Текст книги "Танец страсти"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Остановившись возле ограды, он почти перевесился через нее, чтобы разглядеть римских воинов, выстроившихся в нижнем ряду. Малин подумала, что он, вероятно, забыл дома очки – Юхан надевал их, только когда читал или сидел за компьютером. Она подошла ближе. Отсюда трудно было разглядеть фигуры – тень падала как раз на них. Через минуту, когда глаза привыкли к темноте, Малин увидела, что нижние статуи здесь были такими же ветхими, как и те, на корме. Если не приглядываться, их можно было бы принять за колонны – лишенные выражения рассохшиеся бревнышки, равномерно расставленные по всему ярусу. Наверно, скульптору требовалось чем-то заполнить место, вот он и расставил здесь этих истуканов.
Малин подняла голову. Увидев, что девушка смотрит на него, Юхан распрямился:
– Ты говорила, они где-то с краю?
– Да, отсюда их уже должно быть видно.
– Но… там…
Юхан придержал ее за плечи, не давая заглянуть вниз, но Малин отстранила его руку и наклонилась, всматриваясь в полумрак. От того, что она увидела, у нее закружилась голова. Из темноты на нее безучастно смотрело лицо деревянного истукана. Вернее, то, что от него осталось – от середины лба до правой скулы зияла глубокая трещина, на левой стороне лица дерево было выщерблено, и только глаза, две выпуклых деревянных бляшки, смотрели прямо перед собой. Из-за выбоины на месте рта казалось, что эта бессмысленная маска усмехается. Рядом, там, где должна была находиться светлая статуя, виднелись темные полосы обшивки корабля.
– Идем отсюда? – Юхан взял девушку под руку и вывел из музея.
Они обошли пруд, расположенный возле входа в музей, и побрели в глубь парка. Малин молчала, и Юхан не решался заговорить первым. Он все еще не выпускал ее руку. Начинал моросить мелкий дождь. Юхан извлек из своего рюкзака темно-синий зонтик и раскрыл его над девушкой. Она повернула лицо, и он увидел, что ее серые глаза стали совсем черными от расширившихся зрачков.
– Что мне делать, Юхан?
– Нужно подождать. Ты устала… Знаешь, было много случаев, когда разумные и достойные люди, короли, ученые, военные, видели призраков. И никто не подозревал их в безумии.
– Да, но все эти твои достойные люди жили тогда, когда люди верили в призраков.
– И все-таки не паникуй раньше времени. Когда ты начнешь разговаривать с Одином, не беспокойся, я сам отведу тебя к врачу. Но ведь пока этого еще не произошло?
Малин захотелось прижаться к Юхану, спрятаться у него на груди и, может быть, как следует выплакаться. Но она остановила себя – ее теперешняя слабость может разрушить то равновесие в их дружеских отношениях, которое оба оберегали годами. Она крепко сжала его руку и отвернулась.
ГЛАВА 4
Малин проснулась и увидела, что солнечные лучи пробиваются сквозь облака и отвесными золотыми столбами упираются в город. Значит, она проспала почти до двенадцати. Впервые за два последних месяца в субботу утром она не спешила на репетицию, чтобы помогать Бьорну, а валялась в постели. Подумав, она решила посвятить день домашним делам. У нее давно не было времени, чтобы привести в порядок квартиру, так что сейчас жилье девушки выглядело не лучшим образом: повсюду валялась одежда, на окне стояли грязные чашки и стаканы, а на полках с книгами лежал миллиметровый слой пыли.
Наспех позавтракав бананами и выжав в чашку половину грейпфрута, Малин некоторое время ходила по квартире, выбирая, с чего начать. Сперва нужно было разобрать вещи. Она поставила посреди комнаты корзину для грязного белья, и в нее со всех сторон полетели носки, колготки, белье. Короткая пестрая юбка тоже требовала стирки, и серые вельветовые брюки, и штук пять разноцветных маечек… В шкаф отправились только три свитера: белый, из мягкой козьей шерсти, вискозный синий и сетчатый серый, из грубого льна.
