Текст книги "Провидица поневоле"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

12

Как только Нафанаил вышел от графини, обида, нанесенная ею, совершенно забылась. Она подарила ему розу! Прекрасную розу, лучшую, что была в ее комнате! Она казалась ему драгоценным даром, дороже золота и алмазов. Как сумасшедший кинулся Кекин к себе, прижимая цветок к замершему теперь сердцу и придумывая, как бы сохранить сей тленный подарок навсегда. Когда он вошел к себе, решение было уже принято. Осторожно прижимая цветок к груди, Нафанаил взял с дивана книгу о магнетизме и раскрыл посередине. В глаза невольно бросились строки:

«…В шестой степени больной выходит из себя и вступает в высшее соединение со всеобщею природою. В таковом состоянии он видит ясно все происшествия, как вблизи, так и вдали, и понятие его не ограничивается ни в пространстве, ни во времени. Посему таковое состояние называется просветлением или исступлением, то есть выхождением из телесной сферы (exstasis vel desorganisatio). Связь больного с магнетизером или избранным им по совокуплению их душ лицом делается столь внутреннею, что он во всей точности ведает его помышления и покоряется одной его воле. Чувствование сего состояния есть сопредельно блаженству…»

Нафанаил положил бутон на эти строки и прикрыл книгу. Затем он определил сочинение доктора Велланского под пресс, то есть засунул книгу с цветком под тяжелую ножку дивана в форме львиной лапы с выпущенными когтями. Несколько дней продержав книгу в таком положении, Фаня, наконец, освободил ее из-под диванной ножки и, убедившись, что его сокровище полностью высушено, совершенно не потеряв своих красок, он поместил его между двумя овальными стеклышками, изготовленными собственноручно, временно скрепив их свинцовой пластиной. А затем, в один из тоскливых осенних дней, покинул имение Волоцких, никому о том не сказавши.

Москва встретила его моросящим холодным дождем, сырыми мостовыми, закрытыми экипажами и редкими прохожими, спешащими побыстрее укрыться от непогоды. Спросив у полицейского поручика про ближайшую ювелирную мастерскую, Кекин поехал в Немецкую слободу и, миновав сады и заключенные в подземные трубы Кукуй и Чечору, въехал в этот, престижный на сей день, район древней столицы. Заприметив вывеску ювелирной лавки, при коей была и мастерская, свернул к ней и остановился. Небольшая лавка, или, по-новомодному, магазейн, встретила его звоном дверного колокольца, на который вышел немолодой уже хозяин.

– Что угодно господину? – спросил он с небольшим немецким акцентом.

– Я хотел бы попросить вас изготовить мне оправу с золотой цепочкой вот для этого, – произнес Нафанаил, доставая стеклышки с лепестками розы между ними.

– Вы хотите, чтобы я изготовил вам медальон? – принял хозяин стеклышки из рук Кекина, оглядывая их профессиональным оком.

– Именно, – подтвердил Нафанаил.

– Оправу тоже хотите золотую?

– Да.

– Золото мое, ваше?

– Ваше.

– Сорок пять рублей, – назвал цену заказа золотых дел мастер.

– Хорошо, – легко согласился Кекин, что немного удивило хозяина. Очевидно, он ожидал, что молодой, скромно одетый человек, будет непременно с ним торговаться. – Когда будет готово?

– Зайдите денька через два, – не раздумывая, произнес хозяин.

– А раньше никак нельзя? – спросил Нафанаил, не желая столь надолго расставаться со своим сокровищем.

– Можно, если я отложу некоторые свои заказы на потом, – так же легко согласился мастер и добавил: – Пятьдесят рублей.

– А если вы отложите все свои заказы на потом и приметесь за работу немедля?

– Шестьдесят рублей, – невозмутимо произнес мастер.

– Когда зайти? – улыбнулся Кекин.

– Через три часа, не менее, – на сей раз немного подумав, произнес ювелир.

– Через три часа я у вас, – заверил его Нафанаил Филиппович.

А дождь шел и шел, не собираясь переставать, небо сплошь было затянуто серой пеленой, воздух и даже лица прохожих также казались серыми, будто заштрихованными косыми линиями дождя.

