Текст книги "Летописи Святых земель"

Автор книги: Полина Копылова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Послано, ваше величество. – Раэннарт замер перед ней. – В Тайную Канцелярию тоже послано, ваше величество.

– Да… Хорошо. Эккегард… – позвала она. Он взглянул на нее услышал. Его сотрясала крупная дрожь. Черная пенистая кровь стекала из углов рта на подбородок. Она обтерла ее рукавом.

«Милый мой, милый… – Беатрикс не понимала, шепчет она это или только думает:

– Он умрет! Неужто я его люблю?.. Ох, оборони Бог, нет, пожалуйста, нет… Узнаю, только когда умрет».

– Боже мой! – позвала она беспомощного Бога простых людей. – Боже мой! – И поняла, что даже если Бог с кротким голубооким ликом поможет ей, потому что она Бэйтш, Вьярэ, Вичи – блудливая сучка и лиходейка, то уж никогда этот Бог ничего не сделает ради гордого Эккегарда, никогда. Сколь ни изнывай в слезах, сколь ни кайся. Никогда. «Ты же знаешь, зачем же просишь. И потом – разве так тебе не лучше?» – усмехнулся Господь отравителей, душегубцев и шлюх, степенно уходя от нее по ночным облакам. Потому что на свой лад он ей уже помог.

Двери с грохотом распахнулись, впуская Ниссагля. Черная бахрома топорщилась на его локтях, короткий меч в длинных петлях ездил по бедру, на белой кот дарм, надетой поверх замшевого колета, ветвился алый орнамент. Черно-белая шляпа с двумя хвостами, перевитая алой лентой, венчала его узкое пожелтевшее лицо с тяжелым подбородком. За ним вошли солдаты, не виданные ранее в Хааре, в плоских тусклых шлемах. Кожаные черные подшлемники были пришнурованы к негнущимся оплечьям, оплечья – к кафтанам, жесткий скрип выдавал подшитое под кожу железо. Серые широкие рукава достигали колен и были вырезаны, как крылья нетопыря. На груди и у правого бедра покачивались вырезанные из медных пластин знаки – щит, поле кровавого цвета, отороченное черным, и на нем – лобастая, клыкастая, упрямо опущенная голова черного пса. По команде Ниссагля они рассыпались и оцепили зал, выставив мечи.

– Факелов! – гаркнул Гирш, и напуганные слуги принесли огонь раньше, чем даже шевельнулись солдаты. Стало светло, но и страшно от желтых сполохов на оголенной стали оружия. Ниссагль двинулся к королеве, по пути подняв и спрятав за спину бокал Варграна, в котором еще оставалось залившееся в завитки раковины вино. Над Варграном хлопотали лекари, братья Гаскерро. Беатрикс продолжала сидеть на полу, то и дело обводя зал все еще диким взглядом. Губы ее кривились.

– Прошу покорнейше о подробностях, ваше величество…

– Подробность одна – измена. Этери Крон отравил Эккегарда, мой верный Ниссагль, вот и все подробности. Дознайся, почему он это сделал и что он еще хотел сделать, если хотел. – Она говорила очень медленно, низким голосом, опустив глаза.

– Понимаю! – Он хлопнул в ладоши, вызывая своих старшин. – Все обыскать, перерыть весь дом, вспороть все перины, никого отсюда до моего указания не отпускать, всех входящих задерживать! Преступника немедленно в оковы и в Сервайр. Исполнять!

Тут гости возле стены вспомнили о своей чести и зашумели.

– Вы не имеете права! – прозвучало несколько голосов сразу. Эвен Варгран, Рейар Крон, опекун и воспитатель сироты Этери, Окер Аргаред, стряхнув оцепенение, бросились одновременно вперед. Эвен ничего не видел, кроме своего распростертого на полу сына. Его, то ли из уважения к отцовским чувствам, то ли не ожидая от него такого стремительного порыва, пропустили, но огромный гвардеец равнодушно отшвырнул Аргареда назад, больно ткнув железным концом древка в живот, да и Крона отбросили к стене шипастым щитом. Их крики о том, что Этарет могут пленять и судить только Этарет и никто больше и никто никогда не смеет обыскивать Дома Высоких, тщетно сотрясали алый от пламени воздух. Побелев от ярости, оба смотрели, как Этери выволакивают из залы, как черно-серые безликие солдаты разбегаются по дому, направляемые криками команд и свистками, и стучат мечами об углы в узких галереях.