Последний Малин любила больше всего. Она прижала шероховатую ткань к щеке, потом взяла свитер за плечи и встряхнула его. Неделю назад она надевала его, когда ходила с Кристин в ресторан в Старом Городе. Тогда Малин позвонила Кристин, потому что больше не могла выносить этой давящей тишины своей квартиры, и они решили выбраться вечером в какое-нибудь приличное заведение. По этому поводу Малин нарядилась, надушилась своими любимыми So Pretty, аромат которых до сих пор чувствовался в складках свитера, и долго возилась с макияжем. Получилось неплохо. В тот вечер из бесчисленных зеркал ресторана на Малин глядела изысканная молодая дама. Правда, она казалась себе слишком уж томной, но то лицо, что она видела в зеркалах, несомненно принадлежало настоящей Женщине…
Обычно Малин было почти все равно, с кем общаться – мужчин и женщин она оценивала в первую очередь по тому, были ли они интересными собеседниками, а еще по тому, как они сами относились к ней. Но здесь, в ресторане, она поминутно ловила на себе явно заинтересованные мужские взгляды. Странно, но лишь тогда Малин пришло в голову, что мир, пожалуй, не рухнет оттого, что ее отношения с Бьорном складываются не так, как ей хочется.
Разобравшись с одеждой, Малин приступила к посуде. У нее была допотопная посудомоечная машина, купленная родителями лет десять назад. Когда ее включали, она чудовищно гудела, а из щелей между передней стенкой и дверцей временами вырывались клубы пара, поэтому Малин прибегала к услугам этого агрегата только в случае крайней необходимости, но сейчас, похоже, настал как раз такой момент. Блестящая кухонная раковина была полна посуды, а в доме не оставалось уже ни одной чистой чашки.
Пока посудомойка, урча и содрогаясь, обрабатывала содержимое, Малин стала начищать до блеска дверцы кухонных шкафов. Она боялась уходить далеко от работающей машины, опасаясь, что та может выкинуть какой-нибудь не предусмотренный инструкцией фокус.
В самом деле, размышляла Малин, ее отношения с Бьорном напоминают болезнь. Стоило ей только почувствовать себя независимой и начать думать о том, что в мире есть и другие мужчины, как вновь появлялся ее неверный возлюбленный и выгружал на нее все накопившиеся у него планы и сомнения. Он словно давал ей немного собраться с силами, чтобы потом использовать их по своему усмотрению и снова на какое-то время исчезнуть. Конечно, они виделись каждый день в театре, но Бьорн обладал особым искусством смотреть на человека, разговаривать с ним, но при этом как бы и вовсе не замечать его. Это могло свести с ума – официально-любезный тон на следующее утро после проведенной вместе ночи. Обычно такое поведение знаменовало конец очередного любовного приступа Бьорна. Но к этому моменту Малин обычно оказывалась настолько вымотанной, что у нее просто не оставалось сил, чтобы высказать ему свой гнев и обиду. Он исчезал не раньше, чем опустошал ее полностью, забирая ее фантазии, мысли, переживания… Такие болезни требуют радикальных мер: ей необходимо вытеснить Бьорна из закоулков собственного сознания, где он, вместе со всеми своими проблемами, сейчас чувствовал себя более чем вольготно.
Исторгнув напоследок несколько скрежещущих звуков и выпустив облачко пара, посудомоечная машина успешно закончила работу. Настала очередь пылесоса. Он был маленьким и серым и напоминал Малин какое-то смешное животное, вроде муравьеда. Даже звук у него был похож на смесь писка и сопения. Убирая, она никогда не включала музыку – специально, чтобы послушать пылесос. Малин казалось, что он рассказывает ей какую-то историю, а заодно разговаривает со всеми вещами в доме. Он ворчал на диван за то, что тот глотает слишком много пыли, любезно ворковал с книжными полками, шептался с ковром. Во время уборки Малин часто хотелось придумать для своего серого зверька специальные номера, и было жаль, что она – единственный зритель этого трогательного шоу.
