Текст книги "Провидица поневоле"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

8

Эту книгу он купил на Никольской, в девятой по счету лавке. Приказчик, щеголеватый малый, поинтересовавшись, чего их благородию надобно и получив весьма пространный ответ, оказался парнем еще и смышленым, и, пошарив в лежащей прямо на полу кипе, выудил из него то, что надо. Книга называлась так же пространно, как и объяснение отставного поручика, а именно:

ЖИВОТНЫЙ МАГНЕТИЗМ

Представленный в историческом, практическом и феоретическом содержании

ПЕРВЫЯ ДВЕ ЧАСТИ ПЕРЕВЕДЕНЫ ИЗ НЕМЕЦКАГО СОЧИНЕНИЯ ПРОФЕССОРА КЛУГЕ, А ТРЕТИЮ СОЧИНИЛ

Данило Велланский

Доктор Медицины и Хирургии,

Профессор Физиологии и Пафологии в Императорской Медико-хирургической Академии, Коллежский Советник и Ордена Святаго Владимира Третьей степени Кавалер

Побуждением съездить в Москву явилась картина, то и дело возникающая в мозгу Нафанаила Филипповича. Наталия Платоновна бьющаяся в судорогах с искаженным нестерпимой болью лицом. Разве можно спокойно вынести подобное? Кровь стынет в жилах от сих душемучительных картин. Хочется помочь страдалице, но как? Три недели, почитай, проживает отставной поручик в имении Волоцких; ест, пьет, все условия ему, а он? Кроме единственного шажка в том, что время утренних исступлений сократилось до трех с половиной часов, дело-то и на грош не продвинулось. Вот и решил Фаня подковаться по части магнетических состояний, дабы помогать Наталии Платоновне не только своим пассивным присутствием, но и осмысленным практическим действом. Сказался графу Платону Васильевичу, что, дескать, у него есть надобность отъехать в Первопрестольную, и отбыл. И вот пожалуйте вам: нашел-таки, что искал.

На обратном пути полистал, пошелестел страницами; писано хоть и мудрено, да языком вполне понятным. «Разберемся».

Приехал в имение, справился про графиню у горничной Парашки. Та сказала – спрашивали, а теперь-де спит. Ну, спит, и слава Богу. Пошел к себе в комнаты, облачился в архалук и на диван, книгу читать. Поначалу про жрецов египетских да жриц опустил, да и про самого Месмера и его феории прочитал по диагонали, дабы поскорее до магнетических практик добраться, а потом, нет, вернулся, стал читать все, от строчки до строчки. Книгу, оказалось, наскоком не взять.

Когда дошел до строк, что « магнетизировать должно по одному направлению, от головы к конечностям, противным же направлением магнитное действие в теле уничтожается», в комнату постучали.

– Войдите, – произнес Кекин весьма недовольным тоном оттого, что его отрывают в тот самый момент, когда в книге началось, наконец, про размагнетизирование людей.

Вошел доктор.

– Чем могу служить? – воззрился на него Нафанаил Филиппович.

– Читаете? – неопределенно спросил доктор, верно не решаясь сразу назвать настоящую причину своего прихода.

– Да, – ответил Кекин и закрыл книгу, заложив в нее указательный палец.

Гуфеланд, как обычно, смотрел в пол, но это, похоже, не помешало ему узреть название книги.

– «Животный магнетизм», – процитировал он. – Вы что, верите в месмеризм? Что тело человека – магнит, его сердце экватор, а становая жила – ось? – поднял, наконец, голову доктор.

– Не знаю, – честно признался Кекин. – Просто хочу в этом разобраться.

– Я вас понимаю, – вздохнул доктор, и Нафанаил удивленно поднял бровь. Вздох был слишком тяжел для человека, просто смущающегося начать разговор. Однако через минуту и приход доктора, и последняя его фраза, и этот скорбный вздох нашли свое объяснение.

– Я пришел просить вас уехать, – тихо произнес Гуфеланд.

– Что? – удивился Нафанаил Филиппович.

– Просить, чтобы вы уехали, – еще тише повторил доктор.

– Вам-то в том какая корысть? – прищурился Кекин.

