Текст книги "Танец страсти"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
– Хорошенькую работу ты мне подкидываешь, – усмехнулся Юхан. – Я правильно понял, что ни о происхождении текста, ни о его содержании никто ничего не знает?
– Ну, в общем, да… Его нашли на дне залива – небольшая плоская деревяшка и руны на ней.
– А сейчас она где?
– У одного человека… Он собирается передать ее в музей “Васы”.
– “Васы”? – голос Юхана дрогнул. – Причем здесь “Васа”?
– Таблицу с рунами нашли, когда поднимали корабль. – Малин уже жалела, что затеяла этот разговор. Теперь все может обернуться гораздо хуже: если страхи действительно связаны с “Васой”, то они могут перекинуться и на эту дощечку. А Юхан не отступится – уж это точно…
– Я заеду к тебе сегодня. Когда ты вернешься из театра?
– В девять.
Вечером она застала соседа у двери своей квартиры. Юхан ходил по коридору из угла в угол, глядя себе под ноги. Давно не стриженные белесые волосы свисали вниз, закрывая лицо и даже кончик длинного носа. Услышав, как Малин хлопнула дверью лифта, он остановился и, вместо приветствия, сразу приступил к расспросам: откуда она узнала про надпись, что значит – конец света, почему до сих пор никто этой таблицей не заинтересовался… Малин ничего не отвечала и, лишь кивками и мотанием головы реагируя на натиск вопросов, открыла дверь и пропустила своего инквизитора внутрь.
Мимир уже сидел у входа, и на некоторое время он занял все внимание Юхана. Пока хозяин кота чесал своего спасителя за ухом и разговаривал с ним, Малин на скорую руку готовила ужин – выложила четыре куска замороженного лосося на сковородку, присыпала его какой-то немецкой смесью, достала из холодильника начатую банку консервированной свеклы и два помидора. К этому моменту сцена встречи кота и Юхана завершилась трогательной картиной: Юхан сидел на табурете у кухонного стола, а Мимир – у него в ногах, поглядывая то на Малин, то на холодильник. Получив свою порцию кошачьих деликатесов, он принялся за дело, оставив сантименты на потом.
Малин включила чайник и подсела к столу.
– Я постараюсь рассказать все, что знаю сама.
За ужином она изложила Юхану большую часть событий, опустив, конечно, то, что произошло между нею и Йеном. Впрочем, достаточно Юхану захотеть познакомиться с этим человеком, и она вынуждена будет как-то объяснять, почему больше не может с ним встречаться. К счастью, историка интересовало другое.
– Ты говоришь, она пролежала в воде триста-триста пятьдесят лет?
– Так сказал Йен.
– И текст полностью сохранился?
– Мне кажется, большую часть можно разобрать. Доска вся растрескалась, но там, где что-то вырезали, углубления выглядят по-другому. Ну, если окажется, что я срисовала вместо рун годовые кольца, – извини.
Листок, на который Малин переписала буквы с таблицы, все еще лежал на кровати. Малин развернула его на столе перед Юханом, и некоторое время он молча вглядывался в скачущие по бумаге закорючки.
– А порода дерева? На чем это было написано?
Девушка задумалась.
– Дуб, наверно… Или, может быть, ясень? За триста лет ясень бы не сгнил, как ты думаешь?
– Все-таки лучше бы увидеть оригинал.
Малин стала лихорадочно придумывать какую-нибудь отговорку и вспомнила, что вскоре Йен собирался отдать находку в музей.
– Давай в начале следующей недели сходим в музей “Васы”. Я знаю, что дощечкой будет заниматься Симон Кольссен, хранитель музея, он хотел отдать ее на какой-то анализ.
