Текст книги "Летописи Святых земель"

Автор книги: Полина Копылова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Ах, драгоценная именинница, он же ведь южанин, а у южан столь тонкая душа, что стоит им влюбиться, они тут же начинают грустить. На Юге, видите ли, женщины к этому привыкли, они по этому признаку как раз и угадывают, кто их любит. Они добры с влюбленными. Прошу вас, развейте его печаль. Надушитесь еще немножко теми духами, которые вам подарила королева – этот запах имеет свойство прогонять кручину. Прошу вас… – и Ниссагль незаметно, но твердо направил ее шаги в трапезную, где за длинным столом почти в одиночестве сидел канцлер и допивал последние глотки из чаши. Безвкусное питье порождало ощущение тошноты и странной тяжести. Чего-то ему хотелось, но он не понимал, чего. Только вот губы стали сухими: облизывай, не облизывай – высохнут.

– Ваша светлость… – услышал он и подивился, до чего это ясно стало в голове – и когда это он успел протрезветь? – Ваша светлость, прошу простить мне мою дерзость… Почему бы вам не пригласить меня в залу, где будут танцы.

Перед ним была голая женщина… В платье. Нет, она в платье, но почему-то не отделаться от ощущения, что она голая – голубоглазая беляночка, и кожа ее подернута чем-то таким влекуще-пахучим, что хочется схватить эту невероятно соблазнительную девицу и облизать ее вот тут же, и разнять ее белые бедра, чтобы без помех войти в ее лоно…

Канцлер Алли поднялся с кресла.

– Разумеется, я приглашаю тебя танцевать. – Он взял ее за руку и повел в зал, и все гости расступились перед ним.

Гирш проводил их испытующим взглядом – Алли не отпускал Эльсу, танцуя с ней все подряд, и другие уже не смели беспокоить ее приглашениями.

Рыжая корона волос вздыбилась над его побелевшим лбом, на щеках заалело по пятну, потемневший и застывший рот рдел зловеще и резко. Эльса в руках Алли напоминала куклу, она испуганно повторяла каждое его движение. Она видела, как начинают блестеть его виски, как вздрагивают поджатые ноздри, как густеет в полузакрытых глазах лиловая пелена. Ее плечи трепетали, музыка хлестала в уши волнами бессмысленного шума, а он все кружил ее, все ниже склоняя к ней белое горбоносое лицо, под мраморной неподвижностью которого скрывалось что-то неподвижное и ужасное.

«Ой, Боже, вот так сок у Даги Флике! Вот это, я понимаю, сок! Вот это да. Ох, что сейчас будет… – изнемогал Гирш, прилипнув к спинке резного кресла и накрепко прицепившись взглядом к канцлеру и Эльсе. – Ой, святый Боже, что он с ней сделает, выпив столько этого зелья!»

Алли производил впечатление одержимого. Движения его стали точными и плавными, как у хищного зверя.

Подхватив Эльсу под локоть, он стремительно и легко вывел ее из круга танцующих и скрылся с нею в темном коридоре. Краем глаза Ниссагль заметил масляную улыбку глядевшего им вслед бургомистра и злорадно потер свои костлявые руки, но его по-прежнему не оставляло волнение.

Алли потянул девушку в темный угол, где у стены пылился сундук. Эльса еще не успела отдышаться после танца, она смотрела на него с недоумением, ее юное личико смутно белело перед ним во мгле… Алли молча схватил ее в охапку, опрокинул на сундук, одной рукой зажал ей рот, другой – задрал юбку… От неожиданности и ужаса она даже не догадалась сдвинуть колени…

«Раз, два, три, четыре, пять… – считал про себя Ниссагль, весь вытянувшись от напряжения, – черт бы его побрал, сколько там можно возиться с этой девкой!»

Глядя, как важно улыбается бургомистр, он затрясся от еле сдерживаемого смеха:

«Вот баран безрогий, поди, уже о свадьбе размечтался. И знать не знает, что его дочку там, за стеной…»

Вопль был короток и так страшен, что на секунду время оборвалось…

Еще один крик.

