Текст книги "Музыкант и модель"

Автор книги: Полина Поплавская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Очень рад за тебя. Я был в Израиле несколько раз. Думаю, тебе понравится там. Это интереснейшая страна. Но, надеюсь, дорогая, это не отменяет твоей поездки к нам? – Обычно хотя бы раз в год Люсия приезжала в Лондон.

– Конечно же нет! Летом я обязательно приеду. Зачем же лишать вас моего общества?

– Да, это было бы грустно, – вздохнул Филипп.

– Папа, я должна прощаться, у меня еще тысяча дел перед отлетом! Позвоню, когда вернусь. Привет всем. Целую тебя. И желаю сегодня хорошо повеселиться!

Люсия положила трубку. Она очень любила отца. Несмотря на то что родители расстались, когда ей было всего два года, Филипп никогда не переставал заботиться о ней, навещал в Испании, покупал уйму подарков и неоднократно предлагал забрать девочку в Англию. «Ты же все равно ею не занимаешься», – упрекал он Соледад.

Это было правдой. После возвращения из Лондона Соледад надо было восстанавливать былую форму и снова зарабатывать себе имя. За те несколько лет, что она прожила за границей, в Испании ее успели подзабыть. Подросли новые талантливые танцовщицы. Одним словом, воспитанием дочери ей было заниматься категорически некогда.

Поэтому Соледад отправила девочку к родителям. Люсия жила сначала в Валенсии, а потом в Альтеа – небольшом курортном местечке рядом с Бенидормом, столицей той части побережья, которую называют Коста-Брава. В Альтеа Эставесы купили маленькую гостиницу на Калье-де-Маринерос.

Маленькой Люсии здесь нравилось все: манящая синева моря, белый песок пляжей, чудесные пейзажи средиземноморского курорта, аттракционы. Жизнь в этих местах похожа на вечно длящийся праздник, который не утихает ни днем, ни ночью.

Когда пришло время отдавать ее в школу, в семье возникла проблема. В Альтеа хорошей школы не было, а возить внучку каждый день хотя бы в Бенидорм Густаво и Габриэла не могли: гостиница отнимала слишком много времени.

– Нужно, чтобы ребенок получил приличное образование, – заявила приехавшая из Мадрида Соледад. – С собой я ее забрать не могу: работа, гастроли… Мне сейчас просто некогда присматривать за ней. Может, отдать ее в какую-нибудь закрытую школу в Швейцарии? Филипп поможет с оплатой.

Но этому решительно воспротивилась Габриэла:

– Что девочке делать в этой стране безбожников?! – возмущенно воскликнула она. Будучи ревностной католичкой, сеньора Эставес искренне считала всех протестантов предавшимися дьяволу.

– Филипп, кстати, предлагал Англию, там же масса частных школ. Но я не в восторге от этой идеи, – задумчиво протянула Соледад. А Люсия, услышав о том, что ее, может быть, отправят в Англию, расплакалась.

Она не любила Англию. Каждый год Филипп забирал ее к себе. Они исколесили всю страну, побывали в Шотландии, Уэльсе, даже в Ирландии. Это были очень интересные и увлекательные путешествия. Но после солнечной Испании остров казался Люсии холодным и угрюмым. Здесь все было чужим: сдержанные, замкнутые люди, вечно сырой климат серого Лондона. А эта ужасная английская еда! И потом, там никто не танцует на улицах, не распевает под гитару страстные песни о любви. Люсия ощущала себя испанкой. Ее дом был в Валенсии.

Только нежная любовь к ней Филиппа скрашивала эти поездки. Соледад она с самого детства воспринимала как далекую звезду – прекрасную, яркую, которая появлялась и исчезала, живя своей, совершенно отдельной жизнью.

С отцом все иначе. Несмотря на разделяющее их расстояние, девочка всегда ощущала его теплое участие и интерес к себе. Когда он был рядом, она чувствовала себя защищенной. Филипп обладал легким, спокойным характером и чувством юмора, которого порой так не хватало Соледад.