Лекари подняли Эккегарда на носилки, Эвен держался за них сбоку, Беатрикс одурело пошатывалась с другой стороны, и лицо ее ничего не выражало.

Глава восьмая

ПАЛАЧИ

– И начнем ночь, – хрипло сказал Ниссагль и сел за стол.

Покой Правды, новоустроенная в Сервайре обширная камера пыток, имел отгороженный закут. Допросы производились в длинной низкой зале с необычным, гасящим звуки плоским потолком. Зала была уставлена пыточными снарядами. В отгороженном же закуте принимали доносчиков и свидетелей, чтобы при виде дыб, козел, воронок и крючьев с пучками плетей у них не костенел язык. Кабинетец служил, так сказать, преддверием.

Сейчас тяжелая широкая дверь в пыточную была приоткрыта, оттуда приглушенно вздыхали мехи, что-то почти уютно поскрипывало, позвякивало, потрескивало…

– И начнем ночь… – Ниссагль отвел шарик на цепочке, отпустил: гонг прозвучал неглубоким, металлически-чистым звуком, и тут же ему отозвался звон цепей.

Этери немилосердно трясло. Глаза его блестели, щеки пятнисто пылали, движения были резки.

– Цепи – снять! – приказал Ниссагль и, пока охранник возился с замками, самолично налил из узкогорлого кувшина темное слабое питье в два оловянных кубка. Потом он выскользнул из-за стола, самолично же подвинул широкое кресло и усадил в него Этери, положив обе руки тому на плечи.

– Ну, сиятельный магнат Этери, я жду от вас вразумительных объяснений, – сказал он как будто даже ласково и с несомненным уважением в голосе. – Быть может, с вами обошлись грубовато, но и вы тоже хороши. Учинить такое?.. По правде сказать, вас могли убить на месте. А теперь успокойтесь и объясните мне внятно: что такое вы подлили в величальный кубок Эккегарда Варграна и с какой целью?

– Приворотное зелье, – вдруг быстро сказал Этери, сам не поняв, откуда у него взялись именно эти слова.

– Приворотное зелье… Так-так. Хорошо. Но ведь согласно новейшим утверждениям медиков приворотное зелье есть не что иное, как чрезвычайно сгущенный укрепляющий состав. Почему же действие его было столь ужасно?

Тут Этери что-то как будто озарило – настрадавшийся разум нежданно принес ему спасение, и он заговорил окрепшим голосом.

– Господин Ниссагль. Я готов вам все сей же час разъяснить.

– Будьте уж любезны.

– Видите ли… Я должен признаться вам, что неравнодушен к ее величеству.

– Мы все любим нашу владычицу.

– Но я люблю ее не смиренно, не как подобает подданному. Когда я вызнал, что она станет женой Варграна, скорби моей не было границ. Я люблю ее, и я решил этому воспрепятствовать. Чарами создал я напиток, в который бросил ее любимые цветы, и поднес его ей в день помолвки. Только… Только я от волнения перепутал кубки. А вы ведь знаете старое правило, что напиток, который должен воспламенить двоих, смертелен для третьего, стоящего между ними. Эккегард, к общему несчастью, и стал жертвой моей безумной любви. Вот какая грустная история, господин Ниссагль. Я повинен в братоубийстве, которого не желал, и в нечестивой любви к той, что мне не предназначена, – вдвойне нечестивой любви, потому что она еще и другого племени.

Ниссагль внимательно ощупывал его взглядом. Прекрасное лицо, сапфировые очи, только кончики губ чуть дрожат.

– Яснейший магнат, – начал он как можно мягче, – я вижу, тут судьба свила клубочек. Вы представили мне свое объяснение прискорбных событий, за что благодарю. Но дело в том, что я ничему не доверяю без проверки. Поэтому прошу вас потрудиться и взглянуть вот сюда, – и он поднял с пола на стол кубок-раковину и, не давая Этери опомниться, продолжил:

– Вот сосуд, из которого пил Эккегард. Если, по-вашему, там любовное зелье, смертельное, по вашим же словам, только для соперника, так допейте остаток. Это и будет венцом вашего оправдания.

Лицо Этери явственно побледнело, и страх отразился в его глазах.