– Дочка моя! – затрясся враз посеревшим лицом бургомистр, задыхаясь и крутя головой. Крики неслись из темного закутка. Гости схватились за пояса, на которых по случаю праздника не висело никакого оружия, только кошельки, маленькие, как голубиные гузки. Потом шумной гурьбой они бросились на крики, сшибая с канделябров свечи. Толпа подхватила и Ниссагля, и потащила вместе со всеми, и, как щепку в канаве, вышвырнула в первый ряд. От увиденного он подался назад.

Разлетевшуюся нижнюю юбку густо испятнала кровь. Самой девушки не было видно под покрывшим ее сгорбленным шафрановым демоном, по телу которого волнами пробегали судороги. Ниссагль с трудом сообразил, что это расстегнутая шафрановая стола Алли.

– Ой, оборотень! – заорал кто-то дурным голосом, валясь с ног. На гостей скосилось из-за плеча искривленное серое лицо с провалившимися дикими глазами и вспухшим ртом, мокро и желто отливающее в огне. Он вскочил с сундука и, размахивая над головой невесть откуда взявшимся мечом, бросился прорубать дорогу. Свист клинка и шелест разлетевшейся столы произвели на гостей ошеломительное впечатление, все повалились друг на друга, а озверевший канцлер понесся через анфиладу, и никто не стал его преследовать.

«Разве от этого так много крови бывает?» – Ниссагль смотрел на растекшиеся по бедрам девушки вязкие алые струи. Эльса, всхлипывая, судорожно ворочалась на сундуке, покрытая синяками и залитая кровью.

Гиршу вдруг представилось, как выглядела бы королева, если бы с ней сделали то же самое, и он с силой смежил веки. Беатрикс – никогда. Она умная, распутная и жестокая. Никогда. Он почувствовал слабость в ногах, его бросило в жар, и казалось, что румяна с него сейчас отвалятся, как штукатурка.

Вокруг девушки толпились, причитая, гости. Их голоса перекрывал гнусавый бас бургомистра. Трясущимися руками он обнимал дочь и лишь мычал нечто нечленораздельное, потеряв дар речи и кривя мокрый рот, слюна и слезы капали на вздыбившуюся кунью пелерину.

«Да, Алли, натворил ты дел… – даже на полу блестели капли, пожалуй, пора исчезать отсюда».

– Эй, а ну-ка стой! – гаркнули ему в ухо и тут же сцапали выше и ниже локтя за руку – за правую и через миг за левую точно так же. С двух сторон надвигались на Ниссагля красные и свирепые лица купеческих сынков.

«Ax, как скверно быть маленьким». Он дернулся для порядка и притих.

Заахали прибежавшие женщины, а Ниссагля, крепко держа, повели в трапезную. Взбудораженный и обозленный, он оказался прижатым к столу – с него явно намеревались потребовать ответа.

– Чего вы хватаете меня за руки! Лучше бы его хватали! – Ниссагль мотнул головой на распахнутую дверь.

– А почему господин Ниссагль сам его не хватал? – наседал на Ниссагля родной брат бургомистра, досмотрщик городских рынков. – Почему господин Ниссагль тихо-мирно стоял в сторонке?

– Ах ты, умник! – взбеленился Ниссагль. – Да ты же видишь, что у меня никакого оружия и, – он подскочил к бюргеру, на миг прижался к нему, придясь макушкой под яремную ямку, – какого я роста! Ну кого я могу схватить! Вот людей своих я отпустил – это да, дурак я! Да кто же знал?!

В трапезную, шатаясь, вошел бургомистр. Он все еще плакал, веки у него опухли и покраснели, щеки дрожали, но глаза глядели уже осмысленно.

– С ней очень плохо, очень плохо, – бормотал он, покачивая головой, я боюсь, что она не выдержит, нет, не выдержит…

Снова поднялся страшный шум. Слышались обвинения, проклятия, скоропалительные гневные советы.

– Молчать! – Ниссагль грохнул обеими ладонями об стол, его всегда бесила бесполезная болтовня. – Хватит! От ваших воплей у него ничего не отвалится, да и девственность к Эльсе не вернется. Сами недоглядели, а теперь орете почем зря. У меня уже уши завяли. Тихо! – Он еще раз хлопнул по столу. – Я тут единственный из придворных, кто способен вам помочь. Я могу поехать к королеве и донести ей обо всем. Думаю, что она поступит по справедливости.