Выключив пылесос, Малин присела на диван, закрыв глаза, и в наступившей тишине представила себе, что смотрит с высокого гранитного утеса на бескрайний темный лес, а вокруг нет ни одного строения, ни одного человека. Тень от облаков сменяется солнечными пятнами, она видит, как по верхушкам деревьев пробегает ветер… Почему самые красивые вещи на этой земле всегда могут обойтись без нас?
От этой мысли ей стало грустно. Она открыла глаза и посмотрела в окно. Небо, зелень, крыши домов. Пейзаж, который она видит каждый день, но каждый день он разный. Стоит включить музыку или начать что-нибудь делать, как картинка за окном приобретает новый смысл, меняется – так же преображается светлый задник сцены во время спектакля, едва на него падает луч прожектора.
Вспомнив о музыке, девушка подошла к проигрывателю. CD-диски в беспорядке были свалены в большую пластиковую коробку. Она извлекла диск Radiohead[5], но, подумав, отложила его – еще немного размышлений о невозможной красоте, и она, как последняя идиотка, прорыдает весь остаток дня. Порывшись в коробке, она выбрала Shocking Blue[6], кажется, его подарил Юхан. Как и положено историку, он любил всякое старье. Малин вынула переливавшийся всеми цветами радуги диск из прозрачного футляра, положила на выехавшую из черного короба проигрывателя подставку и нажала на кнопку. Так странно было слышать звук живых инструментов, с огрехами и шумами, которые не смогла устранить со старой записи современная техника. Женский вокал был удивительным: сильный, низкий, он звучал очень отчетливо и одновременно как бы издалека. Может, из другого времени?
Малин посмотрела на обложку диска – невысокая черноволосая девушка с резкими чертами лица смотрела куда-то в сторону. Нос с горбинкой, большие глаза, большой яркий рот. Интересно, нравится ли она Юхану? Малин сравнила фотографию с собой – возможно, какие-то черты лица похожи, но видно, что по характеру эта девушка – ее полная противоположность. А ведь она даже не знает, есть ли у ее соседа девушка. Они видятся почти каждый день, обсуждают ее дела, а про себя он почти ничего не говорит. Пару раз Малин встречала его с какими-то барышнями, но не дома, а в окрестностях университета. Юхан представлял ей спутниц, но каждый раз вел себя так, что она не могла понять, какие у него с ними отношения. О том, что Юхану нравится она сама, Малин не могла не знать – первый раз он дал ей это понять, когда она была совсем крошкой. Кажется, тогда ей едва исполнилось пять лет.
Они сидели на скамейке во дворе, вместе с другими детьми из своего дома, и строили планы на будущее. Семилетний Петтер говорил, что станет моряком. Бригитта, которой вот-вот должно было исполниться девять, рассуждала о том, как хорошо быть взрослой дамой – можно целый день проводить в магазинах и косметических салонах, а Христиан, ровесник Малин, бубнил про свою машину. Наверно, он хотел сказать, что будет шофером. Юхан подошел тогда к ней и тихо, так, чтобы другие дети не слышали, спросил, согласна ли она выйти за него замуж, когда они вырастут. Малин тогда засмеялась и громко заявила, что он для нее слишком старый, чем привлекла всеобщее внимание. Бригитта и Петтер стали прыгать вокруг Юхана и кричать: “Юхан старый! Старый Юхан!” – и он убежал домой. Все-таки маленькие дети ужасно бесцеремонны, и Малин не была исключением.
Она улыбнулась. Конечно, он до сих пор неравнодушен к ней, но ведь не может взрослый молодой человек, к тому же довольно симпатичный, хранить верность своей детской влюбленности. Это просто смешно! И потом, он прекрасно осведомлен о ее личной жизни, знает, что она далека от идиллии… Почему же тогда он не прикладывает никаких усилий, чтобы как-то изменить свои отношения с Малин?
