Текст книги "Цена свободы"
Автор книги: Proba Pera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Это только для тебя, – прошептал Ланской куда-то другу в плечо.
Глава 11
Примчавшись в Карповку, благородные господа и их слуги обнаружили, что пожар благополучно потушили. Хвала небесам, что вечер был безветренным, и меры по предотвращению распространения огня применили со всей расторопностью.
– Что же, голубчик, все выглядит не так плачевно, как я и ожидал, – бросил Ланской Трегубову, оглядывая остов почти обгорелого здания. Я тут прикинул, во что мне обойдется его отремонтировать. Может, снести и отстроить новый?
– Ежели на то ваша милость, – начал Николай Карпович, досадуя, что имение теперь потеряло товарный вид, – я могу вычеркнуть сие здание из реестра прочей недвижимости, скостив цену.
– Вот и славно, дорогой вы мой! – изрек Павел Сергеевич, панибратски обнимая Трегубова за плечи. – Раз уж мы с вами здесь, – добавил он, следуя к главному входу в барские хоромы, – давайте пройдем в дом и выпьем по бокалу вашего замечательного портвейна, а завтра утром начнем осмотр Карповки, прилегающих к ней земель, оставшихся построек, крепостных и утвари.
Сказано-сделано. На следующий день Павел Сергеевич с дотошностью государственного чиновника взялся проверять и перепроверять каждый сверочный реестр. Подолгу задерживался на том или ином месте, рассказывая Николаю Карповичу, как он распорядится тем или иным строением и участком, когда приобретет его в свое личное пользование.
Оценочный осмотр достопримечательностей затянулся почти на двое суток, так как ночь – дело святое, и господам нужно почивать от трудов праведных.
Трегубов терпеливо сносил вынужденное отсутствие себя в основном имении, так как был архи заинтересован в продаже этого богом забытого уголка и в немалых деньгах, что обещал Ланской. Конечно, он рассчитывал, что его милость махнет на все белой рученькой и станет сорить деньгами. Но, к его немалому удивлению Павел Сергеевич, как и сам Трегубов, был также бережлив, рассудителен и неплохо умел торговаться.
На третьи сутки, когда купчая была должным образом составлена и ждала обоюдной подписи господ, после чего помещик и его милость собирались отправиться в Трегубово, Павел Сергеевич не спустился к завтраку, сославшись на легкое недомогание.
– Что с вами, ваша милость? Никак, портвейна вчера перебрали? – обеспокоенно спросил Трегубов, когда зашел его проведать и поинтересоваться самочувствием.
Неестественно бледный Ланской выдавил мученическую улыбку, тихо простонав:
– Опять эта чертова мигрень. Голова просто раскалывается. Полночи, голубчик, над ведром склонялся, пардон, за столь интимные подробности. Это у меня от частой смены климата, разъезды, знаете ли, морская качка. Раньше терпел, а теперь, должно быть, старею, – констатировал Ланской, глядя лихорадочно блестевшими глазами на молчаливого Трегубова. – Посему не обессудьте за мою хандру и мрачное настроение.
– Может, за лекарем послать? – встревоженно предложил Николай Карпович, а то, чего доброго, Ланской тут дух испустит, так и не подписав купчую.
– Не стоит волноваться, голубчик, я себя знаю. К вечеру, самое большее к утру, все пройдет. А завтра, максимум послезавтра, подпишем купчую, и можно обратно возвращаться. Я сейчас слугу своего в Трегубово пошлю с извещением, что мы с вами еще на денек-другой тут задержимся. Вы уж уважьте своего дорогого гостя, несмотря на хворь, отвлеките меня от мыслей грустных, не обделите своим обществом и вниманием. Эскулапы утверждают, что в занимательной беседе двух ученых мужей больной очень быстро идет на поправку.
***
Той ночью, когда Ланской вынужден был покинуть дом Мефодия и, словно вор, либо горе-любовник (что ближе к истине), красться обратно в свои покои, юноша еще долго не мог уснуть от избытка переполнявших его чувств. Его плоть еще долго томилась, требуя разрядки и делая тесными кальсоны, но Алексей лишь свернулся узлом на перинах, стараясь мыслить о чем угодно, лишь бы усмирить свою похоть.