– Ну что ж… Пока я возьму твою копию, если ты не возражаешь? Улоф, у которого я сейчас живу, гениальный программист. И у него есть собственная программа для расшифровки древних текстов. Правда, боюсь, в этом случае все будет не просто – даже если предположить, что это можно прочитать на древнескандинавском, большая часть знаков сильно отличается от традиционного написания. Придется поломать голову…
Малин сидела напротив него, откинувшись на спинку легкого плетеного стула. Они не смотрели друг на друга, но думали об одном и том же: скоро им снова предстоит оказаться в музее – месте, которое необъяснимым образом влияло на обоих, пробуждая к жизни какие-то древние мистические страхи. От затеи с расшифровкой текста еще, пожалуй, можно было бы отказаться, но избежать противостояния собственным страхам уже точно не удастся. В повисшей тишине гнетущее чувство все усиливалось, словно их с Юханом мысли попали в резонанс. Наконец он встал, засобирался и, как-то бестолково попрощавшись, ушел.
Понедельник, когда они должны были встретиться в музее, подобрался незаметно. Малин шла по гравиевой дорожке парка, вслушиваясь в тихий хруст мелких камешков под ногами. Она оказалась здесь раньше условленного времени и теперь не торопилась заходить в здание музея, чтобы не остаться надолго один на один с кораблем. Но сырой холодный ветер, непрестанно теребивший длинные полы ее темно-вишневого пальто, все-таки загнал девушку внутрь.
Юхана еще не было, но возле корабля Малин увидела высокую фигуру в длинном синем плаще и, вглядевшись, узнала в ней Йена… Не зная, как вести себя с ним, она остановилась, но он уже заметил ее сам и теперь приветливо махал рукой. Малин пошла к нему, но Йен, не дожидаясь, пока она приблизится, сделал приглашающий жест и быстро зашагал куда-то в глубь зала, так что Малин едва поспевала за ним. Они шли мимо темных шуршащих занавесей и непонятных сооружений из дерева, мимо стенки с прислоненными к ней дубовыми посохами и высокими топорами… Наконец высокая фигура впереди исчезла, пригнувшись, в низком дверном проеме, завешенном черным бархатом. Когда Малин выбралась из нескольких рядов тяжелой ткани, то оказалась в маленьком уютном зале лектория – четыре ряда кресел и небольшой экран на темной стене. Йена не было, но не было и двери, кроме той, в которую она только что вошла. Куда же он исчез? Может быть, решил разыграть ее – в отместку за ее собственное исчезновение из его дома?
Зал был совершенно пуст. В недоумении девушка села в кресло в последнем ряду, и почти сразу же свет погас, а на экране появились слова: “История катастрофы”. Мужской голос по-английски комментировал сменявшие друг друга кадры, но почему-то Малин не могла разобрать ни слова. Правда, все было ясно и так.
Старинный город, по узкой улице бредет пожилой человек, судя по одежде – знатный. Следующая картинка: он на верфи в Блазихольмене разговаривает с другим человеком, на том черная одежда и шляпа с высокой тульей. Оба рассматривают остов строящегося корабля и груду бревен, сваленную неподалеку. Придворный – из английского текста Малин удалось понять, что его зовут Йохан Буреус, он известный ученый, один из учителей короля Густава Адольфа – соглашается с тем, что говорит ему человек в черном…
А вот Буреус уже у себя в кабинете. На большом столе – чертежи с планами корабля и детальные эскизы статуй, которые должны украсить “Васу”. Дверь в кабинет приоткрыта, в нее заглядывает слуга – к ученому пришел посетитель, судя по одежде – простой крестьянин. Слуга пытается выпроводить настырного посетителя, но не может: сжимая в руках потрепанную шляпу и кланяясь, он входит в кабинет.
Долгое время Буреус не понимает, что ему нужно: да, он давно интересуется народными сказаниями, записывает их, но сейчас не время – ученый принимает рассказчиков по другим дням. Однако крестьянин не уходит – даже после того, как ему протягивают несколько монет. Он что-то бубнит про лодку и про деревья и, похоже, о чем-то просит ученого. Или на что-то жалуется? Должно быть, кто-то незаконно срубил корабельный лес на его участке. Буреус советует ему обратиться к мировому судье, но тут крестьянин в отчаянии бросается к нему в ноги, в ужасе твердя о всеобщей погибели. “Густав Васа знал об этом, – говорит крестьянин, – а нынешние все забыли”. И вновь что-то бормочет о могучем ясене, который рос среди дубов, а потом хватает Буреуса за одежду со словами: “Не делайте из него лодку, она всех погубит, потому что погибло Мировое древо!” Нараспев крестьянин читает древнюю сагу: конь Одина – это ясень, на ствол которого нанизано девять миров.
