Текст книги "Провидица поневоле"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

16

Натали проснулась только на следующий день. Граф, всю ночь не спавший и пребывающий в тревожном состоянии духа, первый поспешил к ней с поздравлениями о выздоровлении. За ним не преминул побывать в ее покоях с выражением радости по случаю ее исцеления и князь, вышедший от нее сияющим, как начищенная мелом кокарда, – до того графиня была свежа и хороша. Следом за ними потянулись к Наталии Платоновне с изъявлениями радости остальные домашние. И только один отставной Поручик пребывал в своих комнатах задумчив и грустен, одновременно свободный от всех своих прежних обязательств, данных графу Волоцкому.

Можно ехать. Куда? Подальше, где его никто не знает и где можно забыться от тяжких дум. Хотя от себя не сбежишь, да и мысли – такая материя, что нагонит тебя, куда бы ты ни направил свои стопы.

Негромкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.

– Войдите, – произнес он, полагая, что это, верно, граф опять пришел с изъявлениями своей благодарности. Но он ошибся. В комнату вошла графиня, благоухая свежестью и здоровьем. Не было и следа от той слабости, что сопровождала ее в минуты магнетического сна-яви, не было и какой-то избыточной и как бы нарочитой бодрости и живости, присущей ей в часы бодрствования. Перед ним стояла девушка, часть той природной силы, которой не нужно было представляться ни сильной и ни слабой, и чье обычное, естественное состояние уже само по себе было наилучшим и восхитительнейшим из всех возможных.

– Вы не пришли поздравить меня, – с легким укором произнесла Натали, проходя в комнаты и глядя мимо Кекина. – Это не вежливо с вашей стороны.

– Прошу прощения, графиня, я… я задумался, – пробормотал Нафанаил. – Конечно же, я тоже изъявляю вам свою искреннюю радость по поводу вашего исцеления.

– Тоже? – обидчиво вскинула брови графиня. – Это значит, как все?

– Как все, – тихо произнес Кекин и поймал, наконец, взгляд Натали. – То есть не как все, а…

Голос его вздрогнул, мысли смешались, и он замолчал, не отводя глаз от графини. Впрочем, говорить ему ничего и не требовалось: его взор был красноречивее всяких слов.

– Вы и вправду думаете нас скоро оставить? – спросила Натали, чтобы нарушить возникшую паузу.

– Мои обещания вашему батюшке полностью выполнены, и теперь более ничего не удерживает меня здесь, – с горечью промолвил Нафанаил, потупив взор.

– А вы уверены, что вас ничего здесь не удерживает? – тихо спросила графиня.

Кекин поднял взор. Ее лицо, озаряемое лучами какого-то внутреннего света, каковым оно бывало только в минуты ясновидения. И еще. Показалось, или на самом деле прозвучали в ее голосе помимо обычных ноток признательности, уважения и дружеского участия какие-то иные, ранее им никогда не слышимые?

Натали, видимо, смутилась, но быстро взяла себя в руки.

– Я пришла к вам, чтобы просить вас остаться. Хотя бы на три дня!

Сказала она это с такой мольбой в голосе и смотрела на Кекина так нежно, что отставной поручик не нашелся более ничего сказать, кроме как:

– Да, конечно.

– Вы остаетесь охотно? – продолжала она смотреть Нафанаилу прямо в глаза.

– С радостью! – воскликнул он и задохнулся. – Прикажите, – едва удалось вымолвить ему, – и я всю жизнь готов жертвовать своим счастием и покоем вашей воле.

– Хорошо, – сказала Наталия Платоновна и быстро вышла из комнаты. А отставной поручик остался стоять, озаренный оставленными графиней лучами ее внутреннего света и пораженный новыми, едва уловимыми черточками в ее отношении к нему.

«Неужели я все же что-то значу в ее сердце?» – задавал он все время себе этот вопрос.

И не находил ответа.

Последующие два дня графиня была весела и любезна со всеми.

С отцом она говорила почтительно и нежно, с девками-горничными доброжелательно и просто, с князем, ходившим теперь за ней по пятам, вежливо и благосклонно.

С Кекиным, когда она начинала говорить с ним, Натали была теперь трогательна и сердечна, и не как с другом, но как с близким человеком. Это почувствовали и князь, и граф. Но она умела быть столь непринужденной, что им обоим казалось, что иначе с Кекиным она никогда и не обходилась. Нафанаил тоже сделался смелее и все меньше заботился о том, чтобы скрывать к ней свои чувства. В одну из прогулок по зимнему саду, когда горничная Парашка, исполняя приказание графини, срезала букет, Нафанаил, в ответ на вопрос, о чем он сейчас думает, ответил:

– О вас. Я живу уже долгое время только мыслями о вас, только возможностью быть рядом с вами.

