) биографию учителя – вторую часть книги. Воспоминания В. Н. Константинова и моих одноклассниц составили ее третью часть. Упоминание среди «Знаменитых универсантов» (именной указатель; Изд-во СПб. университета, 2002) на с. 152 Сорока-Росинского Виктора Николаевича помогло озаглавить мой труд.

Я сердечно благодарю профессора Сергея Игоревича Богданова, декана факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета, за поддержку в издании книги.

ПОЭМА О ЛЮБИМОМ УЧИТЕЛЕ

Он между нами жил...

А. С. Пушкин

ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ СОРОКА-РОСИНСКИЙ

В 1948-1960 ГОДАХ В сентябре 1948 года в 5«д» классе 233-й школы, что в пер. Антоненко, не было уроков русского языка и литературы. По расписанию – каждый день, а фактически – не меньше двух недель не было совсем. Говорили, что нет учителя. И вот где-то во второй половине сентября в наш класс вошла завуч Ольга Родионовна Струговщикова, а за ней пожилой мужчина среднего роста, хорошо подстриженный, подтянутый, в темном френче с накладными карманами, тщательно застегнутом, с белым подворотничком, на носу пенсне с голубыми стеклами. Мы встали в знак приветствия. Ольга Родионовна сказала: «Это ваш учитель русского языка и литературы», – и вышла из класса, а мы сели по знаку учителя.

Звучным красивым баритональным басом, четко он представился: «Виктор Николаевич Сорока-Росинский, преподаватель русского языка и литературы», тут же подошел к доске и написал свою фамилию, имя и отчество. Почерк был разборчивый, но некрасивый – буквы сжатые, длинные. Никаких округлостей и завитков. Предупредил, что склоняется только вторая часть фамилии. Затем Виктор Николаевич сделал перекличку: каждая из нас вставала, он осматривал внимательно, говорил: «Садись». Потом Виктор Николаевич предложил нам диктант (никогда не говорил «диктовка», всегда – «диктант»). По окончании урока собрал листочки (по его просьбе каждая вынула из чистой тетради развернутый лист, надписала свою фамилию и имя, поставила дату) и ушел. На следующий день Виктор Николаевич вернул нашу работу. Она была проверена. Результат самый плачевный – ни одной пятерки, три или четыре четверки, около десяти троек, остальные – двойки и несколько единиц. Мы были поражены, уничтожены. Я горько рыдала над своей тройкой. Виктор Николаевич быстро успокоил нас, сказал, что эти оценки в журнал не поставит, но каждая дома должна сделать под диктантом работу над ошибками: три раза правильно написать слово, в котором была ошибка, безударную гласную проверить ударной в однокоренном слове (например, красота – красутка); нечеткие согласные проверить однокоренными четкими (счастливый – счастье); в каждом слове выделить приставку, корень, суффикс, окончание. Он объяснял четко, доходчиво, с яркими примерами. Снова дал диктант на 10 минут – продолжение вчерашнего. Сказал, что, выполняя домашнюю работу, можно спросить непонятное у подруги, у родителей, заглянуть в словарь. На следующий день (третий урок Виктора Николаевича) учитель продиктовал окончание диктанта, забрал наши листочки и ушел. Надолго. Как выяснилось, заболел.

Мы ждали его каждый день. Волновались. Он был словно из другого мира, интересного, необычного, значительного, он не походил на других учителей.

Наконец, открылась дверь, в класс вошел Виктор Николаевич. В едином порыве мы встали из-за парт и начали бурно аплодировать. Чуть дрогнувшим голосом учитель сказал: «Садитесь. Продолжим урок». Этот волшебный урок длился три года – пятый, шестой и седьмой классы, а для меня – целых двенадцать лет! Виктор Николаевич учил нас русскому языку по своей системе. Мы не знали учебников, ни единого раза не выполнили ни одного упражнения. У нас были придуманные и продуманные Виктором Николаевичем таблицы, считалки, «запоминалки». До сих пор помню чередования гласных: ИРА-ЕР (умирать, но умереть); -ОЛОЛА (молодость, но младость); -ОРО-РА (ворона, но вран); -КОС-КАС (коснуться, но касаться); -РОС-РАС (взрослый, но растущий), и согласных: -ЛОЖ, но -ЛАГ (положить, но полагать); -РАСТ-РОСЛ (растение, но низкорослый; исключения: Ростов и росток).

