Текст книги "Цена свободы"
Автор книги: Proba Pera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Где твоя хваленая расторопность, Мефодий? – подначивал его Алексей, слегка съежившись, заходя все глубже в проточную воду реки.
Когда конюх с ним поравнялся, Ланской с плохо скрываемым восхищением прошелся взглядом по его мускулистому телу, мощным плечам и груди.
Улыбнувшись Мефодию, совсем по-мальчишески, Алексей, важно задрав голову, решительно произнес:
– Приказываю тебе, Трегубов, плыть со мной наперегонки вон до того берега!
Еле себя сдерживая, молодой конюх не успел и слова сказать, как его милость граф опрокинул того в воду с головой, после чего, оттолкнувшись от дна ступнями, нырнул следом.
Быстро оказавшись на поверхности и отплевывая воду, Мефодий увидел, что Ланской вынырнул почти на середине реки.
– Греби ластами, салага! – шутя, крикнул он, поставив за цель доплыть до противоположного берега первым.
– Чтоб тебя! – процедил Мефодий, усердно заработав ногами и руками, делая широкие гребки.
Речушка была небольшая, но стремительная, и пловцов то и дело сносило. Обогнав Ланского и достигнув берега первым, Трегубов стал отряхиваться, словно пес, и прыгать на одной ноге, пытаясь вытрясти воду из ушей. Но тут же престал это делать, увидев выходившего на берег Алексея. Вода ручьями стекала с его волос, бриллиантовыми каплями бежала по груди и скатывалась по поджарому торсу. Легкий батист его кальсон облепил ноги и бедра, абсолютно ничего не скрывая.
Напрасно Мефодий силился оторвать взгляд от сего влекущего зрелища, зря взывал к Всевышнему и его апостолам, ожидая кары за помыслы грешные, тщетно тешил себя заверениями, что его вовсе к Ланскому не тянет, словно к бабе.
Сжав кулаки, Трегубов отвернулся от Алексея, отходя в кусты, чтобы отлить и постараться усмирить плоть, что стала помаленьку распирать портки. Будь его воля, он бы сидел в прохладной воде, словно морж, не давая плотским желаниям взять над собой верх.
Не успел Мефодий приспустить мокрые портки, как Алексей встал с ним рядом и начал отливать, как ни в чем не бывало. Не в силах больше терпеть подобного издевательства (невольного со стороны бывшего соученика, а теперь знатного юноши), Трегубова попросту прорвало от возмущения, как плохо сдерживаемую плотину. И мать его так!
– Послушай, Ланской, тебе не надоело быть вездесущей и до невозможности дотошной кисейной барышней?!
– Что, прости? – не веря в сказанное, спросил Алексей, пряча свое хозяйство обратно в кальсоны, не обратив внимания, что впервые за все время Мефодий назвал его по фамилии и на ты. Юношу поразило то, каким тоном, словно выплюнув ему в лицо, Трегубов произнес две последние фразы.
– Что ты носишься за мной словно телок за мамкой?! Мы уже не в пансионе, и тебе не нужна моя защита! Я не твой чертов рыцарь в сверкающих доспехах, а ты не моя… – осекся Мефодий, глядя каким неверием, а затем злостью и яростью полыхнули глаза Алексея.
– Дерзнешь сказать, о чем помыслил – я тебя ударю, – процедил Ланской с нешуточной угрозой, приблизившись к другу вплотную.
На краткий миг между юношами повисло угрюмое молчание. Они так и стояли, мокрые, возбужденные, проедая друг друга взглядом.
– В пекло тебя, Трегубов! – крикнул Алексей, мощно толкнув молодого человека в грудь, да так, что тот пошатнулся. – К чертям собачьим, сучий ублюдок! – продолжал Ланской, толкая еще и еще. – Зачем ты меня тогда самого оставил?! Какого черта ушел?! Обещал же ведь, что вместе убежим! Ты хоть представляешь себе, чурбан неотесанный, каким одиноким я себя чувствовал?! Зачем, я спрашиваю?! – очередной мощный толчок.
– Потому что хотел тебя, Ланской! – вызверился Трегубов, хватая того за подбородок и шипя в самые губы. – Хотел, как девку, потому и убежал! – крикнул Мефодий, заваливая Алексея в высокую осоку.