Но в Англию она все равно не поедет! Тем более что это вредное место чуть не погубило ее маму…

* * *

Когда Соледад вышла замуж за Филиппа, она переехала к нему в Лондон. Филипп заканчивал Королевскую консерваторию, а Соледад намеревалась выступать здесь и, если удастся, преподавать фламенко. Благодаря своему уже громкому имени и связям мужа она легко нашла работу.

Жизнь была радостной. Филипп знал почти всю лондонскую богему, и они умели весело проводить время. Кроме того, благодаря мужу Соледад занялась самообразованием, наверстывая упущенное за многие годы.

Но потом родилась Люсия, и это резко изменило привычный уклад жизни. А снова приступив к репетициям после рождения дочери, Соледад поняла, что сырой климат Англии ей противопоказан. У нее начали болеть суставы и спина.

Требование врачей было категорическим: никаких физических нагрузок. Иначе начнется резкое ухудшение. Она пришла в ужас. Ее жизнь, ее мечты рушились на глазах. Она не рождена быть домохозяйкой! Муж, ребенок, дом – все это прекрасно, но для счастья явно недостаточно!

Соледад впала в самую настоящую депрессию. Она целыми днями лежала на диване или сидела и курила сигары, уставившись в одну точку. С Филиппом она не разговаривала, на крошечную дочь почти не обращала внимания. Так прошло какое-то время. Филипп показывал ее разным врачам, но ничего не помогало, лучше ей не становилось.

Однажды, вернувшись домой после концерта, Филипп застал жену в гостиной в довольно необычном состоянии. Она сидела в кресле с закрытыми глазами, а по лицу ее блуждала мечтательная улыбка. Соледад улыбалась! Такого не случалось уже тысячу лет! Но на приход Филиппа она никак не реагировала… А потом вдруг резко встала, вышла на середину комнаты и начала танцевать. Движения ее показались Филиппу странными. В них не было обычной четкости, но присутствовала какая-то неосознанная ярость, словно Соледад хотела выплеснуть всю боль и отчаяние, накопившиеся за эти долгие последние месяцы. Филипп застыл на пороге, боясь пошевелиться.

Но так же внезапно, как и начала, Соледад остановилась, упала ничком на диван и зарыдала. Филипп бросился к ней. И тут же почувствовал резкий запах спиртного. Он недоуменно огляделся по сторонам. На полу за креслом лежала бутылка из-под виски, похоже, в ней еще что-то оставалось… Он с трудом мог поверить своим глазам. Ла Валенсиана никогда не пила ничего, кроме вина, да и то в очень умеренных количествах. Он коснулся плеча жены:

– Соледад, любимая… Что случилось?!

Она повернула к нему мокрое от слез лицо:

– Что тебе нужно?

– Ничего. Я просто пришел домой. С кем ты пила виски?

– Ни с кем. Я выпила все одна. И оставь меня, наконец, в покое! – С этими словами она отвернулась и зарыдала снова.

Истерика длилась часа два. Филипп не знал, что предпринять. Он метался по квартире в поисках лекарств, и ему никак не удавалось ее успокоить. Она то плакала тихо, как обиженный ребенок, то начинала кататься по ковру, и при этом ее гибкое тело корчилось, словно от невыносимой боли, а из горла, вперемешку с рыданиями, вырывались какие-то хриплые испанские проклятия. А потом Соледад начала крушить все, что находилось в гостиной, и Филипп совсем растерялся. «Нужно срочно вызвать врача», – мелькнуло у него в голове. Но тут ей стало дурно. Застонав, она побежала в ванную…

Остаток ночи прошел ужасно. Соледад бесконечно рвало – не привыкший к крепким напиткам организм не прощал ей этой эскапады. Совершенно измученная, бледная, она лежала в кровати, трясясь от озноба, а Филипп пытался напоить ее раствором марганцовки, подносил таз, менял полотенца и готовил чай. Заснуть удалось только под утро. Почти весь следующий день Соледад провела в постели.

