Текст книги "Цена свободы"
Автор книги: Proba Pera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Надеюсь, что так и будет, – скептически заметил Алексей.
– К тому времени, как мы соберемся вернуться в усадьбу, неприятная новость, надеюсь, достигнет ушей Николая Карповича. И я, как благородный человек, пекущийся о благе и сохранности имущества уважаемого помещика, да к тому же лицо, заинтересованное в приобретении Карповки, немедленно сподвигну Трегубова мчать туда и сам составлю ему компанию, передав его сыну Антону купчую на временную сохранность. Если я все правильно рассчитал, Николай Карпович отправит сына в Трегубово, уполномочив его поместить ценную бумагу в его личный секретер, снабдив ключами. Я постараюсь потянуть время и задержать Трегубова в Карповке на пару суток. Дальше ваш с Мефодием выход.
Чем дольше Алексей внимал хитроумному плану Павла Сергеевича, тем больше убеждал себя в том, что никогда по-настоящему и не знал своего родственника. С виду обычный дворянин-заучка, что из экспедиций не вылезает. Домой привозит трофеи да сувениры диковинные. То тварей ползучих в банке с жидкостью, то насекомых засушенных, то раковин и кораллов глубоководных.
Откуда у этого скромного члена Российской академии наук такое тонкое познание человеческой натуры, трезвый расчет, наблюдательность, четко разработанные стратегия и тактика? Ланской даже не удосужился спросить, как Павел Сергеевич про вольные грамоты прознал.
– От результата проделанной работы будут зависеть дальнейшие наши шаги, – продолжал старший Ланской. – Когда вольные грамоты окажутся у вас на руках, обратитесь к моему верному камердинеру Луке Парамонову, которого я специально оставлю в усадьбе. Вопросы есть?
– Нет, вроде, – пожал плечами Алёша, – не уверен только, что все пойдет по маслу, – добавил он, сомневаясь в чертовском везении предложенного дядей плана.
– Зато у меня есть, – тихо молвил Павел Сергеевич, проницательно глядя в глаза племяннику. – Что промеж тобой и Мефодием на самом деле происходит? Я редко когда в своей жизни видывал столь тесные приятельские отношения. Понимаю, он был твоим единственным другом юности, крепостным мальчиком, выданным его отцом Кириллом Карповичем за благородного отпрыска. Что теперь, Алексей? Он конюх, а ты дворянин.
– Тебе не понять, дядя, – тихо ответил Ланской-младший, отводя глаза.
– Я не так слеп, глух и туп, как тебе может показаться! – повысил тон Павел Сергеевич, заставляя жестом смотреть племянника себе в глаза. – Я не хотел замечать! Меня терзали смутные сомнения! А вчера на конюшне, когда ты кинулся к нему, надерзив мне, и сейчас, когда ты спал, а я тихо вошел и стал тебя будить, ты звал его, словно… – не решался вымолвить Ланской-старший, – словно возлюбленного! – выдавил он.
Павел Сергеевич ожидал чего угодно со стороны племянника. Бурной, даже агрессивной реакции. Возмущения, обиды, уязвленного достоинства, ругательств. Но он никак не ожидал гордого молчания, надменно поднятой головы, пристального взгляда голубых глаз и заалевших скул.
По роду деятельности господин граф был в подобную информацию кратко посвящен. По долгу службы, пребывая за границей, видел сие неподобство между двумя, а то и тремя мужчинами пару раз. Но, хвала небесам, ему не пришлось принимать активное участие во всей этой вакханалии. И тут такое! Его собственный племянник! Куда катится этот безбожный мир?!
– Господи, Алёшенька, скажи, что это неправда! – молил старший Ланской, запутываясь пятерней в своей собственной густой шевелюре, пытаясь выдрать ее с корнем. – Скажи, что это не то, о чем я подумал!
– А о чем ты подумал? – сквозь зубы процедил Алексей, с вызовом глядя на дядю.