Последующие несколько дней ему приходилось четко соблюдать инструкции дяди и скрашивать вынужденное одиночество обоих господ. Он вел непринужденную беседу о богословии с чопорной Натальей Дмитриевной, а с ее сыном, выезжая на верховые прогулки, обсуждал светские сплетни и столичную моду.
С Мефодием в эти дни он виделся редко, четко играя свою роль. Но когда их взгляды пересекались, Ланской первым отводил глаза, на что Трегубов понимающе поджимал губы, силясь не улыбаться. Ко всему следует привыкнуть.
Скулы Алёши периодически покрывались румянцем, так как юноша все еще чувствовал легкую неловкость после той запретной вольности, на которую решился. А еще больше боялся того, чтобы кто-нибудь не заметил ту незримую, но весьма ощутимую связь межу ними. НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНУЮ. ГРЕХОВНУЮ. СЛАДКУЮ.
Вернувшись с утренней прогулки по окрестностям, Алексей и Антон подъехали к конюшне и передали своих лошадей Мефодию. Там же, возле широко отворенных деревянных ворот, стоял огромный воз, доверху наполненный сеном. Подцепляя вилами душистую траву, трое дюжих мужиков сносили целые охапки вглубь конюшни.
У парадного подъезда барских хором Ланского и Трегубова дожидался один из слуг его милости.
– Мое почтение, юные господа, – вежливо обратился к ним Парамонов, слегка кланяясь, – я личный камердинер его милости Лука Васильевич Парамонов, – представился он Антону. – Приехал нарочный из Карповки с известиями от вашего дядюшки.
– Надеюсь, с графом и батюшкой все хорошо? – забеспокоился Антон, мельком глянув на Алексея.
– Не извольте волноваться! – поспешил успокоить Лука. – Пожар потушен, купчая уже составлена и ждет подписи. С вашим достопочтимым батюшкой Николаем Карповичем все хорошо, а вот его милость захворать изволили.
– Что с ним? – взволнованно молвил Алексей.
– Ничего страшного, обыкновенная мигрень. Через пару дней пройдет, – заверил Ланского-младшего Парамонов. – Его милость велели мне чистое белье и кое-какие личные вещи для него передать, так как не думали, что в Карповке так надолго останутся.
– Конечно же, голубчик, идемте! – взволновано бросил Алексей, собираясь поспешить в дом. – Прошу меня простить, – добавил он, обращаясь к Трегубову-младшему.
– Конечно, конечно, ступайте, граф! Мы с матушкой ждем вас к позднему завтраку, – засуетился Антон, пропуская Ланского вперед.
Зайдя в покои графа, Алексей терпеливо стал дожидаться, когда Парамонов войдет за ним следом и плотно притворит дверь.
– Так что за личные вещи просил передать Павел Сергеевич?
– Я уже все собрал и передал нарочным, – тихо сообщил Парамонов, – самый крайний срок завтра вечером, – заговорщицки добавил Лука Васильевич. – Ваши вещи я тоже собрал, но лишь те, что поместились в дорожный саквояж. Путешествовать придется поспешно и налегке. Я буду начеку, ежели что.
– Как вы думаете, Лука Васильевич, – спросил Алексей, не в силах сдержать удивление от слаженной работы Павла Сергеевича и доверенного слуги, – у дядюшки и впрямь эта самая аристократическая болезнь?
– За долгие годы службы у вашего дядюшки где я только не бывал и чего не насмотрелся, – позволил себе хитро улыбнуться Парамонов. – Ну, мог он чихнуть от понюшки табака, а так у его милости отменное здоровье и луженый желудок. Он с большим успехом справляется со своею ролью. Сыграйте и вы свою, не подведите всех нас.
– Снимаю перед вами шляпу, Лука Васильевич, – с восхищением молвил Алексей. – И как вам только удается?
– Хороших господ, как и хороших слуг, трудно сыскать. Служить Павлу Сергеевичу – для меня честь, зная, что и он оценит меня по достоинству, не обделив своею милостью.
***
У Мефодия был долгий и «терпеливый» разговор с матерью по поводу побега. Женщина, не веря своим ушам, сперва разревелась и, заламывая руки, молила сына одуматься. Дело то подсудное.