– Но, господин Ниссагль, – зазвучал его внезапна охрипший, прерывистый голос, – я ведь тоже могу умереть. Я могу умереть от любовной тоски, которую оно вызывает.

– Так не сразу же, – жестко рассмеялся Ниссагль, – недельку-то протянете. А там, глядишь, королева узнает о ваших муках и простит вас. Великая любовь случается нечасто, может, в легенду попадете. Не каждый же день юные герои кубки путают.

Этери вздрогнул.

– Ну, – требовательно наседал Ниссагль, – пейте же, я не дам вам умереть. Сам за вас похлопочу. И летописцам накажу, чтоб записали.

– Нет! – воскликнул Этери, отшатываясь.

– Пей! – заорал Ниссагль, перегибаясь через стол, обхватывая арестованного за шею и прижимая к его побелевшим губам золотую кромку кубка. – Пей, сволочь! Глотай свою скверну, тварь!

От ужаса Этери словно парализовало. Он шевельнуться не мог. Ниссагль наклонил сосуд – смертельная жидкость неизбежно коснулась бы уст молодого магната. Этери отчаянно закричал: «Помогите!» – и, неуклюже оттолкнув Ниссагля, согнулся в Кресле, закрыв руками искаженное лицо. Ниссагль вылетел из-за стола, выдернул за плечи юношу из кресла и закричал в его обезумевшие глаза:

– Ах так, значит, это все-таки яд? И кому же он предназначался? Варграну? Ни за что не поверю, даже не трудись врать, птенчик! Незачем тебе травить этого дурака Варграна, потому что это пахнет Судом Высокого Совета, изгнанием и лишением дворянства! Не-ет! Ты метил в королеву! И в таком случае у меня к тебе только два вопроса: почему? И кто тебе помог? Кто твои соучастники?

– Я хотел… в минуту помрачения рассудка… Я сам решился, – слабо защищался Этери от натиска Ниссагля. Гирш размахнулся и изо всех сил залепил ему пощечину. Этери свалился на пол.

– Наглая тварь! Надо же так врать, когда я знаю имя того, кто относил тебе яд! Он уже сидит у меня! И тот, кто дал ему яд, тоже мне известен! В Покой Правды! – приказал Ниссагль солдатам и, отворив тяжелую широкую дверь, вошел туда первым.

Там все было залито красным светом. На низком каменном помосте со сливными желобами по краям недвижно высился голый до пояса Канц в плотно облегающем голову шлеме с маской. Кожаные штаны чуть не лопались на его ляжках, бедра сзади и спереди покрывал куцый негнущийся фартук из алой кожи.

– Итак, ты продолжаешь утверждать, что покушался на ее величество в минуту помрачения рассудка? – спросил Ниссагль, усаживаясь в кресло. Сзади, за пюпитром, уже изготовился писать секретарь.

Этери повис в лапах двух зверовидных стражников. С другого конца покоя уже надвигались подручные палача, готовясь по команде приступить к своим обязанностям. Но он еще держался.

– Да, утверждаю.

– Тогда повернись… Ах да, тебе никак… Разверните его лицом в ту сторону, – и, увидев, что Этери замер, Ниссагль спросил еще раз:

– Ты продолжаешь утверждать, что поднял руку на королеву в минуту помрачения рассудка?

– Да, да, да! – Арестованный пытался опереться на громкий голос, он почти кричал. – Да, говорю же вам!

– Ну, да поможет тебе Сила! Мастера, прощу приступить к ремеслу.

Подручные палача за руки подтащили Этери к свисающим с потолка цепям, замкнули оковы на его запястьях и с треском сорвали с него одеяние. Канц задумчиво перебирал отмокающие в кадке плети, пока не вытащил одинарную, четырехгранную в сечении, хитро перекрученную, с узелками. Взвесил в ладони, прищурился, целясь, отвел руку, дождался кивка и, перенеся тяжесть на правую ногу и кисть руки, ударил.

Этери не успел вскрикнуть. Он задохнулся от боли, ослеп от брызнувших слез, заглатывая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Второй удар заставил его издать похожий на рыдание вскрик, слезы обильно смочили закинутое кверху лицо, он изогнулся, ощущая нестерпимое жжение двух положенных крест-накрест алых рубцов.

