Текст книги "Провидица поневоле"

Автор книги: Полина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

6

После Нижнего Новгорода дорога стала прямее и лучше, и путь до Владимира поезд графа Волоцкого, состоящий теперь из берлина, дормеза и венской коляски Кекина, проделал всего с одной ночной остановкой.

В Москву решили не заезжать и, доехав до городка Покрова, свернули с тракта на проселок. Переночевав в Киржаче, во второй половине дня добрались до Александрова и, переправившись через Дубну, покинули, наконец, пределы Владимирской губернии.

До имения Волоцких, села Никольского, доехали только вечером.

За время пути, в одну из остановок на ночь, случился весьма неприятный инцидентус. Милая и приветливая с Нафанаилом по утрам, Натали была холодна с ним вечерами, и он ловил на себе ее взгляды, которые вполне можно было назвать неприязненными. А в этот вечер, покинув свою коляску и направляясь на постоялый двор, он услышал из окна дормеза слова, крепко его огорчившие и надолго засевшие в голове.

– Тетушка, погодите выходить, – сказала Натали, встретившись взглядом с Кекиным и отпрянув от окна, будто она увидела за ним что-то крайне неприятное для себя.

– А что такое?

– Пусть пройдет этот господин. А то он постоянно вокруг нас вертится.

– Как скажете, Наталия Платоновна, – услышал Нафанаил голос Августы Карловны. – Но только вы сами пожелали, чтобы он был рядом с вами. Так что это, можно сказать, ваша микстура, которую вы сами себе прописали.

– И правда, тетушка, он положительно похож на микстуру. Такой же противный.

Слова эти оглушили Нафанаила. И зачем он только поддался на уговоры графа? Сидел бы сейчас у себя в усадьбе, любовался на закат и потягивал винцо, не отягощая себя никакими заботами и, главное, мыслями.

Конечно, женщине, да еще такой прелестной, как Натали, можно простить многое. Но из этого многого есть вещи, которые нельзя простить любимойженщине. Ведь то, что он влюбился в Наталию Платоновну, Нафанаил понял в то мгновение, когда положил ладони на ее вздрогнувшие плечи.

Кекин не считал себя красавцем. Однако знал, что нравится женщинам. Это не он, а они не раз говорили, что перед ним трудно устоять, что его жесты полны достоинства и изящества, а голубые глаза манят и тревожат. Это не он, а они восхищались его силой и мужественностью. Но быть для женщины, в которую влюблен противным, наподобие пилюли или горькой микстуры… Нет, это непереносимо. Вон отсюда, подальше от нежных тенет, которые ранят душу, как лезвие бритвы.

Очевидно, его лицо было столь кислым, что привело в замешательство графа, когда отставной поручик пришел к нему с объявлением о своем намерении покинуть их семью.

– Помните, граф, одно из условий нашего соглашения? – без обиняков спросил Нафанаил.

– Какое? – не понял поначалу вопроса Платон Васильевич.

– Я оставляю за собой право покинуть вас, если мне будет плохо и неуютно.

– Помню.

– Так вот, мне плохо и неуютно, – твердо произнес Кекин и посмотрел графу в глаза.

– А из чего, простите, вы сие заключаете? – вскинул брови Волоцкий. – Вас кто-то оскорбил?

– Да, – просто ответил Нафанаил.

– Кто? – нахмурился граф.

– Ваша дочь…

– Ну, слава Богу, – облегченно выдохнул Волоцкий. – А то уж я подумал…

– Что значит – слава Богу? – удивился Кекин. – Я крайне неприятен вашей дочери. Я ей просто противен, как какая-нибудь микстура. И я сам это слышал…

– О какой неприязни вы можете говорить, дорогой Нафанаил Филиппович, если вы с моей дочерью на «ты», и она сама выбрала таковую форму общения? – немного наставительно и с долей грусти произнес граф. – И кто так дружески обнял вас при первой же встрече, что крайне непозволительно девице любого сословия? Почему вы не вспомнили этого, когда услышали, я с вами согласен, оскорбительные слова в свой адрес? И почему вы забыли, что моя дочь не здорова и уже только потому заслуживает снисходительности?

Конечно, старый граф был прав. Причуды больных следует прощать, даже если они и бывают оскорбительными. И не след забывать, что в Натали живут теперь два существа, совершенные антиподы, что, впрочем в той или иной степени свойственно и всем остальным людям. В том числе и ему, отставному поручику Нафанаилу Филипповичу Кекину.