Нафанаил Филиппович решил покуда заглянуть к своему знакомцу по гвардии графу Федору Толстому, вышедшему в отставку почти в одно время с ним. Сошлись они на ниве писания стихов, а потом после эпиграмм друг на друга дело едва не дошло до дуэли. Примирил их общий знакомец армейский майор Тауберг, после чего, пожав руки, они стали добрыми приятелями, и Кекин, будучи в Первопрестольной, всегда находил время посетить графа.

Федор Иванович Толстой, путешественник, поэт, бретер, кутила и преданнейший друг своих друзей жил в собственном одноэтажном доме с неизменным мезонином на углу Сивцева Вражка и Калошина переулка. К счастью, он оказался дома и, оттолкнув камердинера, встречать Кекина вышел сам, усатый, веселый и, как всегда, энергичный. После крепких рукопожатий и похлопываний по плечам – такая вот была у графа привычка, – перешли к разговорам: что, как и где.

– Вот, собираюсь съездить на Алеутские острова, – заявил Нафанаилу Филипповичу Толстой. – Хочу посмотреть на действующие вулканы. Их на этих островах, сказывают, штук тридцать.

Толстой был старше Кекина, с ранней проседью в волосах, но в повадках и хотениях являл собой не более чем мальчишку. Это подкупало мужчин и нравилось женщинам, то и дело бравшихся опекать графа, наивно полагая, что его можно приручить. Ан нет, приручению сей зверь не поддавался и, получив от очередной опекунши желаемое, охладевал и ясно давал понять, что в опеке более не нуждается.

– А что, ближе нет действующих вулканов? – усмехнулся Кекин.

– Есть, – отозвался Толстой. – Только зачем мне ближе?

Посмеялись, выпили вина. Федор Иванович принялся было расспрашивать Кекина о его занятиях, но Нафанаил Филиппович ловко ушел от ответа и перевел разговор на поэзию, спросив, есть ли на сем поприще новые имена, достойные внимания, а то, дескать, живя в провинции, он в сем вопросе совершенно не сведущ.

Толстой назвал несколько фамилий, знакомых Кекину. А потом сказал:

– Еще есть Пушкин.

– Что за Пушкин? – поинтересовался Нафанаил Филиппович.

– Александр Сергеевич, племянник Василия Львовича, – ответил Толстой. – Весьма острыйюноша. Старик Державин, Царство ему Небесное, говорят, даже прослезился, когда прочитал его стихи. Погоди, брат, придет время, он и самого Жуковского заткнет за пояс.

 
Любовь, любовь,
Внемли моленья:
Пошли мне вновь
Свои виденья,
И поутру,
Вновь упоенный,
Пускай умру
Непробужденный. —
 

Каково, а?

Василия Львовича Пушкина Кекин, конечно, знал. Его знали все, хоть сколь-нибудь прикосновенные к поэзии. Нафанаил Филиппович однажды даже был у него на Старой Басманной, как раз тогда, когда Василий Львович, гордо задирая и без того выдающийся подбородок, читал своего знаменитого «Опасного соседа», ходившего по рукам в списках даже в уездных городах. Но вот строки про любовь молодого поэта со знаменитой фамилией заставили Кекина переменить ход мыслей. Он помрачнел и как-то сник. Это не ускользнуло от острого взора Толстого.

– Уж часом не любовная ли докука мучит тебя, брат? – спросил он, пытаясь поймать взгляд приятеля.

– Да… Нет… – неопределенно буркнул Нафанаил и вдруг засобирался: – Прости, Федор Иванович, у меня тут еще одно дело.

– Дело так дело, – ответил граф и проводил Кекина до самой коляски, не обращая никакого внимания на дождь.

А медальон получился великолепнейший. Принимая его из рук ювелира, Нафанаил Филиппович поначалу не мог оторвать от него глаз, до того он мастерски был исполнен. Расплатившись с хозяином, он сел в коляску, надел медальон и тронулся в обратный путь.

Он прибыл в имение поздно вечером.

– Где вы были? – недовольно спросил его Волоцкий с гримасой, близкой той, с которой смотрела на Нафанаила Филипповича графиня в часы здорового бодрствования.

– Ездил в Москву, – удивляясь интонации и выражению лица графа, ответил Кекин. – А что случилось?

– Вам лучше знать, – сухо произнес Платон Васильевич и удалился, не пожелав, по своему обыкновению, покойной ночи.