– Еще чего! Убежишь в Цитадель и тут же лучников на нас натравишь. Знаем мы, как это бывает, – выступил из толпы какой-то раздутый от пива подрядчик. – Лучше уж мы тебя тут свяжем и возьмем в заложники, и пока этого припадочного мерзавца на наших глазах не вздернут, не отпустим.

– Извиняй, приятель, я обычно имею дело с дворянами, но готов и с тебя согнать сало за такие слова. – Ниссагль осклабился. – Впрочем, в твоем предложении есть резон. Чтобы все друг другу поверили, я поеду в Цитадель не один, а со свидетелями.

***

Очумевший Алли пронесся по городу, как демон, – дозоры, разглядев его, едва успевали отскочить из-под самых копыт, гулящие девки со страху приседали у стен, факелы, искря, трепетали над его головой, как привязанные птицы.

Наконец загрохотал под конем наплавной мост, и канцлер немного опомнился. Он еще был не в силах осознать, что наделал. Он привязал коня к бревенчатым перилам и по мокрым ступеням спустился на узенький полузатопленный причал.

От воды тянуло прогнившим деревом и тиной, на вкус она была нехорошая, тяжелая. Но он вымыл лицо, напился из горсти, застегнул одежды, даже не вспомнив, почему они расстегнуты. Вспомнил, уже когда съезжал с моста, – все сразу. И девочку, и краденую лошадь. С силой, словно пытаясь стереть из памяти последствия морока, провел ладонью по мокрому лицу. У бедра болтались пустые ножны. Продолжали вспоминаться гадкие подробности происшедшего.

«А ведь я болен. – Он уловил в висках первые толчки боли и дотронулся рукой до лба. – Горячо».

Посольский мост не был еще поднят. Алли по-воровски прокрался к себе, минуя освещенную палату, где садилась за поздний ужин королева.

Из темного зеркала на него мутно уставился некто с запавшими глазами и перекошенным, точно от горькой настойки, ртом. Постель так и осталась неприбранной. Он торопливо втер в щеки румяна, переоделся и отправился к ужину.

– Неужели, канцлер, вас не накормили у бургомистра? – Раин посмотрел на него с неизменным нахальством, приподняв брови и в притворном недоумении широко раскрыв голубые глаза.

– Перекормили, – резко отшутился Алли, почувствовав, что при виде еды его тошнит. Подобрал длинные рукава и все же стал есть, вернее, ковыряться двузубой вилкой в блюде, содержимое которого его совершенно не интересовало.

***

Ниссагль обернулся – за спиной у него пылали сотни и сотни факелов в руках разбуженных горожан: оскорбленные бюргеры всполошили весь Хаар и теперь торжествующе и мрачно покачивались в седлах справа и слева, взяв его в кольцо.

Над ними все выше подымались две надвратные башни – бойницы алыми щелями выделялись на черном фоне стен, меж зубцами шевелились лучники. Мосты уже везде были подняты. Все равно куда стучаться – сразу сюда или сначала в Сервайр. Так лучше уж сразу с парадного входа.

Он выехал на край моста, под которым крутилась на черной воде белая пена, и крикнул, чтобы ему открыли. Мост заскрипел, глуша громкое шуршание пламени. Ниссагль обернулся к брату бургомистра:

– Надо идти к королеве. Все, кто чувствует в себе смелость, пусть идут со мной. Если нас долго не будет, подымайте шум.

Он дал лошади шпоры и с места гулким галопом устремился под лязгающую герсу. Несколько всадников последовало за ним.

Бегом поднимаясь по лестнице, он торопливо пригладил волосы. Пропитавшие их благовония засохли, пряди стали жесткими, как осока. Подосадовал, что потерял в суматохе шляпу – жалко, новая была. Свидетели напряженно дышали в затылок.

У двери в палату очень кстати крутился паж, маленький, семилетний.

– Мальчик, будь добр, попроси, пожалуйста, госпожу на пять минут выйти. Чрезвычайное и тайное доношение. – Он придержал рукой сильно забившееся сердце. От волнения пересохло в горле. Паж оттянул тяжеленную створку и скользнул внутрь.

Оробевшие свидетели попятились в дальний конец приемной.

Дверь отворилась.

– Что случилось, любезный Гирш? – Беатрикс была одета щегольски, хотя и по-домашнему. Свободные складки зеленого платья расходились прямо от низкого с золотыми зубцами выреза. Волосы, крупно подвитые, пышные, недлинные, падали ей на плечи. Он поднял к ней накрашенное лицо. Сказал громко:

– В городе неладно, моя госпожа. Поднимемся на надвратную башню, сами увидите.