А усадьба Волоцких чудо как была хороша! Она походила на какой-то средневековый замок, перенесенный волшебными ветрами из далекой Познанщины Королевства Польского, где находились корни старинного шляхетского рода Волоцких. Когда-то сие имение с небольшим сельцом Никольским, рощей, лугами и рыбными ловлями на реке Дубне было пожаловано императрицей Екатериной Алексеевной вместе с чином подполковника отцу графа Платона Васильевича, гвардии майору Василию Платоновичу Волоцкому за участие в возведении ее на престол Российский. И Василий Платонович, к тому времени давно оженившийся и имевший названного в честь деда первенца пяти годов, вышел в отставку полковником и выстроил себе по собственному проекту усадьбу, в одном из воеводств Познанщины, весьма похожую на родовой замок Волоцких. По крайней мере, сие утверждал сам отставной полковник, ссылаясь на чертежи и рисунки в свитках родовых грамот.

Следует признать, что в словах Василия Платоновича, верно, имелась весьма довольная толика правды. Центральная часть дома была выстроена двухэтажной, на высоком цоколе, сложенном из белого камня-известняка. По второму этажу шла, как и положено в замках, обходная галерея с зубчатым парапетом в половину человеческого роста с четырьмя башенками со шпилями по углам. Впечатление средневековья усиливал бельведер в виде остроконечной башни, как бы вырастающей из крыши дома и собирающейся проколоть небо.

Барский дом соединялся с боковыми, также каменными флигелями полуциркульными галереями, образуя в плане подкову. Лестничные спуски галерей сторожили мраморные львы с разверстыми пастями. Полукруглый двор оканчивался фруктовым садом с оранжереями, цветочными куртинами, беседками и прудом с горбатым мостиком над ним. Выпуклая же часть «подковы» смотрела прямо на долину в излучине реки Дубны, широкой и весьма величавой в этом месте. К ней шла одна из аллей великолепного парка, разбитого вокруг усадебного дома, оканчивающаяся мраморными ступенями, ведущими прямо к речным купальням. Другая аллея из вековых дубов и вязов вела в село Никольское, уже во времена графа Платона Васильевича разросшееся и превратившееся из рядового подмосковного сельца в большое богатое село с двумя церквами и приходами.

Внутри барский дом был не менее величав. Несколько зал: Белый, Голубой и Портретный, а также Большая и Розовая гостиные готовы были поспорить богатством убранства и вкусом со знаменитым подмосковным имением Шереметевых «Останкино». Особой же гордостью графа Волоцкого был его Готический кабинет с лепным потолком, орехового дерева резной дверью, мебелью лучших венских мастеров, желтым сандаловым паркетом, персидскими коврами и, конечно, готическим камином, от коего и получил название сей кабинет. Он и был выбран графом как место, где должны были бы происходить вечерние доклады отставного поручика графу, то бишь отчеты о встречах Нафанаила Филипповича с графиней, ежели на них не присутствовал Платон Васильевич.

Следует признать, что устроен был отставной поручик весьма для него приятственно и комфортно. В его распоряжении было несколько комнат, предоставляемых обычно почетным гостям, а также особая прислуга, проинструктированная лично его сиятельством графом Волоцким исполнять быстро и беспрекословно всякое приказание господина Кекина, в том числе и малейшую его прихоть.

На следующий день по приезде в имение Нафанаил был вызван в Розовую гостиную, называющуюся так по розовому цвету мебелей и тисненого штофа на стенах. У окна стояли Анфиска и Парашка, совершенно безмолвные, что в иных обстоятельствах казалось бы решительно невозможным. На софе, положив ногу на ногу, сидел и молча смотрел на молодую графиню доктор Гуфеланд. Сама Натали неподвижно стояла посреди комнаты, закрыв глаза и вытянув перед собой руки, полусогнутые в локтях. Какая-то торжественная тишина царила в гостиной, и Нафанаил, ступив в нее, дальше пошел уже на цыпочках.

– Ну наконец-то ты пришел, – не открывая глаз, произнесла Натали. – Подойди ближе.

Кекин исполнил приказание и приблизился к графине.

– Если б ты знал, как я рада тебя видеть, – произнесла она, и в ушах Кекина опять колдовской мелодией зазвучали серебряные колокольчики.