Она вспомнила, как пару дней назад сама чуть не дала Юхану повод, но в последний момент остановилась, боясь все испортить. А он… Ему, наверно, скучно слушать все ее исповеди, откровения, бредовые домыслы. И эта нелепая история с музеем… Господи, как же он должен хорошо к ней относиться, чтобы терпеть все это! Собственно, вряд ли ей встречался человек лучше Юхана. И он так бережно с нею обращается, так ценит ее доверие… Наверно, он единственный, кто способен ее понять. Какая она глупая! Ведь он тоже боится испортить их отношения, поэтому никогда даже не пытается назначать ей свидания, говорить комплименты. И почему только люди так цепляются за этот ритуал ухаживания?!
Малин расставляла книги по полкам, а в ее голове крутились обрывки разговоров с Юханом, разговоров с Бьорном, рассказы подруг об их собственных похождениях. Эти истории были разными, зачастую весьма экстравагантными, но их все объединяло наличие непременных атрибутов: подарки, рестораны… А еще ни одна девушка в театре не обходилась без того, чтобы сравнивать своего нового молодого человека с предыдущим, или себя – с его прежней пассией. Как будто это так необходимо – оценивать отношения по шкале собственного и чужого опыта. Разве нельзя обойтись без подобных вещей и просто радоваться общению, близости?..
Из хозяйственных дел оставались стирка и поход по магазинам. Холодильник Малин жадно щелкнул дверцей, когда она в него заглянула. Нужно наполнить его до отказа, чтобы не думать о необходимости покупать еду еще по крайней мере неделю. Но сначала она собиралась спуститься вниз, в прачечную, чтобы избавиться от безобразной груды белья в корзине.
Ей удалось вызвать лифт только после того, как она поставила корзину на пол. Та же история повторилась с нажатием кнопки в самом лифте, но дверь в прачечную Малин смогла открыть ногой. Не слишком изящно, но можно надеяться, что ее никто не опознал – лица из-за огромной корзины было не видно. Избавившись наконец от своей ноши, Малин увидела, что в помещении никого не было – видимо, большинство обитателей дома разъехались на выходные, чтобы не упустить последние солнечные дни уходящего лета.
Загрузив сразу две машины, Малин уселась напротив, жалея, что опять забыла взять с собой книжку. Обычно она встречала здесь кого-нибудь из соседок и успевала поболтать с ними, а заодно ознакомиться со всеми местными новостями. Иногда возле стиральных машин оказывались мужчины. Малин забавляло то, как они расправляются с домашними делами – у большинства движения были менее быстрыми и уверенными, чем у женщин, и они внимательно вчитывались в инструкции на упаковках порошков, а потом некоторое время шарили глазами по кнопкам на панели машины, и в этот момент к ним было лучше не подходить. Многоопытные холостяки вели себя иначе. Как правило, у каждого из них была своя система, и они действовали решительно, бравируя своими навыками. Система, правда, не исключала полностью усадку или покраску одежды – такие эксцессы иногда случались, но скорость и возможность покрасоваться искупали все с лихвой.
Пару раз Малин доводилось наблюдать, как обращался со стиральной машиной Юхан. Ее удивило, что у него совершенно отсутствовали все эти мужские повадки. Он делал все так же естественно, как ездил на велосипеде и разговаривал с людьми. Малин даже позавидовала его умению в любой ситуации оставаться самим собой.
Дверь в прачечную скрипнула. Обернувшись, девушка вздрогнула от неожиданности. Юхан – легок на помине – стоял на пороге и улыбался ей.
– О, похоже, ты заходишь сюда еще реже меня, – заметил он, взглянув в сторону горы белья, громоздившейся в корзине девушки.
– Просто ты одежду редко меняешь, – парировала Малин.
– Зато у тебя ее хватит на десятерых, – усмехнулся он. – Ты сегодня не на репетиции?
– Решила наконец навести порядок в доме. Так что утром просто прогуляла, а вечером я свободна. Может, сходим куда-нибудь вместе?
Малин сама не понимала, как это у нее вырвалось, а Юхан, похоже, едва удержался, чтобы не переспросить ее “что-что?”. Но потом радостно закивал.
