Текст книги "Летописи Святых земель"

Автор книги: Полина Копылова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Раин, чувственно чмокая губами, тянул вино – он всегда так делал у нее на виду. Но в ней ничего не шевельнулось, словно бесплодие со временем глушило все чувства. Ей не терпелось поговорить с Ниссаглем. Не дождавшись окончания совета, она ушла в холодную боковую галерею, знаком уведя за собой Ниссагля.

– Гирш, – они шли бок о бок, – мне надо с тобой кое о чем побеседовать.

Он, как всегда, услужливо повернул голову.

– Видишь ли, Гирш, я думаю, что тут не место моим детям. Я знаю, что город прекрасно укреплен, что в нем полно войск и все меня любят, но моим детям тут не место. Начнется война, и я не желаю, чтобы они путались под ногами. Словом, мне будет спокойнее, если они исчезнут так, чтобы до конца всех этих дел с Аргаредом о них знали бы только я, ты и Хена. Больше никто. – Она обернулась на плотно замкнутые двери и понизила голос: – Придумай место, куда их можно отправить. Повезешь их ты. Ну и, конечно, Хена, которая с ними там останется. Еще будут несколько солдат, которые тоже останутся там как охрана. Потребуешь от моего имени эскорт у тамошнего магистрата и возвратишься сразу, как отвезешь их.

– Хорошо. Я предложил бы отправить их в Сардан. Это большой город, в нем очень много суеты и очень мало Этарет. Шарэлитская часть Сардана – самое подходящее место. Я имел дело с тамошними менялами. Думаю, они не откажут.

– Они не продадут?

– Они служат тому, кто богаче. А у меня сейчас добра куда больше, чем у Аргареда.

– Это по твоей одежде видно. Аж в глазах рябит. – Беатрикс легонько притянула его к себе пальчиком за пояс и принялась играть его цепочками. – Жаль, что твои белила не краснеют от удовольствия. По твоим глазам вижу, что ты прямо-таки таешь. Итак, – говоря, она встряхивала на пальцах цепочки, – ты отправишься в Сардан сегодня же, как стемнеет, с Хеной, моими детьми и эскортом. И чтоб ни одна собака не пронюхала. Сколько дней займет путь туда и обратно, если не останавливаться?

– До Сардана? По меньшей мере неделя потребуется. Это если пургу обгонять и с коня на коня на станциях прыгать.

– Хорошо. Жду тебя здесь по истечении недели, чтобы вместе отправиться в Навригр.

– Кто остается с тобой?

– Раин. И еще примас Эйнвар – этого на войну ничем не заманишь.

– Ну, в войске будет Комес – тоже примас. Оставила бы еще кого, а?

– Ну кого? Ах да, Ган еще будет. Ему в армии вовсе делать нечего. Людишки там темные, будут над ним потешаться, а он обидчивый.

– Никого из настоящих мужчин.

– Ты только себя считаешь настоящим мужчиной? Впрочем, может быть, так оно и есть. Но Раин, по-моему, вовсе не такой уж придворный размазня. Конечно, изнежился. Но ты раньше тоже так не одевался. Все владения Аргареда можно купите на твое платье.

– Это и есть владение Аргареда.

– А, так вот где твоя десятая часть от каждой конфискации! Ты оставишь в наследство потомкам одни наряды.

– У меня нет наследников, Беатрикс.

– Позволь, я только недавно посетила наречение твоей сестренки. Надо признать, твоя матушка меня удивляет – то производит на свет такого умного сына, что потом две дюжины лет отдыхает, то вдруг разрождается прехорошенькой дочкой. Лонга, кстати, и тебе в дочки вполне годится. А ты говоришь…

– Ты знаешь, каких наследников я имел в виду.

– Ладно, давай о деле. Согласуй со мной, кто поедет с тобой в Сардан. Речь идет о моих детях, ты понимаешь? Тут нельзя доверяться случайным людям.

– Мы можем подумать над этим прямо сейчас. Вообще говоря, я хотел бы взять Алуна. Не люблю эту рожу с тех еще пор, при том что пожаловаться на него нельзя. Ясно, что он не хотел тогда мне навредить, просто хотел выбиться в люди. Вот пусть и выслуживается при наследниках – почетно и от меня далеко. А Хене скажу, чтобы держала его в узде. Он мужчина видный, как раз для нее.

– Ничего не имею против… А еще кто?

