Текст книги "Провидица поневоле"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

14

Доктор оказался прав: после перенесенного кризиса, болезнь Наталии Платоновны заметно пошла на убыль. Переходы между состоянием просветления и бодрствования уже более никогда не начинались или заканчивались судорогами и болями. Время утреннего исступления с каждым днем сокращалось и вместе с тем, как ни странно, отступало и былое отвращение графини к Кекину в остальные часы. Теперь ему уже было без надобности избегать ее и прятаться, и, когда они встречались где-либо в саду или комнатах, Натали сухо раскланивалась с ним, и только.

Скоро граф Волоцкий снова стал выезжать в свет и вместе с графиней навещать Первопрестольную, делая и отдавая визиты. В конце октября Натали уже самостоятельно ездила в церковь и стала даже бывать в театре и на приемах, на которых иногда присутствовал и Нафанаил Филиппович в качестве друга дома. Отношение графини к нему стало постепенно ровным и даже, можно сказать, дружеским, чему отставной поручик не мог поначалу нарадоваться. Граф осыпал дочь подарками и тоже был вне себя от радости. Правда, неограниченная доселе привязанность Платона Васильевича к Кекину утратила былую силу, и дружеское его отношение получило некий оттенок покровительственности. И все же граф ни в какую не хотел расставаться с Нафанаилом Филипповичем, и, когда тот заводил разговор о своем скором отъезде, не желал его слушать. Приступы Наталии Платоновны сократились до нескольких минут в день, а скоро стали случаться не чаще одного-двух раз в неделю, хотя она по-прежнему не помнила в бодрствующем своем состоянии, что говорила и делала в состоянии магнетическом. И все же полное ее выздоровление можно было ожидать буквально днями.

За Натали теперь ходила целая толпа почитателей и угодников, среди которых она, к счастью для Кекина, весьма ревностно относящегося к переменам в образе ее жизни, никого не выделяла. Она сама говорила ему это в редкие ныне минуты провидения, хотя присутствие в доме графа кого-либо из ее поклонников крепко отравляло Нафанаилу Филипповичу жизнь. Более же угнетало его предчувствие разлуки с ней, вызванное вовсе не расстоянием, коим они будут отделены друг от друга после его отъезда, но какими-то причинами иного характера, которые, он был в том почти уверен, случатся еще до его отъезда. К тому же к чувству романтической влюбленности в Натали прибавился еще восторг к ней, как к прекраснейшей женщине, и, наконец, чувство страсти, не дававшее Нафанаилу спокойно спать по ночам. Словно юноша, впервые томимый нестерпимой жаждой обладания, Кекин выстраивал в своем воспаленном желанием мозгу сладостные картины, увидев которые, только и можно было бы сказать, что: о-го! Большую часть ночи он ворочался, пребывая то ли в полудреме, то ли в полуяви, и засыпал по-настоящему только к рассвету, вконец измученный своими видениями. Днями он снова стал избегать встреч с Натали, на что она ему однажды даже попеняла, правда, не очень настойчиво. Что же касается предчувствий, то к ним, милостивые государи, всегда лучше прислушаться, нежели отбросить, как безделицу, ибо они, то есть предчувствия, никогда не являются на пустом месте, как не бывает дыма без огня.

Дней за десять до рождественского поста Волоцкие были приглашены на бал, устраиваемый губернским предводителем Дмитрием Александровичем Олсуфьевым. Получил приглашение, как друг семьи, и Нафанаил Кекин. Из имения выехали за неделю до бала с тем, чтобы более обратно уже не возвращаться: осень кончалась, а зиму Волоцкие всегда проводили в Москве или Петербурге.

Московская усадьба Волоцких находилась на Тверской, в полуквартале от предводительского дома, но на бал к Олсуфьеву, конечно же, поехали в карете с гербом, разряженным в родовые цвета форейтором и двумя лакеями на запятках. Волоцких, как почетных гостей, предводитель в муаровой ленте через плечо встречал у дверей парадной. Он троекратно облобызался с графом, галантно поцеловал ручку Натали и дружески раскланялся с Кекиным – вот что значило входить в круг друзей сиятельного графа. Бальный зал был полон, под потолком горели люстры в сотни свечей, на хорах звучала легкая музыка, а в начищенном до зеркального блеска паркетном полу отражались серебряные и золотые эполеты мундиров военных и роскошные туалеты дам.