Следуя к себе, отставному поручику повстречалась Августа Карловна. На его поклон она лишь презрительно фыркнула и отвернулась. Теряясь в догадках, Кекин прошел в свои комнаты и принялся гадать, что же произошло в доме, пока его не было. Вызванные слуги также не смогли ничего ему объяснить, молчали и прятали глаза.

Объяснилось все лишь следующим утром.

13

События следующего дня начались с того, что на зов колокольчика лакей, приставленный графом служить Нафанаилу Филипповичу, не соизволил прийти. Вместо него заявился Неждан Северианович, старый камердинер Волоцкого, с приглашением немедля посетить графа. Нафанаил согласно кивнул и последовал за камердинером, который молча повел его анфиладой комнат в графский кабинет. Когда Кекин вошел в него, он застал там, помимо графа, доктора Гуфеланда, мать и сына Блосфельдов и девку Анфиску. Все они, кроме доктора, посмотрели на вошедшего отставного поручика как на приговоренного, уже ступившего на эшафот. Фердинанд Яковлевич же, по своему обыкновению, рассматривал узоры на персидском ковре.

– Я вызвал вас, господин Кекин, в связи со следующим обстоятельством, – начал граф, заметно волнуясь. Он подошел к своему бюро, выдвинул ящичек и достал оттуда несколько векселей. – Вот, – положил он ценные бумаги на стол. – Узнаете?

– Что узнаю? – не понял отставной поручик.

– Вексели, – сказал Волоцкий, подняв на Кекина глаза. – Вы узнаете их?

– А почему я должен их узнавать? – продолжал теряться в догадках Нафанаил.

– Потому, что их нашли в вашей комнате, – четко выговаривая слова, произнес Волоцкий. – Был бы вам весьма признателен, если бы вы объяснили сей же час, как эти бумаги попали к вам.

– Ничего не понимаю, – мотнул головой Нафанаил Филиппович. – Какие бумаги? Почему ко мне?

– Не понимает он, видишь ли, – язвительно произнесла Августа Карловна, сверля Кекина взглядом. – Не-ет, все он понима-ает… Змею вы пригрели на своей груди, Платон Васильевич, – повернулась она к графу, – гадюку.

– Какие бумаги, спрашиваете вы, – кисло усмехнулся Волоцкий. – Да вот эти! – хлопнул он ладонью по векселям.

– Их нашли в моей комнате? – стал догадываться, что к чему Кекин.

– Да, – ответил граф.

– Значит, у меня производился обыск? – посмотрел на Волоцкого Нафанаил. – А на каком основании?

– Видите ли, – пришел на помощь графу секретарь Блосфельд, – у их сиятельства вчера днем исчезли из кабинета вексели на общую сумму двести пятьдесят тысяч рублей. Мы обыскали весь дом, но их не нашли. А потом заглянули к вам и обнаружили их в вашем дорожном саквояже. Они лежали под вашим пистолетом.

– Под моимпистолетом, – буркнул доктор Гуфеланд, не поднимая взора.

– Вот оно что, – иронически усмехнулся Кекин. – И вы, конечно, знаете, как эти бумаги попали ко мне?

– Представьте себе, знаем, – снова встряла в разговор язвительная Августа Карловна. – Вас видели входящим в кабинет Платона Васильевича в его отсутствие. Вы пробыли там несколько минут и вышли, засовывая что-то в карман сюртука. А в Москву ездили, надо полагать, за тем, чтобы найти на вексели покупателя.

– Ясно, – тихо произнес Нафанаил. – А входящим и выходящим из кабинета графа меня видела горничная. Так?

– Так, – ответил Блосфельд и посмотрел на Анфиску. – Если бы не она, нам так и не удалось бы найти векселя их сиятельства.

– Что ж, – обвел тяжелым взглядом Кекин всех присутствующих. – Поздравляю с удачно разыгранной пиесой. Я даже догадываюсь, кто ее автор. – Он посмотрел на Блосфельда, ответившего ему насмешливым взглядом. – А вам, граф, – перевел Нафанаил Филиппович взор на Платона Васильевича, – называвшего меня своим другом, придется еще крепко пожалеть, что вы принимали участие в этом фарсе. Можете отнестись к моим словам как угодно, но я заявляю вам, что в ваше отсутствие в кабинет я никогда не входил, векселей не брал, а в Москву ездил по своей надобности, о каковой я сообщать никому не намерен. Еще заявляю вам, что ноги моей больше не будет в вашем доме, пусть даже…

Парашка ворвалась в кабинет без стука.