– Куда ты хочешь пойти? – спросил он.
– Ну, куда угодно, только не танцевать.
Не так-то просто придумать, куда пойти в субботу вечером с человеком, которого знаешь всю жизнь. В конце концов был выбран уютный китайский ресторанчик у парка Стюре. Они договорились встретиться прямо там – было как-то нелепо встречаться на первом этаже, выходить из дома и вместе брести по улице. Малин не могла отделаться от чувства, что в этой ситуации есть что-то неестественное. Как будто они притворялись, играли в каких-то других людей… Чтобы преодолеть ощущение неловкости, Малин некоторое время кружила по улицам, стараясь выкинуть из головы все, что знала о соседе. Ей казалось, что если она сможет забыть того Юхана, который рассказывал ей занимательные истории, знал о ней все и уже много лет был для нее чем-то вроде старшего брата, то перед нею появится другой человек, которого она сможет воспринимать как мужчину.
Набравшись храбрости, она быстрыми шагами подошла к “Сладкому лотосу” – так назывался ресторан. Юхан сидел за столиком в глубине зала. Он не видел Малин, и девушке показалось, что он чем-то расстроен. Но тут он заметил ее, и выражение его лица сразу изменилось:
– Ты потрясающе выглядишь!
Малин смутилась. Собираясь в ресторан, она провела перед зеркалом почти на час больше, чем обычно. Она старалась одеться нарядно, но так, чтобы это не выглядело вызывающе или, не дай бог, соблазнительно. Девушка понимала, что Юхан наверняка захочет принарядиться сам, и если она оденется повседневно, то сведет его старания на нет. Но она ужасно боялась переборщить, поэтому, после долгих раздумий, остановила выбор на темно-синем костюме, состоявшем из вышитой тонкими цветами блузки с глухим воротом и прямых брюк. Кроме того, в этом костюме она была похожа на китаянку, что соответствовало месту встречи.
Некоторое время они обсуждали меню, при этом выяснилось, что Юхан хорошо разбирается в китайских традициях. Он принялся объяснять разницу между кулинарией северных и южных провинций Поднебесной:
– Южане любят рис и чеснок, а на севере чаще готовят орехи и бобы… – Малин смотрела на него и пыталась услышать в знакомом голосе что-нибудь новое.
– Знаешь, есть китайская поговорка: “Нет ничего несъедобного, но есть плохие повара”, – говорил он, а Малин пришло на ум другое: “Женщина любит ушами”. Обычно так говорят, когда имеют в виду, что женщину легко соблазнить речами. Для Малин же эта фраза приобрела сейчас другой смысл: можно услышать приближение желания, не чужого, когда голос дрожит и меняется, а своего, потому что этот звук вдруг проникает внутрь тела, словно входит с ним в резонанс. – Представляешь, они не едят ни икру, ни селедку… – продолжал Юхан, а она думала: нет, этот голос для нее уже намертво привязан к шелесту пыльных страниц, а не шепоту любовных объятий.
Принесли заказ – холодные креветки, острые соевые проростки и вино. Малин взяла бокал в руку, хотела сказать что-нибудь, но не придумала и просто сделала большой глоток. Юхан тоже отпил из своего бокала. Возникла пауза, во время которой Малин боялась поднять глаза.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – нарушил тишину Юхан. Он смотрел на девушку озабоченно и как-то неуверенно.
Ей захотелось зажмуриться. Сейчас произойдет нечто непоправимое. Собственно, уже произошло. Что бы ни сказал Юхан и как бы потом ни повела себя она, после этого оба они уже не смогут чувствовать себя так естественно, как прежде. Они не смогут не вспоминать этот разговор потом, и это до невозможности осложнит их ровные дружеские отношения.
Малин ожидала, что он начнет с главного, поэтому немного удивилась, когда Юхан сказал:
– Помнишь, что ты мне рассказывала про музей?