“Иггдрасиль?” – удивилась Малин и проснулась.
Осеннее солнце светило по-особенному, почти как летом, стараясь напоследок согреть и повеселить горожан. Оно словно говорило: “Торопитесь! Ловите мое последнее тепло, скоро наступят холода!” И все живое откликалось на этот призыв: жадно тянулись к свету последние листья на деревьях, уличные коты подставляли бока теплым лучам. Солнце пригревало и скамейку в парке, и двух беседующих стариков на ней, и тоненькую темноволосую девушку, куда-то спешащую на велосипеде.
Фру Йенсен позвонила в тот момент, когда Малин, разглядывая карту города, выбирала маршрут для велосипедной прогулки – не хотелось упускать последнее тепло. Выслушав приглашение бывшей преподавательницы погулять с нею, девушка решила отправиться на юго-восточную окраину города на велосипеде: ехать было неблизко, но в такой замечательный денек это даже приятно.
Если бы не нужно было следить за дорогой, Малин с удовольствием зажмурилась бы, наслаждаясь сочетанием солнечного тепла и студеного, уже вполне осеннего ветра. Но вдруг солнце ушло и небо потемнело – Малин увидела, что серая ватная туча, подкравшись незаметно, со спины, преобразила улицу: прохожие разом заторопились, ускорили шаг. Когда до набережной, где фру Йенсен назначила встречу своей ученице, оставалось минут десять езды, с неба упали первые снежинки.
Они шли по тихой улице, уже припорошенной снегом. А ведь утром еще ничто не предвещало такого поворота событий! Снежинки кружились в воздухе, щекоча, садились на лицо, отважно бросались под ноги. Но земля еще не готова принять их – попадая на согретый солнцем асфальт, снежинки таяли, превращаясь в слезы по ушедшему лету, солнцу, теплу. И все же как приятно ощущать их на своих ладонях! В этом было что-то от чуда – за один день побывать и в лете, и в зиме. Малин чувствовала себя счастливой – она могла видеть само движение жизни, и ей казалось, что она понимает разговор деревьев и ветра, снежинок и крыш, увядающей травы и прощающегося с ней солнца.
Других прохожих на улице почти не было, и две неторопливо бредущие женщины, пожилая и юная, словно плыли вне времени и пространства и выглядели такой же частью застывшей в безветрии картины, как молчаливые дома и деревья.
Фру Йенсен рассказывала девушке, что один из бывших учеников, Фридрих Петтерсен, недавно прислал ей письмо. Он служил капитаном в торговой компании и обошел всю Европу. Письмо пришло из Египта. Фридрих писал, что выбрал удобный момент и смог, наконец-то, осмотреть египетские пирамиды.
– Ты помнишь, каким он был? – спрашивала фру Йенсен. – Нет? Ах, ну да, он же старше тебя. Посмотри, каким он стал красавцем!
Она вынула из сумочки фотографию, с которой улыбался коричневый от загара мужчина в белых шортах и белой рубашке с короткими рукавами. “Так-так, кажется, фру Йенсен не прочь устроить мою судьбу”, – подумала Малин, глядя на фото и слушая, как учительница нахваливает своего бывшего ученика:
– Он любил две вещи: море и историю. Море, конечно, перетянуло. Но и любовь к истории дает себя знать… Он часто сообщает мне в письмах исторические подробности о тех местах, где ему удалось побывать.
И фру Йенсен, еще раз с удовольствием взглянув на фотографию, убрала ее назад в сумочку.
– Кстати, что ты думаешь о Египте и о египетской мифологии?
– Честно говоря, ничего не думаю, – призналась Малин.
– А напрасно! Эти мифы могут послужить прекрасной основой для твоей очередной постановки. Взять хотя бы миф о бегстве богини Тефнут в Нубийскую пустыню. Я так и вижу тебя, моя дорогая, в роли своенравной богини-львицы.
– Почему львицы?
– Тефнут часто изображали львицей. Чуть что – она уходила в пустыню, подальше от людей, и из-за этого в Та-Кемет случались продолжительные засухи.