***

Алун неуклюже вошел вслед за маленьким наглым пажом и отвесил поклон. Королева с усмешкой протянула ему руку для целования.

– Добрый вечер, слуга верный… Ну как, в дорогу готов?

Он пылко облобызал поданную руку.

– Хорошо. Твою верность я знаю… Вот что, Алун. Злые языки мне наговаривают на Ниссагля. Может, клевещут, а может, и нет. Поэтому по дороге ты за ним так… посматривай. В Сардане особенно. А сейчас зайдешь на голубятню и возьмешь там голубя. Из Сардана пошлешь мне голубиную депешу, где все кратко и недвусмысленно изложишь. От Ниссагля все это держи в тайне. Сослужишь мне эту службу – возвысишься.

Алун еще раз поцеловал ей руку, взял записку и откланялся. Паж закрыл за ним дверь.

Ниссагль исчез, и никто этому не удивился – он частенько куда-то пропадал на несколько дней. Удивились тому, что вместо расторопной и кокетливой Хены королеве стала прислуживать другая женщина, белокурая Ярвин, выученная нарочно для роли горничной и подаренная королеве на свадьбу кем-то из магнатов. Ярвин до этого была не в чести, заведуя то королевским бельем, насколько им вообще было возможно заведовать, так как челядь постоянно его растаскивала, то надзирала за младшими горничными, более склонными искать на свою задницу любовные приключения с ландскнехтами, нежели прибирать покои. Так уж повелось в Цитадели, что к ночи, особенно в теплое время, все переходы наполнялись жаждущими любви девицами в накидках, отовсюду слышался их легкий топоток, разносился запах лилийной настойки, который распалял мужчин одинаково, будь то во дворце или на площади Барг. Даже королева без всякого стеснения обрызгивала себя этой настойкой с головы до пят.

Как и полагается покорной крепостной служанке, Ярвин казалась довольной любой участью. Теперь наконец она обрела то место, для которого предназначалась, и на все вопросы о Хене отвечала, что та отослана от двора по велению королевы. Услышав такое, почти все переставали удивляться, потому что Хена, не зная меры в шашнях с мужчинами, вполне могла перейти дорогу Беатрикс и поплатиться за это местом.

Цитадель быстро пустела. Через столицу каждый день проходили новые войска. Война обещала быть короткой и веселой и придворные отъезжали в Навригр, надеясь сыскать дешевой воинской славы.

По улицам топотала и звенела железом о железо окутанная паром пехота, качая пиками, ехали конники, скрипя, катились крытые бурым войлоком обозные фуры и другие увитые пестрыми лентами повозки, набитые шлюхами и узлами с их платьем. Это был вернейший признак того, что война будет недолгой и завершится победой.

Сбором и продвижением войск в столице распоряжался Раин, он всех торопил и понукал, как в лихорадке, скача целыми днями от одних ворот к другим, встречая и провожая отряды.

Между тем жилище королевы совсем обезлюдело. Стали гулкими раззолоченные и изукрашенные чертоги. Возле дверей стояли солдаты в полном вооружении.

Беатрикс ни за что не могла взяться, все у нее валилось из рук. Она блуждала целыми днями по дворцу, отвечая на поклоны случайно задержавшихся придворных, и с тоской поджидала Ниссагля, торопя его почти беззвучным, похожим на молитву шепотом, особенно с тех пор, как прилетел голубь с успокаивающей депешей.

Она даже не могла себя заставить проехаться верхом или в носилках по городу, хотя погода стояла изумительная: солоноватый от дыма воздух застыл в полном безветрии.

Она предпочитала кружить сплетая и заламывая пальцы, по своей Цитадели, с мрачным удовольствием отмечая, как крепко вросло в эти светло-cepыe стены золото.

Она любила золото – eго блеск, его неодолимую власть, его медвяно-холодное прикосновение к обнаженной груди, когда Хена застегивает сзади ожерелье. Золото. Богатство. Власть. Золото сильнее любых талисманов. Но его бесполезно носить при себе. Его надо отдавать. Брошенная на пол монета поссорит лучших друзей. Умело сделанный подарок привлечет и обезвредит врага. Золото надо отдавать – и тогда оно возвращается либо умножившись, либо превратившись в выгодный союз или разъедающую, как язва, усобицу. Перед ним никто не в силах устоять, кроме отдельных безумцев. Нy так ведь и мор косит не всех, щадя где старца где младенца, где дурнушку, где красавца, где господина, где раба.