А вот считалка: «Больной цынгою цыган-цырульник, ступая на цыпочках по цыновке с цыгаркой в зубах, цыкал на курицына цыпленка» – здесь все девять слов, в которых после «ц» тогда писалось «ы», и смешная «запоминалка» на слова, орфографию которых трудно объяснить: «Ей уж замуж невтерпеж, пусть покамест подождет».

Каждый урок русского языка заканчивался небольшим диктантом, связным текстом, «нафаршированным» трудными словами. Этот диктант мы уносили с собой, могли свериться друг с другом.

А домашним заданием было найти заданное количество слов на изучавшееся в классе правило в произведении, которым мы занимались на уроке литературы.

Каждый день – новое правило, продолжение диктанта. В субботу – диктант на целый урок, окончание текста, который мы писали пять дней подряд. Сначала Виктор Николаевич диктовал каждое предложение два раза, потом мы писали. Затем методика переменилась: Виктор Николаевич читал предложение только один раз, второй раз его по памяти повторяла ученица, которую вызывали для этого, и потом класс писал. И так – каждое предложение. Мы должны были разобрать каждое слово, карандашом выделить приставку, корень, суффикс и окончание. Наконец, Виктор Николаевич получал наши работы, предварительно прочитав весь текст подряд.

Когда к орфографии прибавилась пунктуация, во время диктанта мы не только разбирали слова, но и делали разбор по членам предложения, маркируя особыми значками подлежащее, сказуемое, прямое и косвенное дополнение, обстоятельство и т. д.

В понедельник Виктор Николаевич приносил проверенные работы. Там стояли отдельные оценки за работу над ошибками за прошлую неделю, за маленькие диктанты, которые мы уносили пять дней домой, за домашние задания и, наконец, за контрольный субботний диктант.

По итогам этой проверки, а также по результатам работы в классе, по количеству запоминаемых слов располагался списочный состав класса в особой толстой тетрадке Виктора Николаевича. Он торжественно оглашал, кто из нас на каком месте. Должна сказать, что в течение трех лет первое место неизменно принадлежало мне, зато со второго места по последнее (36-е) происходили большие подвижки. А в официальный журнал Виктор Николаевич заносил только итоговые оценки. Скоро выяснилось, что человек десять-двенадцать хорошо владеют грамматикой и столько же учениц не владеют ею вовсе. Остальные – «середняки».

Тогда Виктор Николаевич распорядился, чтобы на уроках русского языка все хорошие ученицы, «ведущие», сидели с самыми слабыми, своими «ведомыми». Моей напарницей на три года стала флегматичная Люся Гудкова – абсолютная чемпионка класса по двойкам и единицам. Каждый день сильные проверяли работу слабых, объясняли правописание, помогали в работе над ошибками. Последней Виктор Николаевич уделял особое внимание, был очень требователен к ней.

Таким Виктор Николаевич пришел в 233-ю школу. 1948 год.

По мере продвижения в русском языке усложнялись требования к домашнему заданию. Теперь в тексте литературного произведения надо было найти нужное количество предложений, содержащих причастные и деепричастные обороты, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, приложения, прямую речь и т. д. Таким образом, литература и русский язык стали неразрывным целым. Каждое произведение литературы многократно было прочтено каждой из нас – иначе задания было не выполнить.