– Нет, мама! Лучше смерть, чем такая жизнь! – возражал молодой человек.
Потом ее сын потребовал, чтобы Трина успокоилась и взяла себя в руки. Это был их, возможно, единственный шанс обрести свободу.
– Да пойми ты, – увещевал ее Мефодий, хватая за хрупкие, подрагивавшие от тихих рыданий плечи, – в этом плане, или тщательно разыгранном спектакле, называй, как хочешь, замешано слишком много актеров. Каждый играет свою роль, и ты должна. Алексей, его слуги и даже его милость, Павел Сергеевич, на нашей стороне и готовы помочь. Это был его план. А зрители, то бишь Трегубовы, должны воспринять все за чистую монету и ничего не заподозрить. Мы должны действовать, пока граф Ланской отвлекает внимание старшего Трегубова на себя. Ни сегодня, так завтра все может сложиться.
– Что мне делать? – тихо спросила Трина, утирая подолом передника мокрые глаза.
– Собери все самое ценное, что можно унести на себе, и жди моего сигнала. А пока, как и раньше, барыне служи исправно. На людях веди себя так, словно этого разговора не было. Не смей с кем-либо прощаться. Ни словом, ни жестом не смей всех нас выдать, поняла?! Задуманное дело полно риска, но если работать слаженно, оно может выгореть.
***
Тихий вечер уступал место темной ночи, делая подворье усадьбы почти безлюдным. Мефодий лежал на огромном стоге сена, сваленном в угол конюшни, и жевал зубами травинку. Его начавшая заживать спина весьма комфортно себя чувствовала на этой мягкой перине. Он еще раз прокручивал в голове недавний разговор с матерью, надеясь, что смог убедить женщину своими доводами.
Трегубову сегодня вовсе не хотелось возвращаться в свою одинокую избу, и он решил заночевать тут. Мать в последнее время дневала и ночевала в барских хоромах, вынужденная выслушивать недовольную трескотню Натальи Дмитриевны ввиду отсутствия ее супруга. Мефодий уже собирался задуть свечу и примоститься поудобнее, отдав себя в ласковые объятия сна, как в помещение проникла знакомая фигура.
Алёша, как и раньше, пошел на свет свечи и вскоре оказался возле огромной кучи сена, сваленного в углу. Трегубов аккуратно встал и, не в силах себя сдерживать, привлек юношу к себе, крепко обнимая. Ланской обнял его в ответ, стараясь держать руки дальше от спины.
Мефодий отклонился, желая его поцеловать и пытаясь заглянуть в такие любимые голубые глаза, но Ланской постарался от этого уйти.
– Все еще стыдишься, глупый? – хрипло прошептал Трегубов, мягко беря друга за подбородок, заставляя глядеть себе в глаза. – Я должен был все это пресечь, но было слишком поздно. Думал – умру, если передумаешь и остановишься, – добавил конюх, вновь прижимая Ланского к своей груди. – Как ты узнал, что я здесь? Зачем пришел? – спрашивал он, запутываясь ладонью в густых волосах Алексея.
– Павел Сергеевич прислал весточку, – тихо пробубнил Ланской другу в ключицу, – последний срок завтра вечером.
– Что ж, вот и славно, – слегка вздрогнув, ответил Мефодий, – и каковы же наши дальнейшие планы? Ты же понимаешь, что убедить Антошу с помощью слов, взывая к его гуманности, и посулов, обещая ему неземные блага, вряд ли удастся, – добавил он, отстраняя от себя Алексея, – ибо наш барчук шибко гнева батюшкиного боится. А вот если пригрозить младшему Трегубову сделать его евнухом, лишив мужской гордости, чтобы не совал ее куда ни попадя, либо расстаться с драгоценной жизнью, вот тогда, я думаю, он станет посговорчивей, будет молить о пощаде и, в конце концов, уступит нашему доблестному натиску.
– Больше похоже на бандитский налет, – криво улыбнулся Алексей, присаживаясь на край копны, – еще нужно подготовить вещи и лошадей, попросить Луку Васильевича и Трину проследить, чтобы нам никто не мешал. Но как заставить Антона дать нам беспрепятственно покинуть имение? Мы же не можем его связать, заткнув кляпом рот, либо стукнуть по голове.