– Та-Кемет… – повторила Малин. – Как красиво звучит!
– Еще бы! Но, вообще-то, никто не знает, как на самом деле звучали в Египте названия и имена – они засекречивали имена от сглаза, особенно имена фараонов, так что те иногда и сами не помнили, как их зовут. А теперь уже – никто не узнает… Ну так вот, Тефнут считала, что ее недостаточно ценят – и чуть не погубила все живое, покинув Та-Кемет. Вот так и бывает: все твое внимание занято чем-то одним, а другое, чем может быть наполнена твоя жизнь, страдает. – “Это-то уж точно сказано специально для меня”, – с улыбкой подумала Малин.
Они свернули в переулок, ведущий к набережной, и от воды дохнуло холодом. Малин поежилась и спрятала руки в карманы пальто.
– Трудно поверить, что сейчас где-то жара.
– Знойная пустыня, крокодилы, пальмы… – с улыбкой подхватила фру Йенсен. – Кстати, внук моей соседки, Илмы, смастерил к уроку истории удивительную поделку: макет пирамиды Хеопса из спичечных коробков высотой около полуметра, а рядом с пирамидой – пальма. Так что бы ты думала, для большего сходства сорванец обклеил ствол дерева мамиными накладными ногтями! Получилось очень похоже. – Малин улыбнулась. – Ну ладно, я тебе про Египет, а ты совсем замерзла. Пойдем ко мне, я тебя чаем отогрею!
Малин пила уже вторую чашку, а фру Йенсен принялась разбирать свое рукоделие, усевшись в любимом кресле у камина.
– Никак не могу подобрать рисунок для вышивки. Хочу вышить цветы, чтобы они были такими красивыми, как бывает только в сказке. Как ты думаешь, какие?
– Сказочные цветы? Это, наверное, такие, которые чаще всего упоминаются в сказках.
– То есть розы? Нет, не годится! Ведь какой рисунок ни возьми, всюду одни розы.
– Тогда, может быть, фиалки?
– Фиалки? Пожалуй. Спасибо, душа моя, я знала, что ты мне поможешь! – Фру Йенсен тут же стала набрасывать эскиз будущей вышивки. – Про фиалки, между прочим, тоже есть сказка, римская… Когда Юпитер разгневался на любопытных смертных, которые подглядывали за купанием Венеры, то превратил их в фиалки.
Малин в задумчивости вертела в руках чайную ложку. Щебетание фру Йенсен отвлекало ее от мыслей о Йене и о сегодняшнем странном сне… А ведь идти в музей ей предстояло только завтра. Она боится этого визита, потому ей и снятся такие сны. Но девушка не могла отделаться от ощущения, что во сне была какая-то подсказка.
– Фру Йенсен, – спросила она, – а почему большинство скандинавских мифов связано с деревьями? Вот, например, Иггдрасиль – это ведь ясень?
– Совершенно верно. И первый мужчина, как ты, вероятно, помнишь, тоже был из ясеня. А вот мы с тобой, если следовать той же легенде, наследуем привычки липы… – Она помолчала, нахмурив лоб. – Не понимаю, почему ясень… Мне всегда казалось, что самое мужественное дерево – дуб. Могучие, узловатые руки, то есть ветви, резные благородные листья! Знаешь, ведь если им не мешать, то дубы живут по тысяче лет. Вот и у древних римлян дуб – дерево Юпитера. А греки выбрали его главным оракулом… В наших мифах все по-другому.
– Дубы прочные и долго живут, – задумчиво произнесла Малин, – а викинги были честными и понимали, что мужчины вовсе не такие крепкие, какими хотят казаться. И боль не умеют переносить, и умирают, как правило, раньше, чем женщины, – отшутилась Малин, а секунду спустя уже проклинала себя за бестактность – старая учительница сразу сникла и загрустила.
– Может, ты и права…
– А вяз? – чтобы отвлечь ее от воспоминаний, Малин решила продолжить игру в любознательную ученицу.