Знания, которые давал Виктор Николаевич, и требования, предъявляемые к нам, были, видимо, в два-три раза серьезнее обычных. Когда присылали диктанты из роно и гороно, в нашем классе оказывалось не менее двадцати пятерок, около десяти четверок, не более пяти троек и никогда ни одной двойки.

Ошеломленные коллеги-учителя и руководство школы, инспекторы роно и гороно присутствовали на диктантах, сами отбирали и проверяли наши работы. Результаты были блестящие, неслыханные, но за ними стоял ежедневный упорный творческий труд учителя и целого класса.

Не надо думать, что все девочки были одинаково добросовестны, что все и всегда с удовольствием выполняли сложную работу. Конечно, нет. Но даже нерадивых привлекала увлеченность Виктора Николаевича и сильных учениц, постоянный контроль со стороны грамотеек и их всегдашняя готовность помогать безграмотным. «Сделал сам – помоги товарищу!» – неустанно повторял Виктор Николаевич. А мы делали и помогали.

Был требователен к речи – она должна быть негромкой, но предельно четкой («никакой каши во рту»). Говорить надо, глядя на своего собеседника (подругу, учителя, маму, сестру и т. д.), но ни в коем случае не отворачиваясь от него. Писать на доске – слева направо, обязательно выше головы. Тогда сидящие в классе сумеют прочесть написанное. Отвечать надо, повернувшись к классу в три четверти, в четверть – к доске, чтобы видеть, что сама написала.

Писать в тетради надо разборчиво и сжатым почерком, чтобы на строке можно было уместить не менее 7-9 слов. Терпеть не мог размашистого почерка, уверял, что такой почерк свидетельствует о размашистости характера. А это плохо, так как задевает окружающих. В «Вишневом саде» кто-то из героев говорит Лопахину: «Не размахивайте руками». Виктор Николаевич особое внимание уделял этой реплике.

А какие превосходные уроки литературы давал Виктор Николаевич! Знакомство с русским фольклором мы начали с картины В. М. Васнецова «Богатыри», копию которой Виктор Николаевич принес на урок литературы к нам в 5 «д». Мы внимательно ее рассматривали, а учитель задавал нам множество вопросов, заставляя вдумываться в каждую деталь. Какое время года изобразил художник? Какое настроение преобладает в картине? Где стоят богатыри? Кто из них самый главный? Почему? К какому сословию принадлежит главный богатырь? Почему? Кто справа от него? А он из какого сословия? Что подсказывает ответ? А кто слева? Что во внешнем облике героев указывает на различия их характеров? Как каждый богатырь относится к своему верному другу – боевому коню? – и еще не менее десятка вопросов. Работает весь класс. Иногда ответ находится быстро, иногда ищем его долго.

А что в итоге? Картина буквально оживала на глазах. И сегодня, почти через 60 лет, я помню, что дело происходит в средней холмистой полосе – растут елочки, что время года – конец лета или осень (травы побурели). День ветреный (гривы у коней и хвосты растрепаны), на небе тяжелые облака. Тревожно. Это застава. Главный богатырь – Илья Муромец (он в центре) и Добрыня Никитич (справа) пристально смотрят вправо, а Алеша Попович словноприслу шивается: видно, там что-то неладно, оттуда грозит опасность.

Илья Муромец – крестьянский сын из-под Мурома, у него нет отчества. На Илье – кольчуга, шлем, щит. Копье и тяжелая палица – привычное оружие ближнего боя: Илья встречается с врагом лицом к лицу. Конь Ильи – под стать хозяину, огромный, черный, украшен сбруей; он тоже словно прислушивается. Добрыня Никитич – дворянский сын, имеет отчество. Его доспехи – полукольчуга и латы. Щит и меч – оружие ближнего боя. Лошадь под богатырем белоснежная, холеная, богато украшенная, но вид имеет тревожный – чуткие ноздри что-то чуют.