– Будь моя воля, я бы так и сделал, – выдавив ответную улыбку, молвил Трегубов, садясь на сено рядом с другом. – Только мне думается, какие бы варианты развития событий мы бы сейчас с тобой ни придумывали, завтра нам следует действовать по ходу пьесы, возможно, импровизировать, придерживаясь основных пунктов плана. Так что ступай в свои барские хоромы и выспись, как следует, ибо следующие сутки, возможно, будут самыми трудными и опасными из всех, что у нас с тобой были, – глубоко вздохнув, произнес Трегубов, привлекая Алексея к себе для прощального поцелуя.
– Но у нас все же есть эта ночь, – услышал Алексей свой собственный голос, жарко ответив на мимолетную ласку друга.
– Ты это о чем? – не совсем понимая помыслов юноши, спросил Мефодий.
– Я хочу узнать все. Пойти до конца. С тобой, – тихо шептал Ланской. – Только будь нежен, – чуть помедлив, добавил он, уходя от пытливого взгляда Трегубова.
Мефодий медленно поднялся с копны, помогая Алексею встать. Положив свою ладонь другу на грудь, он чувствовал, как бешено трепыхается его сердце, словно пойманная в силки птичка.
– Это серьезный шаг, Ланской. Дело добровольное. Неволить и заставлять не стану. Ты абсолютно уверен?
– Нет, – ответил Алексей, начиная лихорадочно срывать с себя одежду и стаскивать сапоги, то же самое делая с одеждой и обувью Трегубова. Через минуту оба стояли голые, лишь льняные повязки бледными полосами оттеняли мощное и загорелое тело Мефодия.
Опустившись на корточки, Трегубов сходу взял плоть Алексея в рот и начал сосать и ласкать языком по всей длине. Спустя время он отстранился, довольный своим результатом и, став позади юноши, привлек его к себе, начиная весьма ощутимо мять его зад, пытаясь проникнуть в отверстие.
Алексей выгнулся дугой, забрасывая любовнику руки на шею, подставляя всего себя под его умелые ласки. Мефодий, смочив пальцы слюной, терпеливо его подготавливал, пытаясь растянуть и подстроить под себя. Но как только он попытался проникнуть своей плотью внутрь, Ланской дернулся и вырвался из его крепких объятий.
– Больно, – выдавил он, тяжело дыша.
Мефодий стал лихорадочно соображать, что ему делать дальше, сказать «извини, может, другим разом» или «это было глупо, ты не готов», как вдруг наткнулся на горшочек с целебным бальзамом матушки.
– Погоди, Лёшка, я сейчас, – бросил он, беря в руки вязкую жижу и щедро нанося ее на свою плоть, а потом размазывая юноше между ягодиц и слегка внутри.
– Сейчас станет легче, любый мой, – пообещал Мефодий, вновь прижимая к себе и страстно целуя ключицы, шею, скулы и губы Ланского, – ты только расслабься, больно будет совсем чуточку, потом будет очень хорошо.
И Трегубов не соврал. Легкая боль и дискомфорт быстро прошли, уступив место неземному удовольствию.
«Почему это считается грехом? – мысленно спрашивал себя Алексей, пока еще мог соображать. – Почему я должен бояться и всячески противиться этому божественному наслаждению? – задавался он вопросом, кусая до крови губы и пытаясь сдерживать рвущийся на волю крик блаженства. – Кто придумал и взял за веру, что лишь одними страданиями душа совершенствуется? И что одни радости вкушать недостойно! – требовал ответа Ланской, чувствуя, как возбуждение жгучей лавой омывает все его тело, заставляя рассыпаться на миллионы частей».
Что-то подобное хотел ощутить и Антон Трегубов, пытаясь заскочить к одной из сговорчивых молодок, муж которой пребывал сейчас в соседней деревне вместе с Николаем Карповичем. А что?Батюшки здесь нет, матушка спит мертвецким сном. Почему бы барскому отпрыску не пошалить?
Но у этой заразы голова, вишь, разболелась. И вообще, наглая баба дерзнула сказать, что не стоит ему приходить, еще барин про то прознает, горя не оберешься.