Для Филиппа эта история стала последней каплей, чтобы понять: пора предпринимать решительные меры. И через пару дней, когда Соледад окончательно пришла в себя, он купил им с Люсией билет, отвез в «Хитроу» и самолично усадил в самолет, вылетающий в Валенсию. Он чувствовал, что его семейной жизни наступил конец. Ему было горько, но, как человек творческий, Филипп понимал, что творится в душе Соледад. Она не могла без танца. Творчество было для нее смыслом жизни. И, лишенная его, она погибала. А этого Филиппу хотелось меньше всего на свете.

Он очень любил жену и надеялся, что в привычной обстановке она поправится, придет в себя и сумеет наладить жизнь – свою и маленькой Люсии. Так они и расстались: без сцен, без упреков. На прощание Филипп нежно поцеловал жену и дочь, Соледад заплакала.

Маленькая Люсия не была посвящена в подробности разрыва, но знала, что маме в Англии очень плохо и теперь она старается не бывать там даже на гастролях. Однако поездкам в Англию Люсии Соледад никогда не препятствовала и теперь даже готова была отправить ее туда учиться, если девочка сама этого захочет. Но Люсия не захотела. И тогда, после некоторых раздумий, ее отдали в лучшую частную школу Валенсии. Люсия жила там всю неделю, а на выходные дедушка забирал ее домой.

Девочка училась хорошо, особенно успевая по гуманитарным предметам. В школе она обзавелась множеством подружек, что было нетрудно: Люсия унаследовала легкий характер и чувство юмора отца. Но она отчаянно скучала по родителям. На каникулы ее возили то к одному, то к другому. Но этого было явно недостаточно.

Затаив дыхание, она слушала рассказы о дальних морях, на которых ее подруге Кармеле удалось побывать с отцом. И, слушая ее, Люсия страстно мечтала сама отправиться в какое-нибудь удивительное путешествие…

С Кармелой Моралес она познакомилась в Альтеа.

Теплым майским утром шестилетняя Люсия прогуливалась по пляжу неподалеку от гостиницы. Собирая ракушки, она увлеклась и не заметила, что отошла уже довольно далеко. Но в какой-то момент, когда солнце стало слишком припекать ее уже загорелые до черноты плечики, девочка сообразила, что, наверное, пора возвращаться. Слегка растерявшись от вида незнакомого пляжа, она стала оглядываться по сторонам, соображая, как ей попасть в гостиницу, белое здание которой с мавританскими башенками скрылось за изгибом берега. И тут она заметила девочку, сидевшую в красном шезлонге под большим красным зонтом.

На девочке был ярко-розовый купальник и солнечные очки в розовой оправе. Но самое главное – у ее ног лежал, положив голову на лапы, чудесный Лабрадор, чья холеная шерсть золотилась и переливалась на солнце.

Таких красивых лабрадоров Люсия в своей жизни еще не видела.

– Привет, меня зовут Люсия, – деловито сообщила она, останавливаясь перед девочкой. – А тебя? Можно погладить твою собаку?

Девочка, которая явно была не старше самой Люсии, окинула взглядом из-под темных очков ее растрепанные волосы, перепачканные в песке руки и желтый комбинезон, немного подумала и скривила губки:

– Нет, мою собаку трогать нельзя. И вообще, уходи, пока я не надавала тебе тумаков, – грозно добавила она.

К такому обращению Люсия не привыкла, но не растерялась:

– Да я сама могу надавать тебе тумаков, – подбоченившись, заявила она.

– Только попробуй!

– А вот и попробую!..

Когда сеньора Лаура Моралес вернулась к своему красному зонту, где она десять минут назад оставила Кармелу под охраной Фило, она просто не поверила глазам. Ее отлично воспитанная маленькая дочка каталась по песку, яростно сцепившись с какой-то незнакомой девочкой. При этом обе визжали, царапались и бешено колотили друг друга. Очки в розовой оправе валялись в песке. А вокруг скакал Фило, заливаясь неистовым лаем.

Недолго думая, сеньора Моралес отвинтила пробку бутылки с минеральной водой и стала поливать визжащих девчонок. Холодная вода быстро остудила пыл маленьких драчуний. Девочка в розовом купальнике вскочила, вытирая рукой мокрое лицо. На мать она смотрела испуганно.

– Кармелита, что здесь произошло? – строго спросила та.