Три, четыре, пять, шесть…

Ночь, огонь, ледяная вода, вопли, пинки и боль, боль, боль…

– Еще, мастер! – Ниссагль сделал глоток вина. Ночь шла на убыль.

Скользкое от крови и дурного пота тело Этери с вывернутыми локтями покачивалось на дыбе. В лапе Канца обвисла мокрая трепаная семихвостка. Было душно и смрадно. От жары щипало глаза и волосы противно щекотали шею за ушами, Ниссагль то и дело откидывал их рукой.

– Он потерял сознание, господин Гирш.

– Плесни водой. Молодой, живучий. Очухается, куда денется.

– Повинуюсь.

– И приготовь горячую шину. По-хорошему, видно, до него не доходит.

– Она с вечера в углях.

– Исполняй.

Вода с шумом окатила упавшую на грудь голову Этери, закапала с волос, смыла кровь, обнажив розовое мясо рубцов… Жесткие пальцы взяли его за подбородок:

– Ну? Ты собираешься признаваться? – В алом тумане выступило огромное желтое лицо Ниссагля с вопросительно поднятыми бровями.

Этери что было сил замотал головой. Ниссагль кивнул Канцу, поднявшему прозрачно-розовую трескучую шину. Помещение огласилось отчаянным криком:

– Нет, нет, нет, не надо, уберите огонь, уберите, уберите, я все скажу, пощадите, нет…

Откуда только взялись у Этери силы так биться – подручные повисли на его связанных ногах, чтобы Канц дальше и дальше вел раскаленным железом страшную шипучую, вспухающую пузырями черту по его груди.

– Я все скажу, скажу, скажу… слышите, вы… да, да, да! Я хотел убить королеву… потому что она одержима Злом, потому что она принесет нам несчастье! Я ненавижу, ненавижу ее!

– Кто дал тебе яд? Кто внушил тебе эти мысли?

– Алли! – Он опять провалился в черноту.

– Хватит с него. Снять!

Веревки медленно поползли по насаленным блокам, опуская жертву на пол.

– Достаточно покуда. Либо я чего-то не понимаю, либо у него ум за разум зашел. Ладно, подробности спросим завтра. Получите у казначея награду за первое признание, мастер Канц. – Ниссагль бросил взгляд на подсвечник, где вдоль свечи вытянулась линейка с делениями, увидел, что шесть часов с начала допроса минуло, и сам себя мысленно похвалил. – Это отродье в камеру. Следить, чтобы, чего доброго, не окочурился…

– Мы ж вроде не сильно его потрепали, – оправдывался Канц.

– Не волнуйтесь, мастер, это я для красного словца сказал, а если он помрет, то я на вас не буду в обиде. Канц понимающе ухмыльнулся.

– Пока все свободны.

***

Солдаты отворили ставни – над спокойной Вагерналью, над островерхими крышами серела заря.

Беатрикс сидела у стены, вытянув заголившиеся ноги – платье задралось до колен. Позванные обмывать покойного прислужницы безропотно переступали через нее и закрывались руками от срамных частей мертвеца. Все было не по обычаю.

Эккегард умер страшно – так изломало его последней судорогой, что тело и посейчас не разгибалось, зубы были оскалены.

Разбросанные по полу простыни испятнала черная кровь, тазы заполнила жижа кровавой рвоты – это когда простыней уже не хватало.

Хуже всего было то, что он не впадал в беспамятство – мучился в полном рассудке, и когда рвавшие его изнутри когти ослабевали, он больно сжимал ей руки, прикладывая, их к горячей груди, там, где сердце. Потом снова начинал метаться, сначала впиваясь зубами в белье, а потом уже не сдерживая звериного воя, и она вместе с врачами наваливалась на него всем телом, чтобы он обо что-нибудь не ударился. Хотя это не имело смысла, они с самого начала поняли, что ему не жить.

Эккегард, Эккегард, Эккегард…

Пламя свечей трепетало на сквозняке, по ее лицу ходили тени, ночь казалась нескончаемым сном. Ее платье тоже было в крови, и ей стало мниться, что она – одна из этих белых простынь, к которым прижимались его обожженные отравой губы, да-да, отброшенная в угол ненужная ветошь.

Служанки смоченными в теплой воде тряпками растирали лицо мертвеца, чтобы хоть чуть разгладить гримасу.

Беатрикс отвернулась. Она вспоминала, как в этой самой спальне отдалась ему впервые, назло всем, не скрывая жестокого торжества. И с тех пор много раз, вперемежку со многими, превозмогая его стыд, наступая на его гордость. Много раз.

– Госпожа, госпожа, шли бы вы отдохнуть, – склонилась над ней Хена.

– Иду, Хена.

В бассейне ее разморило, пальцы соскальзывали с резных перилец, тянуло на мозаичное дно. То и дело протирая слипающиеся глаза, она удалилась в маленькую круглую комнатку, где было постелено на полу перед высоким камином из оникса. Там и уснула, свернувшись клубком.

Алли еще раз перечитал вежливое и угрожающее письмо Ниссагля с требованием явиться на очную ставку с Этери Кроном, скривил губы в улыбке. Кажется, ему предстояло выпутываться самому, потому что королева спала как убитая, мертвый Варгран вытянулся в часовне с маской на лице женщинам так и не удалось разгладить его черт. А Дом Крон стражники Сервайра кропотливо разносили по щепкам в поисках крамолы. Надо думать, доищутся. Ниссагль днем был невесть где, но зато вечерами появлялся, и тогда из башни слышались слабые крики. По-видимому, Ниссаглю одной жертвы было мало.

Алли оделся и златотканый упланд и натянул короткие алые сапоги, расшитые жемчугом. Огромный меховой воротник облек его плечи и углом сполз на спину. Он свел брови, чтобы ясней проступили ранние морщины, обсыпал волосы золотым порошком, чтобы они искрились и не скатывались в прядки, и двинулся.

В Сервайре перед ним отчаянно засуетились стражники, из чего он заключил, что недооценивает свою власть и влияние. Это его порадовало.

Ниссагль поклонился низко, но с достоинством. На нем было оранжевое шелковое одеяние.

– У нас тут жарко, – многозначительно глядя на тяжелый упланд Алли, усмехнулся он. – Прошу вас сразу в Покой Правды, нам нет резона тут задерживаться. Алли с легкой улыбкой склонил голову и последовал за Ниссаглем.

В покое были заранее приготовлены два кресла, круглый столик с бокалами – столешница из Дома Крон.

Из снятой с помоста жаровни торчали рукоятки шин. Рядом, уперев руки в бока, выжидал Канц.

Алли сел и закинул ногу на ногу, делая вид, что любуется порозовевшим в свете горна жемчугом на сапоге.

– Сейчас его приведут. Попробуйте пока вино. Это конфискованное, из Дома Крон. – Намеки Ниссагля были один другого прозрачнее, но Алли они не пугали. – Если бы вы знали, что мы там обнаружили, в этом Доме… Ниссагль пил вино мелкими глотками, агатовый блеск теплился в его острых глазах, на маленьких руках переливалось зеленое золото краденых перстней, которые были ему слишком велики. Он уже был не человеком, а каким-то маленьким злым демоном, и золото на нем казалось расплавленным.

Зазвенели цепи, и Алли тягучим движением повернул красивую, словно изваянную из меди голову. Свет выхватил из черноты дверного проема сумрачные фигуры тюремщиков в огромных войлочных бахилах. Того, кого они держали под локти, Алли вначале не узнал, ему показалось, что тюремщики ошиблись, привели не того… Спутанные космы закрывали лицо, на груди под лохмотьями темно алел широкий ожог. Цепи блестели, они были так тяжелы, что Этери едва шевелил ногами. Чтобы не держать узника на весу, тюремщики опустили его, словно мешок, на пол.

– Поднимите ему голову.

– Подними голову, – подал голос палач. Не дождавшись исполнения приказа, он зашел сзади, намотал на кулак длинные волосы Этери и рывком заставил его смотреть вперед. Перед роскошным Алли белело лицо ребенка. Огромные угасшие глаза запали в черноту, в них были ужас и стыд. Алли непроизвольно прижался к спинке кресла и отставил бокал.

– Ну, – начал Ниссагль резким злым голосом, вставая и надвигаясь на Этери, – изволь подтвердить в присутствии господина Алли, что именно он подстрекал тебя к убийству.

Этери вздрогнул, его надломленный голос сухо прозвучал в жарко розовеющем воздухе:

– Нет. Алли не подстрекал меня. Я оговорил его под пыткой.

«Неужели я все-таки сделал из него героя?» – мысленно ахнул Алли…

– Это что ж такое, мой птенчик? Ты еще смеешь ломать тут комедию? Отказываешься от признания, которое записано и засвидетельствовано секретарем? Ну, я вижу, тебя жизнь не учит. – В голосе у Гирша появилось ласковое пришептывание:

– Мастер, объясните-ка ему, что нехорошо отрывать честных людей от дела и морочить им голову.

Канц вытянул из жаровни скрежетнувшую по углям шину, нажимом руки пригнул голову Этери к плечу и повел железкой по его открытой шее. От вопля у Алли все внутри обмерло. Потом до его слуха дошел стальной голос Ниссагля:

– Ну, мерзавец, так как было дело? Кто подговорил тебя на убийство, отвечай!

И тут Этери, рыдая, ответил:

– Алли, Алли, это был Алли!

Дрожа и сверкая глазами, Алли встал с кресла. Перед ним металось неестественно вывернутое, искаженное лицо, запах паленого мяса бил в ноздри. Алли левой рукой схватил шину за раскаленный конец и отбросил в угол.

– Ну, хватит, – свирепо сказал он, тряся сожженной ладонью и кривя губы, – мальчик сказал вам правду, любезный господин Гирш, я имею ко всему этому отношение.

– Так посмотрим, что и как скажете вы, – заухмылялся начальник Тайной Канцелярии.

– Давайте-ка выйдем отсюда, потому как это государственные дела.

Они вышли в преддверие.

– Может, вам дать холодной воды или мази? – Ниссагль кивнул на его ладонь.

– Уж будьте любезны. – У Алли от боли подрагивали колени. Ниссагль сам занялся его рукой, наложил повязку, потом с нетерпением заглянул ему в лицо.

– Я вас понимаю. Вы ждете истории. – Алли распустил застежки на вороте, ему было жарко. Руку в повязке пекло. – Я вам сейчас все расскажу. Гвардеец Скаглон, следуя моему совету, показал вам некий белый кисетик с флаконом и инструкцией, который вы, вероятно, нашли потом при обыске в Доме Крон. Так вот, этот кисетик действительно я велел передать Этери, и я же вел с ним разговоры по поводу смерти королевы. Но причина была совершенно не та, о которой вы думаете. Вы, Гирш, вероятно, заметили, что Этарет равнодушны, если не сказать враждебны, к ее величеству. И вот мы, истинные друзья королевы, решили проверить, насколько же сильна их враждебность. Выбор пал на Этери, потому что он казался наиболее благородным и чистым. И наименее заинтересованным, конечно. Ведь, например, Аргареды ее совершенно явно недолюбливают, и опыт был бы неточен. Этери и показал, какова на деле цена благородства Этарет. Стоило возникнуть сомнительному поводу, и он тут же взялся за самое подлое оружие. И еще тешил себя тщеславной мыслью, что прослывет героем. Ведь ядом проще, чем мечом или мозгами, правда?

В Покое Правды журчала вода, растекаясь по желобам. Брякнуло где-то железо.

В глазах Ниссагля появился странный блеск. Он рывком подался вперед и схватил Алли за плечи:

– Мы с вами слуги одной госпожи, так? Так скажите мне, скажите, кто это придумал? Алли пожал плечами:

– Ее величество, разумеется…

Ниссагль отшатнулся, стукнулся затылком о спинку стула, корчась и извиваясь в приступе истерического хохота.

– Боги мои! Блестяще! Великолепно! Несравненно! Неподражаемо! – От восторга он всхлипывал:

– И эти олухи еще думают, что они умнее всех! Да она их всех за месяц таким манером перевешает, а? О, моя милая матушка, да в гробу я видал этаретское дворянство, если судьба попустила меня служить такой госпоже! Нет, она за месяц их перевешает всех, даю правую руку на отсечение! Да за такое я ей задницу буду взасос целовать, ей-Богу!

– Думаю, ей это понравится. В прямом и переносном смысле, – улыбнулся Алли. – Я предлагаю выпить за здоровье королевы вино ее врагов. Рад, что ее старания на благо государства вами одобрены.

Мрак был густой, как чернила, но ярко алела щелка под дверью. Красный цвет вызывал в нем содрогание. Он с усилием поднял и согнул в локтях скованные руки, чтобы опустить на них голову. Боль плескалась в черепе, словно черная вода, заливая то виски, то темя. Эта боль была сильнее даже той, другой боли, терзающей ребра и особенно грудь и шею, где прошлось раскаленное железо. Гулкие черные волны уносили его под лиловое небо, в мокрую равнину, где стоит Обитель Бед из неохватных бревен. Иногда сознание мутилось, и ему становилось почти хорошо, и перед глазами скользили огромные склоненные цветы, освещенные низким солнцем, столбы блестящей мошкары, сонно замирающие в синеве стрекозы, большеглазые зверьки с трепещущими ушками, пушистые темные листья нежные тени каких-то невысоких миров Восходящего Ряда, миров покоя и блаженства, куда ему нет и не будет теперь пути…

Помогите… Помогите мне… Придите хоть кто-нибудь… Я умоляю… Я больше не могу… Пощадите меня, пощадите… Вытащите меня из этого мрака и холода…

Он плакал, плакал от страшной усталости и стыда, вцепившись зубами в волглые лохмотья, чтобы не рыдать в голос.

Лязгнули стальные засовы. Узкая щелочка превратилась в алое полотнище. На вошедших в камеру пахнуло сырым холодом. Энвикко Алли, подбирая холеной рукой край бархатной столы, зябко поежился и обвел глазами низкий свод, усеянный блестящими каплями, серые камни, испятнанные влагой. Пол тонул во мраке.

– Ну и ну… Вы бы, что ли, получше их содержали. Тут и помереть недолго.

– Тут все равно никто больше чем на месяц не задерживается, загадочно улыбнулся Ниссагль, подавая фонарь в сетке. – Возьмите, а то всю одежду себе обгадите крысиным дерьмом. А я возле дверей постою.

Алли вытянул вперед фонарь и ступил вниз. В неверном свете маслянисто поблескивала неподвижная поверхность лужи. Волоча за собой огромную тень, пробежала крыса.

Этери лежал ничком в луже, уронив голову на скрещенные руки. Плечи его вздрагивали от рыданий. Алли присел рядом, стараясь не намочить полы.

– Этери, – тихо позвал он, – Этери, очнись… Мальчик с трудом повернул голову, и Энвикко, пригнувшись к его уху, торопливо прошептал:

– Этери, это я… Энвикко.

Этери изумленно вскрикнул и снова уткнулся лицом в рукав. Алли осторожно погладил его по плечу, бормоча слова утешения. Бедный, затравленный до полусмерти звереныш. Алли охватила жалость. Какие мечты кружили когда-то эту несчастную голову, и вот все кончилось грязью, болью… А он, Алли, пришел сюда вовсе не для того, чтобы жалеть этого мальчика, а чтобы снова обвести его вокруг пальца… Надо, чтобы звереныш помер, свято веря в его, Энвикко Алли, непогрешимость. И поверит!

– Этери, не мучь себя, не казнись, я прошу тебя, Этери…

Господи, ребенок, ведь ребенок же, совсем мальчишка! Ах и скоты же мы – я да королева. И Ниссагль тоже.

– Это я во всем виноват… Я внушил тебе этот преступный замысел… Прости меня… – Как по-дурацки дрожит голос. Разве так просят прощения?..

– Ох, Алли, но я-то тебя предал… – прошептал Этери. – Я не мог этого вынести, Алли, я не мог. Я до сих пор не могу шевельнуться. Мне так больно… Уходи, пожалуйста, тебе тоже достанется из-за меня.

– Мне удалось вывернуться, Этери. Я попробую помочь тебе.

– Нет, Алли… Я не хочу жить… Я предал всех и вся. Уходи.

Алли, не в силах превозмочь жалость, протянул руку и осторожно погладил мальчика по волосам. Золото душистых одежд и непривычная ласка напомнили мальчику о потерянной три дня назад свободе. Этери зарыдал в голос, не пряча залитого слезами лица.

– Я попытаюсь спасти тебя, дружок. Я вытащу тебя отсюда! Клянусь! Я не хочу, чтобы они тебя замучили!

– Они уже… Уже меня замучили, уже, – всхлипывал мальчик.

Алли захотелось подхватить его на руки, отнести к Беатрикс и опустить окровавленное тело несчастного на душистые ковры возле ее ног. «Да посмотри ты на него! – мысленно выкрикнул он, обращаясь к королеве. Посмотри, его же избили до полусмерти. Ты получила свое, опорочила, втоптала в грязь всех Этарет. Чего тебе еще надо? Сохрани жизнь этому мальчику. Кому он мешает?»