Без Ниссагля было неспокойно. У дверей со стуком сменялись караулы – безликие безликими, Беатрикс начала судорожно оборачиваться на этот cтyк – в пустых комнатах все пугало.

В высоком угловом окне был виден гладкий кусок белого двора. Видимо, ночью примело снежком.

Легко раскинув шафранные рукава, отводя русой перекосившийся кинжал, вошел Раин. От него свежо пахнуло хвоей, и Беатрикс деланно поморщилась,

– Господь всеблагой! Где ты отыскал эту вонь, камергер? От тебя смердит так, словно ты лазил на елку и вымазал зад в смоле!

Раин сдержанно улыбнулся

– В лавке было темно, и я ошибся настойкой.

– Или не ошибся, чтобы меня подразнить и попугать. Ты знаешь, что я ненавижу эту этаретскую вонь. От них вечно пахло елкой. Вот отвоюем, и я продам все леса корабелам – пусть рубят.

– Пока что, увы, война только начинается, моя госпожа.

– Все еще впереди.

– Да. Моя госпожа, мне будет позволено задать вопрос?

– Когда я тебе запрещала?

– Завтра в Хаар входит мой отряд…

– Ты долго его собирал…

– Зато какие молодцы! Я прошу позволить мне лично вести его в Навригр.

– Господи, да я без тебя тут совсем со страху умру. И что тебе там делать?

– Моя госпожа, там я как раз найду для себя применение. Здесь мои дела закончены – все войска прошли, мой отряд последний. Остается только стража.

Беатрикс подумала, что со дня на день должен появиться Ниссагль, и разрешила:

– Ладно. Только оставь два десятка этих своих молодцов – возможно, я сама решусь-таки прогуляться до Навригра.

– Еще, моя госпожа…

– Что?

– Нельзя ли мой отряд разместить на одну ночь в Цитадели? А то собирались-собирались построить казармы на Дворянском Берегу, да Ниссагль с Ганом все деньги куда-то подевали.

– Не волнуйся, отдали в рост. К весне вернут с прибылью. Я только не могу понять, зачем селить солдатню в Цитадели? Пусть кормятся по домам в городе. Не думаю, что будут возражения. А Цитадель не казарма.

– Госпожа моя, я понимаю, что Цитадель не казарма… Однако же ставить их в городе – это высылай квартирьеров, возня до ночи, шум. И потом, они здоровенные парни, всякое может случиться. А тут они просидят ночку в тепле и с песнями уйдут в Навригр. Кормлю за свой счет!

– Ладно, я поняла, что ты не отстанешь. Сколько человек в отряде?

– Две сотни конников. И так рвались в драку за вас, все как один!

– Еще и конники… Ладно, как раз в уплату за постой и оставишь мне десятую часть своего отряда. – Беатрикс устало вскинула голову и посмотрела на камергера. С тех пор как она отдалила его от себя, он стал почему-то куда ловчее на язык. Вот и сейчас уговорил-таки ее, хотя очень тут нужны лишние двести человек.

А охрану для нее с Ниссаглем вполне подобрали бы из оставшейся стражи.

– Когда они прибудут?

– Завтра днем, моя госпожа. Очень бравые парни. Вы получите удовольствие, когда на них посмотрите. И главное – эмандеры, не какие-нибудь наемники: Я нарядил их с иголочки за свои деньги.

– В какие цвета? В свои, поди?

– Как можно! В цвета Эманда!

– Мог бы и в свои.

– Признаюсь, у каждого есть и кот д'арм…

– Ну-ну. Хотела бы я знать, под какими цветами идет Аргаред?

– Это любопытный вопрос. Рингенские наемники избирают себе цвета и их количество сообразно тому, сколько монет у них в мошне. Судя по тому, что Аргаред требовал от них являться со своим оружием, в этот раз они будут выглядеть средненько, да и драться неважно. И потом, под какими ему выступать цветами? Эмандские мы общими усилиями опорочили, так что они, по его понятиям, годятся лишь на то, чтобы убирать залу в блудилище. Остаются его собственные – зеленый с серебряным, если мне не изменяет память. Он, наверное, лелеет мысль в случае победы вообще отказаться от желтого и лилового. Вообще, если бы им удалось победить» они долго ломали бы головы, какой новый герб выбрать вместо опозоренного черного песика. Кстати, знаете ли вы историю с черным псом?