«Вчера вечером говорено было совершенно иное», – вяло, но все же подумал Нафанаил.

– Вчера вечером была совершенно не та девушка, что стоит сейчас перед тобой, – мягко произнесла графиня.

– Ты умеешь читать чужие мысли? – спросил Кекин, пораженный ее последней фразой, абсолютно точно парировавшей его безмолвное ворчание.

– Да, – просто ответила она. – Та, что стоит перед тобой, умеет это делать. В отличие от той, вчерашней.

– Понял, – промолвил Кекин, ужасно испугавшись, что может подумать о чем-то непристойном. И как только он об этом подумал, в голову полезли всякие неприличные мысли. Неимоверным усилием воли он заставил себя не додумывать их, но это давалось ему с большим трудом. Почувствовав его состояние, графиня тотчас пришла ему на помощь:

– Не беспокойся Нафанаил, я не собираюсь более пользоваться моим даром без твоего на то согласия. Ты не сердишься на меня?

– На тебя? – улыбнулся Кекин. – Я даже не сержусь на ту, что сравнила меня вчера с противной микстурой. К тому же это было весьма остроумно.

– Это было жестокое остроумие, – заметила ему Натали. – Я рада, что ты так снисходителен. Но хочу попросить тебя: никогда, даже в мыслях своих не помышлять оставить меня, что бы тебе ни говорила та, другая. Ведь ты вчера поколебался в своем желании помочь мне…

– Не в желании, в возможностях, – поправил ее Кекин.

– Но ведь ты хотел оставить меня.

– Это была лишь минутная слабость, – твердо произнес Нафанаил. – Клянусь, что я не оставлю тебя и буду рядом до тех пор, покуда в том будет надобность.

Графиня опять, как в первое их свидание, кротко улыбнулась и обняла отставного поручика, прижавшись к нему всем телом. И Кекин почувствовал, что у этого эфемерного создания существует грудь, упругая и не такая уж маленькая и, очевидно, все остальное, что присуще иметь девушке девятнадцати лет. Когда объятие закончилось и Натали отстранилась от Нафанаила и открыла глаза, в ее взоре прыгали веселые бесенята. Доктор, до сего момента разглядывающий узоры ковра на полу, встал и поинтересовался, как графиня себя чувствует.

– Превосходно, – ответила она, но все же присела в кресло.

– Вам следует отдохнуть, – наставительно произнес доктор.

– Хорошо, – покорно ответила графиня. – Только пусть Фанечка посидит со мной.

Фанечка… Его давно никто так не называл, разве что маменька, упокой Господь ее душу, да и то в раннем детстве. К тому же имя это было названо с такой безграничной нежностью и доверием, что он невольно почувствовал, как увлажнились его глаза. Нафанаил нервно сглотнул и присел рядом на предложенный доктором стул.

– Дай твою руку, – попросила графиня.

Нафанаил протянул руку Натали обхватила его ладонь своими пальчиками и вновь прикрыла глаза.

– Какое блаженство, – произнесла она сонным голосом.

Скоро ее дыхание стало глубоким и ровным. Она заснула и проспала почти час. А когда открыла глаза, то первым делом, брезгливо скривившись, отдернула свою ладонь от руки Кекина.

– Что вы тут делаете? – спросила она крайне сухо.

– Я исполнял ваше приказание, – учтиво ответил Нафанаил, взглядом призывая доктора в свидетели. Но Гуфеланд молчал и только посматривал на свой хронометр.

– Оставьте меня немедленно, – глядя мимо Кекина, промолвила Натали с явной досадой. – В противном случае я прикажу, чтобы вас выпроводили.

– Сударыня, как я уже имел честь говорить вам, ваши просьбы для меня закон, – произнес Нафанаил, не скрывая насмешливых ноток в голосе. – И сколько бы вы ни старались, разозлить меня вам уже не удастся.

– Больно нужно мне вас злить, – фыркнула графиня, взглянув на Кекина, как на пустое место. – Много чести будет. Просто я велю сейчас моему камер-лакею не пускать больше вас ко мне ни под каким предлогом. Соблаговолите удалиться.

– Прощайте, – все же задетый за живое, ответил Кекин и направился к дверям гостиной. Но, черт побери, как же она хороша!

– Четыре часа семнадцать минут, – воскликнул доктор, когда отставной поручик затворил за собой двери. – Поздравляю вас, графиня. Ваше сегодняшнее исступление длилось на полчаса менее обычного! Присутствие господина Кекина, и правда, действует на вас благотворно.