«Бедный мальчик! Моя плоть и кровь! – встревоженно думал старший Ланской, забыв о выдержке и хладнокровии. – Когда же это произошло? Где и что я упустил? – мысленно спрашивал себя Павел Сергеевич, косясь на белокурого ангела, взиравшего на него с долей страха, осуждения и невозмутимой гордости. – Мне следовало все же отказаться от секретной миссии и посвятить себя заботе об единственном племяннике. Но я бы тогда потерял влияние и покровительство при дворе, не имел огромного опыта ведения политических игр и дипломатических договоренностей. Стоило ли должное воспитание Алёши моей будущей карьеры?»
– Он касался тебя? Целовал? – взволновано вопрошал дядя, ловя себя на мысли, что ни разу в жизни так не переживал и не стыдился собственных слов. – Вы были интимно близки? – интересовался он, пытаясь проглотить сухой ком в горле и оскорбительные фразы на подобии «извращенцы», «содомиты», что больно кололи ему язык, просясь на волю.
– Да, но лишь потому, что я и сам желал этого, – тихо ответил Алексей, видя, как в окне забрезжил рассвет, окрашивая розовым темно-синее небо. Юноша слегка наклонился и задул свечу.
– Когда эта связь из дружбы переросла во взаимное влечение? – силился понять дядя.
– Я не знаю, – неопределенно ответил Алексей, пожимая плечами, – да это уже и не важно. Я не могу тебе объяснить, что чувствую, ты не сможешь понять. Он просто дорог мне, а я ему.
– Мы немедленно отсюда уедем! – бросил Ланской, вскакивая с кровати.
– Я никуда без Мефодия не поеду, – тихо ответил Алёша.
– Святые угодники, срам-то какой, – беспомощно простонал Павел Сергеевич, пряча лицо в ладонях, – что же теперь будет, коли кто прознает? А как же родовая честь и доброе имя Ланских? Все это канет в небытие, не оставив следа и законных отпрысков? Неужто твои низменные инстинкты затмили твой разум?
Юноша мужественно сносил все словесные пощечины, наносимые Павлом Сергеевичем, до побелевших костяшек сжимая белоснежную простынь. Ему приходилось держать ответ за себя и того парня, с чем он достойно, как он считал, справлялся.
– В том, что у нас с Мефодием, – выдавил Алексей, твердо глядя дяде в глаза и стараясь, чтобы голос предательски не дрожал, – нет ничего постыдного и пошлого. Я не задумывался о том, что ты только что сказал, столь глобально, потому даже не знаю, как на это ответить. Но уверен, что все, что связано с моим другом Трегубовым, не просто увлечение и барская прихоть, здесь все намного серьезнее.
В комнате воцарилась тишина. Лишь часы на стене гулко отстукивали, показывая пять утра, да челядь стала сонно слоняться по двору и коридорам усадьбы, приступая к сегодняшним обязанностям.
– Теперь, когда ты все знаешь, ты нам поможешь? – с надеждой в голосе спросил Алёша, будто не слышал очередного горестного вздоха дяди и не видел его помрачневшего осунувшегося лица.
– Я не знаю, честно, – выдавил Павел Сергеевич отворачивась и медленно следуя к выходу, – мне необходимо время.
– Ты ведь сам говорил, что у нас его почти не осталось, – напомнил ему племянник, бросив в спину. Юноша тяжело вздохнул, а затем лег обратно на подушки и отвернулся к стене.
Старший Ланской дождавшись, когда коридор опустеет, быстро юркнул в свои временные апартаменты.
– Вы ужо на ногах, ваша милость? Ранняя, однако, вы пташка, Павел Сергеевич, – мягко посетовал Лука Парамонов, быстро выходя из крохотной комнатушки рядом с покоями барина. – Кофейку не желаете, или, может, кипяточку для бритья? Так я мигом, – засуетился камердинер, не сразу заметив хмурый взор Ланского.
– Спасибо, любезный, это все опосля принесешь, – стараясь держать себя в рамках, бросил мужчина, садясь за широкий письменный стол. – Неси немедля перьев и чернил, бумаги с именным вензелем и брусок сургуча.
Пока верный слуга помелся выполнять его приказания, Павел Сергеевич стал лихорадочно соображать, как ему быть в столь щекотливой ситуации? Плюнуть на все и силком принудить Алексея проследовать в Петербург, пригрозив ему лишить своей милости и средств к существованию, а Трегубова известить о вымышленном экстренном деле при дворе его императорского величества, требующем незамедлительного присутствия его милости. Или остаться и доиграть до победного финала этот постыдный фарс.