Вот он и возвращался обратно в усадьбу с уязвленной гордостью и ноющей плотью в штанах. Крадучись по двору мимо конюшни, он заметил тусклую полоску света, что давала щель меж неплотно закрытых ворот.
«Интересно. А чего это байстрюк еще не спит и свечи, шельмец, казенные жжет?» – задался мысленным вопросом Трегубов-младший.
Тихо подкравшись к самому входу, он аккуратно раздвинул проем меж широких дверей и протиснул в него голову. То, что он увидел, вызвало у него жгучую зависть, но это сперва. Мефодий, словно жеребец, таранил чьи-то бедра, прогнув партнера вперед.
«Почему этой голи перекатной вечно везет? – возмущался Антон, рука которого непроизвольно потянулась к гульфику штанов и стала мять плоть. – Его до смерти чуть не забили, а он, собака, радуется полноценной жизни, в то время как я стою тут в дверях и рукоблудствую!»
Но стоило Трегубову присмотреться повнимательней, обнаружить у партнера Мефодия всякое отсутствие женского начала и ужаснуться, узнав, кто перед ним, собственно, и продолжая считать, что все это плод его извращенной фантазии, Антоша чуть вслух не выкрикнул «Чур меня! Чур!», больно сжав свой член.
Лицо Трегубова-младшего в тот момент походило на морду рыбы, выброшенной на берег. Глаза готовы были вывалиться из орбит, а челюсть стала вровень с шейным платком. Узнав в страстно отдававшемся порочной любви человеке его милость, Антоша с трудом отвел выпученные глаза и, нервно дергая кадыком, велел своим ватным ногам нести его в дом.
– Вот они – причуды городской знати! – с трудом переваривая увиденное и плохо соображая, выдавил Антон Трегубов, проникая в дом. Что-то ему совсем расхотелось ехать в Петербург и водить дружбу с тамошними хлыщами. – Еще чего доброго…– с догнавшим его ужасом воскликнул молодой барин, трижды осенив себя крестным знамением.
А в это время Алексей и Мефодий находились у края разверстой пропасти, куда готовы были нырнуть с головой, растворяясь в своих чувствах без остатка. В их затуманенном сознании вспыхивали ярчайшие звезды, сердца готовы были разбиться о клетку ребер, а тела, казалось, были единым монолитом. Никто не мог сказать, где начинался один и заканчивался другой. Их одновременно накрыло ни с чем не сравнимое чистейшее удовольствие, божья благодать, сошедшая с небес. И если это великий грех, то они смело готовы спуститься ради него в ад.
Глава 12
Пресытившиеся и слегка уставшие, Алексей и Мефодий лежали в душистом сене, пытаясь восстановить дыхание и успокоить гулко бьющиеся сердца. Спустя время, Ланской нехотя поднялся и стал отряхиваться от прилипших травинок, ища рукой свои вещи. Трегубов делал тоже самое, стараясь как можно поспешнее одеться.
У самого выхода конюх остановил юного графа, вынимая у него из волос несколько соломинок. Внимательно осмотрев его с ног до головы, он пришел к выводу, что вид у его милости вполне сносный. Ну вышел человек ночным воздухом подышать, в покоях, небось, духота. Да только блеск в глазах, распухшие от поцелуев губы и предательский румянец, твердили совсем об ином.
– По поводу сегодняшнего вечера, – молвил Мефодий напоследок, – помнишь синицу Коровкина, что ты, не задумываясь, выпустил на волю?
– Как я могу забыть? – тихо ответил Алексей, вспомнив, чем все тогда закончилось для Мефодия.
– Возможно, нам придется действовать так же спонтанно, не задумываясь о последствиях. А теперь беги в дом и будь начеку, – прошептал Трегубов, даря своему возлюбленному прощальный поцелуй.
Ланской без проблем и ненужных свидетелей добрался до своих апартаментов, быстро разделся до кальсон, слегка сполоснул все еще разгоряченное тело и, не промокнув влагу, лег на кровать поверх покрывала.