– Вяз? – удивилась фру Йенсен. – А что в нем благородного и сказочного? Хотя, конечно, когда я читаю о “дремучих лесах”, мне представляются и вязы… Вяз прочный, я читала, что досками из него обшивали корпуса судов. Подай мне, пожалуйста, ножницы! Нет-нет, вон те, маленькие. Спасибо. – Фру Йенсен вроде бы опять повеселела. – Ты часто смотришь телевизор? – спросила она вдруг.
– Да нет, мне обычно некогда, и потом, я не всегда успеваю понять, о чем они там рассказывают, – честно призналась девушка.
– Ну, не ты одна такая непонятливая. Не удивлюсь, если они сами не разбираются в том, что говорят, потому что тоже не успевают. Я, собственно, не новости имела в виду. Мне часто делать нечего, так я, чтобы не скучать, часами не выключаю “Дискавери” или “Нэшнл джеографик”. Ну вот, недавно показывали баобаб, без листьев: не поймешь – где у него верх, а где – низ. Африканцам повезло со сказочным деревом. Я так себе представляю царство какой-нибудь ведьмы: каменистая пустыня и кругом – баобабы без листьев.
– А в соседнем с моим доме живет мужчина, очень похожий на баобаб, – сказала девушка, вспомнив толстого лысого человека, которого она часто встречала на улице, и, представив его себе, не удержалась от смеха.
– А между тем, дорогая моя, древние индийцы считали, – фру Йенсен не так-то просто было сбить с мысли, если уж она принялась рассуждать, – что надо встать под ветви баобаба и он даст тебе все, о чем ты его попросишь.
– А, так, значит, баобабы – это добрые волшебники! – Малин все еще смеялась. – Надо будет попробовать, хотя, боюсь, этот господин меня не поймет.
Часы на каминной полке показывали начало седьмого – скоро Малин все-таки придется выходить на улицу и, ступая по мокрой гранитной крошке, которой дворники уже успели густо посыпать улицу, брести к ближайшему спуску в метро.
– Еще чаю? – поймав ее взгляд, спросила учительница.
– Спасибо. У вас удивительно тепло.
ГЛАВА 9
Батман: ан, де, труа – поворот, еще поворот и снова: ан, де, труа. Пот лил градом. “Никогда больше не буду есть позже, чем за час до экзерсиса”, – пообещала себе Малин. Между утренними репетициями и ежедневной классикой оставался зазор в полчаса – как раз, чтобы выпить чашку кофе с булочкой. Но, похоже, сегодня этого делать не следовало: сердце стало бешено колотиться сразу после плие, а к адажио девушка уже не чувствовала своих ног и только по отражению в зеркале могла понять, что они еще работают.
Прыжки – и все, до следующей репетиции еще минут двадцать. Класс быстро опустел – все торопились с толком провести свободное время. Малин задержалась у зеркала, осмотрела себя с ног до головы. Такое впечатление, что она похудела: бедра и плечи стали как-то резче, и ребра сильнее, чем раньше, выступают под трико. Вообще, выглядит она не лучшим образом: лицо раскраснелось и пошло пятнами, черные пряди торчат из узла на затылке во все стороны.
– Тебя спрашивают – там, внизу, – окликнула Малин проходившая по коридору Стина. – Интересный мужчина. – Она весело подмигнула.
Малин накинула на трико пончо, по пути к лестнице заскочила в туалетную комнату, чтобы умыться, и побежала вниз. “Неужели Стина ни разу не видела Юхана?” – в том, что это был именно он, Малин не сомневалась: кто еще догадается искать ее в театре во время репетиции?
Но человек, стоявший в небольшой прихожей у служебного входа, не был Юханом… Разглядев с середины лестничного пролета крупную фигуру Йена, Малин даже остановилась, вспомнив свой сон накануне. Услышав шаги, Йен поднял голову. Он был не в длинном синем плаще, как в ее сне, а в короткой, ладно сидевшей на нем кожаной куртке.
– Рад снова видеть вас, Малин, – серьезно проговорил он и подошел к ступеням, перегородив собой лестницу – так что девушке пришлось остановиться на одной из нижних ступенек.
Малин поздоровалась и опустила глаза. Поскольку он сам нашел ее, то, наверное, должен и объяснить, зачем.