А Алеша, из поповских детей – Попович. Он хитер: взгляд его выдает. Шлем у Алеши с длинным подшлемником, надежно защищает шею. А оружие богатыря – лук и колчан со стрелами – говорит о том, что Алеша не признает ближнего боя. Лошаденку свою Попович не любит, не жалеет, потому у нее растрепанный, неказистый вид, она боится своего седока, часто погоняющего ее нагайкой.

Тут же, на уроке, мы узнаем, что А. П. Бородин написал знаменитую «Богатырскую» симфонию. Композитора, как всякого истинно русского человека, глубоко волновали подобные сюжеты.

Замечательно выразительно читал нам Виктор Николаевич на уроках литературы прозу А. П. Чехова («Ванька Жуков», «Спать хочется», «Беглец», «Хамелеон», «Злоумышленник»). Своим волшебным голосом учитель вовлекал нас в ткань рассказа, заставлял до слез волноваться. Как было жаль бедного забитого Ваньку, пославшего свое горькое письмо «На деревню дедушке Константину Макарычу». А несчастная Варька, задушившая хозяйского ребенка, а Очумелов – отвратительная жертва системы, челове-кхамелеон с его знаменитыми фразами: «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас, как жарко» и «Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло...». Все помню: как читал Виктор Николаевич, что и как комментировал. Он с тринадцати лет внушил мне горячую любовь к Чехову на всю оставшуюся жизнь.

От учителя я впервые услышала, что Чехов – великий драматург, в его пьесах все важно, значительно, необходимо. Если в первом акте на стене висит ружье, в последнем акте оно обязательно выстрелит. И каждый, даже короткий чеховский рассказ – абсолютно законченное литературное произведение, насыщенное драматургией.

Отлично помню, как мы изучали «Ревизора» Н. В. Гоголя. Мы никогда ничего не «проходили». Мы жили жизнью героев литературных произведений, сочувствовали, сопереживали, сострадали им, даже самым неприглядным. Вот Виктор Николаевич голосом городничего заявляет: «Я сам, матушка, порядочный человек!» Вот в далекой столице, где так много интересного, Сквозник-Дмухановский выбирает диковинки по своему вкусу – ряпушку и корюшку. Судья Ляпкин-Тяпкин денег не берет, он предпочитает взятки борзыми щенками. Почтмейстер Шпекин – «без царя в голове», мгновенно меняет свое мнение на противоположное: «Значит, война с турками будет», а двумя строками ниже: «Ну, значит, войны с турками не будет». У Хлестакова – «легкость необыкновенная в мыслях». Характеристика угодника, подлизы – в одной единственной букве на конце слова: «лабардан-с». Претензия на образованность – называть треску лабарданом. А вот слова попечителя богоугодных заведений Земляники: «Мы с Христиан Ивановичем дорогих лекарств не употребляем. Человек простой: если умрет, он и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». И так каждая строка, реплика, интонация, жест – деталь характера персонажа. Виктор Николаевич ничего не упускал. Пьесу мы читали по ролям, работал весь класс. Все успевали.

Три неудачных ответа – точка внизу, в клеточке против фамилии. Три точки внизу – двойка в журнале. Хороший ответ, точнее, три хороших ответа – точка в центре клетки; три точки в центре – четверка в журнале. Три отличных ответа – точка в верхнем углу клетки, три верхних точки – пятерка в журнале. А тройка – из комбинации точек в разных местах клеточки против конкретной фамилии. Виктор Николаевич не признавал длинных повествований. По ходу урока (и по русскому языку, и по литературе) он успевал опросить практически каждую по нескольку раз. В результате в течение недели каждая из нас имела несколько оценок в журнале. Нам некогда было болтать, пересмеиваться, мы работали. Виктор Николаевич требовал от нас подтянутости, опрятно сти, четкости в мыслях и их формулировках, краткости в изложениях и сочинениях. «Писать кратко – писать талантливо», – это об А. П. Чехове, но вошло и в мою плоть и кровь. Писать, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно, не растекаясь мыслию по древу.