– Там… – булькнула она горлом, – графиня…

В этот миг из комнаты Наталии Платоновны раздался громкий душераздирающий крик. Он был до того наполнен нестерпимой болью, что у присутствующих мурашки побежали по телу, а у графа даже заметно зашевелились на голове волосы.

– Боже мой, – воскликнул Волоцкий и первым бросился из кабинета. За ним последовал было Кекин, но в коридоре остановился.

– Krisis! – воскликнул доктор, хватая Нафанаила за руку. – У нее наступил кризис! Прошу вас, идемте к ней. Сейчас не время для обид!

Нафанаил Филиппович кивнул и, не раздумывая, бросился вслед за Гуфеландом. Когда он вбежал в комнату Натали, то увидел, что тело ее изогнуто, наподобие мостика, и голова вот-вот сомкнется со ступнями ног.

– Сделайте что-нибудь, – взмолился трясущимися губами Волоцкий. На него было страшно смотреть; лицо его побелело, руки и голова тряслись, как в лихорадке.

– Идите к графу, – крикнул доктору Кекин и, оттолкнув секретаря, приблизился к постели графини. Очевидно, она уже не могла кричать и только с дикой быстротой вращала глазами. В уголках ее рта пузырилась розовая пена.

– Отойдите! – рявкнул Нафанаил и, раскинув в стороны руки, сделал несколько шагов назад, отодвигая руками и спиной собравшихся в комнате. Затем скинул сюртук, подошел вплотную к Натали и, следуя наставлениям из магнетической книги, устремил на нее взгляд. Потом, положив одну руку ей на голову, а другую прислонив ладонью к ее подгрудной ложечке, сильно дунул ей в лицо. Больная ойкнула и ухватилась за спинку железной кровати. Ее стало мелко трясти. Не давая Натали опомниться, Кекин распростер над ней руки, как бы удерживая ее своей силой и волей и, почувствовав знакомую теплоту и покалывание в кончиках пальцев, стал производить ладонями дугообразные движения снаружи внутрь и от ног к голове, словно окутывая ее теплом своих рук. Это длилось около десяти минут. Скоро Натали шумно выдохнула и бессильно опустилась на кровать. Тело ее приняло нормальное положение. Глаза заволокло дымкой тумана, веки стали тяжелыми и вот-вот были должны сомкнуться. Так продолжалось с минуту. Затем Кекин наклонился над ней и подул сначала в правый висок, затем в левый. Натали закрыла глаза и еле слышно прошептала:

– Благодарю тебя.

С четверть часа в комнате графини было тихо. Она мерно дышала и как будто спала, и никто не решался нарушить ее сон ни движением, ни звуком. Потом лицо ее приняло обычный цвет и покрылось нежным румянцем. Она потянулась и открыла глаза.

– Умаялся, бедняжка? – улыбнулась она Нафанаилу. – Ты очень силен. Я, как никогда, чувствовала твою огромную волю. Ничего, с сегодняшнего дня моя болезнь быстро пойдет на убыль. Верно, доктор? – обратилась она к Гуфеланду.

– Совершенно точно, – ответил доктор. – Сегодня у вас был кризис, после которого всегда наступает быстрое излечение.

– Вот видишь, – внимательно посмотрела на Кекина Наталия Платоновна. – Ты снова спас меня. Потому что, если бы ты не пришел сегодня, кризис мог бы убить меня. А ты мог не прийти?

– Мог, – честно ответил Нафанаил.

– Почему? – не отводила от него взгляда Натали. – У тебя была мысль оставить меня и уехать?

– Да. Потому что…

– Пожалуйста, не беспокойте графиню своими проблемами в ее положении, – нервно перебил Кекина доктор.

– Тогда я сама узнаю, что за повод был у Нафанаила Филипповича, чтобы оставить нас, – спокойно заявила Натали и прикрыла глаза.

Наступило тревожное молчание. Казалось, что графиня что-то вспоминает, и прошло не менее десяти минут, пока она, наконец, не сказала:

– Бедный Фанечка. Тебя обвинили в воровстве?