Кекин, выбравшись из толпы, отошел к группе сидящих в креслах и лорнетирующих общество старух и прислонился к колонне. Оркестр на хорах заиграл полонез – и бал начался. Открыл его предводитель с выбранной хозяйкой бала княгиней Зинаидой Волконской, той самой, чья игра на фортепьянах вызвала два года назад в Париже восхищение самого Россини. А второй парой шли его Натали и какой-то самодовольный гвардейский полковник с серебряными эполетами флигель-адъютанта свиты его величества. Сие обстоятельство вызвало столь сильный душевный трепет и муки ревности, что Нафанаил Филиппович буркнул что-то в адрес полковника вслух, и ближние к нему старухи стали лорнировать уже его, отставного поручика Кекина. А потом… потом случилось то, что лишило Нафанаила языка и памяти. Когда окончился полонез, Натали, оставив своего кавалера, отыскала Кекина взглядом, подошла к нему и прошептала, легонько пожав ему руку:

– У вас такое выражение лица, любезный Нафанаил Филиппович, будто вы мучаетесь зубной болью. Если вы не хотите, чтобы ваше состояние передалось мне, будьте хоть немного веселы.

Сказав это, она упорхнула, а отставной поручик остался стоять, хлопая глазами и продолжая чувствовать ее прикосновение на своей руке. Никогда еще Натали не выказывала ему столько дружбы и ласки, находясь в здравом состоянии.

Когда начался новый танец, Кекин, наконец, очнулся. Натали была в паре с каким-то гусаром в синем доломане и ментике, расшитом золотыми шнурами. Несколько раз ее взгляд отыскивал его, и тогда она улыбалась ему робкой и нежной улыбкой.

А потом и память, и чувство места и времени словно изменили ему. Он не помнил, как пошел вдоль рядов старушек с лорнетами и как ему удалось найти графиню среди такого количества разряженных людей. Кажется, он даже оттолкнул плечом какого-то генерала, верно собиравшегося ангажировать Натали на следующий танец. Он видел лишь ее глаза, ласково и немного удивленно взглянувшие на него, когда он пригласил ее на вальс. А потом произошло то, о чем он даже не смел мечтать: рука Натали на его плече, гармония звуков и чувств, когда мелодия плавно уносит тебя из этого мира в совершенно иной, полный света и неги. Они дышали друг для друга и не сводили друг с друга глаз, не ведая, что своим танцем приковали внимание едва ли не всех, присутствующих на балу. Когда после вальса Нафанаил Филиппович подвел Натали к графу, он, конечно, не заметил настороженности, сквозившей в его взгляде, и смотрел только на Натали, выглядевшую немного растерянной. Позже говорили, что их танец был почти скандальным и что графиня Волоцкая ни с кем не танцевала с таким душевным и исполненным чувства наслаждением.

Недобрые предчувствия Кекина стали сбываться сразу после бала. К Волоцким вдруг зачастил тот самый полковник, что танцевал с графиней полонез. Звали его князем Владимиром Викентьевичем Чураевым. Это был человек приятной наружности, тонкого обращения, умный и ловкий. Он заставил потесниться толпу ее поклонников и почитателей, заняв в ней если не первое, то весьма заметное место. Скоро из всех угодников Наталии Платоновны его стал выделять и сам граф Волоцкий. Полковник вот-вот должен был надеть золотые эполеты генерал-адъютанта с императорским вензелем и был самым успешным в плане личной карьеры из числа потенциальных претендентов на руку и сердце графини. К тому же князь был богат, имел полторы тысячи душ крепостных и владел весьма обширными имениями в Астраханской и Казанской губерниях. Роду полковник также был весьма знатного и древнего, от ногайского мурзы Чуры, после взятия Астрахани крещеного Иваном Грозным, и посему сохранившего княжеский титул и свои владения. После трех-четырех визитов в дом Волоцких князь сделался в нем своим человеком, был с графом накоротке, а несколько дружеских взглядов Натали позволили ему лелеять относительно нее самые смелые надежды. Единственное, что замедляло князю возможность объясниться о своих намерениях с графом и графиней, была ее болезнь.