Великолепный декламатор, Виктор Николаевич и нас выучил замечательно читать стихи и прозу. Сначала он рассказывал, кто, когда и при каких обстоятельствах написал то или иное стихотворение, поэму, сказку, повесть. Затем читал стихи или отрывок из поэмы сам. Я и сегодня помню, как он декламировал. Помню и прочитанную им прозу – «Станционного смотрителя», «Дубровского», «Капитанскую дочку», главы из «Героя нашего времени». Весь класс слушал, затаив дыхание. Потом Виктор Николаевич «давал разметку» стихам, усиливая самое главное. По этой «разметке» и мы учились читать. Так «театр одного актера» превратился в слаженную «труппу».

Хочу особо отметить, как восхитительно Элла Эппель читала «Выхожу один я на дорогу» М. Ю. Лермонтова. Прелестная девочка, слегка раскачиваясь и полуприкрыв длинными ресницами свои зеленые глаза, медленно выговаривала слова. Какой кремнистый путь виделся ей? Виделся. Голос ее креп, в нем появлялись все новые краски. Когда она заканчивала, в классе стояла абсолютная тишина. Не помню, чтобы кто-либо из выдающихся артистов-декламаторов читал эти стихи лучше, чем наша Элла. Что-то особое углядел и разбудил в ней, тринадцатилетней, наш Виктор Николаевич.

Самым лучшим декламаторам был поручен «Медный всадник». Я начинала: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн...». Однажды так вдохновенно прочла свой отрывок (до слов «и запируем на просторе»), что Виктор Николаевич, взволнованный, сказал при всех: «Молодец, Рива! Была бы ты мальчик, я обнял бы тебя и поцеловал». (В те времена обнять ученицу считалось непростительной вольностью.) Элла Эппель продолжала: «Прошло сто лет, и юный град...»; затем Арина Леонтьева читала проникновенно: «Люблю тебя, Петра творенье...». Ее сменяла Лиза Соколова: «Люблю зимы твоей жестокой...». Заканчивала вступление Нина Фомина: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...».

В первой и во второй частях поэмы у нас, здесь названных, были свои отрывки. Голоса девочек звучали искренне, дикция была превосходная. Получалось замечательно. Я и сейчас «Медного всадника» помню.

Мы готовились выступать с поэмой по радио, что-то сорвалось. Но осталось главное – любовь к пушкинской великой поэме и понимание ее.

Глубоко чувствуя любую пушкинскую строку, Виктор Николаевич обращал внимание класса на неброские детали, из которых складывается характеристика героев. Вот пример. «Медный всадник», первая часть, первое знакомство с Евгением: О чем же думал он? О том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь, Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег... По словам Виктора Николаевича, только очень неглупый человек станет просить у Бога ума. Глупец всегда доволен своим умом.

К «Медному всаднику» мы обращались постоянно. Это гимн нашему городу. Это и ужасающие картины наводнения, и тонко подмеченные детали жизни горожан после катастрофы («торгаш отважный, не унывая, открывал Невой ограбленный подвал, сбираясь свой убыток важный на ближнем выместить»), и зависимость всесильного государя от высшей силы («с Божией стихией царям не совладеть»), и неслыханное по тем (да и нашим особенно) временам распоряжение царя: Царь молвил – из конца в конец, По ближним улицам и дальным В опасный путь средь бурных вод Его пустились генералы Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ.

Эти генералы – граф Милорадович, герой Отечественной войны 1812 года, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, и граф Бенкендорф, шеф жандармов, глаза, уши, правая рука и личный друг государя.