– Я подумал, вы захотите узнать мнение Симона по поводу той дощечки, раз уж она вас заинтересовала.
“Поэтому я обошел все танцевальные студии города и наконец-то нашел вас”, – мысленно продолжила Малин, но вслух спросила:
– Он рассказал вам что-то интересное?
– Пока нет, мы встречаемся в понедельник. Вы составите нам компанию?
– Да, но… – Малин вспомнила о Юхане, – один мой приятель тоже взялся расшифровывать надпись. И мы тоже договорились с ним на понедельник. Может быть, имеет смысл встретиться всем вместе?
Йен посмотрел на нее с интересом, за которым угадывалась не то насмешка, не то задетое самолюбие.
– Разумеется. В понедельник в музее “Васы”, в два часа. Вам удобно это время?
Малин кивнула. В этот момент на лестнице раздались шаги, и через перила свесилось улыбающееся лицо той же Стины.
– Малин, мы начинаем. – Произнеся эту короткую фразу, она успела дважды стрельнуть глазами в сторону Йена. Он вежливо улыбнулся в ответ.
– Да, я сейчас иду, – Малин снова повернулась к нему, собираясь попрощаться.
– Если что-нибудь изменится, как мне дать вам знать? – спросил он.
Делать было нечего.
– Запишите мой телефон, – ответила она, понимая, что вся ее защищенность летит в тартарары. Но все же это лучше, чем если бы он опять пришел в театр.
С утра экзерсис шел неважно, но после перерыва ее движения совсем разладились: Малин никак не могла сосредоточиться, спотыкалась на таких местах, с которыми раньше у нее не было никаких проблем. Бьорн отпустил по ее адресу несколько едких замечаний, а потом попросту перестал обращать на нее внимание – его обычный прием. Но сейчас она думала не столько об этом, сколько о появлении Йена. Конечно, это оно выбило ее из колеи. Что за странный способ ухаживать – “раз уж она вас заинтересовала”. А если бы не эта дощечка, то он бы и не пришел? Ведь он не позволил себе ни намека на то, что между ними произошло! Как будто бы это в порядке вещей, и говорить тут не о чем! От таких мыслей Малин была готова прийти в бешенство. Но он все-таки сам нашел ее, – думала она, – значит… Неизвестно, что это значит, может быть, и ничего, – осадила себя девушка, вспомнив неопределенное выражение его лица.
– Еще раз быстрый кусок. Без музыки, под метроном. И – раз…
Вступила вовремя, но, кажется, здесь надо было сделать два тура… Бьорн захлопал в ладони.
– Малин, да что с тобой сегодня?! Еще раз с начала! И – раз…
Так или иначе, в понедельник все выяснится, а до тех пор не стоит ломать себе голову. Прыжок, два тура, баллансе. Кажется, на этот раз получилось правильно.
На ярком шуршащем ковре под высокими деревьями Дьюргердена играла стайка детей. Как хорошо, что листья с этих газонов не убирают по нескольку раз на дню, – подумала Малин. Родители веселившихся детишек сидели неподалеку на скамейке и чинно беседовали: две женщины в возрасте под сорок и седоватый мужчина с обозначившимся даже под плащом животиком. Из десятка детей, бегавших вокруг, половина ни на кого из взрослых не походила: смуглые, черноволосые, черноглазые. Двое темнокожих мальчишек подбежали к мужчине:
– Можно мы добежим до берега и немного посмотрим на корабли?
Впервые Малин узнала, что детей можно усыновлять, когда к ним в класс пришла новенькая: темнокожая девочка с длинными иссиня-черными волосами и глубокими темными глазами, похожими на две большие сливы. Учительница сказала:
– Знакомьтесь, это Маргарета Стефенссен, наша новая ученица.
В детстве не задумываешься над такими вещами, как происхождение чужого имени. Но когда в школу пришли родители Маргареты, оба бледные, светловолосые и голубоглазые, Малин никак не могла взять в толк, как они могли произвести на свет эту смуглую девочку. Мама часто повторяла ей, что лицом она, Малин, в отца, а вот фигура и движения у нее материнские. Еще она говорила, что все дети, если внимательно присмотреться, обязательно похожи на своих родителей.