И был уверен, что свидетели за ним не пойдут, убоятся. Они и не пошли.

Королева привычным жестом проверила, есть ли у нее на груди заветная хрусталика.

– Ох, а красиво бунтуют. – Окинула взглядом запруженные огнем пристани, потом попристальней всмотрелась в толпящихся на мосту. – Силы небесные, весь магистрат сбежался! Еще бы ратушу на горбу приволокли! Да что им надо-то? Абель Ган чего-нибудь начудил?

– Нет, госпожа. Видите ли, я не хотел говорить об этом в приемной. Думаю, вы поймете почему. Дело в том, что канцлер Энвикко Алли сделал ужасную глупость, самую ужасную, какую только можно вообразить.

– Убил кого-нибудь?

– Нет, гораздо хуже. Он изнасиловал дочь бургомистра.

– Что? – задохнулась Беатрикс от изумления. – Дочь? Бургомистра? Изнаси… Да что он, очумел совсем? Что ему, девок мало? Да лучше бы он меня изнасиловал! Это ту девочку, у которой сегодня именины? Ой, Боже! Да за это же виселица! Я этот закон не отменяла…

– Вот они и пришли с требованием его повесить. Кое-кто даже в Цитадель напросился в качестве свидетеля.

– Черт! Да с чего он на нее кинулся? Весь день был мокрой курицей – и нате! Перепил, что ли?

– Может статься, его нарочно опоили? Этарет опоили, – на лице Ниссагля мелькнула тонкая, как змеиное жало, усмешка, тон стал лукав, подкупили кравчего и опоили. «Песьим соком», к примеру. Есть такое средство. От него всегда звереют, как жеребцы на гоне.

– Этарет? Опоили? – Беатрикс поморщилась, размышляя. Алли… Он же сам себе яму вырыл. Но не выгоднее ли будет оставить его в живых, чтобы снова броситься на Этарет? Ниссагль улыбался. Ждал. Смотрел на нее снизу вверх как ровня – лукаво и понимающе.

– Это ты спроворил? – вдруг спросила она, нагибаясь и переходя на шепот. – Ты? Да?

– Я лишь смиренный слуга вашего величества. Вы однажды изволили быть недовольны господином Алли, и я позволил себе предугадать ваше желание, прекрасно сознавая, сколь опрометчиво при этом поступаю. Если это вам не по вкусу, клянусь, завтра же распущу слухи о том, что его опоили Этарет. В этом случае господину Алли грозит всего лишь провести ночь в Сервайре.

– А ты умный, – королева поглядела на него с опасливым одобрением и принялась перебирать двумя пальцами локон – волновалась – ты очень умный. А не боишься, ежели я и тебя однажды, как Алли? Или ты считаешь, что если один раз придумал за меня, то уже силен?

Улыбка сошла с лица Ниссагля, он поднял вверх заострившийся подбородок, показав куриную шею:

– Ваше величество… Поскольку вы никогда не называли меня вашим другом, а только лишь слугой, я с радостью брал то, что мне дают, а на то, что мне давать не хотят, даже глаз не подымал. Сиятельному канцлеру не повезло, он потерял ваше доверие и перешел из друзей в наемные слуги, хотя по старой привычке требовал долю друга. Думаю, что я никогда не совершу подобной ошибки, даже если судьба осчастливит меня вашей дружбой, а не простым благоволением.

– Нет, ты и впрямь умен. Не думаю, что ты когда-нибудь умрешь… я имею в виду так, как Алли… Было бы что пить и из чего пить, я бы с удовольствием выпила за то, чтобы ты умер в своей постели, окруженный любящими домочадцами. Но вина нет. А посему давай думать, что делать с простолюдинами.

Беатрикс снова всмотрелась в прибывающее с каждой минутой море огней, бормоча больше для себя, чем спрашивая совета:

– Сразу его выдать и не возиться? – Ниссагль восхищался ее холодной расчетливостью. Отправляя на смерть друга и любовника, она не выказывала никаких признаков сожаления. – Нет, не пойдет. Разбалую простолюдинов. Надо по закону. И чтобы долго помнили.