На Алексея вдруг снизошло странное чувство, что удача в этом рискованном и трудном деле все же на их стороне. И ежели он будет представлять, что Мефодию с матерью удастся обрести свободу, без шума и пыли покинуть это имение и уехать как можно дальше с глаз долой, у Трегубова-старшего останется мало шансов вернуть их обратно как казенное имущество.
Помыслы Ланского на этом не закончились. Он живо представлял их с Мефодием дальнейшее будущее. Им придется скрывать свои истинные чувства, но они будут вместе. На людях будут изображать давнишних приятелей и деловых партнеров, а наедине в постели – пылких возлюбленных. Возможно, Алексей должен спросить самого Мефодия, чего же ему надобно? Мысли о том, что Трегубов вместе с Триной будут у него в услужении, хоть и добровольном, Ланской всячески отметал. Но больше всего юношу страшила возможная разлука, когда каждый из них пойдет своим путем.
Оба прошли отличную подготовку, знают морское и военное дело, языкам и этикету обучены. Попади Мефодий в приличное общество, он бы с достоинством в него вписался. А Алексей готов был ради друга послать ко всем чертям придворную скуку и помпезность и вести скромный, но весьма интересный образ жизни, как, например, Павел Сергеевич. С этими радужными мыслями юный Ланской провалился в долгожданный сон и проспал почти до полудня.
Всю ночь Трегубову-младшему снился кошмарный сон. То Мефодий, то его милость, то безликие представители вельможной знати при дворе его императорского величества под дикий смех и улюлюканье заставляли Антошу заниматься разными извращениями. Его тело лизал адский огонь геенны, а сквозь крики и шум доносилась отборная брань Николая Карповича и проклёны Натальи Дмитриевны.
– Это тебе за грехи твои, неблагодарное отродие сатаны! Велено тебе было свою похоть в узде держать, кобель! – получал словесные порицания Антон, с ужасом глядя на всплывающие во сне раскрасневшиеся лица отца и матушки, чуть ли не с пеной у рта поносившие единственное чадо, на чем свет стоит.
Трегубов-младший стал скулить и хныкать, просыпаясь весь в холодном поту. Он вскочил с кровати, быстро бросился в угол и стал лихорадочно креститься, истово молясь на образа. Ежели он еще хоть раз помыслит о грехе на стороне или рукоблудии, пусть господь его покарает. Он тотчас же пострижется в монахи и забудет про мирскую жизнь.
Антон с трудом встал с колен и охрипшим голосом велел слуге принести умыться. На протяжении всего завтрака он был неестественно молчалив и стеснителен, бросая косые взгляды на его милость и чуть испуганные на матушку.
«Может, ему все это вчера померещилось? Может, бес попутал, или порчу кто навел, что ноги его сами в конюшню понесли и он, с помутненным разумом взирал на извращенные игры сатаны. Может Мефодий и есть сам дьявол? Святые небеса, скорее бы отец приехал!» – лихорадочно взывал младший Трегубов, нервно дергая кадыком и периодически покрываясь липким потом.
Ланской не мог не заметить странного поведения молодого помещика. То, как он на него смотрит, шарахается от каждого его жеста и слова, отказался выехать с ним на верховую прогулку, сославшись на дурной сон, усталость и отсутствие настроения. По крайней мере, у Алексея было подходящее основание, чтобы побыть одному, собраться с мыслями и написать дядюшке письмо.
Ближе к вечеру Антону Николаевичу пришлось-таки взять себя в руки и следовать определенному этикету, надев маску радушного хозяина поместья вместо батюшки. Вернее, поместье и дом теперь принадлежали Ланским, и сей факт еще больше угнетал и страшил юного помещика.
Но потом Трегубов-младший стал убеждать себя в том, что ему, собственно, тут нечего бояться. Матушка рядом, слуг полон дом. И он потихоньку стал приходить в себя и ощущать прежнюю барскую уверенность.
Наталья Дмитриевна, пожелав всем доброй ночи, уже давно отправилась почивать, слуги почти разошлись, а его милость граф Ланской пил уже третью чашку чая, болтая без умолку.
По виду юного Трегубова было заметно, что он маялся. Ему нестерпимо хотелось покинуть общество графа и отправиться в свои апартаменты. Время было позднее, а он вынужден был сидеть тут в кресле напротив и вставлять односложные комментарии в их беседу, периодически посматривая на часы.