Малин поежилась. Она предпочла бы навсегда забыть об этой странной истории. За эти дни с нею больше не приключилось ничего необычного, и даже ее танцевальные фантазии почти прекратились. Ей хотелось верить, что галлюцинация в музее была результатом нервного перенапряжения. Зачем Юхан об этом заговорил?
– Это может показаться бредом, но с тех пор, как мы там побывали, со мной происходят странные вещи. Вчера, например, я наткнулся рукой на деревянную спицу. Вот, видишь? – Юхан протянул ей ладонь с маленькой круглой ранкой. – Ума не приложу, как она оказалась у меня дома, да еще воткнутой в стену рядом с выключателем. И еще эти сны…
Пока он говорил, Малин старалась понять, какое это имеет отношение к ней, и внимательно вглядывалась в лицо приятеля – оно было вполне серьезным.
– Какие сны, Юхан?
– Вот уже несколько дней я вижу один и тот же сон: он начинается на солнечной полянке, мне лет семь, и вокруг резвятся дети. Я знаю, что должен чему-то их научить, хотя все они старше меня… Потом мальчик с завязанными глазами тычет в меня травинкой – и в этот момент я чувствую жуткую боль, словно меня протыкают ножом. И каждое утро я просыпаюсь совсем разбитый, особенно болит то место под ребрами, которого коснулась травинка. Во сне я хочу убежать, но не могу сдвинуться с места, дети окружают меня, мне очень страшно… Я и не думал никогда, что можно так бояться. И вот они кладут меня в лодку, и я плыву в ней, а вокруг меня горит вода и копоть застилает небо… Я просыпаюсь, а страх не проходит, меня просто трясет…
Он посмотрел на Малин и осекся. Ее губы дрожали, а на лице была смесь досады и отвращения.
– Спасибо за бесплатный сеанс психотерапии! Я думала, ты считаешь меня человеком, а не подопытным кроликом! Или ты думаешь, с сумасшедшими надо разговаривать на их языке?
В слезах Малин выбежала из ресторана.
Уже темнело, а она все бродила по кривым аллеям Хумлегердена и никак не могла успокоиться. Ей не хотелось возвращаться домой – Юхан, конечно, теперь будет звонить ей весь вечер, и даже если она заткнет уши, все равно будет слышать его звонки, то телефонные, то дверные. Наверное, он действительно хотел помочь ей, но разве можно так грубо и бесцеремонно вторгаться в чужой внутренний мир, только чтобы потренироваться в практическом психоанализе?! Малин представила себе, что должен думать о ней сосед, если считает, что достаточно каких-то идиотских сказочек про сны, чтобы она ему поверила. Мол, вот видишь, и со мной случаются необъяснимые вещи, это вообще свойственно людям. А теперь давай вместе разберемся, что с нами не так… И она еще думала, что этому человеку можно доверять!
Малин кто-то окликнул, и, оглянувшись, она увидела двух мужчин-арабов. Один из них на ломаном шведском спросил, не знает ли она, в какую сторону Карлавеген. Она объяснила, но эти двое не торопились уходить.
– Фрекен, послушай, – спросил один из арабов с характерным выговором, – можно тебя спросить?
Малин подумала, что раз уж она “фрекен”, то неплохо было бы обращаться к ней на “вы”.
– Я сегодня родился и хотел бы с тобой это отметить. Как тебя зовут? – араб широко заулыбался.
На сегодня это стало последней каплей. После того, как Юхан, которому она так доверяла, вел себя с нею, как последний мерзавец, теперь еще и это “приглашение”… И она взорвалась.
– Хочешь со мной познакомиться?! – Малин кричала, наступая на араба, который был раза в два крупнее ее. – И ты думаешь, я всю жизнь мечтала, чтобы такой вот дебил, как ты, позвал меня “отметить” то обстоятельство, что он только сегодня родился?!