– Я полагаю, что ваше влияние на ее сиятельство Наталию Платоновну несколько чрезмерно и небезопасно для нее… и для меня. У меня есть кое-какие сбережения, и я мог бы…

– Я вас понял, – не дал договорить доктору Кекин. – Мой ответ: нет.

– Из этой вашей затеи все равно ничего не получится, – мрачно произнес Гуфеланд, разглядывая узоры на ковре.

– Посмотрим, – усмехнулся недобро Кекин. – Я вас более не задерживаю.

– Посмотрим, – с большим трудом сдерживая гнев, произнес доктор и резко отворил двери.

Выходя от Кекина, доктор едва не сбил с ног проходящего мимо секретаря.

– Прошу прощения, – деликатно уступил ему дорогу Эмилий Федорович и получил в ответ такой испепеляющий взгляд, что невольно поежился.

Проводив взглядом фигуру доктора, Блосфельд, громко топоча, прошел мимо, затем на цыпочках вернулся и приложил ухо к двери. У Кекина было тихо. Оглядевшись, секретарь опустился на корточки и приложил глаз к замочной скважине. Он увидел отставного поручика, задумчиво сидящего на диване. Затем какое-то время тот читал толстую книгу, изредка откладывая ее и шевеля после губами, словно заучивал что-то наизусть. А потом стали происходить и вовсе странные вещи. Кекин поставил посреди комнаты стул, сложил на него горкой несколько подушек и накрыл их снятым с себя архалуком. Сверху он водрузил еще одну подушку, поменьше, и получилось сооружение, отдаленно напоминающее фигуру человека. Отступив от нее на шаг, он стал размахивать вокруг нее руками, время от времени заглядывая в книгу, лежащую раскрытой на диване. Его движения напоминали пассы балаганного престидижитатора. Понаблюдав еще немного за малопонятными действиями отставного поручика, Эмилий Федорович выпрямился, пожал плечами и решил рассказать про увиденное Das lieben Mutterchen [4]4
  Дорогой матушке ( нем.).


[Закрыть], как он обычно это и делал.

9

Кекин тренировался на подушках не мало, до самого утра. Проспав всего два или три часа, он, как всегда с нетерпением стал дожидаться той минуты, когда его позовут к Натали, ибо час, проведенный с нею, компенсировал воспоминаниями о нем все остальные часы, проведенные им в отдалении от графини. Конечно, он мог бы видеться с ней и днем, и вечером, но это значило испытывать унижение и боль не только от холодности Наталии Платоновны по отношению к нему, но, главное, от явно сквозившего в ее взгляде отвращения. И чем более дружественнее и нежнее было ее отношение к Нафанаилу в часы ее бодрствующего сна, тем большую неприязнь она испытывала к нему наяву. Однажды, разговаривая с графом в его кабинете, Кекин узнал, что Наталия Платоновна уже не единожды просила отца удалить его из дома.

– Она убеждала меня со слезами упрямства и досады, что вы никак не можете помочь ей, а если бы и могли, то все, что вы делаете доброго и полезного для нее в часы ее бесчувственности, уничтожается ее огорчениями, испытываемыми ею от вашего присутствия во время ее бодрствования, – говорил граф, стараясь не смотреть в сторону Кекина. – И поверьте, слезы ее были настоящими. Если б я не слышал от нее собственными ушами о том, что вы необходимы ей, как воздух, я, пожалуй, внял бы ее просьбам…

В этот момент Нафанаил подумал, что, если бы графиня могла просто терпеть его без отвращения, как одного из своих слуг, если была бы надежда удостоиться хотя бы одного равнодушного ее взора, он был бы счастлив! Несомненно, это была любовь. Но какая-то, право сказать, странная. Даже в своих мечтах о ней Нафанаил далее робкого поцелуя никогда не заходил, и мысли его о ней были мыслями совершенно романтического свойства, а не пылкими грезами успевшего повидать мир молодого человека, имевшего к тому же не одну связь с женщинами и даже бывавшего в «веселом» заведении мадам Жомини.

Наконец, в половине десятого, горничная Анфиска позвала его в покои графини. Кекин застал ее не одну: в комнате уже сидели в креслах сам граф, его секретарь Блосфельд, доктор и даже Августа Карловна, которая при появлении отставного поручика недовольно заерзала.