– Вы сегодня какой-то странный, Антон Николаевич, – едва улыбнувшись, заметил Алексей, ставя свой пустой фарфоровый прибор на столик и поднимаясь с дивана. – Смо́трите на меня как-то странно, будто у меня рога на голове выросли. Шарахаетесь, словно я прокаженный. Я вас чем-то обидел?
– Что вы, граф, вам, должно быть, показалось, – стараясь подражать надменности отца, ответил Трегубов. – Не выспался просто, вот и все.
– Что же, голубчик, не смею вас больше задерживать, – в тон ему величаво молвил Ланской, – но у меня к вам небольшая просьба. Дядюшка говаривал, что в кабинете вашего батюшки знатная библиотека. Вы не могли бы проводить меня туда и предложить что-нибудь почитать на сон грядущий?
– К-конечно, – чуть заикаясь, ответил Антон, вскакивая с кресла, – идемте, ваша милость.
Дойдя до кабинета отца, юный барин извлек из жилета ключи и быстро открыл замок. Когда Антон притворил за Алексеем дверь и проследовал вглубь помещения к книжному стеллажу, Ланской мягко к нему обернулся, положив руку на плечо.
– Ну-с, голубчик, что вы мне посоветуете? – важно спросил граф, пробегая взглядом по книжным полкам.
Нереальная картина прошлой ночи и последующий кошмарный сон с новой силой заставили барского сынка нервно дернуть кадыком и вздрогнуть.
– Не троньте меня! – опасливо попросил он, резко отстранившись от Ланского в сторону секретера.
– Да что это с вами, Антон Николаевич? – удивился Алексей, глядя на молодого помещика, а потом на свои руки.
– Я вас видел! – закатив глаза, как ярый фанатик, стал шептать младший Трегубов. – Там, на сеновале!
– О чем это вы? – все еще не понимая, молвил Алексей, стараясь ничем себя не выдать. Этому барчуку, по-видимому, тоже не спалось вчера ночью, и его за каким-то чертом понесло на конюшню.
«Что он видел? А что мог услышать?» – спрашивал себя Ланской, быстро соображая, как действовать дальше. Разумеется, с пеной у рта все отрицать.
– Мой язык не дерзнет сказать подобное! – продолжал Антон, косясь на графа. – Дьявольские игры! Содом и Гоморра!
– Вы что, любезный, белены объелись? Или вам солнце голову напекло? – высокомерно процедил Алексей. – Или вы напрочь тут одичали в этой своей деревенской глуши? – рявкнул он, теряя терпение.
Трегубова обуял столь жуткий ужас от осознания того, кому и что он только что бросил в лицо, что он уже хотел бухнуться Ланскому в ноги и просить прощения за глупые и непозволительные намеки в сторону его милости.
– Я завтра же утром еду в Петербург! – раздраженно бросил Алексей, всем своим видом давая понять, насколько он оскорблен. – Нет больше мочи терпеть здешнюю скуку и ваше утомительное общество! – процедил граф, глядя на съёжившегося Антошу, как на ничтожество. А юному помещику так и оставалось гадать, почему до сих пор его милость не обозвал Трегубова мерзавцем, не дал пощечину и не потребовал сатисфакции?
Оба не услышали, как в помещение тихо проник Мефодий и приставил к горлу Антона тщательно отточенный кованый гвоздь в палец толщиной.
– Добрейший всем вечерок, господа. Прошу хранить тишину и спокойствие, – процедил кузнец.
– Да как ты смеешь? – пискнул Антон, попытавшись вырваться. – Граф, позовите немедленно слуг!
– Ни звука, ваша милость, иначе вам придется долго объяснять Николаю Карповичу, почему у его отпрыска больше не будет детей, – выдавил Мефодий, быстро убрав острие гвоздя от дергающегося кадыка юного помещика и весьма ощутимо вдавив его в область паха.
– Чего тебе надобно, Мефодий? – придавая голосу встревоженных нот, а взгляду небывалого удивления, спросил Алексей.
– Хочу, чтобы юный барин отдал мне и матушке вольные, что его батюшка задолжал целых шесть годков, не говоря уже об оплате.