Но Кармела пожала плечами и безучастно отвернулась в сторону моря.

– Да так, ничего особенного. Просто мы немного поспорили…

Люсии такой ответ понравился, хотя она испугалась: красивая незнакомая сеньора выглядела очень сердитой. Она пригладила волосы, отряхнула комбинезон и, решив, что теперь туалет в порядке, подошла к матери Кармелы и церемонно представилась:

– Здравствуйте, сеньора, меня зовут Люсия.

Лаура Моралес улыбнулась:

– Рада познакомиться, Люсия. Ты здесь живешь?

– Нет… Я немного заблудилась, – честно призналась та. – А живу я… – Люсия махнула рукой в том направлении, куда собиралась идти. – Там гостиница моих дедушки и бабушки. Можно мне познакомиться с вашей собакой? – спросила она Лауру.

И тут Кармела, угрюмо молчавшая все это время, буркнула:

– Можно. Я тебе разрешаю.

Лаура посмотрела на дочь, затем – на Люсию. «Вот и пойми этих детей», – подумала она.

А через несколько минут вся троица – Люсия, Кармела и Лабрадор Фило – радостно носилась по пляжу…

Теперь она почти каждый день куда-нибудь отправлялась вместе с Лаурой и Кармелой. Они ездили на мыс Сан-Антонио и на мыс Нао. Лаура возила девочек в ущелье Ада. По дороге они любовались водопадами и потоками света, которые солнце бросало на стены утесов. Они побывали в долине Пла-де-Петракос, где пять веков назад католики разгромили морисков и в нишах скал сохранились рисунки, возраст которых семь тысяч лет.

Кармела пришла в полный восторг от рыцарского турнира в замке графа Альфас. Представление разыгрывалось довольно часто – туристы охотно платили за него деньги.

Люсии, когда она увидела сверкающие на солнце мечи и развевающиеся плюмажи рыцарей, показалось, что это ожили герои ее любимых сказок.

А огромный «Аквалэнд»! А Музей-аквариум!

Одним словом, это лето стало незабываемым.

Но рано или поздно все кончается. Пришло время расставаться. Когда Кармела, Лаура и Фило уехали, Люсия загрустила. Она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.

Мама жила в Мадриде, Моралесы тоже. Габриэла и Густаво почти целый день были заняты делами, и у них оставалось не так уж много времени для внучки.

Но вдруг от Кармелы пришла открытка. Люсия ответила, и переписка завязалась. Уже став студентками, они однажды долго хохотали, достав и перечитав все эти бережно хранимые письма, написанные жуткими каракулями и с самыми невероятными ошибками, – свидетельства их глубокой детской привязанности друг к другу.

Зимой на каникулы Люсия приезжала в Мадрид, а летом Кармелу привозили на Коста-Бланка. Но вскоре Рикардо Моралес начал брать Кармелу с собой в поездки. А Люсия ездила в Англию к отцу. Встречи стали редкими.

Со временем Соледад, достигшая славы, объездившая полмира, выступавшая с лучшими танцорами Испании, начала работать в Мадриде как хореограф. И Люсия, которой к тому времени исполнилось четырнадцать, переехала в столицу. Восторгу подруг не было границ!

Их дружба окрепла, и, разумеется, они вместе поступили в Университет Комплютес в Ла-Монклоа. Правда, Кармела отказалась изучать вместе с подругой психологию. Это слишком серьезно для меня, заявила она и выбрала журналистику.

Живая, дерзкая Кармела отлично дополняла спокойную и несколько неуверенную в себе Люсию. Темноволосая сеньорита Моралес была очень хорошенькой девушкой. У нее были зеленоватые глаза, большой чувственный рот и золотисто-смуглая кожа. Вся ее гибкая точеная фигурка, казалось, излучала энергию и жизнерадостность.

Вокруг нее всегда вился рой поклонников. И частенько Кармела забывала, с которым из них она обещала сегодня отправиться на выставку. А что уж говорить о ее бедных родителях, которые совершенно терялись от такого калейдоскопа лиц!

– Аугусто – чудесный парень, он всегда такой вежливый. Пожалуй, он нравится мне больше остальных, – говорила Лаура, закрыв дверь за очередным молодым человеком.