Потерявшие терпение школяры и подмастерья уже запустили в ворота поленья с дровяной пристани, когда мост дрогнул и стал опускаться, открывая недобрым взглядам крепкую кладку островерхого свода над воротами, стальные клетки герс и озаренное факелами пространство переднего двора, где во множестве толпились стражники и вельможи. Герсы поднимались одновременно, наполняя ночь скрежетом и лязгом.

Наконец все замерло и затихло. Даже языки на факелах вытянулись прямо. Потом застучала копытами лошадь, и в красном проеме ворот появился всадник. Забрало было поднято. Золотой шлем. Бледное лицо. Горящие глаза. Королева!

Она остановила коня на самом конце моста, он замотал головой в рогатом наморднике, касаясь земли вьющейся гривой. Отражения пылающих факелов метались по нагруднику. Поперек седла качался, словно коромысло весов, большой, не по всякой руке, двуручник – Меч королевского правосудия.

– Зачем вы пришли сюда ночью, почтенные горожане? – В голосе Беатрикс прозвенел металл, каменные своды ответствовали гулким эхом.

– Принести жалобу на бесчестье и просить о мести, – ответил мрачный досмотрщик рынков, – ибо оскорбление неслыханно и вероломно.

– Вот, посмотрите, – раздался откуда-то из-за крупов коней дрожащий и гневный голос, – поглядите, ваше величество, – из толпы на свет вытолкнули кого-то съежившегося, завернувшегося в плащ, а следом выбрался всклокоченный, задыхающийся бургомистр, – посмотрите, полюбуйтесь! Это та девочка, то самое дитя, которую вы целовали сегодня в лоб и щедро одаривали! Она была еще чиста, но знайте, что уже вечность канула с тех пор! Посмотрите, что с ней стало. – Он сорвал с дочери плащ таким же движением, каким работорговец на торжище срывает покрывало с рабыни. Призрачно-белое существо, дрожа, попыталось нырнуть обратно в толпу, но отовсюду пылали факелы, фыркали кони и блестела сталь, беспомощно озираясь, Эльса осталась стоять на месте. Белую ее юбку испятнала кровь, кое-как схваченная на груди булавками исподняя рубашка топорщилась, глаза блуждали, пальцы обирали воздух, на одном блестело тоненькое колечко…

– Поглядите, что с ней сделали! Поглядите! Она же потеряла рассудок! Она безумна, а еще утром была счастливой! Она едва не умерла! И все по вине канцлера, которому не писаны законы и который обесчестил ее прямо в день ее именин!

Внезапно толпа разъяренно заорала в один голос, уставившись на что-то за спиной у Беатрикс. Это Энвикко Алли, закутавшись в карминную хламиду, прислонился к перилам белой лестницы и с преувеличенно гадливым выражением лица ждал, чем все это кончится. Происшедшее было ему неприятно главным образом из-за поднятого чернью шума, кроме того, он чувствовал себя несколько нездоровым. И главное, он не понимал, как это все с ним могло случиться. Помнится, раньше такого и в Марене не бывало. А тут нате. Да и девочка-то – он хорошо теперь видел – не в его вкусе.

Королева поворотила коня боком, и на обращенную к людям половину ее лица наползла тень. Толпа угрожала и проклинала, лица прыгали перед королевой безглазыми восковыми пятнами – а заветную хрусталику она оставила на книжном пюпитре в опочивальне, когда переоблачалась.

– Возмездия! Повесить! Вздернуть маренскую собаку! – Самые рьяные кричали уже возле ее стремян.

– Господин бургомистр! Уведите вашу дочку домой. Уложите ее в кровать. Не держите у всех на виду в таком состоянии. – Едва до людей дошло, что королева начала говорить, как все тотчас же успокоилось. – Я клянусь, что позабочусь о ее будущем. Клянусь также, – она возвысила голос до крика, – что с насильником поступят по закону Эманда и пощады ему не будет! Меч правосудия сему свидетель!

С этими словами Беатрикс повернула коня и поскакала к воротам, а перед притихшей толпой остался тяжело раскачиваться вогнанный в доски меч-двуручник.