Сказав это, он едва посмел поднять на графиню глаза, он не увидел в ней гнева или неудовольствия. Они продолжали молча идти по саду, и расставаясь, Натали прошептала ему:

– Вы вернули мне душевное здоровье. И вы же отняли у меня душу.

За обедом на следующий день графиня и отставной поручик всего раз взглянули друг на друга и быстро отвели взоры. Наталия Платоновна выглядела торжественною, будто хранила некую тайну, о которой нельзя было сообщить ни одному из присутствующих. Она не смеялась шуткам князя, весьма остроумного бонмотиста, и во всем облике ее было нечто возвышенное, чему никто, в том числе и Кекин, не находили объяснения.

Вечером, как позже узнал о том Нафанаил Филиппович, князь имел с Натали разговор в присутствии графа, в коем предложил ей руку и сердце. Не желая огорчать ни того, ни другого, Натали просила дать ей время на размышления, сказав, что еще не полностью насладилась своей свободой и здоровьем после перенесенной болезни. Причем назначила такой неопределенный срок, что князь был как бы осужден на постоянное искательство ее руки без твердых надежд. Тон ее был столь безапелляционен, что ни Волоцкий, ни Чураев не решились на дальнейшие уговоры. Князь был сильно сконфужен и тут же уехал, а граф столь опечалился, что казался просто жалким.

Ночью ему стало плохо. После рвоты и судорог, у Платона Васильевича онемела вся правая половина тела. Вызванный в его покои доктор Гуфеланд констатировал апоплексический удар, случившийся еще несколько дней назад, и как его следствие – ночную катаплексию. Поднятые с постелей лучшие московские доктора и медицинские светила, собравшиеся к утру в покоях графа, подтвердили диагноз Гуфеланда и вынесли вердикт, что апоплексический, удар был вызван огромным потрясением, и что это потрясение – известие о полном исцелении его дочери. Мобилизованные уже в течение нескольких лет для отражения негативных известий организм графа и его мозг не выдержали, как сказали светила, вестей положительных и счастливых; барьеры, преграждающие путь разрушительным энергиям в его мозг за ненадобностью отпали, и организм графа уже не смог справиться с выпавшей на него нагрузкой. Оставив Гуфеланду несколько весьма дельных рекомендаций относительно больного, доктора удалились.

Натали, несмотря на такое объяснение причин болезни графа, все же посчитала себя причиной случившегося с отцом, и не отходила от него ни на шаг. Конечно, ни о каких дальнейших объяснениях с ней теперь не могло быть и речи, и Нафанаил Филиппович просто исполнял просьбу графини не уезжать, покуда ее отцу не станет легче.

Так прошло три недели. Платону Васильевичу, наконец, стало лучше, и он даже мог самостоятельно выходить в столовую, правда, приволакивая правую ногу. Прознав о том, князь Чураев снова стал наезжать с визитами в дом графа, постоянно заводя разговор с ним о женитьбе на Наталии Платоновне. Наконец, он добился возможности объясниться с Натали. Разговор сей происходил в кабинете графа и имел далеко идущие последствия, о чем Кекин, конечно, знать не мог.

17

Она уже знала, что ответит отцу. Правда, менее всего она хотела причинить ему боль, ведь он был одним из двух самых дорогих ей людей на свете, и она не хотела потерять обоих.

«А если придется выбирать?» – мучилась она вопросом. Как ей в таком случае должно поступить?

Князь Чураев был настроен решительно: сейчас или никогда. Его не устраивало положение вечного искателя руки графини, причем без всякой верной на то надежды. Он крепко надеялся на помощь графа, который – князь видел это – был всецело на его стороне. Но Чураев также знал, что против воли дочери граф не пойдет, его любовь к ней не позволит Волоцкому настоять на противном для нее решении. Хотя, и князь почти не сомневался в этом, если граф прикажет дочери, она не посмеет его ослушаться, тем более в его нынешнем состоянии. В общем, как считал князь, шансов у него было пятьдесят на пятьдесят.

Когда Натали вошла в кабинет отца, по ее виду было видно, что она знает, о чем пойдет разговор.