Накрыв друга все еще влажным телом и сжав его руки стальными тисками над головой, Трегубов впился в его раскрытый рот, пытаясь пресечь сопротивление, возможные возражения, а так же шквал вопросов и оскорблений. Он отведает эти алые уста, изомнет, как цвет, жаркое тело Ланского, а дальше – будь что будет!
Глаза Алексея были широко раскрыты, он пытался увернуться и спихнуть с себя более сильного и тяжелого Трегубова. Целый шквал мыслей и эмоций пронесся в глазах и голове Ланского, пока его друг страстно терзал его рот, лишая такого необходимого юноше воздуха.
Алексей, как человек образованный, любил книги и много читал. У дядюшки Павла была огромнейшая библиотека, изобиловавшая разными жанрами и повествованиями. В один из дней, когда юноше исполнилось восемнадцать, он абсолютно случайно, натолкнулся на небольшое произведение, написанное неким Донасье́ном Альфо́номсом Франсу́а де Садом*.
Отлично зная французский, Ланской-младший сперва заинтересовался столь вольным и философским изложением интимных отношений, но когда речь зашла о соитии двух и более мужчин, Алеша с гулко бьющимся сердцем и долей омерзения вернул книгу обратно, стараясь скорее забыть прочитанное.
И вот теперь он стал одним из персонажей этого отвратительного чтива, не в силах выразить, что же на самом деле испытывает. Он то смеживал веки, с головой уходя в доселе неизведанные чувства всепоглощающего удовольствия, то резко открывал глаза, пытаясь оторвать от себя алчущий рот Мефодия, но лишь потому, что родовая честь, мужская стать и воспитание в духе «не посрами имени своего и отечества» довлели над юношей дамокловым мечом.
«Но ведь это Мефодий! – уверял себя Ланской. – Мой друг юности, Трегубов, с которым было так покойно, держась за руки и болтая перед сном».
Возможно, это пересилило все за и против и Алексей перестал сопротивляться и тихо застонал, позволив им двоим насладиться ощущениями и телами друг друга.
Оторвавшись от губ друга и, перестав удерживать его руки, Мефодий провел загрубевшей ладонью по его скулам, шее, груди, чуть впалому животу, медленно спускаясь к паху и пробираясь сквозь влажные кальсоны.
– Ваша милость, Алексей Петрович, где вы?! – услышали они отдаленный голос одного из слуг, звучавший с того берега.
Накрыв рот, слегка испугавшегося Ланского рукой, Мефодий взглядом велел ему молчать.
– Не изволит ли ваша милость вернуться в усадьбу отобедать?! Полдень уже! – кричали с того берега.
Под зов челяди, Трегубов стал мять плоть своего друга, опаляя его кожу горячим дыханием, оставляя на шее и ключицах красные следы от щетины и легких поцелуев-укусов.
От мысли, что там, на том берегу, его ищут, а он здесь, в высокой мягкой осоке, отдается умелым ласкам Мефодия, плоть Алексея стала твердой и чувствительной, а удовольствие таким острым, что он даже всхлипнул.
– Где же вы, ваша милость?! – не унимались слуги.
Быстро облизав ладонь, Трегубов с еще большим усердием стал ласкать Ланского, ощущая как тот начал самостоятельно толкаться ему в руку, вскидывая бедра.
Голос с того берега стал удаляться в сторону поместья.
Не в силах больше себя сдерживать, Алексей забился в легкой судороге, начиная изливаться себе на бедра и живот. Его сдавленный крик потонул в устах Мефодия, прильнувшего к нему в страстном порыве.
– Это мой первый раз, – доверительно признался Ланской, задыхаясь и краснея, как маков цвет, пытаясь спрятать от Мефодия взгляд.
– Поверить не могу! – удивленно произнес молодой человек, перемещаясь и заглядывая Алексею в глаза. – Ты девственник?!
Алексей, лихо оттолкнув от себя Мефодия, быстро встал и направился к реке, смывать следы своей минутной слабости, жемчужными каплями стекавшей с тела. У самой воды он резко обернулся и процедил сквозь зубы:
– Ежели хотя бы одна живая душа о том прознает, или обо всем, что тут сталось, считай, что ты, Трегубов, покойник!