Однажды, подстрекаемый сильным любопытством и желая видеть графиню в ее необыкновенном положении, в каковом, как ему сказал Волоцкий, она нисколько не теряет своей привлекательности и, напротив, «становится сущим ангелом», князь Чураев напросился поприсутствовать у нее в утренние минуты сна-яви. Сопротивление этому Кекина и доктора Гуфеланда графом во внимание не было принято. Нафанаил догадался, что граф втайне уже выбрал князя в женихи своей дочери и, конечно, был этим обстоятельством крайне раздосадован. К тому же выходило, что ту ласку и нежность, которые в минуты ее удивительного перерождения телесной и душевной красоты Натали обращала на него, отставной поручик был вынужден разделить с этим князем.

Когда Кекин с доктором, Платон Васильевичем и князем вошли в ее покои, казалось, она спала. Веки ее были прикрыты, она ровно и мерно дышала, и на щеках ее лежал обычный в эти минуты тонкий и нежный румянец. Краем глаза Нафанаил Филиппович увидел, что князь открыто любуется графиней, и настроение его упало. А ведь когда-то он почти был счастлив в подобные минуты.

– Что с тобой? – произнесла вдруг Натали ровным голосом.

Все, кроме князя, посмотрели на отставного поручика, зная, что эти слова предназначаются только ему.

– Ничего, – как можно спокойнее ответил Кекин, стараясь поглубже запрятать то, что творилось в его душе. – Как вы себя чувствуете?

–  Вы? – вскинула брови Натали. – Отчего ты так холоден со мной сегодня?

– Я не холоден, – промолвил Нафанаил, – просто…

– Просто в моей комнате находится кто-то посторонний?

– Ты, как всегда, права, – согласился Кекин и, не удержавшись, подчеркнуто добавил: – Именно посторонний.

– И он тебе не нравится, – скорее утвердительно, нежели со знаком вопроса сказала Натали.

– Я не задавался таким вопросом, – не сразу ответил Нафанаил. – К тому же какое это имеет значение, нравится мне кто или не нравится…

– В твоих словах я слышу горечь, а в душе вижу боль, – сказала Натали и замолчала. Лицо ее сделалось печальным.

– Через минуту я проснусь, – наконец, произнесла она. – Пусть этот человек подойдет ближе.

Кекин обернулся к князю и кивнул. Чураев на цыпочках подошел к княгине.

– Почему он крадется? – недовольно спросила она.

– Чтобы не беспокоить вас, – галантно ответил князь.

Когда он встал подле графини, она снова замолчала. Так длилось несколько секунд. А потом ее руки и шея покрылось холодными мурашками.

– Боже мой, – воскликнула она с брезгливой гримасой. – Какие грязные мысли.

Она вдруг закашлялась, и по телу ее прошли судороги, как это бывает с человеком, которого вот-вот стошнит.

– Прочь. Уйдите прочь! – с трудом произнесла она, едва удерживая тошноту. – Фаня, уведи этого человека, и чтобы он никогда, слышишь, никогда…

Она закашлялась, и ее стошнило прямо на платье. Чураев, покраснев, как вареный рак, стремглав вышел из комнаты. За ним последовал сконфуженный граф, и до Кекина донеслись обрывки его фраз, обращенных к князю:

– …болезнь… что поделать… надо быть снисходительным.

Доктор поднял от пола печальный взгляд и, взглянув на Нафанаила, тоже вышел из комнаты. Следом за ним, дабы не вызвать неудовольствие вот-вот должной прийти в себя графини лицезрением ее в таком досадном положении, вышел из покоев Натали и Кекин.

События, столь отравляющие жизнь Нафанаила Филипповича, продолжали свое развитие. Князь Чураев, признав Кекина своим соперником, и весьма опасным, решил открыть графу свои желания относительно его дочери и попросил у него ее руки. Волоцкий не имел ничего против, после чего они заключили между собой союз: не допускать к Натали Кекина, кроме тех минут, когда она погружалась в свое магнетическое состояние. Граф стал холоден с Нафанаилом Филипповичем, перестал называть его своим другом и, кажется, начал даже тяготиться его пребыванием в своем доме. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, люди почему-то чаще всего недолюбливают тех, кто оказал им благодеяние, ибо, считая себя обязанными им, теряют частичку собственной свободы.