– Нет. Что это за история?

– Я тоже раньше не знал. Мне мать рассказала. Попечительница-то меня держала в неведении. А дело было так: когда Этарет вышли после странствий из леса, они увидели равнину до самого горизонта, и поскольку дело было на закате, а глаза у них от света изрядно отвыкли, то равнина показалась им фиолетовой, а небо – золотым. Прямо перед ними был холм, а на холме стоял черный волкодав и нюхал воздух. И вот он приблизился к ним и не залаял, не зарычал, но и не стал ласкаться, а повел за собой и привел к богатому, полному народа городищу. И потом сопровождал от города к городу, пока весь Эманд не был завоеван. Вот так этот пес и попал в эмандский герб. Этарет утверждают, что это была Сила в образе пса. А черный люд зовет это Судьбиной или Долей.

– А песик-то не больно верный. Для Этарет старым хозяевам изменил. Потом от них ко мне переметнулся. За что я его и люблю, песика-то этого.

– Так он всю жизнь переметываться будет. Знать, порода такая.

– Ну, если он хозяев раз в тысячу лет продает, то на мой век его верности хватит. И вообще, может, он к людям вернуться решил? Не этаретский у него вид. Я еще удивлялась, почему у них золото в гербе. Да и лиловый они редко носят. И пес. Еще бы корову в герб взяли. Ведь могло так быть – вышли, как ты говоришь, на холм, а там рыжая худая коровенка. И мухи на глазах сидят. И хвост в репьях. И вымя до земли. И…

– Слышал бы тебя Аргаред. – Раин осекся. Он только в постели звал ее на «ты».

– Эй, дружок, мы не на ложе! – Беатрикс жестко усмехнулась, глядя на него в упор. – И я тут королева. Смотри, не забывайся. Вот если Аргаред победит и ты к нему переметнешься – ты ведь тоже из породы эмандских псов, – тогда и будешь звать меня на «ты».

– Прошу простить меня, ваше величество, госпожа моя! – Раин поклонился и поспешил исчезнуть.

Беатрикс проснулась и сразу встала, хотя можно было спать хоть весь день – дел никаких не предвиделось. Она ждала Ниссагля и все больше тяготилась одиночеством в растерявших отчего-то весь уют покоях, облицованных от пола до потолка резным деревом. Она любила дерево, теплое на ощупь. Но теперь и дерево стало холодным, как камень. Бесстрастная Ярвин убрала ей волосы назад и помогла одеться. Беатрикс путалась в складках, трещали нитки, и она ругалась шепотом, забыв, что можно просто выбранить служанку. Вспомнила, только когда увидела ее распаренное от старания и страха лицо, и со внезапной злостью сдавленно крикнула: «Дура!»

Ярвин дура. Хена далеко. Хена скучает в похожих на шкатулки комнатах неведомого шарэлитского дома, где, кроме Алуна, и спать-то не с кем. Сегодня должны прийти Райновы солдаты – вот бы где Хене разгуляться. Уж десяток бы за ночь точно перепробовала, сучка! Вдруг застыдясь, Беатрикс вспомнила свои давние приключения в темных кладовках. Солдаты теперь среди ночи менялись в караулах, и немало служанок таилось по углам; расставляя соблазнительные пахучие силки, но охотиться за столь немудреными наслаждениями ей уже скучно. Да и неуместно как-то…

Никогда она не сможет побрызгать с пальцев на волосы лилейную настойку, надеть платье на голое тело без чулок и рубашки, чтобы жесткие швы щекотали разгоряченную кожу, набросить широкую накидку с объемистым капюшоном, в тени которого тонет лицо. А потом встать за углом, поджидая, пока пройдет развод, сделать из темноты знак – и кто-нибудь шагнет во мрак, под колыхающийся купол лилейного запаха, и обнимет за талию, вжимая пальцы в бок, и нарочито грубо стиснет грудь, а потом будет низкая дверь в кладовку, и торопливое сбрасывание одежд, и…

Она затрясла головой. Она так больше не сможет. Никогда.

Впереди был пустой день – стой у окна, прижимаясь лбом к переплетам, тревожься, жди – так мужа ждут – маленького заснеженного уродца. Пустые залы дохнули в лицо холодом, серый отблеск лежал на шлемах стражи. Караулы удвоили.