Поздоровавшись со всеми, Кекин подошел к Натали. Прикрыв глаза, она сидела на канапе с подобранными под себя ногами, и, как только Нафанаил приблизился к ней, ее лицо снова покрыл тонкий нежный румянец.

– Дорогой Нафанаил Филиппович, – назвала она его полным именем, верно не желая ставить его в неловкое положение своими обычными дружескими любезностями вроде «Фанечки» и «ты» пред столь многочисленным сегодня собранием в ее комнате. – Я желаю сообщить вам, что ваши старания не проходят впустую. Уже несколько дней, как я чувствую себя много лучше, и уже недалек тот час, как наступит мое полное выздоровление.

Граф на сие заявление дочери расплылся в счастливой улыбке, доктор испустил облегченный выдох, секретарь оживился, а Августа Карловна засмеялась, правда, смех ее был похож на звук, если бы по дереву дробно заколотили вдруг сухой палкой.

– Я теперь всецело завишу от вас, дорогой Нафанаил Филиппович, – продолжала графиня, кротко улыбаясь. – Если бы мы не нашли вас, милый друг, меня бы уже не стало, и я знаю это наверное. И живу я теперь одной вашей силой, моя душа слилась с вашей, и ваши мысли и чаяния являются теперь и моими мыслями и чаяниями.

– Благодарю вас, графиня, – принял тон Кекин, оценив ее уместную дипломатичность. – Но позвольте вас спросить, каким все-таки образом вам сообщаются мои мысли? Ведь иногда то, что известно вам, является самым сокровенным в моей душе. И что это у вас за болезнь такая, которая делает вас гораздо совершеннее других, здоровыхлюдей? Я бы тоже был не против такболеть…

– Не вводите себя в заблуждение, дорогой Нафанаил Филиппович, – мягко улыбнулась Натали. – Я очень несовершенна, ибо не самостоятельна. И существую я только вами. Если бы вы умерли сегодня, ваш последний вдох стал бы и моим последним вдохом.

– И все же мне непонятно, – произнес Кекин, – как это возможно. Не могли бы вы объяснить мне…

– Этого более, чем достаточно, – перебила его графиня. – И не надо со мной лукавить. – Она засмеялась. – В вашей книжке, что вы купили в Москве, все это прекрасно расписано, просто вы не очень внимательно читали, увлекшись методами магнетических сеансов. К тому же хочу вас разочаровать: я до того завишу от вас, что пассы и раппорты магнетических операторов, коим вы учились сегодня ночью, ни вам, ни мне совершенно не нужны. Вам не нужно даже, как раньше, простирать надо мною руки – достаточно одного вашего присутствия, одной воли, одного вашего дыхания.

Она открыла глаза и серьезно посмотрела на Кекина. Пораженный новым откровением графини, он стоял, растеряв все нужные слова. Все присутствующие в комнате тоже смотрели на него, даже доктор, но пронзительнее всего глядел на отставного поручика секретарь Блосфельд.

Возвращаясь к себе, отставной поручик был совершенно сбит с толку. В голове все время звучали слова графини: «Я живу теперь одной вашей силой, моя душа слилась с вашей, и ваши мысли и чаяния являются теперь и моими мыслями и чаяниями… И существую я только вами. Если бы вы умерли сегодня, ваш последний вдох стал бы и моим последним вдохом». Но ведь и он живет теперь единственно ею. И если умрет она, незачем будет жить и ему..

10

Поскольку граф Волоцкий присутствовал сегодня на утренней встрече дочери с отставным поручиком, то последнему было совершенно незачем идти к нему с докладом о состоянии графини. Он и не пришел. Однако чуть позже означенного для Нафанаила часа, в дверь кабинета графа все же постучали.

Платону Васильевичу нездоровилось, пошаливало сердце, но отказываться от вечерней сигары он вовсе не собирался. Посему, выпустив колечко голубоватого дыма, граф громко произнес:

– Войдите.

Вошел секретарь Блосфельд. Граф не то чтобы недолюбливал его, скорее, не видел в нем высоких человеческих качеств, за которые к людям относятся с симпатией, но за качества деловые, которые, несомненно, имелись у Эмилия Федоровича, ценил и уважал. Поэтому, когда тот вошел, предложил ему сесть и приготовился слушать. После четкого и обстоятельнейшего доклада о состоянии дел Блосфельд, немного помявшись, сказал:

– У меня, ваше сиятельство, есть еще одно замечание.