– Вот, доченька, князь просит твоей руки, – сказал Волоцкий и с надеждой посмотрел на Натали. – Я уже изъявил на то свое согласие. Надеюсь, ты будешь умницей и порадуешь своего отца. Судя по всему, жить мне осталось недолго, так что позволь мне умереть счастливым, видя, что ты устроена и счастлива.

– Если ты прикажешь, я выйду за Владимира Викентьевича, – сказала Натали, глядя в глаза отца. – И я буду, как ты говоришь, устроена. Но счастливой ты меня не увидишь.

– Почему? – вскинул брови Волоцкий.

– Потому что я не люблю князя, – просто ответила Натали.

– Любовь придет, когда вы лучше узнаете друг друга, – произнес граф как само собой разумеющееся. – Так бывает всегда.

– Но только не в моем случае, – твердо сказала Натали, что далось ей совсем не просто. Она видела, что отцу больно слушать ее, и все же добавила: – Любовь к князю не придет никогда.

– Почему? – воскликнул Платон Васильевич.

– Потому что я уже люблю. Другого.

– Вот! – обернулся к Волоцкому Чураев, до того не сводивший взгляда с графини. – Я так и знал! И, конечно же, это друг вашего домагосподин Кекин?

Натали молчала.

– Это так? – спросил Платон Васильевич с надеждой услышать «нет».

– Да, это так, – опустила глаза графиня.

– Но это же несерьезно, – примирительным тоном начал Волоцкий. – Просто ты принимаешь за любовь признательность к человеку, спасшему тебе жизнь. Вот и все.

– Нет, не все, – решительно произнесла Натали. – Вы можете, батюшка, распоряжаться моей рукой, но вы не вольны над моим сердцем. А мое сердце принадлежит ему, только ему одному.

Эти слова были сказаны с такой убежденностью и силой, что ни у графа, ни тем более у князя не осталось и малейших сомнений в их искренности и правдивости. Волоцкий как-то судорожно выдохнул и жалостливо посмотрел на князя. Тот, цепляясь за последнюю надежду, как утопающий за соломину, почти выкрикнул:

– Ну что же вы, граф? Прикажите ей!

Но Платон Васильевич молчал.

– Вы зря ожидаете положительной для вас воли моего родителя, – обратила взор на князя Натали. – Она послужила бы лишь одному: сделать меня несчастной. – Графиня подошла к отцу и опустилась перед ним на колени. – Благодарю вас. Я знаю, что вы расположены к князю и желали бы видеть его моим мужем. Знаю, что вы не одобряете моей любви к Нафанаилу Филипповичу. Посему обещаю вам прекратить все отношения с ним, оставляя за собой лишь право любить его. С ним обручаю я себя навсегда. А вам посвящаю жизнь свою.

Они не заметили, как покинул дом разъяренный князь. Обнявшись и плача, они просидели в кабинете до самого вечера. А наутро Натали пришла к Нафанаилу прощаться…

Они, конечно, хотели бы сказать друг другу очень много. Но слова не шли. Натали лишь коротко поведала Нафанаилу о вчерашнем разговоре в кабинете отца и сказала, что остается с ним. А ему, ей далось это с трудом, надо ехать.

– Ты будешь помнить меня? – только и смог спросить Кекин.

– Всегда, – ответила Натали и вышла из комнаты.

– Прощай, – крикнул Кекин в уже закрывшиеся двери, а через час трясся в коляске, держа путь в неизвестность.

18

Говорят, время и расстояние лечат самые глубокие раны. Это неправда. Вот уже восемь месяцев Нафанаил Филиппович пребывал в Венеции, и все не находил себе места. Днями, чтобы хоть как-то увлечь себя, он высиживал в старинной библиотеке Сан-Марко, листая древние фолианты и часто ловя себя на мысли, что думает о Натали и разговаривает с ней. Вечера он проводил у теплого Адриатического моря, сидя на террасе прибрежного кабачка и глядя на пенистые волны, напоминающие ему волосы графини Волоцкой. Вестей о ней не было никаких, кроме одной, что он узнал от князя Сергея Болховского, приехавшего в Венецию с очаровательной супругой, дабы отпраздновать годовщину своей свадьбы. Собственно, весть касалась не графини, а ее отца: граф Платон Васильевич Волоцкий три месяца назад скончался от повторного удара. Кекин, выслушал новость молча и, откланявшись, ушел, сославшись на занятость. Соотечественников, пусть и знакомых, он не хотел видеть больше всего.