– Но, мама, – смеясь, возражала Кармела, – это вовсе не Аугусто, а Хесус, и сегодня ты видела его впервые!

Впрочем, все это было совершенно безобидно. Она ходила с приятелями на корты, на дискотеки, ездила за город, но по-настоящему ей не нравился никто. Сердце Кармелы оставалось абсолютно свободным. Считая себя современной и прагматичной девушкой, она больше всего интересовалась своей будущей карьерой.

* * *

А Люсия… В эту ночь от волнения она долго не могла уснуть. Она думала о Тони и о том, как завтра они прилетят в Израиль и своими глазами увидят Храм Гроба Господня и Мертвое море, Гефсиманский сад и пустыню Негев… Она уже успела прочитать в путеводителе столько интересного!

Но она даже не догадывалась, что эта поездка изменит в ее жизни многое…

* * *

Неожиданно дождь застучал по крыше машины, заработали дворники. Люсия открыла глаза и вспомнила, что у нее нет зонта. Как назло, стоянка так далеко! Ей хотелось остаться в машине и слушать дождь хоть до утра – пока не пройдет дневная усталость и досада. В первый раз в Израиле у них выдался свободный вечер – и Тони не захотел провести его с ней! Видите ли, завтра у него доклад. И теперь вместо того, чтобы опускать голову на любимое плечо и вздрагивать от поцелуев украдкой, она вынуждена вести бессмысленные беседы с этим суетливым и неповоротливым Пабло Эугенио. Он-то умудрился отчитаться о своих медицинских открытиях в первый же день, и концерт Маковски для него – только повод пропустить пару рюмочек в баре. Пухлые, как надувные шарики, пальцы Пабло обхватили тяжелую золотистую ручку, Люсия вошла в открытую перед ней дверь и ощутила себя мокрой курицей под микроскопом. Обилие красного и желтого резало глаза. «У меня, наверное, расплылась тушь, – подумала она и, бросив небрежное: – Встретимся в зале», – спешно удалилась в направлении дамской комнаты.

Черная бисерная сумочка была прелестна. Доставая платок, Люсия невольно задержала взгляд на ее таинственных переливах. Как будто звезды, до которых не долететь. Она приобрела эту дешевую вещицу на память об Иерусалиме. Там было так людно: казалось, стоит остановиться на несколько минут и тебе станут наступать на пятки. Огромные тысячеголовые людские потоки, словно змеи, переползали из арабского квартала в иудейский, из иудейского – в армянский… Футболки и шорты, мусульманские чехлы от головы до пят, сюртуки, галстуки и даже меховые шапки. У Люсии голова шла кругом, и она отчаянно сжимала руку Тони, чтобы не потеряться. Было так приятно, что она не одна в толпе, есть с кем поделиться впечатлениями.

А ведь какого труда стоило уговорить его лететь раньше! Зато у них появился целый день, когда можно чувствовать себя самыми обычными туристами… Иерусалим сначала не произвел на Люсию никакого впечатления: весь серенький, казался выстроенным наспех. Но когда автобус достиг Старого Яффо, она прильнула носом к стеклу как завороженная. И во время экскурсии отрывалась от созерцания, только чтобы убедиться: Тони тоже смотрит во все глаза, не только сквозь глазок видеокамеры. В том, что библейские события – правда, что все происходило именно здесь, она не сомневалась никогда. Для испанцев верить – все равно что дышать. Шустрые смуглые мальчишки, торгующие всякой мелочью, видя ее серьезное лицо, кричали на ломаном английском: «Почему ты сердишься? Пожалуйста, улыбнись!» Как тут было не купить у них что-нибудь!

Люсия справилась с потеками туши, подчеркнула контур губ. Рядом с ней успели обосноваться две массивные ярко накрашенные трещотки. То и дело поправляя бархатные складки на своих округлостях, они щедро делились охами и ахами.

– Последний раз я видела Маковски семь лет назад в Лондоне. Это было восхитительно! У него совершенно неповторимый стиль…

– Говорят, он очень постарел с тех пор.

– Время никому еще не удавалось остановить. Тем более при его образе жизни…

Люсия не дослушала и поспешила к выходу, бросив еще один беглый взгляд на свое отражение в зеркалах.

Вот так, в профиль, она очень себе понравилась. И почему Соледад ругает ее за неправильную осанку?! Только Ла Валенсиане, с ее действительно неповторимой профессиональной осанкой, могло прийти в голову так безосновательно придираться!

Пабло на месте не было. Она шла по рядам, и лоснящиеся от блеска поклонники классики осторожно косились в ее сторону, что-то многозначительно шепча своим дамам. Наконец стали гасить свет, и девушка порадовалась обретенной недосягаемости: можно уйти в себя, стать незаметной, забыть напрочь об этом зале со всеми его надуманными приличиями.

Зачем Тони так подолгу просиживает за докладом, если все было готово еще накануне отъезда? Ей хватило нескольких вечеров, чтобы освоить всю их медицинскую терминологию. Ну почти всю. Отдохнуть под музыку от очкастых медицинских умников должно быть приятно. Они высовывают нос из энциклопедий, только чтобы поделиться впечатлениями о прочитанном. Кажется, эти исследователи костей и сухожилий видели в ней только правильный скелет. Неужели в деловом костюме она менее привлекательна? Синий с круглыми лацканами, например, подчеркивал ее фигуру не хуже, чем самое откровенное платье.

…Вызвав грохот аплодисментов, на сцене появился седой, высокий и, казалось, совершенно бесстрастный пианист. Знаменитость, о которой уже второй день шумит весь Тель-Авив. Люсии представилось, что рояль – это огромный черный жук с одним крылом. Сейчас он полетит, испуская из своего чрева самое невероятное жужжание, поблескивая панцирем. Музыка рождается в воздухе, в шуме прибоя, в вое ветра, а потом ее ловят, сажают в нотные тетради и выпускают полетать только в душных залах, где от портьер пахнет прошлогодней пылью. Люсия не любила хлопать в ладоши. От этого у нее уставали руки.

Пабло ввалился на последних аккордах прелюдии и, с трудом втиснувшись в кресло, навис над Люсией. Судя по запаху, ассортимент бара пришелся ему по душе.

– Говорят, антракта не будет?

Она ответила деланной улыбкой и натянула подол юбки на колени.

…Единственный, кто воспринимал ее на симпозиуме не только как переводчика, был сухонький седой старичок, изучавший какие-то необычные нервные расстройства. Выдав очередную ученую фразу, он обводил глазами присутствующих, непременно останавливая взгляд на коленках Люсии, отчего ее кожа покрывалась мурашками. К числу ее поклонников теперь, кажется, прибавится и это чудище. Как здорово, что Тони не похож на своих коллег и, более того, не засматривается на их подружек.

Люсию немного расстраивало, что она была не единственной хорошенькой переводчицей. Темнокожая француженка Жюли вызывала у нее нечто вроде доброй зависти. Полуженщина-полуребенок, с мальчишеским ежиком на голове, вздернутым носиком и слишком, пожалуй, худенькими ножками, она тем не менее была необыкновенно обаятельна. Жюли настолько быстро говорила и сопровождала свои молниеносные переводы такой экспрессивной жестикуляцией, что не могла не расшевелить эту солидную аудиторию, не вызвать одобрительной улыбки. Люсия казалась себе на таком фоне пустым местом, из которого исходит правильная английская речь. Она потом долго пытала Тони, не считает ли он ее скучной, неоригинальной, и успокоилась, только будучи осыпанной градом комплиментов.

«О чем это я?» – опомнилась она. Руки седовласого гения скакали по клавиатуре, как саранча по грядке. Он будто не касался клавиш, а только размахивал длинно-палыми кистями от радости, что все так здорово получается, только слушал музыку, которая лилась сама собой, без всяких усилий с его стороны. Справа и слева восторженно смотрели на сцену, откуда доносились невероятно сложные пассажи.

Вот так же, каждый в себе и в то же время все вместе, сидели люди у Стены Плача. Там для них тоже звучала музыка, музыка, которую невозможно создать простыми нажатиями пальцев на клавиши, – ее, неслышимую, нужно было уловить фибрами души. Сначала Люсию поразило и даже немного разочаровало то, что у священного места стоят самые обыкновенные стулья. Сидящие на них шептали слова молитв, думали о чем-то своем или писали на листочках. Надо же: вкладываешь свою записочку с просьбой в щель, и желание исполняется. Но ей, вообще-то, нечего было желать. Красота, любовь, интересная работа – все это у нее уже есть. Не беспокоить же Бога по мелочам и не просить у него бриллиантовое ожерелье или успехов в следующем учебном году. Люсия потрогала Стену: камень казался живым, словно излучал какую-то неземную энергию. Повинуясь минутному порыву, она вырвала листок из записной книжки и размашисто набросала: «Пусть со мной произойдет что-нибудь необыкновенное». Свернула записку в несколько раз, встала на стул и постаралась положить ее как можно выше.

Необыкновенное? Что бы это могло быть? Разве я верю в чудеса? Наверное, это то, чего не заметишь в будничной суете. Вот эти звуки – разве они не необыкновенные, разве я могла догадываться об их существовании до того, как очутилась здесь? Они опутывают невидимыми нитями, заигрывают с дождем на улице и посмеиваются над теми, кто пристально следит за их кутерьмой, вцепившись в рукоятки кресел.

Внезапно пианист оторвал руки от рояля, застыв на несколько секунд в позе колдуна. Мгновенную тишину сменил оглушающий грохот аплодисментов. Он встал, сухо поклонился. Резко поднял голову, откинув назад волосы. Ослепительная улыбка и яркий блеск глаз.

Постепенно опять наступила полная тишина. Ни скрипа, ни шелеста платьев, даже всеобщее дыхание замерло. И вот откуда-то из самой сердцевины этой тишины поплыла музыка. Так незаметно ночь переходит в утро: капли росы загораются первыми блестками, и птицы начинают петь, выдергивая по ниточке из пелены сна.

«Какие сдержанные манеры, но при этом он высекает пламя! – подумала девушка. – Не прикладывая никаких видимых усилий». Люсия откинулась на спинку кресла. Музыка целиком завладела ее вниманием. Она увидела перед собой огромное поле цветущих маков. Их колышет ветер, срывает лепестки. Стаи алых лепестков. Разве ветру сложно поднять все это легкоранимое богатство? Осиротевшие маковые головки льют слезы по утраченной красоте. Ветер играет, он просто баловник. Он не возвращается взглянуть, что стало после его нашествия. Подбросит еще пару раз высоко вверх трепещущую алую тучку и оставит ее на дороге.

Она вздрогнула, вернулась на мгновение в реальность и снова закрыла глаза. Ей представилось ослепительное восходящее солнце, руки ее матери, извивающиеся в танце, как языки пламени. Действительно, звучали вариации на испанскую тему. От концертного зала не осталось и следа. В ее воображении царила испанская провинция, посиделки с танцами и гитарами. Со всех окраин, по-королевски ступая, стекаются лучшие танцовщицы. Неужели такие трели можно извлечь из монументального рояля? Это как ансамбль гитар, но… не только. Будто дрожание воздуха стало ощутимым на слух.

Пауза. Недолгий перестук клавиш задает ритм. Набрать побольше воздуха. Взмахнуть широкой юбкой и… Кожа стала горячее, а внутри, где-то под ребрами, сжался огненный комок. Если не вытанцевать, не выплеснуть вместе со стуком каблуков свою взъерошенную душу, то сойдешь с ума!