– Да, слушаю вас, – благожелательно произнес князь.

– Мне кажется, что господин Кекин имеет на графиню слишком большое влияние, которое может быть использовано им в корыстных целях, – твердо глядя в глаза графа, сказал секретарь.

– Ну что вы, какие корыстные цели, – отмахнулся от него Волоцкий. – Нафанаил Филиппович отказался от жалованья и вознаграждений и не принимает никаких моих подарков, которые я время от времени тщетно пытаюсь вручить ему. Нет, Эмилий Федорович, в действиях моего друга господина Кекина нет совершенно никаких корыстных побуждений.

– Говоря о корыстных намерениях господина Кекина, я вовсе не имею в виду деньги или подобные ценности, – вкрадчиво произнес Блосфельд, быстро стерев с лица кислую мину, непроизвольно вызванную тем, что граф назвал отставного поручика своим другом.

– Тогда что вы имеете в виду? – спросил Волоцкий.

– Вашу дочь, – без раздумья ответил секретарь.

– Мою дочь?!

– Именно, ваше сиятельство. Как известно, он купил в Москве книгу, которая научает воздействию на людей при помощи магических пассов и раппортов. И я собственными глазами видел, как он тренировался этим пассам.

– Ну и что. Он просто хочет скорее и лучше помочь Наташе избавиться от болезни.

– А мне кажется, он хочет просто научиться лучше манипулировать вашей дочерью. Вернее, ее чувствами.

– Что вы хотите этим сказать? – немного встревоженно спросил граф, понимая уже, к чему клонит секретарь.

– Я хочу сказать, что ему, когда он полностью подчинит графиню своей воле, ничего не помешает воспользоваться этим… как мужчине.

– Что вы такое говорите! – вскричал граф. – Господин Кекин порядочный и честный человек. В этом я неоднократно имел возможность убедиться.

– Я не отрицаю, что господин Кекин делает много для Наталии Платоновны. Но она – красивая, слабая в своей болезни женщина, а он – здоровый привлекательный мужчина. Посмотрите, как он иной раз смотрит на нее.

– Нет, Нафанаил Филиппович никогда не посмеет воспользоваться слабостью моей дочери. Не помыслит даже. Не та у него порода. Да и влияние на нее у него ограниченно. Когда графиня выходит из своего болезненного состояния, она терпеть его не может.

– Однако, как мне кажется, его власть над ее сиятельством достигла таких пределов, что уже в его силах приказать ей что-либо, пока она находится в исступлении, с тем чтобы она исполнила это приказание, когда исступление пройдет.

– Это невозможно, – твердо ответил граф.

– А вы попробуйте, – не отступал от своего Блосфельд. – Попросите господина Кекина, чтобы он внушил графине в болезненном ее состоянии, скажем, одарить его чем-нибудь в часы ее бодрствования. И посмотрите, что из этого выйдет.

– И что?

– Ничего, просто попробуйте.

– И не подумаю, – возразил ему Волоцкий, хмурясь. – А вам не пристало давать мне советы… касательно моей дочери.

– Простите, ваше сиятельство, я только хотел…

– Вы свободны.

Блосфельд поднялся и с поклоном вышел из кабинета. Несмотря на то что его предприятие, казалось, не имело успеха, губы его растягивала улыбка. Графа он знал давно, едва ли не с самого своего рождения, и прекрасно видел, что смерть жены и болезнь дочери наложили на его характер весьма заметный для домашних отпечаток: вместо волевого и сильного некогда человека Платон Васильевич все более и более превращался в человека внушаемого и слабого. Поэтому Эмилий Федорович и улыбался, нимало не сомневаясь, что после некоторого раздумья, граф сделает все именно так, как советовал он, Блосфельд.

Секретарь не ошибся. На следующее утро, когда Нафанаил Филиппович, одевшись, ожидал приглашения от графини, вместо ее камер-лакея или Анфиски в дверь его комнаты постучал граф. Несколько напряженно улыбаясь, чего не заметил отставной поручик, снедаемый нетерпением быстрее увидеться с Натали, Волоцкий предложил Кекину следующее:

– Нафанаил Филлипович, я вот что подумал. Попробуйте, ради налаживания добрых отношений с Наташей, чтобы она позвала вас в часы своего бодрствования и подарила вам, скажем, одну из лучших своих роз.