Мужчина оторопело попятился, что-то растерянно бормоча своему другу, а Малин все не унималась. С искаженным от гнева лицом она выговаривала незнакомцу все, что думала о мужчинах, об их идиотских уловках, об их дурацком чувстве превосходства – до тех пор, пока второй араб, потянув неудачника за рукав, не принудил его ретироваться, оставив Малин одну в сгущавшихся сумерках. Дрожа не то от холода, не то от внезапно прорвавшегося наружу бешенства, она пошла в сторону дома.
ГЛАВА 5
Нет ничего хуже, чем промочить ноги по дороге домой после тяжелой репетиции. Надо же было ей именно сегодня отправиться пешком – даже не удосужившись взглянуть на небо. Пока она шла по кварталу супермаркетов, где могла бы переждать дождь, тучи были тихими и неподвижными. Но стоило ей пойти по Люнтмакаргаттан между многоэтажными коробками офисов – и вот, пожалуйста, начался ливень, а спрятаться совершенно негде. Она поскорей свернула в сторону Ярлапаркена, чтобы зайти в какой-нибудь еще работавший магазин, в кафе или, на худой конец, просто добежать до дерева с густой кроной, но совершенно вымокла раньше, чем успела свернуть с Люнтмакар. А стоило ей спрятаться под козырьком какого-то здания, как дождь сразу стих. Подождав немного, Малин двинулась дальше, но как только отошла на некоторое расстояние от своего укрытия, ливень хлынул с новой силой. Дождь как будто охотился за нею, зло и азартно окатывая девушку холодными струями. Она еще пару раз пыталась переждать его, и снова повторялась та же история – стоило ей выйти под открытое небо, и жестокий ливень сразу набрасывался на нее.
В конце концов на Оденгатан ей удалось вскочить в поздний автобус, который, попетляв минут пятнадцать, остановился рядом с ее домом. За эту уловку дождь отплатил ей сполна – в те несколько минут, что занимал путь от автобусной остановки до дома, на ней вымокло все, что еще оставалось сухим. А напоследок почти у самой двери подъезда она со всего маху влетела в громадную лужу.
Сбросив в прихожей мокрую обувь, она помчалась на кухню включить чайник. Пока девушка искала в кухне пакет с сухими травами для лечебного чая, она заметила, что носки оставляют мокрые следы на светлом полу. Это означало, что ее ноги уже ничего не чувствуют. Только простуды еще не хватало! Наспех залив траву кипятком, Малин бросилась в ванную. Она так долго стояла под горячим душем, что ее лечебный чай безнадежно остыл, а озноб все не проходил – не помогал ни теплый махровый халат, ни шерстяные носки.
Беготня из прихожей в кухню, из кухни – в ванную, из ванной – к шкафу с теплыми вещами утомила Малин больше, чем целый день репетиций, и она почти без сил упала в свое любимое кресло у окна. Крыши соседних домов уже успели отмыться до первозданной чистоты, а дождь все не хотел угомониться. Малин чувствовала себя продрогшей птицей в ветхом гнезде. Ей хотелось сунуть голову под крыло и так проспать до следующей весны. В горле начинало першить, и озноб добрался уже до каждой косточки. Шерстяной плед, казалось, совсем не грел, дрожь прорвалась наружу и стала сотрясать тело. Малин чувствовала, что у нее поднимается температура. Придется снова идти к кухонному шкафу – там аптечка…
Но, как и следовало ожидать, нужных таблеток не было. Без особой надежды она пошарила по соседним полкам. Под руку попалась бутылка вина – она купила его еще летом. Французское, дорогое, и куплено было не просто так – она хотела устроить сюрприз Бьорну. Но Бьорн в тот день не появился, бутылка была забыта в шкафу и пылилась там уже третий месяц. Малин вспомнила, как в детстве во время простуды ее поили подогретым сухим вином такого же густого бордового оттенка.
Малин никогда не приходилось готовить глинтвейн, но она видела, как его варили на театральных вечеринках. Старательно припомнив последовательность действий, она заставила себя взяться за дело. Но сначала попробовала вино, сделав глоток прямо из горлышка – ну и кислятина! Надо добавить побольше сахара – иначе пить это будет невозможно.