__________________
* Донасье́н Альфо́нс Франсу́а де Са́д, часто именуемый как Марки́з де Са́д – французский аристократ, политик, писатель и философ. Был проповедником абсолютной свободы, которая не была бы ограничена ни нравственностью, ни религией, ни правом.
Глава 6
Сказав это, юноша быстро ушел под воду с головой, дабы остудить разгоряченное тело и привести в порядок мысли и эмоции. Вынырнув, он увидел плывущего рядом Мефодия, взгляд которого был слегка виноватым.
– Не серчай, Ланской, ну ляпнул я, не подумав. Почём мне было знать, что ты в свои двадцать два года все еще хранишь целибат. Павел Сергеевич тебя часом не в монастырь мужской определил, как вы в Архангельск вернулись? – спросил Мефодий, пытаясь шуткой сгладить сгустившееся между ними напряжение.
Алексей сейчас и сердился на Трегубова, и одновременно не мог сдержать улыбки оттого, что к его давнишнему приятелю начинало возвращаться чувство юмора, былая беспечность и раскрепощенность. Наконец-то миру являлось истинное лицо Мефодия, слегка разухабистого молодого человека, не обремененного условностями и запретами.
– С его постоянными разъездами нам не до балов было и увеселений с целью сыскать удачную партию для брака, – буркнул в ответ Ланской. – Меня, к сожалению, никто не соизволил посвятить в тонкости интимных отношений. Где-то подсмотрел, где-то прочитал, а применить все это на практике как-то не сложилось до сего дня.
Оба достигли противоположного берега, вышли из воды и упали в зеленую траву, пытаясь восстановить дыхание, подставляя влажные тела жарким лучам полуденного солнца.
– Зачем ты меня барышней кисейной обозвал?! – резко сменил тему Алексей, по-детски надув губы.
Оторвав свой взгляд от летающих стрекоз и копошившихся в траве мурашек, Мефодий, глянув на Алексея, не решался ему ответить.
– Я ведь, когда ты сбежал да так и не вернулся с половиной класса подрался! – продолжал Ланской.
– Извини, я не знал, – молвил Мефодий удивленно, испытывая чувство гордости за товарища.
– Зато с тех пор острот в твой и мой адрес поубавилось. И я желал бы узнать, с какой такой надобности ты сподобился на подобное оскорбление?
– Оттолкнуть хотел! Уж слишком мы разные! Я ни о ком другом думать не мог, а ты все в глаза лезешь! Ты былой дружбы искал, а я желал сжать тебя в объятиях, да так, чтоб ребра захрустели! Целовать тебя, касаться, где только смогу! Жалеешь о том, что произошло?! – на одном дыхании выпалил Мефодий, задавая Алексею вопрос, что червем вгрызался в кожу, пытаясь добраться до его кровоточащей души. – Что отдался мне, мужику! Конюху чужого барина! Холопу без роду и племени!
– Нет, не жалею! – с вызовом ответил Алексей, глядя на Трегубова. – Просто не знаю, что со всем этим делать. Это неправильно и грешно, это суперечит всему, во что я верил и к чему стремился! И я не знаю, как бы повел себя, будь на твоем месте другой! Наверное, убил бы или врезал как следует, чтобы неповадно было! И дело тут вовсе не в твоем крепостном происхождении! Просто ты – это ты! И я хотел бы понять!
Трегубов отвернулся от Алексея, не в силах что-либо сказать. После всего, что он сотворил, Ланской все еще лежал рядом, нежился в лучах заходящего солнышка и желал с ним общаться.
– Поговори со мной, Мефодий, расскажи, что с тобой было с тех пор, как мы не виделись. Я должен знать, – мягко попросил Ланской, заставляя друга взглянуть себе в глаза.
– Да, это я, – согласился Мефодий, саркастично улыбнувшись, – ничтожный кузнец и конюх помещика Трегубова, неправильный и ненормальный мужик. Ему бы на баб заглядываться, а он пылает страстью к другу юности, особе мужеского пола, да в придачу дворянского звания, вот бедолагу угораздило!