Было тихо. Звук шагов дробился под стрельчатыми сводами. Она прислонилась к стене возле окна. Ворота раскрылись, и во двор, приосанясь, въезжали на рысях Райновы конники в его цветах – красное и белое. Ее передернуло – мог бы и в цвета Эманда одеть. Много воли взял. Раз, два, три – уже весь двор был ими запружен, они быстро спешивались и разбегались…

Из-под стены вдруг выкатилась пара дерущихся – красно-белый конник Раина и дворцовый стражник. Потом выскочили еще двое, схватившиеся на мечах, заплясали на снегу, один из них тоже был дворцовым стражником. К ним подбежал красно-белый, ловким взмахом клинка подсек стражника сбоку, свалил в снег, подхватил край суконного плаща и привычно отер клинок…

По коридору за спиной раздались быстрые шаги. Она вжалась в простенок между окнами. Взмахнув окровавленным мечом, к ней подбежал бледный офицер стражи, за ним пятеро солдат.

– Измена, ваше величество! Измена! Это рингенцы! Это не солдаты Раина!

– Где?..

В коридоре снова затопотали…

– Бежим, ваше величество! Скорее! Скорее, пока они не захватили конюшни!

– В мою опочивальню! Там тайный ход…

Топот слышался уже на всех галереях.

О Боже, быстрее, быстрее, они настигают, она и не знала, что бегает так скверно, – горло болезненно сжималось, выталкивая жаркий воздух, ее клонило вперед… Под ногами заскрипела лестница, Беатрикс прыгала через две ступеньки, отталкиваясь руками от стен и перил, сердце билось учащенно, колени дрожали… Вот и опочивальня. Дверь захлопнули. Стражники – их стало уже семь, видно, те, кто стоял у дверей в залу, присоединились, – собрались возле двери кольцом, обнажив мечи и оглядываясь на Беатрикс. Быстрее…

Ломая ногти, она давила на выступы золотых розеток, скрывавших замок. Они не поддавались, за ними что-то поскрипывало, словно туда насыпали песку… Пальцы не слушались… Дверь затряслась под ударами стали, послышалась брань на чужом языке, потом на ломаном эмандском крикнули: «Отворите во имя Чести и Справедливости!»

– Не могу!.. – задыхаясь, она отвалилась к стене. – Что-то случилось с замком…

– Мы будем защищать вас! – донеслось до нее сквозь усиливающийся грохот. Потом черная с золотом створка рухнула внутрь, все вокруг нее закричали, и загремело железо.

Стражников не прикончили сразу только потому, что спальня была маленькая, – а они стояли плечом к плечу и их было не разъединить. Потом один с протяжным стоном осел, выронив меч. Едва сознавая, что делает, Беатрикс подхватила оружие. Меч сначала показался страшно тяжелым, но потом она приноровилась разить то сбоку, то снизу, резко и по-женски подло, как не умели враги.

Их теснили. Железо заплясало яростней. С хриплыми проклятиями кто-то оседал на ковер, схватившись за бедро, клинки посвистывали и скрежетали, исступленные звероподобные лица были красны и влажны от пота. Беатрикс, улучив момент, подсекла одного под колени, он подломился и рухнул с мычанием и лязгом. Еще одному она рассекла сбоку шею…

– Брось оружие, сопротивление тщетно, брось! Весь замок уже захвачен, захвачен! – Ей хотелось с криком боли и облегчения захлебнуться собственной кровью и умереть, рухнув под ноги дерущихся.

– На тебе еще! – Беатрикс располосовала лицо напиравшему рингенцу. Ее захлестнуло удалое отчаяние, ей хотелось только одного – достать мечом как можно больше врагов. Офицер стражи отшвырнул сразу двоих нападавших и встал с королевой спина к спине. Рингенцев набежало столько, что дверь за ними была не видна, только колыхалась стальная щетина мечей, и орали разинутые рты. Стражников добивали по одному, яростно кромсая уже мертвых.

– Где ты был раньше? Я бы взяла тебя в любовники… – хрипло сказала Беатрикс, улыбаясь. Офицер улыбнулся в ответ, и они секунду глядели друг на друга…

Что-то острое и твердое ударило в грудь, дыхание прервалось… Меч выпал из руки – она потеряла сознание, сбитая с ног брошенным сбоку тяжелым креслом. Офицера проткнули двумя копьями под ребра – он умер, вцепившись в них синеющими руками.