– Да, – просто ответил Кекин.

– Повторяю, волноваться графине в ее состоянии крайне опасно, – уже вскричал доктор.

– У меня прекрасное состояние, – с улыбкой произнесла Натали. – И вам, доктор, совершенно не стоит беспокоиться.

– Я беспокоюсь только о вашем здоровье, – уже спокойно парировал Гуфеланд.

– Да, это правда, – положила свою ладонь на руку Кекина Натали. – В этой гнусной истории с векселями Фердинанд Яковлевич замешан менее всего. Просто он испытывает ко мне сердечную склонность и ревнует меня к вам.

– Простите, графиня, – поднялся доктор, – мне мое присутствие здесь кажется уже излишним.

– Останьтесь, прошу вас, – подал со своего места голос граф. – Я хочу во всем разобраться и запрещаю кому бы то ни было покидать эту комнату без моего разрешения.

– Наш добрый доктор, – продолжила Натали, – конечно, заинтересован, чтобы Нафанаил Филиппович покинул имение. Но к истории с векселями, повторяю, он не имеет никакого отношения.

– А кто имеет? – поинтересовался Нафанаил.

– Все остальные. Кроме тебя, конечно.

– И его сиятельство? – удивился Кекин.

– Папенька имеет к этому делу самое малое касательство. О заговоре против тебя он ничего не знал, его просто использовали втемную.

– Меня? Использовали? Втемную?! – вскричал Волоцкий. – Кто?!

– Давайте я расскажу все по порядку. Итак, – Натали обвела всех присутствующих внимательным, спокойным взором, – саму идею скомпрометировать господина Кекина и тем самым удалить из нашего дома невольно подали вы, батюшка.

– Что за чушь? – вспыхнул праведным гневом Волоцкий. – Я никогда не хотел, чтобы господин Кекин оставил нас, по крайней мере, до твоего полного выздоровления. Это хорошо известно Нафанаилу Филипповичу.

– Да, это так, – подтвердила слова графа Натали. – И все же именно вы, пусть невольно и, конечно, без всякого злого умысла подсказали возможность удаления господина Кекина. Помните, когда я, но не теперешняя, а находящаяся в полном здравии, просила вас в очередной раз выгнать Нафанаила Филипповича из дому? И вы в очередной раз отказали в этой просьбе, заявив, что господин Кекин честный и благородный человек, и отказывать ему от нашего дома нет причин?

– Да, – подтвердил граф, – все именно так и было.

– А потом она, – продолжала Натали отделять себя просветленнуюот себя же иной, – спросила вас, что бы было, если бы вы вдруг разуверились в вашем госте? Тогда вы прогнали бы его из дома? «Ну, если бы он совершил какой-нибудь бесчестный поступок», – произнесли вы не очень уверенно, но все же произнесли. Это означало одно: уличенный в каком-либо бесчестии господин Кекин скорее всего был бы выдворен из нашего дома. Мне, то есть ей, эти ваши слова запали в душу, и, немного подумав, она решила искусственно создать ситуацию, которой бы Нафанаил Филиппович был бы скомпрометирован и перестал бы являться в ваших глазах честным и благородным человеком. Она поделилась этой идеей с господином Блосфельдом, который охотно взялся воплотить ее в жизнь, потому что…

– Чушь! – воскликнул Эмилий Федорович, избегая встречаться с разгневанным взглядом графа. Зато он поймал на себе взгляд доктора, который, подняв от пола глаза, немигающим взором смотрел на него, и еще не ясно было, какой из этих взглядов был опаснее и страшнее. – Наталия Платоновна вполне может ошибаться в своих провидениях. К тому же есть свидетель, который видел, как господин Кекин входил и выходил из кабинета его сиятельства.

Все взоры оборотились на горничную Анфиску. Та стояла ни жива ни мертва, и восковая бледность, расплывающаяся по ее лицу, яснее ясного говорила о том, что еще немного, и бедная девица лишится чувств.

– Я… я… – попыталась она было что-то сказать, но у нее недостало для этого сил, и она безвольно опустила руки и уронила голову на грудь.