Тщательно взвешивая все за и против, Ланской-старший старался гнать от себя это сосущее чувство безысходности и возможного риска. Он еще раз мысленно вернулся к давешнему разговору с Алёшей и вспомнил выражение его глаз.
Его племянник не стыдился и не просил пощады, мол «простите, дядюшка, бес попутал!», держал себя достойно и гордо, словно защищал честь свою и Мефодия. И на что бы сей юноша был горазд, угрожай их запретной связи позорная огласка? Дрался бы, наверное, как и в пансионе, о чем Павлу Сергеевичу стало известно со слов Бергера и Коровкина.
Дождавшись принесенных бумаг и чернил и придя для себя к определенному выводу, Ланской стал быстрым и аккуратным почерком заполнять пространство белого с вензелем листа, кардинально меняя некоторые пункты тщательно разработанного плана.
– Вот это, Лука, держи при себе и храни, как зеницу ока, – приказал он Парамонову, указывая на несколько запечатанных писем у себя в руке. – Мы с Алексеем Петровичем нынче же отправляемся с семейством Трегубовых на охоту. Возможно, меня несколько дней не будет. Я возьму с собой других слуг. А ты оставайся здесь до моих дальнейших распоряжений. Отдашь письма его милости, когда он скажет, что дело сделано.
– Можете на меня рассчитывать, ваша милость, не подведу. Сделаю, как велено, – серьезно ответил Лука Парамонов, пряча письма за пазуху армяка.
За завтраком оба Ланских в большей степени хранили молчание, пытаясь прочесть мысли друг друга. Но затем все вошло в привычное русло, и оба, не сговариваясь, стали исполнять свои роли по ходу спектакля и положенного статуса.
Должно заметить, что привселюдная выходка Мефодия не прошла даром. Стоило помещику Трегубову либо его отпрыску Антоше пройтись по двору, отдавая последние распоряжения и проверяя, все ли готово к предстоящей охоте, как дворовые мужики втихаря бросали в их сторону короткий смешок и трогали себя за мотню штанов.
Алексей не стал привлекать к себе внимание и решил узнать, как там Мефодий, чуть позже к вечеру. Он лихо вскочил на своего жеребца и в первых рядах процессии выехал за ворота поместья. Во время охоты он мчал наравне со всеми, загоняя дичь. Юноша, несмотря на свою меткость, старался никого не убивать и в большей степени палил мимо. А вот его дяде удалось убить пару зайцев да тройку рябчиков. Трегубов с Антошей уток настреляли.
Потом был привал, знатный обед на костре, охотничьи байки под звонкую трель балалайки и холодную водочку.
Ланской, пребывая в вынужденном обществе мерзкого Антоши, бросал встревоженные взгляды на дядю, которого разморило от быстрой езды, жаркого солнца, сытного обеда и пары рюмок водки. Он позволял себе сальные остроты, заливался от смеха на чью-то шутку, тыча локтем в бок помещика Трегубова, словно закадычного приятеля.
Несмотря на то, что им больше не выпала возможность перемолвиться словечком с глазу на глаз и узнать, пришли ли они к консенсусу, отложив на время взаимную распрю, все шло по предложенному дядей плану.
Трегубов вовсе не возражал против присутствия на охоте стряпчего из Петербурга и с нетерпением ждал возможности продать имение Павлу Сергеевичу, получив за это неплохие денежки. Их лагерь сделал следующую остановку в том самом охотничьем домике, о котором упоминал его дядя. Попарившись в баньке и слегка отдохнув, благородные господа помещик Трегубов и его милость граф Ланской в присутствии многочисленных гостей и слуг подписали купчую на имение Трегубово. Ну не мог его милость без помпезности.
– Что же, любезный Павел Сергеевич, – молвил Трегубов, пожимая графу руку, поздравляя с «удачным» приобретением, – завтра можно будет и в Карповку съездить. Осмелюсь вам напомнить, что я готов щедро уступить, ежели вы вознамеритесь купить и его. Мы с Натальей Дмитриевной уже вещи почти собрали, осталось почтовый дилижанс нанять и отвезти в Петербург все наше добро. Скоро сезон балов в домах благородных господ, а наш Антоша, как видите, жених завидный.
– Да уж, голубчик, – добродушно согласился Ланской-старший, – балы – это хорошо! Брак да законные отпрыски – дело серьезное! – с пафосом изрек он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Услышав последнюю реплику, оба Трегубова переглянулись и слегка занервничали, не зная, говорит ли его милость серьезно, либо изволит потешаться над низшим по званию, прознав про Антошину оказию.
– Может, и мне женушкой обзавестись? – продолжал Павел Сергеевич, сверля Алексея глазами. – А что, не стар еще, – молвил граф, оглядывая себя, – отличная партия. Не так ли, господа? Выйдем с Антоном Николаевичем в свет, – предложил Ланской, кладя раскрасневшемуся барскому сынку руку на плечо, – сперва сыщем достойную невесту ему, а потом уж и мне, отшельнику, все что осталось!
– Будем премного благодарны вам, граф, ежели замолвите за Антошу словечко перед благородными господами! – сияя новеньким целковым от такой нечаянной милости, произнес Николай Карпович. – Однако, время к вечеру, – любезно напомнил гостям Трегубов, – пора в имение возвращаться.
Только благородные господа вышли с охотничьего домика, стали собираться сесть кто в карету, кто на лошадей, как услышали конский топот. Притормозив коня и лихо спрыгнув, один из слуг Трегубова, забыв о приличиях и тайном оповещении хозяина или его подручного о каком-либо происшествии, с ходу в карьер стал докладывать:
– Не велите губить, барин! Я с тревожной вестью! В Карповке один из амбаров горит! Может, из-за жары, а может искру с кузницы ветром занесло!
– Успокойтесь, голубчик! – первым подал голос Павел Сергеевич, подлетая к запыхавшемуся слуге, в то время как Николай Карпович, кусая губу, не знал, как ему быть.
В голове лишь цифры щелкали да нанесенные убытки. И добро там его. Что с ним-то будет? И граф теперь может передумать. Эх, плакали наши денежки!
– Мы с вашим барином немедля отправимся за вами! – засуетился граф, подходя к слегка остолбеневшему Трегубову. – Едемте, голубчик, совместное добро спасать! – воззвал к нему Ланской. – Я бы вас только попросил велеть кому-нибудь схоронить на время мою купчую на Трегубово! У меня с собой сейфа нет, на Алексея в подобном деле положиться не могу, уж больно рассеян, а к своим бумагам и ценностям я привык относиться бережливо!
Алексей, следивший за всем происходящим, глазам своим не поверил, когда Трегубов, сомневаясь всего мгновение, вытащил из кармана небольшую связку ключей и передал их Антону вместе с купчими на поместье, велев тому взять слугу и отправляться в Трегубово.
– Вот и замечательно! – воскликнул Ланской-старший, резво запрыгивая на своего жеребца. – Алексей, – властно обратился он к восседавшему на коне племяннику, вешая на плечо юноши свой охотничий трофей из связки зайцев и рябчиков, – бери одного из наших слуг и составь Антону Николаевичу компанию, да скрась вынужденное одиночество разлюбезной Наталье Дмитриевне!
Видя, как процессия разделилась и стала быстро разъезжаться в разные стороны, Алексей, прикусил губу, силясь сдержать улыбку от чертовски невероятного везения и распиравшего грудь чувства непомерного удивления и гордости.
Его дяде, Павлу Сергеевичу Ланскому, еще при жизни следует воздвигнуть памятник за невероятную прозорливость и непревзойденный актерский талант.
Глава 10
Трина всю ночь и почти все утро выхаживала Мефодия, пока во дворе благородные господа и их слуги суетливо собирались на охоту.
Женщина аккуратно промакивала проступившую сукровицу, наносила целебную мазь на раны и меняла на чистое полотно. Не в силах больше лежать, тем более в одной и той же позе на узкой лавке, Мефодий с диким рыком и руганью все же сполз на пол, и мать, подхватив сына, сумела его посадить.
– Ну вот, окаянный! Опять кровь пошла! – запричитала женщина, глянув на алые пятна, проступившие на чистом льне.
– Будет вам, маменька. Заживет, как на собаке, – корчась от боли и часто вдыхая, молвил Мефодий.
– Пойдем, я тебя до дому доведу. Николай Карпович оказали милость, позволив тебе отлежаться пару деньков, – процедила Трина, в душе понося барина всякими проклятиями, чтобы ему, дьяволу, пусто было, да отсохло что-нибудь. И как только таких нехристей земля носит?
– Я отсижусь тут, матушка, ты мне воды принеси для мытья и поесть чего-нибудь, да побольше. Со вчерашнего утра во рту ни маковой росинки, – пробурчал Мефодий, не зная, как бы примостить свое бренное тело, чтобы исполосованная спина периодически не давала о себе знать больше допустимого терпения, отдавая в висках адской болью.
Трегубов вынужден был признать, что сейчас он и есть одна сплошная боль. Даже покойный Кирилл Карпович, упокой господь его душу, не доводил своего отпрыска до подобного плачевного состояния.
Трина сбегала на кухню, принесла крынку молока, большой ломоть хлеба и мёд.
– Съешь пока это, потом я принесу еще, – заботливо сказала женщина. – Когда Наталья Дмитриевна после полудня почивать изволит, я вновь к тебе забегу. Принесу еды, что с барского обеда останется, и сменю повязку, – добавила Трина, целуя сына в лоб.
– Святые мученики! Что ты ко мне как к малому дитю! Ступай! Тебя, небось, в барском доме уже обыскались! – хмуро буркнул Мефодий. – Говорил же тебе Кирилл Карпович, и мне нынешний барин, что я живучий сукин сын!
– Бережёного бог бережёт, – гордо вымолвила мать, перекрестившись. Следуя к выходу, Трина тихо обернулась и осенила крестом своего непутевого, но не менее любимого сына.
Покинув конюшню, женщина решила на несколько минут наведаться в дом Федосовых. Войдя в безлюдную избу, Трина заметила хрупкую фигурку Дуни, лежавшую на тюфяке с сеном. Подогнув колени, девушка отвернулась лицом к деревянной стене и, казалось, спала.
– Дуняша, – тихо позвала Трина, – как ты, голубушка?
Девушка вздрогнула и повернулась, являя женщине свое заплаканное лицо.
– Повитухе удалось меня вычистить и кровь остановить, сказав, что я молодая, и, бог даст, у меня еще детки будут, – выдавила девушка, кусая губу и громко дыша почти забитым раскрасневшимся носом. – Только кому я теперь такая порченая нужна? – дрожащим голосом спросила Федосова, не в силах сдержать слезы.
– Милая ты моя! – бросилась к девушке Трина, хватая Дуню за руку и покрывая ее горячими лобзаниями. – Прости ты меня, окаянную, что накричала на тебя и вынудила сознаться! Но твой позор, возникшая боль и потеря младенчика там, на конюшне, во время жестокого избиения моего Мефодия, его от возможной смерти спасли! – со слезами на глазах молвила женщина, прижимая почти безвольную, хрупкую, словно птичью, ладонь Дуни к своему исстрадавшемуся сердцу. – Сильно больно? – обеспокоенно поинтересовалась Трина, кладя другую руку девушке на низ живота.
– Уже почти нет, к вечеру, думаю, встану. Не пристало нам, холопам, разлеживаться, – выдавила Федосова сквозь зубы, – это барская прихоть. С нас все равно взять нечего, кроме позора, боли и страданий.
– Успокойся, Дуняша. Его милость Павел Сергеевич обещался купить Трегубово со всем его добром и крепостными. Чует мое сердце, он, к своему благородству, еще хороший хозяин и человек душевный. Тут обязательно все по-другому будет, лучше! – уверяла Федосову Трина.
– Ваши слова да богу в уши, – молвила Дуняша, силясь больше не реветь.
– Пойду я, пожалуй. Поправляйся, голубушка, – поспешно молвила Трина, мягко отпуская руку девушки. У самого выхода она обернулась и тоном наставника произнесла: – Не вздумай только глупость какую-нибудь выкинуть. Руки на себя наложить. Мы, бабы – живучие создания, и у тебя, Дуня, обязательно все к добру сложится.
***
Когда Алексей Ланской и Антон Трегубов в сопровождении верных слуг воротились в усадьбу, было уже поздно. Оба остановили лошадей и соскочили с них перед парадным входом в здание, велев слугам отвести жеребцов на конюшню.
– А это, голубчик, отнеси на кухню, – обратился к одному из слуг Алексей, протягивая связку дядюшкиных трофеев, двух зайцев да тройку рябчиков.
Юноше до боли хотелось самому заглянуть на конюшню и узнать как там Мефодий. Но игра набирала обороты и стоила свеч, так что Ланской не стал рисковать и проследовал за Антоном Николаевичем вглубь дома, желая лично удостовериться в сохранности ценной купчей.
Младший Трегубов завел его в просторный кабинет отца, освещаемый настольным канделябром, подошел к секретеру, на ходу доставая ключи из кармана жилета и купчую из небольшой кожаной сумки, что носил на бедре. Отперев замок, он положил туда документы Павла Сергеевича рядом с ценными бумагами их семьи.
– Вот, уважаемый Алексей Петрович, ценный документ вашего дядюшки теперь надежно сокрыт, так что не извольте беспокоиться.
– Благодарю, Антон Николаевич. С вашего позволения я хотел бы умыться и лечь спать. День, несмотря на хорошую погоду и знатную охоту, все же был утомительным. То на ногах, то в седле.
– Конечно, ваша милость, у меня у самого глаза слипаются, – заверил его младший Трегубов, следуя к выходу из кабинета. – После вас, Алексей Петрович, – услужливо молвил Антон, предлагая покинуть кабинет отца.
– Надеюсь, в Карповке ничего худого не приключилось? Ежели что, держите меня в курсе.
– Всенепременно, – ответил Трегубов, выходя из отцовского кабинета и закрывая его на ключ.
– Доброй ночи, – обронил Ланской, поспешно заходя к себе в комнату. Алексей быстро снял с себя пыльную рубаху и наскоро умылся. Надев чистую сорочку, что он достал из вещевого комода, юноша прилег на кровать прямо в одежде, глядя на настенные часы и отмеряя примерно минут сорок.
Еле выждав положенное время, Ланской аккуратно поднялся и на цыпочках стал красться к дверям, затем по коридору и дальше вниз по лестнице к выходу. Стараясь держаться тени, он незаметно перебежал двор и проник в помещение конюшни, начиная быстро оглядываться.
Лавка для наказаний была пуста. Ни следа крови и пролитого молока. Пол густо устлан свежим сеном, а у самого дальнего стойла, в свете одинокой свечи, на деревянной колоде сидит Мефодий и оглядывает копыто Алешиного жеребца.
Спина конюха перемотана льняным полотном. Кое-где на ткани проступили небольшие кровавые пятна. Трегубов пытается двигаться аккуратно, чтобы еще больше не бередить раны, но у него плохо выходит. Он бледен и слегка кривится, когда вынужден делать те или иные действия.
Алексей старается не шуметь, когда начинает подходить ближе, но конь его слегка фыркает, давая понять конюху, что он уже не один. Трегубов медленно отстраняется от лошади, выдавливая из себя мученическую улыбку.
– Не спится, барин?
– Мефодий, почему ты не в постели?! Ты ведь еще так слаб, да и ночь на дворе! – вместо ответа возмущается Алёша, глядя на чуть сгорбленную фигуру друга.
– Простите, что не встаю, ваша милость, – развел руками Мефодий, в очередной раз, силясь улыбнуться, – зад к колоде прирос. И потом, где это видано, чтобы Мефодий Трегубов на печи отлёживался.
Ланской быстро обернулся в сторону выхода, затем кинулся к другу, беря в плен ладоней его щетинистое лицо и целуя теплые, слегка пересохшие губы.
– Каков же дурак! Эдакий кретин! Глупец! – шепчет Алексей между поцелуями.
– Я?! – спрашивает Трегубов, зарываясь ладонями в густые волосы Ланского, со стоном внемля его страстному натиску, мягко терзая его губы и язык.
Алёше в буквальном смысле не хватает воздуха, как целый день недоставало Мефодия, его шуток и слегка прищуренного взгляда, его кривоватой улыбки и чуть солоноватых губ.
– Что ты, на самом деле, тут делаешь? – спрашивает он, нехотя отстранившись. – Как ты себя чувствуешь? Как твоя спина? Что там Трина?
– Постой, не части ты так, – отвечает Мефодий, прикрыв Ланскому рот ладонью. Этот невольный жест заставляет обоих вспомнить их краткий миг удовольствия там, на берегу реки. К скулам приливает жар, дыхание сбивается. Конюх проводит большим пальцем по слегка влажным губам его милости, нехотя убирая руку.
– С матушкой все хорошо, – стал отвечать Трегубов, глядя в голубые глаза друга, в которых плясали блики свечи, – она всю прошлую ночь и утро меня отхаживала. Ее целебный бальзам из трав поистине делает чудеса. Завтра я уже и сплясать смогу, так что не боись, Ланской, от меня теперь так просто не отделаешься.
– Полно шутить, ты ведь знаешь, что мы теперь с тобой не разлей вода, – в тон ему ответил Алексей, вставая с корточек. – Так почему ты здесь?
– Мне тут пара дворовых мужиков с лошадьми помогли. Животину надобно было вытереть насухо, напоить да овса с сеном в кормушки насыпать, а то я со своей расписанной спиной до утра бы с ними возился. Я уже в халупу свою собирался, правда, как вдруг заметил, что твой конь прихрамывает. Глянул копыто, а там камушек под подковой, – отвечал Трегубов, силясь встать.
– Давай помогу! – кинулся Алексей, предлагая другу руку.
– Ну вот еще, – буркнул Мефодий, вставая самостоятельно.
Сквозь сцепленные зубы вырвался свист, губы скривились, а лицо Трегубова опять побледнело. Слегка отдышавшись, он подхватил со стены подсвечник и направился к выходу.
– Сам дойдешь? – заботливо спросил молодой человек, кусая губу, чтобы не улыбнуться от гордости за приятеля.
– Хочешь меня проводить? Как это любезно, ваша милость, – бросил Трегубов, глядя на друга с веселым сарказмом. – Слушай, Ланской, хватит меня стыдить. Я не какая-то там изнеженная размазня.
– Нам надо поговорить, – молвил Алексей, делаясь серьезным. – Это важно. Где мы можем все обсудить без лишних ушей?
– Пошли, – тихо сказал Мефодий, гася свечу у самого выхода из конюшни.
На дворе было безлюдно, и дорога, освещаемая звездами и месяцем, была различима. Трегубову ничего не оставалось, как привести Ланского к себе в дом – небольшую избу с печью, столом, стульями, платяным шкафом да несколькими полатями по обеим сторонам от печи.
– Проходи, не хоромы барские, но чем богаты, – пригласил Мефодий, пропуская Ланского в избу.
В доме было чисто и пахло свежим хлебом да сеном свежескошенным. Подойдя к небольшому столу, Трегубов зажег свечу и предложил Алексею сесть на один из колченогих стульев.
– А где Трина Егоровна? – стал спрашивать Алексей, оглядывая небольшое помещение.
– Так она в барском доме, – ответил Трегубов, аккуратно садясь напротив Ланского, – кимарит, должно быть, в маленькой комнатушке, примыкающей к спальне Натальи Дмитриевны. Она ведь, с барской милости все еще ее личная горничная.
Потянувшись к стоявшему на столе кувшину, Мефодий налил им квасу в кружки. Сделав пару глотков, Алексей стал посвящать Мефодия в суть плана, предложенного Павлом Сергеевичем.
У них всего пара дней, чтобы заставить Антона отдать им вольные, и убраться отсюда, пока старший Ланской с Трегубовым застряли в Карповке. Им нужно постараться застать юного барина наедине, желательно в кабинете отца, либо препроводить его туда под любым предлогом. Воззвав к его здравому смыслу, возможно, блефуя, либо используя шантаж, применив насилие, на худой конец, убедить младшего Трегубова собственноручно открыть секретер и передать им вольные, либо отдать одному из них ключи, и они сделют это сами.
– Никакой самодеятельности, Мефодий. Все четко по плану. Только ты, я и Антон Трегубов. Единственно, Трину надо будет предупредить, чтобы начеку была. Но коли будут лишние свидетели, считай – все пропало. Ежели все сладится, сыщем камердинера Павла Сергеевича – Луку Платова, он скажет, что делать дальше.
– А твой дядя – мировой мужик, – молвил Трегубов удивленно, затем криво ухмыльнулся.
Алексей был во многом с Мефодием согласен, только, хоть убей, не понимал истинных мотивов Ланского-старшего. Неужто он смирился с тем, что его племянник не такой как все, исключение из правил, как говорится, «в семье не без урода», хотя юноша, скорее всего, себя и Мефодия к таковым не причислял.
– Он знает, – тихо молвил Ланской, глядя Трегубову в глаза. – Знает о нас.
Тут уже Мефодию самому было впору голову ломать, что на самом деле собой представляет его милость уникальный и загадочный граф Павел Сергеевич Ланской.
– Я пойду, поздно уже, – сказал юноша, прерывая затянувшееся молчание. Алексей встал из-за стола и не спеша проследовал к сеням, что вели к выходу.
Трегубов, кряхтя, встал и пошел за ним следом, чтобы проводить.
– Останься, Лёшка! – услышал Ланской совсем рядом с ухом страстный шепот друга.
Жаркое дыхание Мефодия опаляло затылок, скулы и голый участок шеи в отвороте батистовой сорочки. Мощное тело льнуло к его собственному. Крепкие руки вольно гуляли по его плечам, груди, впалому животу и бедрам, устремившись к паху.
– Это безумие! – стонал Алексей, вжимаясь в бедра друга, чувствуя его и свою набухающую плоть. – Ты вкрай ополоумел?! – сказал он чуть громче спустя миг, коря себя за то, что позволил им обоим подобную вольность. Ланской поспешно освободился из захвата Трегубова и, обернувшись, окатил его возмущенным взглядом. – Твои раны! Ты забыл, что тебя жестоко избили вчера вечером?! К чему такая беспечность, Мефодий?!
Трегубов постарался справиться с внезапным влечением и промелькнувшей в глазах болью, пытаясь отвернуться. Но, как понял Алексей, она была вызвана вовсе не телесными ранами, что все еще кровоточили.
Зная, что остался у друга в долгу, и просто считая, что так будет честно и правильно, Ланской, затаив дыхание, приблизился к Мефодию. Неуверенно потянулся к его паху и, приспустив другу портки, извлек его теплую, бархатистую, подрагивающую плоть на волю.
Юноша робко, неумело, вспоминая, что делал с ним его друг на берегу реки в высокой осоке, стал ласкать Трегубова, упёршись лбом ему в ключицу. Алексей слегка отстранялся, целовал и пробовал на вкус чуть солоноватую кожу на шее Мефодия. Прислушивался к его хриплому дыханию, заглядывал в глаза, подёрнутые дымкой страсти, которые он периодически закрывал от удовольствия.
Его друг попытался было доставить удовольствие и ему, но Ланской властно перехватил его руку. И дело тут вовсе не в жалости, просто Мефодий с лихвой заслужил это единоличное удовольствие. Он был зверски избит и унижен, обманут и лишен нормальной человеческой жизни. Это его награда, пусть насладится.
Ведомый этими помыслами, Алексей медленно сполз к ногам друга, лихорадочно облизал чуть пересохшие губы и сперва помаленьку, потом все глубже стал вбирать плоть Трегубова в свой рот.
– Святые небеса! Что ты со мной творишь?! – стонал Мефодий, упираясь одной ладонью в притолоку сеней, а другой мягко хватая Ланского за затылок.
Конюх стал легонько толкаться бедрами навстречу Алексею, но тот его удержал.
– Спина! – только и вымолвил Ланской, вновь возвращаясь к прерванному делу.
Спустя время, Трегубов почувствовал, что готов взорваться. Он быстро отстранился от друга и сам довел себя до финальной черты, с горловым хрипом изливаясь на глиняный пол, устланный свежим сеном.
– Алёшка, господи! А ты как же? – спросил Мефодий, все еще задыхаясь, привлекая юношу к себе и зарываясь ладонью в его белокурые локоны.