– Как это? – удивился Кекин. – Вам же известна ее крайняя неприязнь ко мне в эти часы?

– Вы попросите, нет, потребуете сделать это во время ее утреннего состояния. Скажете, что сомневаетесь в своих силах, что в доказательство вашего благотворного влияния на нее, она должна позвать вас в определенный час и подарить розу.

– Думаю, это будет нескромно с моей стороны.

– Какая же это нескромность, мой друг, если инициатива в подобном опыте исходит не от вас, а от меня? – казалось бы, искренне удивился граф. – К тому же вам было бы нелишне узнать, способна ли сила ее воли оказывать воздействие из одного ее состояния в другое. Согласитесь, это бы было полезно знать для ее лечения. Когда же она выйдет из болезненного состояния, ей никто не скажет о вашем требовании. Да никого у нее и не будет, кроме вас и меня.

Делать было нечего, к тому же в словах графа был и кое-какой резон. Ведь если Натали из своего магнетического состояния сможет влиять на свои поступки в состоянии здравом, тогда она перестанет испытывать к нему отвращение?

К графине они зашли вдвоем. Волоцкий, попросив доктора выйти, уселся в кресла и приготовился стать свидетелем состоявшегося с Кекиным уговора. Натали, как обычно, начала с Нафанаилом Филипповичем разговор, в коем уверяла его, что ее болезнь скоро совершенно пойдет на убыль, что заслуга в том, несомненно, принадлежит Кекину, ибо воля его – она это чувствует – в желании помочь ее исцелению крепнет изо дня в день.

– Но я чувствую, что у тебя ко мне есть какая-то просьба? – спросила Натали.

– Да, – ответил Кекин, уже мало удивляясь ее возможностям ясновидения.

– Позволь, я узнаю это сама?

– Да, так и мне было бы проще, – ответил Нафанаил, посмотрев на графа.

Натали поднялась с канапе и подошла к Кекину так близко, что он почувствовал на себе ее дыхание, чистое и свежее, как пахнет от детей, только что вернувшихся с прогулки по зимнему саду.

– Знаю, – почти прошептала она. – Ты хочешь, чтобы я позвала тебя и подарила свою любимую розу.

– Да, – нерешительно ответил Кекин, опять посмотрев на графа. – В два часа пополудни. Только боюсь, вы о нем не вспомните.

11

Натали очнулась в первом часу, без всяких судорог и боли. Обрадовавшись этому обстоятельству, а еще более тому, что рядом не было неприятного ей Кекина, она легко поднялась с канапе и стала порхать по комнате. Граф из своего кресла с удовольствием наблюдал за ее движениями, в которых не было даже и намека на страшную болезнь.

– Я вижу, милая, что ты чувствуешь себя превосходно? – спросил граф со счастливой улыбкой.

– Да, папенька, – ответила она, и тут ее взгляд упал на розовое деревце, стоящее у окна. По лицу ее пробежала тень, и прекрасное настроение мигом улетучилось.

– Что с тобой, – с тревогой спросил граф.

– Что? – явно нервничая, переспросила она и остановилась возле отца. – А то, что я опять подумала про него. Ну когда же придет тот день, когда вы откажете этому несносному господину от дома?

– Ты имеешь в виду Нафанаила Филипповича? – нахмурился граф.

– А кого же еще, – фыркнула она. – Не знаю, что принуждает меня думать о нем, но эти мысли просто отравляют мне жизнь.

– Милая, за все пребывание господина Кекина в нашем доме, ты видела его всего несколько раз, – заметил Платон Васильевич.

– Да, и этого мне вполне хватило, чтобы составить о нем свое мнение, – заявила она. – Он жалок, навязчив и противен. Мне неприятно уже оттого, что приходится жить с ним под одной крышей. Чем он вас так околдовал, что вы даже считаете его своим другом?

– Он помогает тебе в твоей болезни, – ответил граф. – И положительные результаты, как говорится, налицо.