– Нет у вас никакого свидетеля, господин Блосфельд, – с гримасой брезгливости, так знакомой Нафанаилу Филипповичу, произнесла Натали. – Разработав со своей матушкой план, как оболгать господина Кекина, вы сами подкинули в его комнату векселя отца, вами же у него выкраденные, и подговорили горничную стать вашим свидетелем за пятьдесят рублей, которые, кстати, вы ей так и не отдали.

Она замолчала, переводя дыхание. Действительно, слов ею было сказано уже слишком много. Но она продолжила:

– Я знаю, Фаня, у тебя в голове вертится вопрос: зачем весь этот сыр-бор понадобился господину Блосфельду и его матушке?

– Ты знаешь, мне не особо-то и хочется это знать, – ответил графине Нафанаил Филиппович.

– Да, я тебя понимаю, – улыбнулась ему Натали. – И все же послушай, чтобы, как говорят твои знакомцы господа литераторы, расставить все точки над «i».

– Как скажешь, – не стал спорить Кекин.

– Дело все в том, – начала графиня, – что господин Блосфельд, руководимый своей матушкой, однажды уже просил у отца моей руки. Папенька не сказал ни да, ни нет, сославшись на мою болезнь, однако допускал возможность такого брака, если бы у меня не было никакой возможности выздороветь. К тому же, когда моя болезнь стала усиливаться, несколько потенциальных женихов, до того крутившихся возле меня и называвших себя моими поклонниками, как-то быстро растворились. Ну, кому нужна впадающая в ясновидение девица, читающая мысли и видящая все намерения окружающих ее людей насквозь? Сие хорошо раз-другой для любопытствия, а потом это просто раздражает и становится невыносимым. Это равно, что жить постоянно голым. Примерно с полгода назад папенька имел со мной разговор, в котором сообщил мне, что господин Блосфельд ищет моей руки. Я ответила категорическим отказом. Но Эмилия Федоровича и Августу Карловну сие нимало не смутило, и они продолжали ждать нового подходящего момента. Эти господа, надо признать, очень терпеливы. К тому же папенька мечтал о внуке, ведь бывает же, что у больных людей рождаются здоровые дети. Тогда российская ветвь Волоцких не пресеклась бы и продолжалась, пусть и по женской линии. И, не появись ты, атаки со стороны семейства Блосфельдов на папеньку и поползновения Эмилия Федоровича относительно моей руки продолжались бы непременно. Возможно, они даже добились бы своего. Папенька пожалел бы меня по причине возможной смерти, так и не познавшей любви, и дал бы свое согласие, а я пожалела бы папеньку, и согласилась бы на брак, лишь бы утешить его на старости лет. Но с твоим появлением, планы Эмилия Федоровича и Августы Карловны стали рушиться, а уж когда появилась надежда на мое выздоровление, в чем я теперь совершенно уверена, сии господа решили остановить процесс моего исцеления, избавившись от тебя посредством наветов и лжи.

Она облегченно вздохнула и открыла глаза.

– Вот, собственно, и все.

Минуту-другую все сидели молча.

– Да-а, – протянул граф и виновато посмотрел на Кекина. – Надо признать, что я попался на удочку, как какой-нибудь… старый осел!

Он поднялся с кресла и подошел к Нафанаилу Филипповичу.

– Дорогой друг, – опустил он голову, – несмотря на столь ужасные и незаслуженные оскорбления, нанесенные вам мною, я все же остаюсь с надеждой, что вы меня сможете простить.

Говорил граф долго, и было видно, что совершенно искренне. Он корил свою собственную слабость, ни в коей мере, конечно, не извиняемую ловкостью и хитростью злобных наушников, но все же достойную снисхождения, ибо, уделяя все внимание своей бедной дочери, он лишился прозорливости в окружающих его людях.

Несколько раз он порывался обнять отставного поручика, и лишь глубокое чувство вины, верно, помешало ему сделать это; он называл Кекина своим лучшим другом, единственным на свете, коему он может доверить все, что есть у него на сердце, клялся в беспредельной признательности и заклинал никогда не покидать Натали и его.

Закончилась тирада графа протянутой рукой, которую тронутый извинениями Кекин пожал без всяких усилий со своей стороны. Эмилий Федорович в тот же день был рассчитан и вместе с Августой Карловной выдворен из дома, Анфиска же разжалована в дворовые девки и сослана в самую дальнюю деревню.

Мир в доме графа был восстановлен.