Осенью Венеция стала слишком людной. В это время сюда съезжались празднолюбцы едва ли не со всего света, и Кекин испытывал прямо физическую боль, глядя на веселые и беспечные лица. В одно прекрасное утро, быстро собравшись, он покинул сей шумный город, взяв за ориентир Эвганейские горы. На пути, у самого подножия гор, возле замка какого-то гильотинированного австрийцами маркиза, раскинулся городок Батталия. В нем и решил провести зиму отставной поручик, сняв в местной гостинице небольшую комнатку.

Однажды, когда Кекин сидел, по обыкновению, в одиночестве в беседке из лавровых кустов во дворе кофейного дома, к нему подошел старик.

– Господин не желает посетить дом знаменитого поэта Франческо Петрарки? – спросил старик на ломанном французском.

Нафанаил согласно кивнул.

– Тогда пойдемте со мной, – пригласил старик и провел Кекина до повозки, отдаленно напоминающей малоросский шарабан.

– Устраивайтесь.

Дом Певца кроткой любви находился в трех милях от Батталии, в селении Арквато. Он стоял на небольшом холме, и было в этом доме все так, как и при жизни поэта: стол, за которым он писал, плетеные стулья, на которых сидел, даже кухонная утварь, из которой поэт вкушал телесную пищу. Казалось, он только что вышел и сейчас вернется и поприветствует своих гостей. На столе поэта лежала книга. Кекин взял ее в руки: это оказалось красивое издание сонетов, в коих Петрарка пел о безнадежной и недоступной любви к своей Лауре. Неужели безнадежная любовь несчастного Франческо есть и его, Нафанаила, печальная участь? И жребий великого поэта любить в уединении есть и его скорбный жребий?

 
Мне в целом мире только ты едина;
Утеха лишь в одном – минуты вспоминать,
Когда меня судьба с тобой соединила,
Предав печальной участи – страдать.
 

Так звучала последняя строфа стихотворения, как-то само собой сочинившегося в голове Кекина после посещения дома и могилы Петрарки на простом деревенском кладбище под холмом.

Когда старик привез его обратно и высадил там, откуда и взял – возле кофейного дома, было уже около четырех часов пополудни. Нафанаил Филиппович спросил себе кофею и уселся в свою беседку предаваться невеселым мыслям. Он просидел так час, не меньше, пока из оцепенения его не вывел голос, раздавшийся из соседней беседки:

– Посмотрите, господа, какая прелестная барышня идет к нам.

Сказано это было по-немецки, и смысл слов дошел до Нафанаила не сразу. Да и, собственно, какое ему было дело до прелестных девушек?

Подобная фраза, уже по-французски, повторилась со стороны скамеек возле кофейного дома. Что-то кольнуло Кекина в левой стороне груди, и он выглянул из своего укрытия. Саженях в десяти, прямо к его беседке, заметно сокращая расстояние, шла в легком белом платье, разлетающемся от ее быстрых движений, нимфа, божественное существо, с озаренными солнцем идеальным овалом лица, бирюзовыми глазами, тонкой, почти прозрачной шеей и локонами, восхитительным водопадом ниспадающими на белые, хрупкие плечи. В руке она держала только что распустившуюся розу. За ней, едва поспевая, семенила горничная Парашка, которую Нафанаил узнал тотчас. Впрочем, и Наталию Платоновну отставной поручик, конечно же, узнал, однако не сразу поверил собственным глазам. Он вышел из беседки и двинулся навстречу, мало чего соображая. Вид у него, верно, был преглупейший, потому как через время он поймал себя на том, что улыбается во весь рот.

– Вот, – произнесла Натали, когда они поравнялись, и протянула Нафанаилу розу. Сказано это было таким тоном, будто они вовсе и не расставались, просто Натали отлучилась на минутку, чтобы сорвать для него цветок. – Это тебе.

– А ты не отберешь после? – спросил отставной поручик, тщетно пытаясь хотя бы умерить свою улыбку. – А то за тобой водится такая привычка: сначала дарить, а потом отбирать свои же собственные подарки.

– Нет. Не отберу, – тихо ответила Натали.

Они смотрели друг другу в глаза и не замечали ни палящего солнца, ни кофейного дома с высыпавшими на его террасу людьми, ни даже горничной Парашки, стоящей в двух шагах и глазеющей на них, раскрыв рот. Впрочем, так оно и бывает в те минуты, которые знающие люди зовут счастьем…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.