За дверями ждал Ниссагль. Беатрикс он не видел со дня покушения.

Глава девятая

ВИНОВНИКИ

– Почему ты здесь?

– А где мне быть, Викко? – В опочивальне было прибрано. Но ясно чувствовалось чье-то отсутствие – может, оттого, что Беатрикс лежала на краю кровати и большая ее половина оставалась свободной.

– Опять у меня нет настоящего траура. Это становится забавным.

– Беда герольда не шлет.

– Золотые слова, Викко. Что у тебя с рукой?

– Подогретое вино из камина вытаскивал, ну и схватился за головешки.

– Болит?

– М-м…

– Садись. Какие новости?

– Новостей много. Ниссагль Кронов потрошит.

– До сих пор?

– Дом большой.

– Дальше.

– Этери во всем признался. Пришлось и мне кое-что Гиршу разъяснить. В Сервайре.

– Он понял?

– Ага.

– Способный ученик. Так это ты там вино из камина вытаскивал?

– Догадливая.

– Приходится шевелить мозгами.

– Послушай, Вьярэ… Ты бы пощадила мальчишку, а? Его и так уже до полусмерти запытали. Еле дышит. Он же ни при чем.

– Эккегард тоже был ни при чем. Алли замолк. Беатрикс продолжала тусклым голосом, поглаживая его забинтованную руку:

– Если бы он меня, а не Эккегарда… Я ведь так и хотела. Выпороть хорошенько и в ссылку куда подальше. Сидел бы, не пикнул. Но ведь погиб невинный человек… Не могу. Понимаешь? Может, этот недоумок там чего-то недоглядел, спутал, мне не важно. Он убил ни в чем не повинного человека. Дорогого мне… Слава Богу, что я хоть не любила его.

– А я не могу не… Просто я видел Этери. На него не то что глядеть, о нем думать жалко. Ты представь: грезить о подвигах, о великом – и кончить ямой… В шестнадцать лет!..

– Ему пятнадцать!

– Боже мой!

– Да вот, Боже мой! Пятнадцать лет – и уже какая скверна. Ни минуты не раздумывая, готов отравить беззащитную женщину… И при всем при том, как идиот, как ворона-школяр, тьфу, даже противно, путает эти чертовы кубки! А потом тебя же и предает на первом же допросе, хотя последние слюнтяи выдерживают по два! Теперь мне нужна только его смерть. Я очень зла. И пока не избуду злость, пока не натешусь, я не успокоюсь. Я ведь вздумала поиграться с тупым оружием. А меня полоснули острием. Вот и больно теперь. Слава Богу, что я не любила Эккегарда, слава Богу. И потом, Алли, нам же будет спокойнее, если мальчишка замолчит навсегда, не так ли?

Она потерлась лбом о его плечо, напрашиваясь на ласку. Он смог только погладить ее по затылку – столь навязчивой была мысль об Этери, что ему почудилась и на ее шее алая полоса ожога. И он не решился высказать свою просьбу, потому что в этом случае неминуемо пришлось бы признаться, что… А на это он бы ради Этери не пошел.

***

В узкой высокой зале стыло молчание. За открытыми окнами клонился день к закату. Птицы носились над крышами с привычными криками, каждый день они летают так и кричат над водой, сбившись в стаи. У них там, в воздухе, свой птичий Хаар.

Если высунуться из окна, можно увидеть серый угол Сервайра со слепыми щелями окон. Это надвратная башня, наверху возятся мастеровые, хотя непонятно, что можно чинить на голой каменной площадке.

Аргаред вздохнул и склонил светлую голову. Ветер шевелил его волосы, на этот раз ничем не прикрытые.

После двух бессонных ночей в голове было пусто, а глаза щипало. Он вспомнил, как по покоям Дома Крон летал пух вспоротых перин – белый, как снег или пепел. При взгляде на этот разор становилось стыдно и страшно, потому что относительно черной солдатни из Сервайра нельзя было даже сказать, что она преступает закон, – она была вообще вне всякого закона. А прислуга в коридорах шепталась о криках по ночам, которые хорошо слышны возле старых дровяных причалов, куда любят ходить влюбленные.