Раненые стонали, отползая к стенам. Через них перешагивали, собираясь в круг над поверженной королевой.

Кресло оттвырнули в сторону, загалдели, не зная, что делать дальше. Лицо у Беатрикс было белое, по подбородку струйкой стекала кровь.

Растолкав солдат, подошел Раин, выругался себе под нос, наступил сапогом на ее рассыпанные волосы. Сзади суетился профос с оковами и все никак не мог протиснуться сквозь толпу взбудораженно гудящих наемников.

– Хорошо дралась, сука! – заметил кто-то.

– Ее учили, – угрюмо отозвался Эгмундт, поверх желто-лилового камзола он надел красно-белую ленту.

– Все равно не подумал бы, что она так хорошо вертит мечом, – покрутил головой Раин, зачем-то стягивая с рук перчатки.

– Я боюсь, что вы очень сильно ее зашибли этим чертовым креслом, сиятельный магнат Родери. – Эгмундт настороженно вглядывался в лицо Беатрикс.

– Только не вздумай ее жалеть. И попробовал бы сам рассчитать в этой толкотне. Ничего, очухается. – Раин дотронулся влажным от растаявшего снега носком сапога до ее скулы.

Перед глазами плыли алые и зеленые круги. Грудь ныла, во рту было солоно. Она застонала, шевельнув головой. Что-то держало, придавив волосы. Сапог. Кругом переминались, побрякивая железом, чужие люди. В расступающейся мгле тускло поблескивали плосковерхие каски. Возле горла и груди, едва не задевая, качались острия копий. До боли скосив глаза, она узнала Раина, это его сапог придавил ее волосы. Он отвернулся, кого-то ожидая и совсем не глядя на нее. Потом солдаты стихли, почтительно попятившись к стенам, освобождая путь кому-то важному.

Это шел Аргаред.

Он был в черном, только на груди белела эмалевая цепь да искрилась серебряная насечка на поножах из вороненой стали. Пышный мех воротника окутывал заострившийся подбородок.

– Вы поймали ее?

– Да, отец… – Голос у Раина дрожал. Несмотря на удачу, несмотря на «отец», несмотря на ее беспамятство, он чего-то смущался.

Аргаред подался ближе, внимательно и без всякого злорадства ее рассматривая. Она не знала, что страшнее – открыть глаза или закрыть.

– Сойди с ее волос, Родери. Ты магнат, а не черный рейтар. И помогите ей подняться.

Двое рингенцев взяли ее под локти и прислонили к стене. Голова ее безвольно свесилась, блеснула кровь в углу рта. Мутные глаза смотрели в никуда.

– Ты узнаешь меня? – Между ними были два шага, серый воздух, ненависть и страх.

– Да. – Она с усилием раскрыла глаза и оглядела его с головы до ног. – Наконец-то вы признали себя человеком, Окер, и мы можем говорить на равных.

Ее лицо было слишком низко для пощечины, но он ударил и тут же протянул руку в длинной кожаной перчатке подоспевшему оруженосцу. Тот стянул перчатку и бросил на пол, точно дохлую гадину.

– Как это мило… – Она прижала руку к горлу, едва сдержав рвотный спазм. – Как это по-рыцарски, хотела я сказать. Можете ударить еще раз. У вас осталась перчатка на левой руке.

– Ты получишь то, что причитается. – Он поморщился на резком слове «ты».

– Окер, вы меня не удочеряли, чтобы говорить мне «ты»… – Ее лицо слабо порозовело. – Пусть этой честью пользуется Раин, я не хочу, чтобы он ревновал…

– Увести. – Аргаред медленно отвернулся. – В камеру… Оковы не надевать… Проследите, чтоб там была постель. Ей нужно отлежаться. Родери, прошу тебя пойти со мной. Ты мне нужен.

Глава тринадцатая

СЛАДОСТЬ МЩЕНИЯ

Опустевшие улицы были зловеще тихи. В снегу много наследили и кони, и люди, кое-где темнели потерянные деревянные башмаки, шапки, клочки оторванных в спешке от рукавов длинных фестонов. Шум слышался лишь где-то в отдалении, и одинокий прохожий с замотанным холстиной лицом порой сторожко озирался и принимался идти быстрее. Железный колокольчик угрюмо дребезжал под липовой, подвешенной на пеньковую веревку дощечкой, висевшей у прохожего на шее. На дощечке было написано: «Я болен дурной львиной хворью».