Вечером Малин поделилась с матерью своим недоумением по поводу новенькой.
– Видишь ли, родители Маргареты очень хотели ребенка, но, к сожалению, так и не смогли его завести. А там, где родилась Маргарета, жить очень плохо – даже дети голодают, им нечего надеть, нечем умыться, и когда они болеют, то не всегда бывает лекарство, которым их можно вылечить, они могут умереть. Поэтому Стефенссены взяли девочку к себе.
– Но разве Маргарета не скучает по своим настоящим родителям?
– Она их не помнит – нынешние родители взяли ее, когда ей было меньше года.
– А как же те родители?
– Наверно, скучают… Но ведь они знают, что здесь ей будет лучше.
После этого разговора Малин стала очень бережно относиться к смуглой девочке. Ей было жаль и Маргарету, и Стефенссенов, которые не смогли завести собственного ребенка, и настоящих родителей Маргареты, оставшихся в Индии, где так плохо живется…
Но тогда, в ее детстве, таких семей было немного, а сейчас немолодая блондинка с целым выводком разномастных детей – картина, ставшая такой же привычной, как национальные синие флаги, вывешенные на балконах в праздник. Даже газеты уже перестали обсуждать вопросы адаптации цветных детей в Швеции и причины, побуждающие людей заводить большие приемные семьи. Кажется, это так естественно: многие шведы могут позволить себе обзавестись потомством только после того, как карьера уже состоялась, не раньше тридцати пяти-сорока лет. Не всякая женщина в таком возрасте решится рожать, даже если ей и позволяет здоровье. К тому же, взяв к себе ребенка из нищей страны, они делают доброе дело, не так ли?
Малин не могла оторвать взгляда от играющих ребятишек. Она представила себе, что когда-нибудь тоже будет вышагивать позади такой процессии: старшему лет двенадцать-четырнадцать, потом восьмилетняя девочка, ведущая за руку пятилетнего пацана, и наконец она сама с яркой коляской. Наверное, это очень приятно! Вот только Как тогда быть с театром?.. С первым же ребенком ее танцы, возможно, закончатся навсегда, а больше она ничего не умеет. Значит, содержать всю эту ватагу будет ее муж, но где отыщется такой сумасшедший, что согласится терпеть ее, а в придачу еще нескольких шалопаев! И что это будет за брак – деловое соглашение на основе общих интересов? Малин вспомнила иронию фру Йенсен по поводу таких браков. А ведь их много, очень много. Наблюдая такие пары, девушка испытывала тоску: ни надежд, ни желаний, каждый запакован в собственную капсулу одиночества… Хорошо, если дети что-то могут изменить в таких отношениях.
Конечно, кто знает, что будет с нею лет через десять… Возможно, тогда и для нее покажется вполне естественным усыновить малыша, или даже нескольких. Но сейчас что-то в ней сопротивлялось этой идее, как будто согласившись с таким ходом вещей, она еще на один шаг приблизится к капитуляции перед рациональной жесткостью окружающего мира. И вовсе не потому, что она не сможет полюбить чужого ребенка так же, как любила бы своего – просто тогда какой-то кусочек ее самой исчезнет безвозвратно.
Малин встряхнула головой: какой смысл загадывать на десять лет вперед?! Ее танцевальная карьера, например, может закончиться гораздо раньше. А если подумать о личной жизни… Она, похоже, начинает участвовать в какой-то игре, и, кажется, ей это уже нравится. Она попыталась представить предстоящую встречу с Йеном. Он будет подчеркнуто учтив, но его приятелю Симону, вероятно, все будет понятно и так. Интересно, смутит ли этого опытного охотника присутствие Юхана? Во всяком случае, его задача несколько усложнится.