– Вы опять за свое, доктор, – раздраженно повернулась к нему Натали. – Сколько можно вам говорить, что я чувствую себя превосходно. И прошу, – графиня подошла к нему вплотную и пристально посмотрела ему в глаза, – не называйте больше в моем присутствии этого имени.

В это время «этого имени» обладатель шел обходной галереей к себе в комнаты, и в голове его положительно происходило смешение чувств. Какая все же несопоставимая разница между больной и здоровой Наталией Платоновной. Как между небом и землей, льдом и пламенем. Причем в болезненном состоянии графиня более совершенна и возвышенна духом, нежели в здоровом, когда она кажется полной противоречий, даже жестокой и не ведающей, что творит. Только что она говорила ему «ты», называла его Фанечкой, чем он был несказанно счастлив, и вот уже ничего этого нет, а есть только холод пренебрежения и досады.

Но он будет прощать ей все обиды, как и было обещано, ибо, на его взгляд, больна она именно тогда, когда кажется себе и другим здоровой. Ее холодность к нему, любые насмешки и оскорбления – все он будет принимать и переносить равнодушно.

Кроме одного.

Того, что она так прекрасна.

7

Странной и совершенно непонятной Кекину болезнью страдала графиня. В утренние часы чаще всего была она молчалива, на его вопросы отвечала через силу, и ей от него было нужно только одно: чтобы он был рядом. Иногда же она бывала весьма разговорчивой и не сердилась, когда Нафанаил ее о чем-либо спрашивал. Отвечала охотно и, кажется, даже находила в этом удовольствие.

Как-то во второй половине сентября, когда листья деревьев уже начали примерять на себя золотые покровы, Нафанаил спросил ее, как это у нее получается знать, что происходит, например, в другой комнате или за пределами дома.

– Я вижу, – просто ответила она. – Вижу сокрытое в прошедшем, удаленное и неизвестное в настоящем и неведомое в будущем.

– Но выходит, что это твое состояние более совершенно, нежели быть просто здоровой.

– Ах, Фаня, – как обычно, не сразу ответила она, – я здорова, как умирающий, который рассыпается в прах. Так я буду здорова и тогда, когда исчезнет мое тело, этот земной лампион моего вечного света.

– Прости, но я не совсем…

– Ты поймешь после. Я лишь только хочу сказать, что земное тело человека есть только оболочка, сосуд для иной, более изящной сути. И этот сосуд разбит, потому свет мой выходит наружу и сливается с другими светами и со всем тем, от чего он был отделен ранее стенками сосуда. Не тело чувствует, ведь оно само по себе лишь оболочка чувствующего, не глаз видит, не ухо слышит… Все это лишь проводникичувств. Чувствует душа. И если мой сосуд не будет починен посредством тебя, он рассыплется на мелкие осколки. Свет мой совершенно вырвется наружу, и я перестану принадлежать людям…

Она замолчала. Граф и доктор, присутствующие при этом разговоре только моргали глазами, будто увидели или услышали нечто неземное. Кекину тоже показалось, что он сегодня слышал сказания иных миров.

В этот день Натали была, как никогда, весела. Речь ее лилась плавно, и доктор после уверял, что так связно она не говорила еще никогда, причем не было заметно никаких усилий с ее стороны и проявлений боли. Не было в этот день ни судорог, ни пугающего всех оцепенения. Расставаясь с ней, Кекин спросил, не устала ли она.

– Нисколько, – улыбнулась она, с нежностью глядя на Нафанаила. – Мне очень хорошо. Мне всегда будет хорошо, когда ты со мной.

Она замолчала и провела прохладной ладонью по его щеке.

– Через три минуты я вернусь в свой сосуд. Если не хочешь наслушаться очередных грубостей от меня, ступай к себе. Ты должен прийти завтра, без пяти девять утра. Как бы я тебя ни встретила и что бы ты ни увидел после, подними надо мной руки и стой так с твердой волей быть моим избавителем. Иначе…

С этими словами она уронила голову на грудь. Цвет лица ее стал бледнеть, исчезли веселость и нежный румянец, будто стертые ластиком. Какое-то время она стояла так, опустив голову и плечи, потом потянулась и открыла глаза.

– Вы?! – испуганно воскликнула она и оглянулась на доктора и графа. – Что ему здесь угодно?