Больной беспокоился, и причиной был шум, далекий пока, но явственно приближающийся.

Улица, поворачивая меж островерхими домами, выводила на небольшую площадь. Шумели там, а иного пути, чтобы быстрее выйти из города, пока еще были открыты ворота, не имелось. Поэтому прохожий поспешал размашистым шагом, взрыхляя попадающиеся на пути снеговые заносы, – улочка была из малолюдных, снег утоптать не успели.

На площади бряцало оружием целое сборище. Кое-где над шлемами и кагулями вскидывали головы лошади. Клубился пар.

Стоило прохожему выйти на площадь, как от края толпы отделились двое и с радостными криками устремились к нему с явным намерением его остановить.

– Что вам угодно, добрые господа? – Прохожий попятился и тотчас оступился, жалобно ссутулив плечи. – Что вам угодно? – повторил он плаксивым и хриплым голосом, каким говорили обычно нищие. – Я бедный больной, наказанный Богом за свои грехи и грехи своих отцов, я распространяю заразу… Подите от греха, добрые господа.

– Не бойся, иди сюда. Скажешь два слова, и тут же мы тебя отпустим. Просто мы ждали первого попавшегося прохожего, чтобы он дал нам совет. Иди сюда, не испытывай наше терпение! – К нему подошли воины, все в хорошей одежде, с хорошим оружием, с недобрым весельем в светлых глазах.

– Будьте милосердны, благородные господа, не трожьте меня! – продолжал гнусавить больной, но его уже со всех сторон обступили, негромко смеясь и толкаясь на расстоянии пяти шагов, чтобы не прикасаться.

– Не бойся, убогий, бояться надо не тебе. Ты только вестник в руках судьбы. – Прохожий затравленно озирался, всюду натыкаясь на возбужденно сверкающие светлые глаза. Его всасывало в середину толпы, и он вынужден был идти куда ведут, шарахаясь от направленных на него мечей. Толпа прижала его к подножию высокого дома из красного камня с плоской крышей и растительным узором на стенах и кованых ставнях. В доме шел разор – из окон свисали рваные занавеси, в комнатах ругались и стучали. Поперек каменного крыльца вытянулся труп чернокожего стражника в обтягивающей лиловой одежде и коротком парчовом переднике с аметистами и золотыми кольцами. Белки его глаз отливали дурной синевой. Поперек живота зияла рана. Рядом с лужей натекшей крови стоял на коленях другой человек – руки у него были заломлены за спину, черноволосая голова поникла. Длинная прореха в одежде открывала лиловое от холода плечо.

– Скажи-ка, прохожий, ты любишь шарэлит? Больной пожал плечами.

– Да кто ж их любит-то, – просипел он из-под холстины.

– Ну так вот, перед тобой самый мерзкий из них – Абель Ган. – Пленника дернули за волосы, заставив поднять остроносое узкое лицо со страдальчески прикрытыми глазами. Губы от холода стали у него пятнистыми, желто-синими.

– Придумай ему казнь пострашней. За это тебя сам Господь твой пожалеет.

Прохожий задумался, устремив на Гана блеклые глаза из-под холстины. Под их упорным неотрывным взглядом Ган задрожал и поднял веки, пугливо всматриваясь в безликого.

– По правде сказать, добрые господа, не знаю я хуже доли, чем моя хворь. Могу его наградить. У меня все тело уже гниет. Через год и он гнить начнет.

– Это долго, – усмехнулся один из воинов, рослый и сильный, в старинной броне с рунами на каждой чешуйке, – никакого терпения не хватит. Придумай что-нибудь, что сейчас можно сделать.

– Добрые господа, откуда же мне знать казни… Скажу только, что всякая смерть плоха, когда умирать не хочешь. А чем подлее человек, тем меньше ему умирать хочется…

– Э, ты нам зубы не заговаривай. Ишь, добренький… – Острия мечей нацелились в грудь прохожего. Он тяжело вздохнул.

– Ну, если уж вы так хотите, то ничего я не знаю страшнее, чем разорвать человека четырьмя лошадьми.

На последнем слове его хриплый канючливый голос вдруг прозвучал визгливо и резко. Шарэлит отшатнулся, ужас отразился в его глазах.