Здесь и преклонение перед мощным гением Петра, и жесткая оценка методов его работы: ...На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы... Здесь раздавленный стихийным несчастьем Евгений – жертва того, «чьей волей роковой под морем город основался». И слабая, жалкая попытка сделать выговор, пригрозить «кумиру на бронзовом коне»: «...и зубы стиснув, пальцы сжав, как обуянный силой черной, "Добро, строитель чудотворный!" – шепнул он, злобно задрожав, "Ужо тебе!" – и вдруг стремглав бежать пустился...» Здесь все – история, психология, красота и музыка стиха («шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой»; «как будто грома грохотанье – тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой»)... С тех, детских лет – на всю жизнь.

У нас был и второй состав – еще несколько девчонок, может быть, чуточку хуже, а может быть, просто иначе читавших. Виктор Николаевич учил, что голос одного чтеца не должен звучать слишком долго, чтобы не утомить слушателей.

Да, и еще одно: наш учитель любил команду, а не отдельных актеров, хоть индивидуальность исполнения и поощрял. Вот так, с одной стороны, всеми способами Виктор Николаевич развивал малые зачатки таланта в душе каждой из нас, старался вырастить личность, а с другой стороны, не позволял «высовываться» наиболее сильным и ярким из нас. «Равные среди первых» привлекали его больше, чем «первые среди равных».

По предложению Виктора Николаевича мы поставили на школьной сцене сказку А. С. Пушкина «О золотом петушке», высоко ценимую учителем. Мы выступали в актовом зале школы, где собралось множество народа: ученицы разных классов, наши родители, учителя, директор Анна Ивановна Тимофеева. Я была «первым рассказчиком» и начинала: «Негде, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был славный царь Дадон...». Арина Леонтьева – царь Дадон, Нина Фомина – Шамаханская царица, Элла Эппель – второй рассказчик, Валя Курицына – звездочет. Помню, что последние слова: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок», – произносила я. Готовились долго, волновались, хотя, конечно, каждая из нас знала наизусть не только свои отрывки, но и всю сказку целиком. Нас очень хвалили, дружно аплодировали – мы выступили хорошо. Виктор Николаевич был доволен.

Подошли к Маяковскому. Учитель замечательно читал поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо», «Во весь голос». Особое внимание уделял строкам, характеризующим жестокости интервенции и гражданской войны: «...В паровозных топках сжигали нас японцы. Живыми, по горло в землю закапывали банды Мамонтова». Сильнейшую любовь-страдание испытывает человек, если его «землю, которую завоевал и полуживую вынянчил» кто-то пытается отнять. Строки о голоде: «...не домой, не на суп, а любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик...». Роль масс в истории: «...но если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг. Партия – это рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак...». Виктор Николаевич был искренним человеком, верил, что царство справедливости наступит, но он не был слеп и глух к окружающему миру.

Шли последние годы жизни «корифея», великого вождя всех времен и народов. А Виктор Николаевич по программе изучал с нами стихи Исаковского с такими строчками: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». В этом месте торжественный голос учителя дрогнул (я отлично помню этот момент), здесь было что-то глубоко личное, затаенное, о чем он не мог сказать тогда. И не сказал.

Виктор Николаевич вел с нами огромную воспитательную работу. В пятом классе он не был нашим классным руководителем. На этой должности состояла наша учительница естествознания, Тамара Петровна Третьякова – стопроцентный продукт тяжкой эпохи, в которой нам довелось жить. Тамара Петровна поручила мне – председателю совета отряда – в особую тетрадь заносить все устные и письменные замечания, которые получали на уроках и переменах мои одноклассницы. Виктор Николаевич очень скоро узнал об этой инициативе (может быть, я ему рассказала), тихонько отвел меня в какой-то уголок и тактично посоветовал никогда ничего подобного не писать. Он объяснил, что такие записи – прямое доносительство, что мне пытаются навязать роль жандарма и агента охранки, что подобная «деятельность» крайне неблагородна. Учитель был явно обеспокоен. Я, конечно, обещала ему поступать так, как он советовал, и никогда – за всю свою жизнь – не нарушила своего обещания.