Через несколько дней граф сообщил дочери о намерениях князя. Та, ничуть не удивившись, удержалась от решительного ответа, сказав, что решение она примет после полного своего выздоровления. Оба, и князь, и граф Волоцкий, приняли сие скорее за согласие, нежели за отказ, и Чураев стал официально считаться женихом графини, всюду сопровождая ее и стараясь всячески угодить ее желаниям. Нафанаил Филиппович сделался в доме графа лишним и впал в уныние, поддерживаемое лишь теми прекрасными минутами, что Натали дарила ему во время своего просветления. Теперь он уже, продолжая желать полного выздоровления графине, не хотел, чтобы оно случилось скоро, ведь тогда он будет вынужден с ней расстаться, и мысли об этом, приносящие невыносимую боль, он старался гнать от себя всеми силами. Несчастие Кекина составляло и то, что теперь, в нечастые встречи его с Натали, когда князя не было в доме графа, она обращалась с ним, как с другом, просила у него советов и даже позволения, когда речь заходила о посещениях ею балов, и была с ним так же кротка, покорна и добродушна, как и в ставшие крайне редкими минуты своего восхитительного просветления. Ведь эта девушка, прекраснейшая на свете, была чужой невестой.

15

День полного выздоровления Натали пришел скорее, чем уповал на то Кекин. Однажды, во время очередного сна-яви она сказала:

– Через два дня я лишусь своего невольного дара провидения. И это будет значить мое полное выздоровление.

Граф всплеснул руками и со счастливой улыбкой вскочил с кресла. Доктор, почти всегда присутствующий в эти минуты в комнате графини, оторвал посветлевший взор от узоров ковра на полу. Нафанаил Филиппович Кекин помрачнел.

– Ты, кажется, не рад? – дотронулась Натали до его руки. – Ведь ты станешь теперь свободен.

– Свободен на все четыре стороны, – не скрывая горечи, произнес Нафанаил.

– И мы можем с тобой больше никогда не увидеться, если на то будет твоя воля.

– От моей воли теперь мало Что зависит, – мрачно произнес Нафанаил Филиппович.

– Если я тебя огорчила чем-то, прости, – ласково промолвила Натали. – Конечно, в своем нормальномсостоянии я тебе причиняла немало обид и огорчений. Но ведь то была не я, а та, другая. К тому же это все в прошлом, ведь так?

– Да, – убито ответил Кекин.

– Фанечка, милый, помнишь, я тебе говорила, что только ты один можешь помочь мне и излечить меня от моей болезни?

– Помню, – произнес Нафанаил.

– Это была правда.

– Да, – уныло сказал Кекин.

– Через два дня я буду совершенно здорова.

– Я рад, – с усилием произнес отставной поручик.

– При условии, что ты отдашь мне свою самую дорогую для тебя вещь. Если я стану носить ее при себе, моя болезнь никогда не возвратится. Ты должен принести мне ее через два дня ровно в десять утра. И тогда все кончится.

– Но у меня ничего нет, – не сразу понял, о чем речь Кекин. – Хотя тебе я готов отдать все, что у меня есть.

– Мне не надо все, – открыла глаза Натали. – Мне нужно именно то, что больше всего тебе дорого.

Нафанаил не сразу понял, что речь шла о медальоне с розой. Натали именно его имела в виду, когда просила отдать ей самую дорогую для него вещь. Что ж, если этот медальон послужит гарантом, что болезнь графини больше никогда не возвратится к ней, он готов отдать его. А потом он уйдет. Нет, уедет куда-нибудь далеко и надолго, чтобы время и расстояние теперь уже его излечили от болезни, что зовется любовью.

А граф… Он был вне себя от радости. Предсказание дочери, что через два дня она будет полностью исцелена, возможно, последнее в ее жизни предсказание, сделало его самым счастливым отцом на земле. Когда мужчины покинули графиню и доктор ушел к себе, Волоцкий увязался за Кекиным, самым большим желанием коего в эту минуту было никого не видеть.

– Вы, действительно, пожертвуете графине самую дорогую для вас вещь? – спросил он с надеждой.