– Канц! – вскрикнул Ган пронзительно, извиваясь в руках державших его. – Это же Канц! Хаарский палач! Я узнаю его глаза… – Удар ноги в темя вышиб из него сознание. Канц прыгнул к ближайшей лошади, стащил за ногу и бросил оземь седока, подскочил и завалился поперек седла. Крича страшным криком: «Я заразен! Я заразен!», дрыгая ногами и попадая кулаками по подвернувшимся головам, он пропахал толпу и скрылся в устье улицы прежде, чем воины успели пустить в ход мечи. Стеная и охая, поднимались и отряхивали снег попавшие под его кулак или получившие шипастым подкованным копытом.

– Ну что же, – злобно сказал заводила в чешуйчатых латах. – Господин палач от нас улизнул и украл лошадь; Но его совет остался с нами и другие лошади тоже. По-моему, просто грех не воспользоваться.

***

Низкое солнце сквозило меж тучами. Ветер утих, и дымы над деревнями тянулись прямо.

Ниссагль спешил. Он нигде не ночевал, он глотал в седле куски недожаренного мяса, горячей подливой капая коню на холку, запивая каждый кусок чистой брагой. Он отбирал лучших лошадей и даже не оставлял расписок. Сопровождавшие его стражники уже одурели от этой гонки.

В Сардане остались лепечущие светленькие детишки и обескураженная Хена, забывшая даже про любовь среди хрупкой резной мебели и закутанных до бровей шарэлитских служанок. А за холмами, под золотыми крышами, Беатрикс.

Из-под копыт летел снег, грива с шорохом билась о шею начавшей уставать лошади. И он вдруг подумал – а что, если ему придется воспитывать осиротевших детей королевы?..

Вскоре показался Хаар – груды крыш, клыки башен, столбы дыма из очагов. На стенах почему-то в такую рань горели факелы. Удивляло, что дорога безлюдна – обыкновенно и ночью ездят, а тут пусто. Войны, что ли, испугались? Хаар близился, выступал вперед двойной башней ворот Нового Города. На башнях пылали смоляные бочки. Меж зубцами сновали вооруженные люди. Много людей., Ворота по военному времени были заперты, мост поднят, из рва торчали вмороженные комлями в лед заостренные бревна.

– Открыть ворота начальнику Тайной Канцелярии! – Гирш прогарцевал по самому краю рва. Никто ему даже не ответил. Он уже приготовился крикнуть еще раз, грознее, – время, конечно, военное, но его узнать можно и без пароля – по росту хотя бы!

Что-то тонко и коротко свистнуло в воздухе. Со слабым вскриком Ниссагль пошатнулся в седле и склонился на бок. Недоумевающая стража подъехала было к нему – снова свист, и стрела свалила одного рейтара, клюнув его в глаз. Второй схватился за плечо.

С башен несся хохот и выкрики на чужом языке. Махали пестрым неизвестным знаменем. Снова засвистали стрелы, но уже только пугая, не разя.

– Не стрелять! – раздался резкий голос. – Не стрелять, дураки! Приказ магната Родери! – Раин встал меж зубцов, разглядывая скособоченного в седле Ниссагля на озябшей, переминающейся у края рва лошади. Смеркалось, и он поднес к правому глазу хрусталину Беатрикс. Все уменьшилось, закруглилось по краю, стало до боли резким.

– Эй, Ниссагль, – позвал он зычно, – слушай меня, магната Родери, последнего сына Окера Аргареда! Слушай меня, уж если тебе из-за глупых солдат повезло не попасться в мои лапы. Хаар в руках магнатов, а твоя сучка королева в Сервайре! Теперь запомни хорошенько, что я тебе скажу: ты поскачешь в Навригр. Если оттуда уже кто-нибудь сюда вышел, остановишь их на полпути и скажешь вот что: всякий раз, когда они окажутся в виду Хаара, королева будет лишаться пальца на руке – а ты помнишь, какие у нее красивые руки… Каждая тайная вылазка будет стоить ей кисти. Каждый открытый шпион – глаза. Все понял? А чтоб тебя проняло до печенок, вот тебе памятка. – Раин широким взмахом запустил с башни каким-то комком. В полете комок развернулся, – оказалось, что это шелковая женская сорочка с каплями крови у порванного ворота. Ниссагль, издав какой-то звук, похожий на стон, пошатнулся и боком упал с лошади на расстелившуюся по снегу одежду. Стражникам пришлось его поднять и увезти, бросив в спешке поперек седла, потому что арбалетчики по знаку Раина уже зазвенели тетивами.