– Перестань ерничать, и хватит себя гнобить! – не выдержал Алексей, садясь на колени. – Мне понравилось, черт тебя возьми! Ты это хотел услышать?! – пересилив стыд, вымолвил Ланской. – В данном случае угораздило нас обоих, но это может подождать! Ни то, что ты крепостной, конюх или байстрюк, ни то, что произошло между нами и, чем черт не шутит, возможно, произойдет еще, никак не отразилось на нашей дружбе, по крайней мере, с моей стороны! Если ты все тот же Мефодий, в первую очередь мой верный и преданный друг, желавший свободы, вольно изъяснявший свои помыслы и желания, дай мне тебе помочь!
Мефодий первым отвел глаза, так как решительный взгляд Ланского, казалось, глядел сейчас в самое его нутро, пытаясь вывернуть душу Трегубова наизнанку. Тяжело вздохнув, молодой человек начал свой рассказ.
Он поведал о том, как годков с четырнадцати дружба между ними уступила место влечению к Алексею, причем это выглядело столь очевидно, что несколько учащихся не преминули в весьма ехидной форме шепнуть об этом Трегубову на ушко.
Испугавшись своих чувств, боясь позора, что мог навлечь, в первую очередь, на своего друга, но больше страшась потерять былое доверие Ланского, Мефодий решил убежать. Быть как можно дальше от Алексея, может, его попустит. Он свято верил, что длительное отсутствие, отцовская брань и жестокая порка клином вышибут из него всю эту блажь.
Воротившись в пансион и не застав Ланского на месте, Трегубов готов был провалиться сквозь землю от осознания того, что потерял чуть ли не единственного верного товарища, который, несмотря на свое знатное происхождение, был с ним честен, добр и внимателен. Он понял, что не менее остро нуждался в Ланском, чем тот в нем. Что подло было так сбегать, ничего не объяснив. Но он сам тогда не мог понять своих чувств, вряд ли подобное могло послужить для юного кадета Алексея объяснением.
– Я ждал тебя до последней минуты, – тихо молвил Алёша, вспоминая те дни перед отъездом, – хотел поделиться печальной новостью о кончине родителей, хотел попрощаться.
– Я знаю, что виноват! Прости ты меня Христа ради! – молвил Мефодий, садясь напротив Алексея. – Но и ты меня понять должен! У меня тогда выбора не было! Да и сейчас вряд ли сыщется! – обреченно добавил Трегубов.
– Да простил я! Уже давно простил, а теперь силюсь понять! – ответил ему Ланской. – Извини, что перебил, рассказывай дальше.
Трегубов вскользь упомянул об учебе в Москве и чуть больше уделил внимания своему пребыванию за границей. Он так же, не таясь, чуть сбивчиво, поведал Алексею о своем первом интиме с женщиной, что не так его впечатлил, как подсмотренное действие между двумя особями мужеского пола. Что не выдержал и прошел через все это сам, представляя Ланского тем вторым.
– Я, можно сказать, в амурных делах тоже далеко не ушел, – криво улыбнувшись, говорил Мефодий, – как с отцом на родину вернулся, пытался было с парой-тройкой барышень замутить, да ничего не вышло, вот я и махнул рукой. Трегубовские дворовые девки мне попервах прохода не давали, чуть на шею не вешались да в портки не лезли, а я все дурнем бестолковым прикидывался, мол, не знал, что к чему. Потом они кинули эту затею, обратили свой взор на более сговорчивых, да и зачем им конюх, что у нового барина не в чести? Того гляди и им под горячую руку достанется за то, что с ненавистным байстрюком связались.
– Дядя купит это имение и даст тебе вольную! – горячо изрек Ланской, кладя руку другу на плечо в знак поддержки.
– Эх, Лёшка, Лёшка, – обреченно выдавил Мефодий с грустной улыбкой, – зря ты сюда приехал. Кирилл Карпович, когда жив был, говорил, что справил нам с матерью вольные. Нынешний помещик, братец его Николай, со змеиною ухмылкой заверил, что никаких вольных в глаза не видывал. Более того, ни я, ни матушка в списке крепостных, что пойдут на продажу вместе с имением, не значимся.