Через пятнадцать минут она сидела на расстеленной кровати, держа в руках кружку с ароматным дымящимся напитком, и осторожно прихлебывала из нее. После первых же глотков по телу стало разливаться долгожданное тепло. Озноб медленно отступал. Постепенно ломота сменилась приятной истомой.
Она не заметила, как задремала, ощущая во сне приятную легкость – как награду за все свои вечерние мытарства. Бушевавший за окном дождь внезапно стих, и вдруг наступившая тишина разбудила девушку.
За окном луна освещала мокрые крыши домов, и от ее волшебного света, многократно отраженного на крышах синевато-серебристыми пятнами, на Малин неожиданно повеяло ощущением близкого счастья. Как давно она не испытывала этого чувства! Боясь потерять его, Малин закрыла глаза, и ее ушедшая любовь вдруг отозвалась в душе незнакомой до этого сладостной горечью. Впервые за последние дни она не казнила себя за наивность. Ей удалось наконец понять: все, что она чувствовала эти три года, не стало ложью только потому, что ее возлюбленный был неискренним.
Знать про себя, что умеешь любить, – это уже большой подарок от жизни, думала она. Ей неожиданно стало легко вспоминать – воспоминания больше не причиняли саднящей боли, до сих пор сопровождавшей ее мысли о Бьорне.
Как начинались их отношения? Однажды на обычной вечеринке после спектакля их прежний режиссер, Беним Клауфсон – грузный мужчина средних лет, обремененный семьей и подагрой, – сказал, что больше не может позволить себе работать бесплатно. Да и вообще, как можно ставить “Ромео и Джульетту” на музыку Шостаковича без костюмов и декораций?
“Ромео и Джульетта”… В этом спектакле предстояло танцевать Малин и Бьорну. И, чтобы спасти давно задуманную постановку, Бьорн сам предложил себя в качестве режиссера. Малин была счастлива – она мечтала об этой партии, тем более до этого заглавных ролей у нее не было.
Бьорн танцевал хорошо. Не обладая яркой индивидуальной пластикой, он, тем не менее, был очень техничен, а с такими партнерами удобнее всего репетировать, хотя, может быть, не очень интересно выступать. О том, что у ее будущего партнера есть режиссерское образование, Малин узнала только на той вечеринке. Она сама подошла к Бьорну, чтобы порасспросить, как он собирается ставить спектакль. По поводу “Ромео и Джульетты” у нее были собственные идеи, которые она тут же ему высказала. Бьорн слушал внимательно, и Малин было очень приятно: ведь тогда мало кто прислушивался к ее рассуждениям.
Ободренная вниманием Бьорна, она так увлеклась, что начала тут же показывать ему какие-то движения, а он, ничуть не удивившись, помогал ей в качестве партнера… С ним было так просто – Малин не смутилась, даже когда поняла, что вся труппа смеется над ними. А потом они хохотали вместе со всеми, а еще через какое-то время весело и незаметно напились, и почти половина труппы оказалась у Малин дома, устроив в ее небольшой студии шумную бестолковую толчею… Вообще-то она довольно смутно помнила остаток того вечера – никогда ни до, ни после Малин не выпивала так много вина… Но в тот день между ними ничего не произошло – утром она проснулась в своей постели одетой, правда, обнаружив рядом с собой постороннее тело, вернее, целых два.
Одно тело принадлежало Бьорну, второе, прижатое к стене, – Феликсу, его приятелю. Оба спали, но когда Малин приподнялась на локте, чтобы понять, сколько же человек осталось у нее ночевать, Бьорн открыл глаза. Тихо, стараясь не разбудить Феликса, он провел рукой по растрепавшимся волосам девушки, а потом его рука пыталась соскользнуть вниз, но Малин сердито отодвинулась, и Бьорн скорчил виновато-разочарованную гримасу.
А через час, когда танцоры, наскоро выпив по чашке крепкого кофе, вываливались из ее квартиры, Бьорн задержался в прихожей и, взглянув на Малин своими серо-голубыми глазами, так похожими на ее собственные, сказал:
