Текст книги "Музыкант и модель"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
«Он не хотел меня замечать, а только рылся в бумагах и потягивал кофе! Я решила прорваться сквозь эту стену. Он мне сразу понравился. Его зовут Феликс Миро. У него низкий, хрипловатый голос. Когда он в ответ на мое обращение представился, в его взгляде читалось только: «Это чужая территория. Что тебе здесь нужно?» Я все проигнорировала и, подключив к делу чарующую улыбку, попросила у него интервью. Я говорила специально громко, чтобы все слышали и он не мог отказать перед столькими людьми. Но он посмел отвергнуть мое предложение: «Извините, сеньора Моралес…» Я тут же поправила его, сказав, что я – сеньорита, а он послал меня к какому-то Пако, который якобы знает больше, чем он. Но это все неправда! Я, конечно, опасалась, что Феликс, в котором сразу бросается в глаза что-то дикое, экзотическое, окажется на поверку самым обычным парнем, но интуиция подсказывала мне обратное. Так оно и вышло. Пепа рассказала мне потом, что все эти фотографии делал он, Феликс. «Наш скромный гений» – так она его назвала. Я попыталась заговорить с ним о фотографиях, но он откровенно издевался надо мной, а потом сбежал в кабинет шефа. И тут-то мне пришла в голову идея попроситься прийти к ним еще раз. «Один день из жизни сотрудников Армии Спасения» – это, по-моему, гениальная идея! Но принесет ли она плоды? Я сама не понимаю, зачем мне это нужно, но он второй день не выходит у меня из головы. Меня попросили приехать к девяти тридцати – что за издевательство – вставать в такую рань! Но я встала (до сих пор глаза слипаются), приехала и с ужасом обнаружила, что никого, кроме Пепы, в их нищенском офисе нет. Все уже разлетелись по делам. Целый день мне пришлось слушать лекции по фармакологии и оказанию первой помощи, смотреть, как корячатся скалолазы и участвовать в дурацком психотренинге. Но к вечеру небо сжалилось надо мной. Пепа, догадавшаяся, как мне кажется, об истинной цели моего визита, предложила мне заглянуть сегодня на вечеринку. Я сначала ушам своим не поверила: какие в этом заведении могут быть вечеринки? Но оказалось, что это проводы, – часть сотрудников едет завтра в Руанду. Я так боюсь, что он не придет! Жаль, что тебя нет рядом, подсказала бы, что мне надеть, чтобы не казаться там белой вороной. Вопрос этот мучает меня уже полчаса. Надо поторапливаться, а то опять безбожно опоздаю. Пока. Пожелай мне удачи! Кармела».
Близнецы болтали ногами, поправляя салфетки на груди. Эйприл наполнила тарелки аппетитным кушаньем. Люсии захотелось сказать ей в благодарность что-нибудь приятное, но, ловя воздух от отсутствия подходящих слов, она остановилась у края стола.
– Тебе звонил какой-то джентльмен, – учтивости ради вполголоса, но все-таки настолько громко, чтобы все слышали, сообщил Дэннис.
Люсия изо всех сил старалась остановить надвигавшееся смущение, но – до чего же несовершенно устроен человек – не могла совладать с собой.
– Наверное… это из образовательного центра…
Братья переглянулись, сдерживаясь, чтобы не подмигнуть друг другу.
– Присаживайся, кажется, пудинг сегодня удался на славу. – Филипп спас ее от атаки Дэнниса и Брэндона, но их инициативу переняла Эйприл:
– Ты записалась на какие-то курсы?
– Да… – Люсия запнулась на мгновение, – по психологии творчества, – закончила она как можно более естественно, уже поверив в собственную ложь, и напряглась в ожидании следующих вопросов. Но тут Бобби с визгом влетел в столовую. Дети еле удержались, чтобы не броситься обнимать своего любимца. Эйприл, держа на зубах очередную ехидность, принялась наполнять собачью миску громыхающим сухим кормом и за этим нелегким занятием – Бобби норовил выхватить еду прямо из пакета – забыла о своих намерениях. Пудинг был, по мнению Люсии, недостаточно сладким, совсем не таким, как готовила в детстве Соледад.