– Я уже ухожу, – ответил Нафанаил, вновь пораженный такой метаморфозой графини.

– Вы не уходите, вы топчетесь на месте, – раздраженно произнесла Натали и холодно взглянула на Кекина. – Позвольте мне, наконец, быть свободной от вашего присутствия!

Сказав это, она повернулась к Нафанаилу спиной. Уходя, Кекин посмотрел на графа. Волоцкий, встретившись с ним взглядом, только беспомощно развел руками. Доктор же, по своему обыкновению, смотрел в пол.

На следующий день, ровно без пяти девять, Нафанаил был у дверей спальни Натали.

– Вас пускать не велено, – преградил ему дорогу камер-лакей.

– Мне назначено графиней, – заявил ему Кекин, но лакей не двинулся с места.

– Пустите, – жестко произнес отставной поручик, медленно опуская голову и не сводя взгляда со слуги.

В это время в покоях графини послышался сдавленный крик. Нафанаил сунул камер-лакею кулаком под дых и, оттолкнув его плечом от двери, ворвался в спальню. Картина, представшая его взору, привела его в ужас. Наталия Платоновна полулежала на постели, бледная, с искаженным от боли лицом. Увидев Кекина, она метнула в него исполненный негодования взгляд:

– Кто дал вам право без позволения входить в мою спальню?! Немедленно…

Страшный крик боли не дал ей договорить. Она захрипела, а потом нещадно стала бить себя руками по чему попало, расцарапывая ногтями нежную кожу плеч и груди. Нафанаил хотел было броситься за помощью, но затем вдруг отчетливо вспомнил вчерашний разговор и просьбу Натали. Он шагнул к постели и вытянул над ее бьющимся в судорогах телом руки. В этот момент ему даже показалось, что с кончиков пальцев хлынул горячий поток, окутывая несчастную страдалицу спасительным коконом. Она перестала себя бить, тело ее выгнулось до такой степени, что, казалось, вот-вот переломится пополам. Кекин, коего самого била крупная дрожь, продолжал простирать над ней руки, и пот градом катился по его лицу и шее.

Наконец, тело ее обмякло, она глубоко вздохнула, и гримаса боли постепенно стала исчезать с лица. Черты его понемногу оживлялись, и, когда сквозь смертельную бледность стал пробиваться тонкий румянец, она открыла глаза.

– Все, сударыня, ухожу, ухожу, – решил не дожидаться Нафанаил, покуда его опять начнут гнать. Он устало опустил руки и двинулся к двери. Волосы его прилипли ко лбу, а рубашку впору было выжимать. И вообще, осталось такое ощущение, будто он не менее нескольких часов рубил врагов направо и налево тяжелым кирасирским палашом.

– Фанечка, – услышал он тихое за спиной. – Друг мой.

Эти слова были сказаны таким мягким и нежным голосом, что Кекин застыл посреди комнаты.

– Вам… лучше? – не сразу обернулся он к графине.

– Тебе, – через силу улыбнулась Натали. – Сколько раз можно говорить, что: тебе, тебе…

– Ну да, – смотрел на нее во все глаза Нафанаил.

– Что было бы со мной сегодня без тебя? – произнесла она и присела на постели. – Ну, подойди ко мне, что же ты стоишь?

Кекин нерешительно подошел к ближе.

– Я вижу, и тебе сегодня досталось, – с участием глядя на него, сказала графиня.

– Пустое, – отозвался Кекин, стараясь не смотреть на нежную шею и хрупкие плечи Натали. – Ты не сильно поранила себя? Может, позвать доктора?

– А что его звать, он и господин Блосфельд уже несколько минут стоят под дверью.

– С тобой невозможно разговаривать, – улыбнулся Кекин. – Ты знаешь все…

– Не все, – перебила его Натали. – Но многое.

– А Бог, он есть? – неожиданно для самого себя спросил Нафанаил.

– Есть Создатель, – после небольшой паузы очень тихо ответила она.

– Что ты сказала? – не расслышал Нафанаил.

– Есть Создатель и есть бесконечно большая Вселенская Душа, матерь всех остальных душ, освобожденных от тела и блуждающих во Вселенной, – еще тише сказала она.

– Прости, пожалуйста, но я ничего не расслышал, – наклонился к ней Кекин.

– А тебе и не надо этого знать, – улыбнулась Натали и поцеловала его в щеку, обжигая своими губами краешек его губ.