– Что ты мелешь? – прогнусавил Антон.
– Открой отцовский секретер и сам убедись, – вымолвил Мефодий, подталкивая юношу в сторону сейфа. – Давай, братец, окажи милость, будь мужиком.
– Что вы стоите? – не унимался Трегубов-младший, бросая взгляд на весьма подлинно опешившего Ланского. – Нас двое, а он всего один!
– Зато какой, – с придыханием шепнул конюх, прижимая тело тщедушного Антона еще ближе.
– Не трогай меня, дьявол! Я видел тебя на конюшне, чертов мужеложец! – тихо выкрикивал Антон, нехотя передвигаясь в сторону секретера.
– Ах, это, – сказал Мефодий, скабрезно улыбнувшись Ланскому, – поверь на слово, братишка, мне без разбора, чей зад подминать, – процедил он Антону на ухо, плотнее вжимаясь в его тушу, от чего тот опять противно пискнул, – давай, отпирай скорее, пока я тебя не оприходовал прямо здесь на отцовском столе при свидетелях.
Трегубов-младший, тихо скуля и жуя сопли, трясущимися руками стал отпирать секретер и шарить сперва взглядом, потом рукой в поисках необходимых бумаг.
– Вот они, – предположил Антон, протягивая стоявшему за его спиной Мефодию, чувствуя, как кованый гвоздь больно впивается в тело сквозь одёжу.
– Ваша милость, не сочтите за труд, убедитесь в подлинности, а то я тут малость Антошей занят, да и грамоту подзабыл.
Ланской подошел и, глядя ненавистным взглядом на Мефодия, с остервенением вырвал вольные из его рук.
– Ну, тише, тише, порвете еще, – мягко сетовал конюх, глядя на графа, как на капризного ребенка. – Для вас, господ, просто бумажка, а для меня вся жизнь.
– Это они, – процедил Ланской с высокомерием, – ты теперь отпустишь Антона Николаевича?
– Пожалуй, – ответил Мефодий, быстро выхватывая бумаги из рук графа и пряча их за пазуху. После чего оттолкнул от себя вспотевшего и трясущегося Трегубова и взял в захват его, Алексея.
– Будьте так любезны, граф, заберите у Антона ключи, – елейным голосом попросил кузнец.
– Немедленно отпусти меня, холоп! – зашипел Ланской, пытаясь вырваться. – Ты совершаешь огромную ошибку! Ты что, забыл, кто я?!
– Цыц, я сказал! Всем молчать! – рыкнул Мефодий, встряхивая Ланского и слегка вонзая острие гвоздя ему в подбородок. И этого было достаточно, чтобы побледневший Алексей почувствовал теплую струйку крови, побежавшую по шее в вырез рубашки.
Подтолкнув его милость к помещику, конюху удалось добиться ожидаемого результата. Тот забрал ключи из трясущихся рук Трегубова-младшего.
Продолжая удерживать юношу в таком положении с заточенным гвоздем у горла, он быстро стал оглядываться и заставлять Алексея вместе с ним пятиться к выходу.
– Слушай меня внимательно, Антоша, – цедил Мефодий, крепко прижимая к себе трясущегося графа, – я пока его милость с собой заберу в качестве гаранта. Вздумаешь кричать, тотчас же бросишь людей вдогонку или известишь батюшку, труп юного Ланского будет на твоей совести. – Да, ваша милость? – с сарказмом спросил конюх, потираясь о бедра Алексея. – Мефодий вам славно послужил, теперь уж и вы, будьте любезны, верните должок. Или, может, еще вашей голубой кровушки малость попускать?
– Антон Николаевич, умоляю, сделайте так, как он велит! – прохрипел Ланской, покрываясь крупной дрожью. – Не преследуйте нас! Мой дядюшка его все равно отыщет и насмерть запороть велит, ежели не вздернет на виселице прежде!
– Вы не в том положении, чтобы мне угрожать, – бросил Мефодий, подталкивая Алексея к выходу, – я запру тебя тут до утра, ключи оставлю в замке, – процедил он Антону, – кто-нибудь из слуг на заре тебя обязательно выпустит. Его милость я отпущу, как только буду уверен в своей безопасности. Помни, его жизнь в твоих руках.