– Значит, он колдун. И вы скоро раскаетесь в своем благодушии к нему.

– Натали, милая, не мучь себя и меня, – примирительным тоном сказал граф. – Этот человек нужен тебе для твоего же блага. Поэтому и живет с нами под одной крышей. Так уж получилось. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь в его чести и благородстве. И довольно того, что он не смеет показываться тебе на глаза…

– А если бы вы разуверились в нем, вы бы прогнали его из дома? – спросила Натали после некоторого раздумья.

– Ну, если бы он совершил какой-нибудь бесчестный поступок, – неуверенно произнес граф.

Натали замолчала и, закусив губу, отошла к окну.

Во втором часу какое-то странное беспокойство стало овладевать ею; она ходила взад-вперед по комнате, взялась за вышивание – отложила, начала читать «Клариссу» Ричардсона – через минуту раздраженно бросила. Вызвала Парашку и Анфиску, долго отчитывала их за какие-то проступки, каковых они не делали, потом прогнала.

Без четверти два беспокойство ее усилилось. Она несколько раз подходила к розовому деревцу, резко бралась за ножницы, словно намереваясь отрезать все розы на нем, даже всплакнула. Совершенно не понимая, что с ней творится, без пяти минут два она позвонила в колокольчик.

– Скажи господину Кекину, чтобы он через пять минут явился ко мне, – резко бросила она прибежавшей Анфиске и отвернулась к окну.

Нафанаил ждал этого приглашения. Ждал и боялся. Несколько раз он подходил к зеркалу, дабы удостовериться, что он все же не так дурен собой, чтобы вызывать отвращение. Когда за ним пришла горничная, у него едва не выскочило сердце: пусть и по его просьбе, но она зовет его, чего еще никогда не случалось.

Он постарался восстановить утраченное самообладание и вошел в комнату графини твердым шагом, с непринужденным, хотя и несколько напряженным выражением лица, негромко поприветствовал графиню и замолчал, ожидая как далее развернутся события.

Натали не отвечала. Она по-прежнему стояла у окна, устремив в него невидящий взор. Наконец, она обернулась, бросила на вошедшего обеспокоенный взгляд и покраснела.

– Я позвала вас, чтобы… Нет, я… – Она смутилась, но быстро взяла себя в руки и резко спросила: – Когда вы оставите наш дом?

– Это решать не мне, – ответил Нафанаил Филиппович.

– А кому? – с вызовом спросила она.

– Вашему батюшке.

– А если я прикажу вам покинуть нас? – остро посмотрела на Кекина Натали.

– Сударыня, – выдержал взгляд графини Нафанаил, – позвольте напомнить вам, что я ни в малейшей степени не желал сюда ехать. Ваш батюшка упросил меня это сделать, и сие вам прекрасно известно. Позволю также себе заметить, что на уговоры графа я согласился весьма неохотно, и только его величайшая благосклонность ко мне и надежда быть вам полезным привели меня сюда. Это и является причинами, принуждающими меня ослушаться вашего теперешнего приказания.

– Что ж, иного ответа я и не ожидала, – фыркнула Наталия Платоновна презрительно. – Плохо ли, ничего не делать и жить неделями на всем готовом!

Она выжидающе посмотрела на Нафанаила, не только словами, но и взглядом провоцируя его на то, чтобы он сейчас, круто развернувшись, вышел из комнаты, и она в своей жизни никогда больше его не увидела. Но Кекин был невозмутим.

– Я вижу, что у вас совершенно отсутствует самолюбие и чувство достоинства, – произнесла она с крайним пренебрежением. – Другой бы на вашем месте…

Она не договорила, схватила с подоконника ножницы и вдруг отрезала с розового деревца великолепную, только что распустившуюся розу. Подойдя к Кекину и не глядя ему в глаза, она протянула ему цветок со словами:

– Не знаю, что побуждает меня подарить вам лучшее, что есть у меня под рукой, но знайте: это вам за то, чтобы вы больше никогда не попадались мне на глаза.

Проговорив это, она снова отошла к окну, сделав жест, означающий лишь одно: что она не хочет более ничего слышать и желает, чтобы гость немедленно удалился. Когда тот вышел, она бросилась на канапе, спрятала лицо в подушки и тихо заплакала.