– Да, – просто ответил Кекин.

– Я непременно компенсирую вам ее стоимость, – заявил граф, довольный ответом Нафанаила Филипповича. – Какова ее цена?

– Она бесценна, – ответил Нафанаил и взглянул в светящиеся радостью глаза графа. – По крайней мере, для меня. А потом, граф, мы с вами уже говорили на тему вознаграждений и подарков. Мне ничего этого не нужно.

– Я помню, – уважительно произнес Волоцкий и тронул его за рукав. – Но это не тот случай. Это будет не вознаграждение, не подарок, а компенсация за вещь, которая утрачивается вами в пользу моей дочери. Вы лишаетесь вещи, и я просто хочу оплатить ее стоимость. Назовите лишь цену?

– Нет, граф, это именно тот случай, когда я не могу принять от вас никаких денег, – твердо ответил Кекин. – И вещь эта, как я уже вам говорил, не имеет для меня цены.

– Ах, как это благородно с вашей стороны, – восхищенно произнес граф. – Знакомство с вами, ниспосланное мне самим провидением, делает мне честь. А вы, – замялся немного Платон Васильевич, – не скажете, что это за вещь такая?

– Отчего же, – вздохнул Нафанаил, желавший скорейшего завершения разговора, чтобы остаться, наконец, одному, – могу даже показать.

С этими словами он расстегнул ворот рубашки и вынул медальон.

– Вот эта вещь. И ничего на свете нет для меня дороже.

– Верно, это подарок любимой? – тронутый великодушием Кекина, произнес граф.

– Да, – ответил Нафанаил. – Я получил эту розу от той, что одна в целом мире владеет моим сердцем.

Граф всхлипнул, и у него тотчас повлажнели глаза.

– Вы… вы… – Он обнял Кекина и коснулся его щекой, по которой текли крупные слезы. – Я ваш должник вовеки!

Растроганный и продолжая всхлипывать, граф пошел прочь, оставив, наконец, Нафанаила. Он прошел к дочери и, как это обычно бывало, рассказал ей, что она говорила и делала в ее магнетическом состоянии, и о том, что ее просьба о медальоне будет выполнена.

– Так, значит, до моего выздоровления осталось всего два дня! – бросилась она на шею отцу. – Я так рада!

– А я, так просто счастлив, – снова всхлипнул граф. – И этим счастием мы обязаны нашему другу Нафанаил у Филипповичу.

– Да, он настоящий наш друг, если жертвует мне своим подарком от любимой женщины, – немного задумчиво произнесла Наталия Платоновна.

Скоро приехал князь Чураев, и граф, конечно, поделился с ним своей радостью, рассказав и о медальоне.

– Выходит, он в кого-то влюблен! – воскликнул Чураев. – А я уже было начал предполагать, что…

Князь замолчал, верно, радуясь, что его предположения относительно Кекина, как опасного соперника, оказались пустыми домыслами. После этого оба, и князь, и граф, сделались предупредительными и ласковыми с отставным поручиком и перестали препятствовать его встречам с Натали.

Это была мука, быть с ней, слышать ее бархатистый голос и веселый смех, серебряными колокольцами отзывающийся в любящем ее сердце.

– Не хочу, чтобы вы покидали нас, – весело щебетала она, несмотря на присутствие графа, князя или их обоих. – Я к вам так привыкла!

– А и правда, оставайтесь у нас еще, – поддакивал дочери счастливый Волоцкий. – Ну, куда вам спешить?

– Папенька, Нафанаилу Филипповичу как раз есть куда спешить, – лукаво смотрела на Кекина Натали и добавляла: – Несвободное сердце его призывает его в другое место.

В канун дня, когда Кекин должен был вручить медальон графине, они одни прогуливались по зимнему саду. Проходя мимо цветочной куртины, благоухающей так, что кружилась голова, Натали снова с сожалением сказала:

– Ваш отъезд будет очень чувствительным для меня. Вы сделали так много, что я останусь благодарной вам всю свою жизнь. Сейчас самое мое большое желание, чтобы вы были счастливы. Надеюсь, – посмотрела она на Кекина с лукавой и немного печальной улыбкой, – вас сделает счастливым ваша любовь.