– У нашего трубача, – заговорил Филипп, расправляя салфетку кончиками пальцев с отшлифованными ногтями, – такая же молодая такса. Восемь месяцев.
– Девочка? – восторженно воскликнул Брэндон и судорожно проглотил большой кусок.
Филипп стыдливо захлопал глазами:
– Мальчик.
Бобби, подняв голову над пустой уже посудиной, грустно наблюдал всеобщий смех.
* * *
Лиз гнала свой «форд-меркури» по направлению к Лондону. Она обожала скорость, ярко-зеленые холмы и виднеющиеся иногда между их лохматыми выпуклостями верхушки замков, но сейчас все это доставляло ей мало удовольствия. Этого у нее не отнимет никто и никогда. Это – обиталище ее души, даже более надежное, чем собственное сухощавое тело. А вот Дэвид… Она надеялась не застать его дома и продлить то счастливое время, когда можно принадлежать самой себе, но предчувствие подсказывало ей, что разговора с мужем не избежать. Она сбавила скорость и выбрала длинную дорогу.
Рабочие в синих комбинезонах возились с клумбами. Надо же, озабоченная состоянием Дэвида, она совсем забыла, что договаривалась с ними на прошлой неделе о починке фонтана и ограды. Тереза вышла на тропинку, чтобы встретить Лиз.
– Давайте я помогу. – Она взяла сумку из рук хозяйки и, заметив некоторое недовольство на ее лице, добавила: – Когда возвращаешься домой после долгого отсутствия, все кажется неухоженным и необжитым.
Лиз заулыбалась, и ее глаза покрылись едва заметной влажной поволокой:
– Как вы все точно замечаете!
– Кофе с дороги?
– Пожалуй. С корицей, если можно. Дэвид дома?
– Они с доктором в гостиной. Подать вам кофе туда?
– Нет, лучше в мою комнату.
Лиз направилась, однако, повидать мужа. Первое, что она увидела, – его затылок над спинкой кресла. Легкий беспорядок в волосах и отдельные выбившиеся пряди свидетельствовали о внутреннем напряжении. Клубы табачного дыма висели над доской с костяными шахматами. В своих мягких туфлях без каблуков она вошла неслышно, посмотрела на склоненные головы и – немного дольше – на доску: Дэвида ждал неминуемый мат.
– Кажется, партия окончена, – заявила она о своем присутствии с такой горечью, будто это было ее поражение.
– Лиз? Ну, наконец-то! – Дэвид, по-видимому, испытывал чувства человека, в доме которого закончился ремонт. Лиз вносила порядок, сохранявшийся годами. Он мог иногда тяготить, но еще больше тяготило его отсутствие.
– Мы ждем уже полтора часа, когда же вы скрасите наше общество. – Джон поцеловал руку даме и, довольный выигрышем, откинулся в кресле.
– Я вообще-то собиралась немного отдохнуть у себя.
– Отдохнешь потом. Давай сначала по глоточку бренди.
– Дэвид, может, не надо?
– Смотри, сам доктор Фрай дает мне молчаливое согласие.
– Джон, как изволите вас понимать?
– Даже когда у петуха болит горло, он не перестает кукарекать, леди.
– Я, пожалуй, тоже выпью. – Лиз прошла к бару и плеснула на донышко своего бокала. В дверях появилась Тереза с подносом, на котором одиноко постукивала о блюдце большая и темная, с фантастическими разводами, любимая кофейная чашка Лиз. Тереза обладала поразительной способностью угадывать действия хозяев.
Вот и сейчас ей не стоило труда догадаться, что миссис Маковски не сможет оставить мужа, не обменявшись с ним хотя бы несколькими фразами. Лиз поставила бокал рядом с пузатой полупустой бутылкой и села в кресло.
Приятный, бодрящий аромат кофе поднял ей настроение. Она прослушала комментарии Джона по поводу последних событий в мире. Из всей этой информационной чепухи более всего ее трогали известия о землетрясениях и наводнениях. Она ловила себя на том, что картины бедствий вызывают у нее, наряду с сочувствием, наслаждение. Эта реакция, незнакомая ей в молодости и обнаружившаяся вдруг лет семь назад, повторялась все чаще и чаще. Возможно, она находила в шаткости мира аналогии со своим мироощущением. Лиз безумно нравилось, когда лондонские улицы покрывались ровным слоем воды и можно было с разгона влетать в нее на таком же мутновато-синем «меркури».
– Почему вы не спрашиваете, как Джейн? – Лиз говорила уже совершенно спокойным голосом.
– Случилось что-нибудь сверхъестественное? Может, наша монахиня завела себе любовника? – Джон любил подшутить над старой приятельницей Лиз, то ли считая женское уединение и увлечение всякими там техническими штучками крайне неестественным, то ли вспоминая свой неудачный опыт десятилетней давности.
– О любовниках нет речи, зато у нее появилось несколько фавориток. – Лиз затянулась сигаретой и с наслаждением приготовилась к рассказу.
– Надеюсь, ты не в их числе? – учтиво поинтересовался Дэвид. Он любил Лиз такой, какой она была сейчас: улыбчивой, с блестящими умными глазами, тоненькой, вытянувшейся по струнке, как театральная кукла, которую держат за одну только палочку на шее, оставив конечности висящими вдоль туловища.
– Мне там так были рады!
– Ты хорошо выглядишь, общество старых дев пошло тебе на пользу.
– Я в кои-то веки вновь села в седло.
– Лошади у вас тоже старые девы? – оживился Джон.
– У меня был конь. Вороной и мускулистый.
– И вас не исключили из общества за такое предательство идеалам? – не унимался доктор Фрай.
– Джон, вы несносны.
– Приношу свои извинения. Кстати, мне пора. Бренди превосходный. – Раскланявшись, Джон направился к выходу в сопровождении Дэвида. Лиз осталась одна. Она повертела обручальное кольцо, словно смахивая с него пыль, взяла свой нетронутый бокал и свернулась в кресле калачиком. Сквозь щель в не до конца задернутых занавесах она видела, как рабочие собирают инструменты. Это напомнило ей, как они впервые вошли шестнадцать лет назад в дом, без которого она теперь не представляла своего существования. А дом, в отличие от нее, был таким самостоятельным, таким отчужденным, таким равнодушным к своей участи. С того самого дня, когда белокурая девушка-агент расписывала им с Дэвидом все достоинства покупки, а они старательно высматривали недостатки и не могли найти ни одного, дом так и не признал своего с ней родства. Чем занимается сейчас, интересно, эта девушка? Такая говорливая и кудрявая. Она сразу понравилась Дэвиду. Сейчас ей уже как минимум тридцать пять. Тогда им пришлось столько времени потратить на реконструкцию жилища. Не столько им, сколько ей, Лиз. Дэвида и тогда мало заботили хозяйственные проблемы. Он решил купить два этажа, даже не заглянув внутрь, только увидев из окна машины, что здание похоже на Королевский музыкальный колледж.
– Извини, задержался. – Дэвид был в прекрасном настроении, и это заставляло ее верить в то, что опасения неоправданны.
– Дэйв, не стоит ли тебе обратиться к кому-нибудь помимо Джона?
– Зачем? А, ты все об этом? Зачем? Я чувствую себя превосходно.
– Ты беспрестанно куришь!
– Лиз, ты так хороша, когда усмиряешь свою заботливость! – Дэвид сухо поцеловал жену и принялся разбирать стопку с нотными листами. Лиз ничего не оставалось, как подняться к себе.
* * *
Пройдя длинным кафельным коридором и омыв ноги в пересекавшем дорогу к бассейну каменистом ручейке, Люсия и Эйприл оказались под ослепительным, огромным куполом, накрывавшим заполненное резвыми купальщиками пространство. Между мачехой и падчерицей ненадолго воцарилось полное взаимопонимание. Стоило Люсии признаться, что она влюблена, и Эйприл тут же простила ей неучтивое поведение. Какой спрос с влюбленной двадцатилетней красавицы?
Вода была нежно-голубой, словно в нее опустили безоблачное небо. У Люсии точно такой же купальник, небесный, делающий ее худенькой и невесомой. Сейчас она растворится в этой огромной прозрачной чаше. Набрав побольше воздуха, девушка доплыла до середины и вынырнула уже другой, освободившейся от гнета недомолвок и опасений. С намокшими ресницами и стекающей по лицу влагой Люсия чувствовала себя очистившейся, готовой двигаться дальше.
По соседней дорожке, старательно работая под водой руками, ее догоняла Эйприл.
– Какая прелесть! Теперь буду приходить сюда каждый свободный день, – задыхаясь, прокричала она Люсии. Свободными Эйприл называла дни, когда ей удавалось отправить Дэнниса и Брэндона надолго гулять с Филиппом или в гости к бабушке – своей еще молодой и не интересующейся внуками матери. Эйприл сознательно отвергала услуги беби-ситтеров, считая, что это портит взаимоотношения в семье. Миссис Нортон вообще все стремилась делать сама или с помощью Филиппа.
Они выбрались из воды только спустя полчаса, взяли по стакану ананасового сока и присели передохнуть.
– Так хочется спросить, что не могу удержаться. Он уже признался тебе в любви? – Эйприл иногда поражала поистине девической наивностью. Люсия более всего боялась, что от нее потребуют откровений, так оно и вышло.
– Да, – сказала она неохотно, отводя глаза в сторону и давая тем самым понять, что не намерена открывать подробности.
– Извини, что задаю тебе дурацкие вопросы, но он красив?
– Да, но… Эйприл, он не звонит мне уже два дня, и мне не хочется об этом говорить… – Люсия задумалась, но вскоре по ее лицу скользнула довольная улыбка. – Он безумно красив.
– Я тебя поздравляю! У меня никогда не было красивых мужчин. То есть не подумай, что я считаю твоего отца уродом, но таких… крепких молодых брюнетов с яркими губами… нет, не было.
– Он не крепкий, не брюнет и… не молодой.
– Сколько же ему лет?
– Я не знаю. Эйприл, пойдем лучше поплаваем.
– У меня уже руки не двигаются. Давай выпьем еще сока!
– Я все-таки поплаваю. – Она вскочила, но не смогла уйти: давнее желание поделиться с кем-нибудь своими переживаниями овладело ею, хотя Эйприл и не подходила для роли наперсницы.
– Люсия, я понимаю, что веду себя глупо, но как вы познакомились?
– Случайно.
– Ты говоришь, что он немолод. Ему за тридцать?
– За сорок.
– Господи! А он случайно не женат? Знаешь, бывают такие прецеденты: думаешь, что нашла наконец вдовца, холостяка или, на худой конец, разведенного, а на самом деле… Хотя Филиппу я сразу поверила.
– Эйприл!
– Прости, моя дорогая, ты так располагаешь к откровениям.
– Обещай, что больше не будешь говорить со мной на эту тему.
– Больше не буду.
– И Филиппу ничего не рассказывай, пожалуйста.
– Не буду, я же сказала.
– Вот и хорошо. Поплыли?
Люсия никогда не понимала, чем очаровала Эйприл отца и на чем держится их семейное счастье. Но сейчас ее осенило: папа искал подобие Ла Валенсианы, нечто повторяющее ее черты, но более мягкое, со сглаженными углами, более податливое. Трудно сказать, удалось ли ему найти искомое. Может, и да.
* * *
Филипп наконец-то вздохнул спокойно, уложив близнецов спать после изнурительной беготни в парке. Когда он закрывал дверь спальни, их опущенные веки вздрагивали от нетерпения. Конечно же, разбойники обдумывают какой-нибудь очередной коварный план, но ему уже не до этого. Куда запропастились утренние газеты?
Но стоило открыть страницу с новостями культуры и водрузить на нос очки, как раздались отчаянные телефонные трели. Что за странность: иногда не составляет труда определить по звонку, кто собирается с тобой поговорить. «Не иначе как Соледад», – сразу же решил он.
– Здравствуй, дорогой! Как там наша птичка? Забыла про своего ворона или все строит ему глазки?
– Какого ворона? Какие глазки?
– Глазки – что надо! Только кому достанутся? Я про Дэвида. Дэвида Маковски.
– С каких это пор тебя интересует его глазки?
– Да не его глазки! – Тут Соледад перешла на родной язык, и Филипп, разобрав только одно «имбесиль», понял, что если уж его величают обидным испанским «простофиля», то речь идет о чем-то значительном. Но о чем?
– Люсия сошла с ума! – величественно закончила Ла Валенсиана.
– Я пока что не заметил ничего подобного.
– Она влюбилась в Дэвида!
– Ты показала ей запись прошлогоднего концерта? – радостно спросил он, вспомнив, как здорово они играли Четвертый концерт Гайдна для фортепиано с оркестром.
– Что за чушь! Она влюбилась не в запись, а в самого Дэвида!
– Они знакомы?
– Да. Не знаю, насколько близко, но ты узнай и прими меры. Не медли с этим. Ты меня понимаешь?
На другом конце провода воцарилось гулкое молчание. Филипп повесил трубку и закурил. На газетные строчки упало забытое поленце пепла и тут же рассыпалось.
* * *
Дневной свет придавал их встрече оттенок недозволенности, хотя вскоре прозрачная стена, отделявшая убежище влюбленных от сада, перестала искриться на солнце, померкла, затуманилась, и за шариками аккуратно остриженных кустов распласталась темно-синяя туча.
Дэвид был молчалив, он словно торопился, старался успеть выплеснуть из себя последние стоны раньше, чем их заглушит барабанная дробь ливня. Когда, утомленный, уткнувшись в черную подушку, как в небытие, он успокоил дыхание и чуть стиснул пальцы на дрожащих бедрах Люсии, в окно обрушился ливень, словно стараясь раздавить лежащие тела. Вода встречала на своем пути такую же прозрачную стену и падала вниз, унося в землю обиду поражения. Казалось, что крупные капли, объединившись в натиске, бьются только в их окно, что стоит пройти незаметно в соседнюю комнату, и там будет тихо и светло, как десять минут назад.
Дэвид приподнялся на локте и стал искать пепельницу.
– О чем ты думаешь в такие моменты?
– Я не смог бы описать, что я думаю, даже когда прикуриваю, потому что «не погас бы огонь» – только тысячная доля всех мыслей, заполняющих голову.
– Дэйв, тебе хорошо со мной? – Люсия всем телом подалась вперед, и на ее лице застыло напряженное – брови домиком вверх – ожидание, как в немых кинокартинах начала века. Она была настолько серьезна, что Дэвид не выдержал и снисходительно улыбнулся.
– Разве ты сомневаешься в этом? – он ласково дотронулся до ее щеки.
– Мне страшно.
– Отчего же?
– Чем это кончится? – Стук дождя сделал ее чрезмерно откровенный вопрос еле слышным.
– Какая разница, моя хорошая? Разве мы любим сказки только за хеппи-энд?
– Ты думаешь, что все будет плохо? – На ее глазах выступили слезы. Дэвид отставил дымящуюся пепельницу, соленый вкус придал его ощущениям остроту и он снова прижал к себе шелковистое юное тело.
– Нет, все будет хорошо!
Любитель и знаток плотских утех, он не мог, да и не старался понять, почему сейчас, с этой девушкой, словно переживает вторую юность. Подобное с ним бывало и раньше, что, наверное, есть непременное следствие разности в возрасте, но никогда еще это не было более чем игрой, забавой. Сейчас же ему казалось, что стоит злосчастной судьбе вырвать из его рук это нежное создание с просящими глазами, и он просто расползется на части, как ветхая половица. Он не находил в Люсии ни единого изъяна. В ней ему нравилось все: запах, кожа, голос, походка. Всякой частью себя девушка органично вплеталась в его мир, не разрушая былого порядка, но делая привычное положение вещей более красивым и значимым.
Дэвид замедлил свои движения и посмотрел на закрытые, припудренные коричневым веки – Люсия тут же распахнула глаза. Что чувствуют, когда отдаются дьяволу? Наверное, такое же недоумение: как могло случиться, что все это происходит, и почему это так сладко, так невыносимо сладко? Его испытывающее, воспламеняющее бездействие было как вызов… Она оплела его кольцом своих ног и забылась в жадном покачивании. Кто вкладывает в человеческие чресла такое умопомрачительное, непреодолимое желание? Странное чувство греха и бесстрашия овладевало ею. Вот оно, райское яблочко, и, что бы ни случилось, она познала то, во что с трудом верилось, хотя об этом беспрестанно твердят, но не могут выразить. Вот оно! Изо всех сил она прижимаясь отвердевшей грудью к любимому, щедрому, чуткому телу. Разорвавшее синеву солнце играло в ее волосах.
Нет, она нисколько не сомневалась в том, что Дэвид любит ее, ведь только доверие позволяет впадать в такое блаженство, полусон-полуявь… Сколько это продолжалось? Секунду? Вечность? Ее вернул к реальности его непрекращающийся кашель.
– Солнце!
– Что? Что ты сказала? – Дэвид с трудом выговаривал слова, то и дело поднося руку ко рту. Она наслаждалась звуками его всхлипывающей груди, даже они, как это ни странно, были красивы.
– Я сказала, что солнце вышло.
Он перестал кашлять и внимательно посмотрел на Люсию. Солнечные зайчики сверкали в ее ресницах, радуясь выражению бесконечного счастья на девичьем лице.
Из окна так сильно пригревало и светило, что обнаженная кожа, немного влажная, разгоряченная, казалась уже не просто оболочкой, а отдельным существом. Люсия поцеловала бледное родимое пятно на его шее, провела дрожащим языком вниз, до ямочки между ключицами, ткнулась носом в шелковистые волоски на груди и вдруг отстранилась, присмотрелась: ее губы скользили вдоль шрама. Обычный хирургический шрам, не очень давний, почти незаметный.
– Что это?
– Ты о чем?
– Что это у тебя?
– А у тебя? – И он поцеловал темное пятно на ее плече, появившееся невесть откуда в последние полчаса.
Люсия стыдливо улыбнулась. Да, конечно. Как можно спрашивать о таких вещах! Она уже успела привыкнуть к его прикосновениям, к нежному покалыванию его бородки, к ощущению его пронизывающей плоти, но сейчас девушку тем не менее поразило, что ее божество – телесно, материально, доступно безжалостному скальпелю. Она прижалась губами к шраму. Дэвид угрюмо смотрел на мокрые кусты в клетках оконной рамы.
Лиз и Тереза, судя по списку необходимых покупок, не могли вернуться раньше чем через час, поэтому Дэвид спустился с Люсией в гостиную, не удосужившись даже сменить халат на брюки и домашний свитер. Ее веселый смех резко утих, как только они переступили порог: в кресле потягивал виски Стив.
– Доброе утро, маэстро! Извините, что не вовремя. Тереза попросила подождать, пока вы освободитесь. Люсия, рад вас видеть. Так, кажется, принято делать в Испании, – он подпрыгнул и расцеловал ее в обе щеки, окончательно введя в конфуз.
– Что это вы в такую рань? – недовольно спросил Дэвид.
– Извините, если разбудил. Я вот по какому делу… – Стив увлек Дэвида к роялю и разложил перед ним какие-то бумаги.
– Простите! Мне пора домой, – не выдержала Люсия.
– Что же так сразу? Я совсем на минутку, долго не буду вам надоедать.
– Я тоже на минутку.
– Люсия, я попрошу водителя отвезти вас. – Маковски, посмеиваясь, вывел ее в холл. – Ну что ты сжалась?
– Стив так неожиданно…
– Успокойся, мы же любим друг друга. Разве это необходимо скрывать?
Люсия никак не ожидала от Дэвида открытости и, не веря своим ушам, бросилась ему на шею. С распухшими от поцелуев губами она гордо миновала фонтанную площадку и, подставляя лицо свежему ветру, с радостью врывавшемуся в окно автомобиля вместе с последними падающими каплями, погрузилась в атмосферу полуденного Лондона.
* * *
Дом обрадовал пустотой. Она распахнула окно в комнате, стащила влажные от уличной сырости джинсы и футболку, выскочила на кухню в одних трусиках и занялась изучением содержимого холодильника. Несколько бутербродов и чашка кофе позволили забыть о голоде и вспомнить о вещах более важных, например о том, что счастье переполнило ее и вот-вот начнет выплескиваться наружу. «Попробую-ка я поделиться им с Кармелой, если она в это самое время не соблазняет своего неприступного Феликса», – решила Люсия и набрала номер подруги.
– Люсия? Ты получила мое письмо? Я еду в Африку.
– С отцом?
– С каким отцом, вспомни, сколько мне лет! С Феликсом.
– О! Как это тебе удалось?
– Не то чтобы конкретно с ним, но с экспедицией.
– Один месяц из жизни Армии Спасения?
– Он самый. Феликс пригласил меня на танго. Как он танцует! Я не испытывала ничего подобного никогда, даже в постели. В общем, я не зря старалась. Переворотила весь свой шкаф, вытащила замшевые джинсы. И еще пояс – помнишь, «ковбойский». Я произвела фурор, прежде чем он соизволил повертеть меня в танце.
– Ты не боишься?
– Чего?
– Стихийных бедствий, крокодилов… Не знаю, кого вы там собрались спасать?
– Феликс будет работать при головном штабе. Это не опасно. Но ты-то как? Я, кстати, видела твоего Тони с такой толстушкой! Надеюсь, тебя это не расстроит, впрочем, расстраиваться не из-за чего. Она такая невзрачная и, сразу видно, смотрит ему в рот.
– Кармела, у меня роман со знаменитостью.
– Какое-нибудь научное светило?
– Он музыкант. Пианист Дэвид Маковски.
– Господи! Моя мать от него без ума. Роман по полной программе или так, цветы к сцене? Подожди, ему же уже на шестой десяток…
– Ты его знаешь! Вот это да! Он прекрасно выглядит. Он любит меня. А я… Я просто без ума от него. Мы видимся почти каждый день. – Люсия кричала в трубку восторженным голосом, а к концу перешла на шепот: – У меня даже все мышцы болят…
– Оригинально. И как тебе удалось его подцепить?
– Самой не верится. Я столкнулась с ним в лифте.
– Где же это такие лифты, если не секрет, из которых знаменитости выпрыгивают прямо в объятия молодых девиц?
– Это было в Израиле.
– Так вот почему ты порвала с Тони! А он, этот Маковски, женат?
– Да, но это неважно. Он не скрывает ни от кого, что влюблен в меня.
– Люсия, мне это кажется подозрительным.
– Почему же?
– Знаю я этих знаменитостей. У тебя что, серьезное увлечение?
– Кармела, если бы ты его видела! Для меня все изменилось, все видится другим, как в сказке. Этот человек – сказка!
В двери заскрежетал ключ, Люсия, вспомнив, что на ней почти нет одежды, спешно пожелала Кармеле удачи и убежала в свою комнату. Набросив шелковый халатик, она повалилась на кровать. Почему люди так плохо понимают друг друга? У Кармелы даже голос звучал как-то чужеродно. Вот выскочит замуж за своего Феликса и станет совсем прозаичной. А знай она Дэвида, поняла бы, что вся эта забота о собственном благополучии яйца выеденного не стоит. Впрочем, едет же она за ним неизвестно куда. Просто они с Кармелой давно не виделись. Возможно, им нужно просто поговорить с глазу на глаз, и взаимопонимание восстановится. Она завязала пояс халатика и вышла посмотреть, не купила ли Эйприл новый ремешок для Бобби (злостный пес съедал свои ошейники еженедельно), тогда можно было бы с ним погулять.
Но Эйприл с детьми все еще не было, на кухне хлопотал Филипп.
– Привет, папочка!
– Ты дома? Какой сюрприз! Надеюсь, не скучаешь.
– Немного, без тебя, – сказала Люсия, скорее чтобы польстить отцу.
– Мы могли бы сходить с тобой куда-нибудь на днях – как ты к этому отнесешься?
– Прекрасно. – В ее глазах заблистали огоньки. – Мы давно с тобой никуда не удирали. Интересно, Эйприл, как всегда, обидится, если мы не возьмем ее с собой?
– Мы купим ей торт, как в прошлом году, помнишь?
– Да, но только по возвращении, чтобы съесть вместе.
Они рассмеялись. Филипп словно присматривался к дочери, решал, стоит или нет говорить, после чего как можно более хладнокровно спросил:
– Куда бы ты хотела? Собор Паула? Мюзикл? Выставка собак? Или, я все время забываю, что ты уже взрослая, может, послушаем серьезную музыку? Например, концерт Дэвида Маковски. Замечательный пианист. Пьесы современных композиторов. – Филипп хотел посмотреть на реакцию дочери, но не смог отвести взгляд от окна. Ему стало жаль девочку. Хотя он и не видел, как покраснели ее щеки, не слышал, как отчаянно забилось сердце в ее груди, но по какому-то напряженному потоку энергии понял, что результат эксперимента положительный.
– Не знаю, будет ли у меня свободное время, папа, – выдавила она из себя после продолжительного молчания. – Хотя Маковски действительно хотелось бы послушать. Я была на его концерте в Тель-Авиве. – Люсия говорила медленно и печально, будто подписывая собственный приговор.
– Я рад, что у тебя хороший вкус. Дэвид – один из немногих исполнителей, способных дать произведению новое лицо, новую жизнь.
Люсия ухватилась, как за соломинку, за мысль о том, что это, может, случайность. Но потом вспомнила их утренний разговор с Дэвидом и села на подоконник, поймав взгляд отца.
– Представляешь, папа, а я знакома с Дэвидом. – Она смотрела ему прямо в глаза, и теперь уже Филипп чувствовал себя как на допросе.
– Неужели?
– Мы останавливались в Эйлате в одном отеле. Мы с Тони и Дэвид с Лиз.
Филиппа ее признание, кажется, мало порадовало, он сморщил лоб и стал старательно пережевывать сэндвич.
– Я даже была у них на Малбери Уолк. – Люсия заставила его перестать работать челюстями. – На прошлой неделе. Небольшая вечеринка. Забыла тебе похвастаться сразу.
– Что ж, у тебя хорошие знакомства в этом городе. – Филипп справился с досадой, отставил тарелку и продолжил по-актерски небрежно: – Что я могу сказать? Дэвид и Лиз – милые люди. Он – верхушка айсберга, а Лиз… на ней все держится, все его величие. Она меньше получает от жизни, так как не поднимает голову выше поверхности воды. Не потому, что не может поднять, а потому что предоставляет эту возможность ему. На поверхности интереснее: слава, поклонницы, юные красотки… Часто даже очень юные. Лиз не выдерживает своей ноши, тяжелеющей год от года, поэтому Дэвиду приходится хвататься за все, что несет в себе жизнь, как утопающему. Но ухватишься за тонкую веточку – утащишь ее на дно вместе с собой. Год назад, к примеру…
– Папа! – Люсия могла сейчас состязаться в способности гневаться с собственной матерью. – Я никогда раньше не замечала в тебе склонности к сплетням! – Взмахнув рассыпавшимися по плечам волосами, она убежала на балкон. Филипп потер лоб и с серьезностью человека, выполнившего тяжелую и грязную работу, отправился принимать душ. Сэндвич остался недоеденным.
* * *
Люсия проснулась и высунулась из-под одеяла. Вчера она думала, что не уснет до утра. Глаза до сих пор как подгнившие апельсины: дотронешься пальцем – и он утонет в опухлости. Страшно подходить к зеркалу. Она повернулась на другой бок и попыталась уснуть снова. С такой физиономией не хотелось показываться на глаза и без того недовольным ею домашним. До чего несовершенны люди: веками твердят о любви, слагают легенды и серенады, а как только дело касается реальных событий, становится каким-то Монтекки-Капулетти! Возможно, у Дэвида и до нее были увлечения, но зачем акцентировать на этом внимание? Она ведь тоже целый год встречалась с Тони, а настоящая любовь пришла к ней только сейчас. Вчера у него был концерт, целый зал мог видеть его и восхищаться, а она сидела дома и плакала в подушку, одна. Почему все так несправедливо! Люди сами выдумали брачные узы, а теперь страдают от них. Дэвид женился на Лиз двадцать лет назад, подумать только, целая вечность! И до сих пор жена имеет на него все права, по привычке. А она, настоящая, теперешняя его любовь не имеет даже самого скромного права присутствовать на всех выступлениях, ловить каждый звук, каждое движение его нежных рук.
Люсия поняла, что уснуть больше не сможет, и, в раздражении откинув одеяло, вскочила с кровати. Голуби неуклюже взлетели с подоконника и исчезли за деревьями. Если бы Дэвид был рядом, это утро не казалось бы ей серым и грустным, но его нет… Как необходима ей сейчас его поддержка!
– Люсия, тебя к телефону! Из образовательного центра! – послышался за дверью издевательский голос Брэндона, сопровождаемый оглушительным стуком. Она быстро открыла дверь: хорошо, что мальчишка догадался принести трубку.