Ступив в аквариум музея, Малин на мгновение забыла, зачем она здесь – все ее внимание было моментально захвачено странной, невозможной картиной: черный туман, клубясь, выползал из недр корабля и, как щупальцами, тянулся к ней своими струйками. Ну вот, опять!.. Девушка понимала, что этого не могло быть в реальности – сквозь прозрачные стены в музей проникали солнечные лучи, так что предметы и люди были видны совершенно отчетливо. Зрение Малин словно расслоилось: один слой изображения был вполне обыденным и мог бы даже казаться дружелюбным, а другой, угрожающий, существовал только для нее и напоминал о себе странно менявшимися контурами знакомых предметов: ровный блестящий пол начинал изгибаться, из тверди превращаясь в вязкую, зыбкую среду, а обычная стойка с рекламными проспектами вдруг становилась похожа на капкан, разинувший пасть в ожидании новой жертвы. Все это продолжалось лишь несколько мгновений, но Малин, словно ребенок, напуганный резким окриком, почувствовала холод и дрожь от того, чему не было и не могло быть никакого объяснения.
– Музейного работника всегда легко выделить в толпе посетителей по скорости, с которой он перемещается в пространстве, – Малин оглянулась и обнаружила позади себя Йена. Приветливо улыбаясь ей, он кивнул в сторону быстро приближавшегося к ним маленького взъерошенного мужчины. – Вы все-таки пришли.
– Как мы и договаривались. – Она посмотрела ему в глаза и опять не поняла их выражения.
– Симон Кольссен, – представил он девушке взъерошенного человека, который остановился рядом с ними. У того были невыразительные серые глаза и, пожалуй, мелковатые для мужчины черты лица. Или это он так выглядел рядом с Йеном Фредрикссоном? Брови Симона Кольссена были сердито сдвинуты, а губы сжаты – все это, вероятно, выражало крайнюю степень сосредоточенности. – Это Малин Кок, Симон.
– Она пришла одна? – спросил хранитель музея, не глядя на девушку.
– Нет, сейчас подойдет мой друг, он, как и вы, историк, – Малин покоробило, что в ее присутствии этот ученый муж упомянул о ней в третьем лице.
– Не обижайтесь на Симона, – тихо сказал Йен, – у него очень странные представления о вежливости.
“Все-таки заметил, – подумала Малин. – Мог бы предупредить заранее”. Она деланно-равнодушно пожала плечами.
– Ваш историк всегда опаздывает? – На этот раз Симон одарил ее взглядом, хотя и неодобрительным. Малин хотела поставить его на место, но не успела ничего придумать, потому что в дверях музея появился Юхан. С первого взгляда она заметила, что сосед ведет себя странно – увидев, что девушка смотрит на него, он как-то отчаянно замахал ей рукой. Малин поспешила подойти к нему, и Юхан, похоже, сразу успокоился.
– Юхан Бальдгрен, – представила она его другим мужчинам.
– Идемте, идемте, – Симон нетерпеливо прошел через весь зал и начал спускаться по лестнице. За ним шел Йен, Малин с Юханом немного приотстали.
– Йен – тот, что повыше?
Малин кивнула.
На первом этаже они свернули в неприметную служебную дверь, за которой оказался довольно просторный коридор, освещенный несколькими рядами ярких вмонтированных в потолок лампочек. “Мы находимся ниже уровня земли”, – подумала девушка и почти угадала: когда они вошли в кабинет Симона, узкая щель окна обнаружилась под самым потолком. Светильники в потолке и настольная лампа были зажжены.
– Садитесь, – Симон уселся на единственный стул за письменным столом и небрежно махнул рукой в сторону небольшого дивана, на котором пришлось разместиться остальным. Малин оказалась между двумя крупными мужчинами. Чтобы не прижиматься к откинувшемуся на спинку дивана Йену слишком тесно, она подалась вперед – теперь его колено было на расстоянии сантиметров тридцати от ее лица. “Как подростки на домашней вечеринке”, – подумала она.
– Я считаю, – начал Симон, приняв важный вид, насмешивший девушку, – что твоя находка, Йен, имеет отношение к кораблю, хотя “Васа” и не назван там напрямую. Автор послания пользовался рунами, а не латынью, потому что он не хотел сделать текст общедоступным. Мы имеем дело с зашифрованным посланием. Если мне удастся расшифровать его, то, надеюсь, станет очевидно: братья Хибертссон специально спроектировали корабль неудачно, потому что были подкуплены поляками.