– Стража! Взять его! – вступил в свои права Ниссагль. Дворцовые лучники двинулись к Алли. Маренец изменился в лице:

– Вьярэ! Ты собираешься отдать меня смердам?! – сбился он на родное наречие. – Ты с ума сошла! Из-за жалкой девчонки! Из-за жалкой девчонки, которая сама же вертела передо мной хвостом! Вьярэ! Опомнись! Вьярэ! Да Вьярэ же! – Он расширил глаза в полнейшем и искреннейшем недоумении.

Но королева даже не обернулась, зато лучники близились, и под плоеным шелком хламиды у Алли обнаружился меч. Он встал в позицию, выставив перед собой темный узкий клинок.

– Так чума же на ваши головы! – прошипел, не разжимая побелевших губ. Лучники поднимались к нему по лестнице с двух сторон, выставив вздыбленные щиты и опустив забрала.

– Вперед, вперед, – шептал Ниссагль, потирая ладони, зрачки у него азартно блестели, он покусывал нижнюю губу.

С лязганьем скрестилась сталь на белой лестнице, еще раз и еще. Два лучника (остальные ждали на ступенях) приняли удары меча на щиты, стараясь прижать Алли к стене, и допустили оплошность, став бок о бок. Алли наносил удары все быстрей и яростней. Очень скоро это стало опасным.

– Повиновение королеве! Алли, бросьте оружие! – воззвал Ниссагль, кляня себя за то, что никого до сих пор не послал в Сервайр за подмогой. В черной подворотне слышался шепот наблюдающих за схваткой горожан.

– Бросьте оруж… Че-о-орт! – Ниссагль увидел, что по белым ступеням уже скатывается, лязгая панцирем, тело одного из нападавших, волоча за собой кровавую полосу. И кинулся в Сервайр. Остальные стражники спустились и замерли настороженным полукругом – никому не хотелось стать жертвой рыжего безумца. А тот, вспрыгнув на парапет, свистел в воздухе мечом, и губы его кривились в зловещей усмешке.

Родери Раин торопливо взглянул на подступившую к самым воротам толпу и что-то про себя прикинул.

– Дай мне твои перчатки, – обратился он к Беатрикс.

– Бери! – Она недоуменно протянула ему их. – А зачем?.. Ах! всплеснула белыми руками, а Раин уже шагал к лестнице, на ходу просовывая пальцы в стальные, подбитые кожей сочленения.

Он согнул руки в локтях и сжал пальцы – выступили шипы на стальных суставах. Алли замер на балюстраде, готовый броситься на обнаглевшего королевского кобеля. И вот тело его хлестко распрямилось в прыжке…

– … И-иах!..

… Железная лапа со скрежетом ухватилась за тонкий клинок!

Раин подло, как в уличной драке, заехал противнику коленом ниже пояса. Глухо вскрикнув, канцлер откинулся на дубовую створку двери и сполз на ступени лестницы. Гремя сбруей, к нему поспешили стражники Сервайра. Не желая делить с ними выигрыш, камергер вцепился канцлеру в волосы, рывком швырнул его под ноги, придавил ему грудь красным скрипучим сапогом, на своем согнутом колене с хряском сломал темный тонкий клинок и швырнул обломки через плечо. Подоспевшим сервайрским ландскнехтам осталось только скрутить арестованного и утащить его за собой в стылый мрак башни.

Алебардщики вытеснили из ворот кинувшуюся было целовать королеве ноги толпу, и мост стал подыматься.

Глава тринадцатая

ПОСЛЕДНИЙ РАСЧЕТ

– Мерзавцы! Сволочи! Недоумки! Выродки! Скоты! Мразь вонючая! Безмозглые шакалы! Дерьмо протухшее!..

– И даже «протухшее»! – чуть не с одобрением отметил тюремщик в черном сукне, прислушиваясь к несущимся из-за двери лязгу и брани.

– Разве дерьмо тухнет? – Один из стражников держался за плечо, по которому попало концом кандальной цепи. Внутренней страже не полагалось доспехов: носить их тут, торча то в пекле пыточной камеры, то в ледяных подвалах, было бы тяжко.

– Господин старшина, пустите нас посчитать ему ребра! Тут по ночам и без него шумно. Дадим ему пару раз, он похнычет и заснет, а?

– Вечным сном, да? – осклабился и захихикал тюремщик. – Ладно, молодчики, уломали. Только не больше двух тычков, а то шут их знает, этих вельмож – то из князей в грязь, то потом из грязи обратно в князи, а нам отдувайся. – Он пошуровал в замке ключом, с усмешкой слушая, как ругаются стражники. Кулачищи у них чесались.