«Моего счастья не может быть без вас!» – хотел воскликнуть Нафанаил, но вместо этого вынужден был кивнуть и натужно улыбнуться. Мог ли он дать волю своим чувствам, когда видел, что Натали не испытывает к нему ничего более, кроме уважения, дружественности и признательности? Ведь были мгновения, когда он, не в силах превозмочь себя, проговаривался или бросал на графиню взгляды, в которых только слепой мог не заметить пожирающего пламени любви. Но Натали только удивленно отводила взгляд и замолкала, либо переводила разговор на малозначащие для них обоих темы. Конечно, если бы она хоть на миг дала ему почувствовать свое особое расположение к нему, Нафанаил не замедлил бы с признанием в своей дерзновенной страсти, но графиня каждым своим словом, жестом или взглядом давала решительно понять, что, кроме чистого добродушия и искреннего желания Кекину добра и счастья, более сильных чувств у нее к нему нет.

Наконец, настал день, когда болезнь Натали должна была полностью и безвозвратно исчезнуть. Граф вместе с князем пришли в комнаты к отставному поручику, едва напольные часы пробили половину десятого.

– Вы не забыли, какой сегодня день? – поздоровавшись, произнес без пяти минут генерал-адъютант, похоже, допуская, что Кекин может и передумать, ибо наверняка судил других по себе.

– Не забыл, – хмуро ответил Нафанаил, чего, кажется, не заметил ни граф, ни князь. Оба они, каждый по своей причине, были полны ожиданием того, что должно было случиться через полчаса.

– А медальон при вас? – осторожно поинтересовался граф.

– При мне, – похлопал себя по груди отставной поручик.

Без четверти десять они стали считать минуты, и, как всегда это бывает, когда торопят время, стрелки часов явно замедлили ход.

Наконец, часы пробили десять.

– Пора, – поднялся с кресла граф. – Время счастья Натали и моего наступило!

У комнаты графини князь остановился.

– Я подожду вас здесь, – сказал он. Ни Кекин, ни граф вопросов ему не задавали: причина, почему князь Чураев предпочел переждать магнетическое состояние графини за ее дверью было вполне понятно.

Когда граф и Кекин вошли в покои Натали, она уже ждала их. На ее лице был обыкновенный для состояния просветления тонкий румянец, но глаза были открыты.

– Минуту назад я попыталась увидеть вас, идущими ко мне, – сказала она с какой-то неясной улыбкой. – И у меня ничего не получилось. Дар ясновидения пропал.

– Слава Богу, – воскликнул граф и бессильно опустился в ближайшее кресло.

– Подойди ко мне, – обратилась Натали к Нафанаилу.

Кекин подошел. Графиня долго и пристально смотрела на него, затем отрицательно покачала головой.

– Нет, ничего не выходит. Я не могу прочитать твои мысли. Все, я полностью здорова.

Граф вскочил с кресла и, подбежав к дочери, обнял ее.

– Слава Богу, слава Богу, – беспрестанно повторял он.

Кекин разжал ладонь и протянул графине сокрытый в ней доселе медальон.

– Вот то, что всего мне дороже, – тихо произнес он.

Наталия Платоновна, волнуясь, приняла медальон, и тут ее взгляд упал на высохшие лепестки розы меж двумя стеклышками в золотой оправе. Медленно, очень медленно подняла она свой взор на Нафанаила Филипповича. А когда встретилась с ним взглядом, в котором Кекин прочитал крайнее замешательство и изумление, лицо ее залила краска.

– Благодарю вас, – еле слышно произнесла она. – Я велю сделать для него мешочек и всегда буду носить с собой. А пока…

С этими словами она надела медальон и рухнула в обморок. Тотчас послали за доктором, но тот, осмотрев графиню, сказал, что она просто спит, и сон у нее вполне укрепительный и здоровый.

– Никаких причин для беспокойства совершенно нет, – добавил он, успокаивая растревоженного графа. – Ее организм полностью освободился от болезни, и теперь отдыхает. Когда Наталия Платоновна проснется, она будет абсолютно здорова.

– Абсолютно? – переспросил доктора Волоцкий.

– Абсолютно, – без тени сомнения подтвердил Гуфеланд.