Руки музыканта, ведя за собой ее фантазии, рисовали с детства знакомые Люсии картины фламенко. Первая встреча: он за ней, она от него, шаг, поворот плеча, гордый взгляд. Любовное свидание: скольжение ярких одежд, рук, дрожащие плечи, разметавшиеся волосы. И рвущаяся наружу ревность – кто кого перетанцует! Коварство соперниц, сверкание ножа в складках платья…

Несколько прядей упали на лоб пианиста. Его легкая улыбка казалась ей тайным довольством волшебника, творящего очередное из своих чудес. Он же англичанин! Откуда это у него? Люсию переполняла гордость за то, что она принадлежит Испании, это ее народ породил такую музыку! Но было и немного обидно: как будто кто-то прокрался к сокровенным кладезям и разбрасывает хранимое веками богатство по миру, не задумываясь о его истинной ценности. Она не заметила, как стала отчаянно бить в ладоши. Пабло с трудом поборол зевоту, засобирался к выходу и с удивлением посмотрел на свою разволновавшуюся спутницу. Уголки ее глаз стали влажными. Перед сценой образовалось цветочное море…

Сбросив мокрые туфли, Люсия закружилась от удовольствия. Жаль, что нельзя бежать босиком через весь город. Зануда Пабло явно не понял бы такой выходки.

…Тони спал прямо за письменным столом. Нужно зажечь самый яркий свет и растормошить его сейчас же.

– Тони, проснись!

Глаза чуть приоткрылись на его осунувшемся лице, и она оказалась в объятиях раньше, чем утомленный ученый окончательно проснулся.

– Ну, как концерт?

– Ты себе не представляешь! Я как будто побывала в сказке… Или слетала в детство на машине времени.

– Кто из нас видел сны: ты или я?

Она села на соседний стул, сложила руки, как школьница, и мечтательно закатила глаза:

– Тони, я отдохнула от себя такой, какая я бываю обычно, эта музыка меня так захватила! Как будто на концерте была другая я, я безо всякой материальной оболочки.

– Мне больше нравится в оболочке… – Тони сложил бумаги, выключил настольную лампу и торжественно объявил: – Хочу тебя обрадовать: я решил не оставаться на закрытие. Завтра же вечером мы едем на Красное море! Там я смогу только и делать, что общаться с тобой!

Она встала, поцеловала Тони в щеку и отошла к окну. Город блестел мокрыми крышами и тротуарами. Жизнь казалась заманчивой вне зависимости от того, с какой точки на нее смотреть. Прекрасно, пусть будет море.

* * *

Сначала было очень приятно касаться босыми ногами теплого, мягкого, как ковер, песка. Но затем ее ноги стало засасывать в рыжие песчаные валуны, делать шаги становилось все труднее. Волнами выбрасывало на берег покрытые слизью и плесенью щепки, камни, рваные резиновые мячики. Казалось, если она не отойдет сейчас хотя бы на несколько метров от воды, ее завалит хламом или засосет в песок. Впереди, ничего не замечая, как по льду, шел Тони. Его силуэт становился все меньше и меньше. Люсия поняла, что не может сделать больше ни шагу, и проснулась.

Неуверенно приоткрыв веки, сквозь расплывшиеся очертания собственных ресниц она увидела радужных разноцветных зайчиков – верных свидетелей того, что смертоносные бури остались во сне, – и поспешила убедиться: солнце действительно светит приветливо. «Наверное, это следствие недельной усталости», – успокоила себя Люсия. Все-таки ей пришлось много работать, и она вполне заслужила этот отдых. Чтобы быстрее вернуться к чудесной реальности, она ткнулась носом в плечо Тони и потрогала его сбившиеся волосы. Он спал сном младенца, и казалось, что от его губ пахнет парным молоком. Она легко коснулась их своими губами, но Тони не проснулся.

Это был первый день за все время пребывания в Израиле, когда утром можно было понежиться в постели. Доклад, во что уже с трудом верилось, вчера прочитан и, как следовало ожидать, принят одобрительно. Тони не переставал волноваться всю неделю, пытаясь скрыть от нее свое волнение. Но Люсия не могла не догадываться, что что-то не так, замечая в самый неподходящий момент его отсутствующий взгляд или находя покрытые все новыми исправлениями страницы…

Вчера этому пришел конец, и Тони стал таким, как прежде. Даже более пылким. Конечно, разбудить его сейчас невозможно, и Люсия решила порадоваться началу нового дня в одиночестве. Надев бирюзовое бикини, умывшись ледяной водой и кое-как причесав волосы, она вышла на балкон. За спиной осталось царство нежности, с шелковыми простынями, бархатными прикосновениями и непонятно откуда взявшимися страхами.