Алли гремел цепями, словно взбесившийся волкодав. Он даже не заметил, как в узилище скользнули гости. Опомнился, только когда его пнули сапогом под ребра. Перекатившись на другой бок, крикнул в довольные морды стражников:

– А-а, вас проняло наконец, бараны безрогие! Ну, ничего, я вас запомню. Я вас – запом…

Раззадорившись, второй стражник промазал – попал не по ребрам, а в живот. Узник с истошным криком скорчился, уткнувшись лбом в пол и скребя ногтями по мокрым камням.

– Эй, легче! – прошипел тюремщик. В его руке затрясся тусклый решетчатый фонарь. – Этак вы ему из кишок болтушку сделаете. Ну-ка, пошли отсюда!

Стражники рысью выбежали, не насытившиеся, но веселые.

– Пусти козла в огород, а хоря в курятник. – Тюремщик передал свой фонарь одному из них и стал запирать узилище.

Кровь обволакивала язык. На темя сверху сорвалась капля. Алли знобило. Он стиснул зубы. Его клонило в тяжкое, безразличное забытье. А надо было думать. Думать!

Сверху падали и падали капли. Красная полоска из-под двери отражалась в лужах на полу. Это же камера Этери. Или соседняя. Зло шутит судьба. Он не заметил, как уснул.

Под утро бургомистра вместе с дочерью вызвали в Цитадель.

Беатрикс сидела за столом, щуря красные глаза, – недоспала. Великоватые ей перстни чуть побрякивали, когда она постукивала длинными, по южному обычаю, ногтями о подлокотник. Порой она быстро сгибала пальцы, подбирая эти спадающие перстни.

От нагоревших свечей настоялась пресная духота.

Беатрикс глядела на беленькую Эльсу, которая тряслась и оглядывалась, словно боялась, что Алли выскочит из расписанного химерами угла.

Ей было жалко, если Алли умрет. Глаза, как синяя эмаль, раздвоенный ямочкой подбородок, холеные рыжие кудри… Возле камина отодвинулась панель, и оттуда появился Ниссагль.

– Почтеннейший бургомистр, мне надо задать вам несколько вопросов. Я принимаю это дело близко к сердцу и отчасти считаю себя виновной в случившемся.

У Ниссагля насмешливо дрогнули губы.

– Вы помните, что закон снисходителен к преступнику лишь в том случае, когда пострадавшая девушка решится взять его в мужья. Я хотела бы на всякий случай знать, нет ли у вашей дочери такого намерения.

Эльса была потрясена случившимся с ней, но бургомистр ошибался – его дочь пребывала в здравом уме. Она вполне сознательно мотнула опущенной головой. Бургомистр, вытянувшись, насколько позволяло тучное сложение, ждал, что королева будет уговаривать его и Эльсу. Он уже приготовился торговаться с Беатрикс, рассчитывая, что ей дорога жизнь ее канцлера.

– Есть ли у Эльсы возлюбленный? Бургомистр не был готов к такому повороту событий, у него от неожиданности отвисла челюсть.

– Лорель… Метельщик Лорель… – Эльса заговорила очень медленным шепотом, и от того казалось, что бледные губы ее шелестят.

– Хорошо, Эльса. Вы станете мужем и женой по слову королевы. И если он простой метельщик, то я дарую ему что-нибудь более подобающее его достоинствам. А вашим приданым станет конфискованное имущество казненного преступника. Единственное условие: свадьба состоится в день казни – так сказать, с назидательной целью. – Королева улыбнулась.

Бургомистру оставалось только кивнуть. Королева опять подобрала падающие с пальцев перстни. Ее прекрасные тонкие руки даже в этом тягостном тепле сохраняли сухую прохладу – кольца с них легко падали. Потом, что-то припомнив, она в упор взглянула на Эльсу:

– Надеюсь, Эльса, вы будете верны своему решению и не перемените его.

Бургомистр с дочкой, пятясь, вышли. Беатрикс вздохнула – невольно вздох вышел тяжелый.

– Ваше величество… Имею вам сообщить, что у Алли после вчерашнего открылась горячка, – сказал из-за спины Ниссагль. Она еще раз досадливо вздохнула.