– Мы что-нибудь придумаем, – решительно сказал Ланской, вставая и стряхивая с тела прилипшую траву. – Я поговорю с дядей, может, вольные действительно существуют, а Трегубов их попросту прячет, – добавил он, подходя к месту, где оставил свою одежу.
– Ты станешь посвящать Павла Сергеевича в это дело? – удивился Мефодий.
– Он и так в этом замешан, – пожал плечами Алексей, – как ты думаешь, кто упросил его купить это имение от моего имени?
– Может, ты и о нас ему поведаешь? – саркастически заметил Трегубов, все еще неуверенный в прежних к нему дружеских отношениях Алексея и в том, что его с матерью положение может круто измениться в лучшую сторону.
– Может, и расскажу, – ощетинился Ланской, начиная слегка выходить из себя, задетый тоном ставшего теперь ближе некуда друга, – пойдем, Мефодий, – устало сказал он, – уже вечереет, и я зверски проголодался, как и ты, наверное. Нам пока не следует проявлять свои эмоции на людях, для тебя лучше будет, чтобы я остался вашей милостью, а ты конюхом, но это только пока, чтобы Трегубовы ничего не заподозрили, – чуть помедлив, предложил Алексей, покосившись на друга. – Мне понятны твои чувства, но я должен разобраться в своих собственных.
Одевшись и сев на своих лошадей, молодые люди направились обратно в усадьбу. На конюшне их встретила дворовая челядь, передав Мефодию приказ Николая Карповича отправиться в хоромы и доложить барину, почему конюха с его милостью так долго не было.
Алексей успел умыться и переодеться к ужину, как в его дверь тихо постучала одна из служанок, любезно приглашая проследовать в столовую, где его уже заждались его дядюшка и все чинное семейство помещика Трегубова.
– Алексей Петрович, голубчик, наконец-то вы изволили почтить нас своим присутствием! – залебезил Трегубов. – Мы так проголодались с Павлом Сергеевичем, Натальей Дмитриевной и Антошей, что уже хотели нарушить этикет и приступить к ужину не дождавшись вас.
– Прошу меня простить, – выдавил Алексей, садясь за широкий стол, покосившись взглядом на стоявшего поодаль Мефодия.
Хозяин с семейством приступили к пышной трапезе, абсолютно не замечая конюха, желудок которого начало крутить узлом от голода. Он сглатывал слюну, стараясь не смотреть на яства, от которых ломился барский стол. Трегубов лишь надеялся, что допрос с пристрастием закончится быстро, и он не будет лицезреть разжиревшие морды своих «родственников» и отправится на кухню поесть.
– Ну-с, Мефодий, что так задержало тебя с его милостью? – спрашивал барин, начиная резать ножом приличный кусок жирной свинины и кладя себе в рот небольшой ломтик. – Платов мне доложил, что видел ваших лошадей, одежу, а вас самих словно след простыл. Он звал вас, звал, уже подумал, что с его милостью несчастный случай произошел, за нами вдогонку челядь послал.
– Его милость приказали мне с ним на противоположный берег наперегонки плыть, – смиренно отчеканил Мефодий, глядя мимо стола.
– Ну-с, и кто первым пришел? – поинтересовался помещик Трегубов, растянув сальные от жира губы в подобии улыбки.
– Они-с, – подражая манере барина и пресмыкавшегося перед ним приказчика Платова, ответил Мефодий, быстро глянув на Ланского.
Тот, прикрыв рот салфеткой, попытался скрыть улыбку.
Трегубов уже было хотел испросить разрешения удалиться, как Николай Карпович, засунув в свой рот пирожок с зайчатиной и запив его бокалом кларета, довольно откинулся на кресло, сцепив пухлые пальцы на внушительном пузце.
– Мы тут с Натальей Дмитриевной вдруг смекнули, что ты, Мефодий, уж больно долго в бобылях ходишь. У твоих сверстников уже по двое-трое ребятишек народилось, непорядок. Кто, как не барин должен заботиться о своем имуществе, вернее, об его количестве, включая крепостных? – рассуждал Николай Карпович, под мерный стук серебра об фарфор. – Найдем тебе бабёнку работящую да плодовитую, свадебку вам справим и уедем все вместе в Санкт-Петербург, поскольку имение его милостью Павлом Сергеевичем, считай, куплено.
От услышанных слов Ланской-младший чуть вилку серебряную в руке не погнул. Встретившись взглядом с Мефодием, Алексей понял, что обстоятельства начинают принимать крутой поворот, и нужно действовать быстро и более решительно. Но душу терзало еще что-то.
«Что это – ревность?! Собственнический инстинкт?! Сомнение?!» – спрашивал себя Алексей, представляя рядом с Мефодием крестьянскую девку невестой. Как она, раскинувшись перед его другом на широкой постели, предлагает ему отведать своих пышных форм и скрытых прелестей. Как Трегубов со стоном вспахивает ее жаркие бедра, и вот уже спустя время – они счастливое семейство с двумя-тремя отпрысками.
– Ступай, Мефодий, – милостиво велел Николай Карпович, вдосталь насладившись его очередным унижением и голодным взглядом, пока барин с семейством и их милостями трапезничать изволили. – Да проследи, чтобы к послезавтрашней охоте лошади и собаки были готовы. Предупреди лесничего и псаря, а оружием мы с Павлом Сергеевичем, Алексеем Петровичем и Антошей займемся сами.
– Будет исполнено, барин, – процедил Мефодий, мельком взглянув на все еще ошарашенного Алексея. Быстро покинув столовую, Трегубов еле сдержался, чтобы не выругаться и громко не хлопнуть дверью.
***
– Святые угодники, как же мне надоела их трескотня, услужливая лесть и напыщенность! И это целый божий день! Господь, дай мне сил пережить эту неделю! – еле сдерживаясь, молвил Павел Сергеевич. – Я уже и не рад, что пошел у тебя на поводу! – бросал он Алексею, меряя широкими шагами представленные хозяевами апартаменты.
– Нам нужно поговорить, – словно не слыша стенаний дяди, попросил Ланской-младший. – Не здесь, давай выйдем за ворота имения.
В вечернем небе ярко зажглись звезды, озаряя путникам дорогу до ворот усадьбы. Выйдя с огромного двора, Павел Сергеевич закурил тонкую сигару, предварительно захваченную с собой.
– О чем ты хотел со мной поговорить? – спросил он, чуть успокоившись, выдыхая сизый дым в вечернюю мглу.
– Я решился попросить тебя купить это имение по одной причине – из-за Мефодия, – начал Алексей.
– Это я уже понял, – снисходительно ответил дядя, – но среди Трегубовских крепостных ни его, ни матери не оказалось в списке, так ведь?
– И я хотел бы тебя попросить об еще одном одолжении, – продолжал Алексей, стараясь, чтобы в голосе звучала решительность, – узнать, существуют ли вольные на самом деле и, если это так, постараться их найти и отдать Мефодию с матерью.
Павел Сергеевич чуть было дымом сигарным не подавился.
– Ты хоть понимаешь, о чем просишь?! Представляешь, на что меня толкаешь?! Трегубов еще тот подлец, каких поискать надобно, но это дело весьма дурно пахнет! Ты хочешь чтобы я, дворянин, уважаемый человек, снизошел до ищейки и добыл для тебя подобную информацию?! – пытался застращать племянника Ланской-старший.
– Ну да, – нерешительно отвечал Алёша, видя со стороны Павла Сергеевича подобный натиск чуть ли не впервые в жизни, – я надеялся, ты мне поможешь.
Старший Ланской, мягко затянувшись сигарой, вгрызался взглядом в племянника, говорившего на полном серьезе. Он бы мог, конечно, все это провернуть, потому как, даже Алёше не было ведомо, что под личиной скромного картографа и исследователя новых и неоткрытых материков и земель скрывался политик, дипломат и тайный агент его императорского величества, коим некогда был и его старший брат Петр.
Ему не впервой было распутывать подобные дела и копаться в грязном белье знатных вельмож, различными способами вскрывая их тайники и добираясь до сути вещей. Не резон было привлекать к себе внимание, разоблачив малоизвестного уездного помещика. Но в голубых глазах племянника было столько решимости и скрытой мольбы, что у Павла Сергеевича просто не нашлось сил отказать.
Алёша так рано стал сиротой и был ему почти вместо сына. Жаль только, что у него, как и у покойного брата с женой, не нашлось достаточно времени для юноши. Служба отечеству, да еще под грифом "секретно" – миссия важная, требующая от человека стопроцентной отдачи. Павел Сергеевич потому и семью заводить не стал, не желая обрекать свою супругу и будущих детей на подобную участь.
– Зачем это тебе? – тихо спросил Павел Сергеевич, окончательно решив помочь племяннику. – Что такого в Мефодии, что ты готов рисковать своим и моим положением ради крепостного? – добавил он, бросая окурок на землю и приминая его каблуком сапога.
И, каким бы ни был ответ Алексея и результат проделанной операции, Ланской-старший пуще всего желал как можно скорее оставить это забытое богом имение и его чванливых и зажравшихся хозяев, избавив большую часть крепостных от их эгоистичного и жестокого общества.
– Трина и Мефодий заслужили свободы. Он мой друг и дорог мне, – решительно сказал Алексей, глядя дяде в глаза.
– Хорошо, Алёша, я посмотрю, что можно сделать, – ответил Ланской-старший спустя время, не различив изменившегося тембра голоса племянника, с особенным чувством молвившего две последние фразы.
Вернувшись к себе, Павел Сергеевич достал из саквояжа небольшую связку отмычек, что помещались в обшлаг рукава и отправился на поиски кабинета Трегубова, где, по всей видимости, он и хранил документы.
Бесшумно проследовав по безлюдному коридору и оказавшись у самых дверей кабинета помещика, Ланской тихо постучал и, не получив ответа Николая Карповича или еще кого-либо, смело проник в помещение, плотно притворив за собой двери.
На широком дубовом столе стоял канделябр, отбрасывая свет почти на весь кабинет. Еще несколько свечей в подсвечниках горели то там, то здесь.
Быстро пробежавшись глазами по столу, Павел Сергеевич ловко разворошил кипу бумаг и книг, аккуратно вернув их на место расположения. Затем он бесшумно подался к небольшому секретеру, что был, естественно, заперт. Достав из рукава отмычки и слегка повозившись, он тихо вскрыл замок и стал интересоваться содержимым секретера.
Как он и надеялся, две вольные грамоты лежали рядом с расчетной книгой и кучей векселей. Быстро взяв одну из них, он увидел, что бумага выписана Кириллом Карповичем Трегубовым шестью годами ранее на имя Изотова Мефодия, родившегося без отца. То же самое было с вольной на имя Трины Изотовой.
«Ах ты, подлец злопамятный! Так-то ты выполнил распоряжение и, скорее всего, последнюю волю покойного брата?!» – мысленно ругал помещика Трегубова Павел Ланской.
Заслышав отдаленные голоса и приближавшиеся шаги, Павел Сергеевич, быстро вернув все на их прежнее место и закрыв секретер на замок, ловко спрятал отмычки за обшлаг рукава, очутившись возле книжного стеллажа. Схватив первую попавшуюся книгу, он, изобразив чуть глуповатую улыбку, уставился на вошедшего вместе с приказчиком Платовым помещика Трегубова.
– Ваша милость, дражайший Павел Сергеевич, что это вы здесь делаете? – удивленно осведомился Николай Карпович, быстро пробегая глазами стол, секретер и все помещение.
– Да вот, не спится. Решил, с вашего позволения, почитать что-нибудь. Надеюсь, ничего лихого в том нет, что я сюда заглянул?
– Что вы, что вы, – залюбезничал Трегубов, – чувствуйте себя как дома.
–Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства! – стал декламировать Ланской, изображая из себя светского франта, только что побывавшего на литературном чтении при дворе его императорского величества.
– У вас, любезнейший Николай Карпович, произведений ныне модного поэта Пушкина, часом, не найдется, цитаты которого я только что изволил вам продекламировать.
– Сожалею, ваша милость, никак нет, – сконфуженно отозвался Трегубов, переглянувшись с Платовым.
– Ну что же, нет так нет, – ответил Ланской-старший, все еще глупо улыбаясь и пожимая плечами, – я думаю, и Вергилий* тогда вполне подойдет, – добавил он, потрясая томиком его произведений. – С вашего позволения, – откланялся Павел Сергеевич, величаво следуя к выходу.
Покинув помещение рабочего кабинета Трегубова, Ланской сменил пустую улыбку на холодный взор, удивляясь тому, что этот расфуфыренный осёл Николай Карпович, вечно лебезивший перед ним мелкопоместный помещик, так и не догадался, что слова Пушкина, относились к его собственной персоне.
____________
*Пу́блий Верги́лий Маро́н (лат. Publius Vergilius Maro), очень часто просто Верги́лий (15 октября 70 год до н. э., Андес близ Мантуи – 21 сентября 19 год до н. э., Брундизий) – один из величайших поэтов Древнего Рима.
Глава 7
Поместье Трегубово, месяцем ранее.
Дуня Федосова тихо постучала в двери барского кабинета и, услышав ворчливое «войдите», переступила порог апартаментов Николая Карповича. Раскрасневшаяся девушка, буравя глазами пол, с дрожью в коленях неслышно подошла к рабочему столу, за которым сидел барин и что-то неспешно записывал в гроссбух, периодически макая перо в чернила.
– Чего тебе? – недовольно буркнул Трегубов, окатив дворовую незамужнюю девку беглым взглядом.
– Антон Николаевич… – начала девушка с дрожью в голосе, не смея в глаза барину взглянуть, – они…
– Да что там стряслось?! Не томи, ну?! – рявкнул Трегубов.
– У м-меня ребёночек от Антона Николаевича б-будет, – заикаясь, выдавила Дуня, покраснев пуще прежнего.
Бросив перо и откинувшись в кресло, помещик Трегубов холодно глянул на крепостную, злясь, что от дел важных оторвала. А еще пуще серчая на своего драгоценного отпрыска за то, что голова его ничем, кроме плотской похоти, не занята. Петуха, вишь, своего Антон в штанах удержать не может и ублюдков плодит, пока подходящая пара не сыщется. Учишь его, учишь, мимо сливать, а до него, дурака, все не доходит.
Николай Карпович на правах хозяина с горем пополам уладил уже несколько подобных курьезов в Карповке, а теперь и тут та же напасть. Быстро вспомнив, кто среди его челяди еще бабой и ребятишками не обзавелся, помещик чуть не воскликнул от радости, да сдержался, представляя, как в очередной раз унизит заносчивого байстрюка, заставив того воспитывать Антошиного ублюдка.
– Срок какой? – поинтересовался Трегубов, наградив девушку змеиной улыбкой.
– Чуть больше месяца будет, барин, – тихо ответила Дуня.
– Ступай. Пускай отец с матерью приданое готовят. Подыщем тебе муженька толкового. Да не смей ляпать языком, от кого на самом деле младенчик! – бросил Николай Карпович, тоном и всем своим видом давая понять, что аудиенция окончена.
***
– Ума не приложу, что замыслил Трегубов, но вольные на Мефодия и Трину существуют, как и говорил твой друг, и все еще лежат в секретере рабочего кабинета хозяина, – сообщил Павел Сергеевич Алексею на следующее утро, когда оба отправились на верховую прогулку по окрестностям.
Уведомив Николая Карповича о том, что их не будет почти целый день, Ланские взяли с собой двух верных слуг и достаточный запас провианта с кухни, чтобы им не проголодаться, вернувшись поздно вечером.
– Вот же ублюдок! – не выдержал Алексей. – Так это что же получается, он продолжает эксплуатировать и издеваться над вольными людьми, заставляя их думать, что они крепостные и все еще его собственность?!
– Выходит, что так, – пожал плечами старший Ланской.
– Почему же ты не забрал вольные и не отдал их Мефодию? – с долей горячности и удивления вопрошал юноша.
– Так подобные дела не решают, – спокойным тоном ответил дядя, пресекая все дальнейшие расспросы и возмущения племянника. – Он бы сразу меня заподозрил, не обнаружив бумаг на месте, – стал терпеливо объяснять Павел Сергеевич, что к чему. – Нужно выяснить, для чего Николай Карпович их держит в секрете, и постараться сделать так, применив весь свой талант убеждения, чтобы он или его сын Антон их отдал по собственному желанию, это важно.