– Ну что ты меня мучаешь? Разве я могу что-то сделать? Ведь нет же.

***

«Девушка? Ах, да. Кажется, он дал ей что-то. Кажется, золотую монету. Монету величиной с ладонь. И один алмаз с куриное яйцо. Она что-то смела бормотать о дружбе. Дура.

Как хорошо дома. День меркнет за окнами. Темнеет роспись на стенах. Подрагивают огоньки на свечах. Золото угасает. Серебро мутнеет. Завтра будет день, и улицы не покажутся тесными. А еще будет казнь. Чья, чья, чья? Ах, Этери. Бедняжка Этери. Ему отрубят руки. Весь помост зальют кровью. И вздернут. Зачем, зачем, зачем? Сколько голов уже отрублено. Совсем не нужна смерть маленького Этери, которого он предал. Но королева так жестока. Она так жестока.

Показалось, что кто-то стоит за спиной. Он резко обернулся и, почти уже догадавшись, увидел Этери.

– Как ты… Ты убежал? Сумел убежать? Этери? Этери со всхлипывающим вздохом свалился ему в объятия.

– Этери, бедняжка… Господи!

Одежда на мальчике была краденая. Краденая с крысолова. Запах. Тюремный крысиный запах.

Глотая слова, сбивчиво, то и дело захлебываясь слезами, Этери говорил. Но расслышать удавалось только: «Как крыса, да, как крыса, как мерзкая животина…» Алли мучился, не в силах вставить полслова о себе.

Тут застучали в двери, и с языка совершенно легко сорвалось:

– Это Ниссагль. Тебя нарочно выпустили, Этери, посмотреть, куда ты пойдешь.

– Я во второй раз… Прости! – Они лежали на полу, обнявшись, и каждый шептал о своем предательстве, хотя Этери все равно, кажется, ничего не понимал, призывая Бога посеревшими губами. Потом явственно стало слышно, как вылетела дверь, и в наставшей на миг тишине Этери вдруг осмысленно на него взглянул и шепнул:

– Ничего… – Стало понятно, что это ответ и прощение.

– Ничего. – Он слегка тряхнул головой, У него были длинные слипшиеся ресницы и покорный голос. – Ничего, ничего. – Он еще успел улыбнуться, шепча это слово в надвигающейся отовсюду тишине…

… И тут же их обоих, именно обоих – охватил ужас.

«Беги!» – пронеслось в немеющем сознании. И он, кажется, куда-то побежал…

… И выбежал на какую-то дорогу, где был почему-то день. Такой дождливый, тусклый…

Под дождем, увязая в желтой чавкающей глине, тащились куда-то серые понурые люди, неся мешки или впрягшись в двухколесные расхлябанные телеги, узкие, как гробы.

Он шел следом за ними по обочине. Дождь заливал глаза, дышать было трудно, и все ясней казалось, что дорога эта никуда не ведет. И тут он увидел Господа. Господь был тоже какой-то замызганный, понурый, но все же – Господь, тепло и свет исходили от его серого плаща, а лица было не различить, словно моросью занавешено.

Алли спросил:

– Как жить-то, Господи?

Дождь припустил чаще, в желтых лужах лопались пузыри.

«А ничего, живи как-нибудь так…» – услышал он внутри себя ответ. Господь повернулся и пошел по дороге вместе с толпой, и Алли тоже долго шел под дождем, чувствуя, что идет следом за Господом, пока не забылся, а очнувшись, понял, что идет просто за каким-то серым, промокшим до нитки странником.

Когда он на самом деле очнулся, то увидел, что на краю внесенной в камеру кровати сидит сокрушенный Ниссагль, грея руки о кружку с чем-то горячим.

– Я, право, ужасно сожалею, Алли, – он протянул кружку, – выпейте лекарство, у вас лихорадка.

Питье было горячее и горькое. Алли сдавленно вздохнул.

– Меня избили ваши стражники, Гирш, – нехотя признался он. – На мне были оковы, и они накинулись на меня вдвоем.

– О Господи, прошу простить. – Ниссагль примирительно дотронулся до его руки, лежащей поверх одеяла. – Вы попались под горячую руку. Они, видите ли, имеют обычно дело с Этарет, и не слишком с ними церемонятся. Но ради вас я прикажу их выдрать.