Текст книги "Воспоминания Полины Анненковой"

Автор книги: Полина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Mais, madame, vous me ferez croire a l'avenir (– Но другие дамы получили ведь разрешение следовать за своими мужьями.

– Да, князь, но они – законные жены. У меня же нет прав на это имя, а за меня говорит только моя любовь к Анненкову, а это чувство, в котором всегда сомневаются.

– Но, сударыня, вы хотите меня заставить верить в будущее.).

Потом прибавил он:

– Du reste, madame, messieurs dans votre pays auraient ete condamnes a mort?

Oui, mon prince, mais ils auraient eu des avocats pour les defendre (– Собственно говоря, сударыня, в вашей стране эти господа были бы приговорены к смерти.

– Да, князь, но у них были бы адвокаты для защиты.).

Тогда князь Лобанов-Ростовский посмотрел на меня выразительно; у него были прекрасные черные глаза. Он не прерывал меня, я хотела продолжать и высказать, что во Франции Иван Александрович не был бы осужден так строго, потому что не был взят с оружием в руках и 14 декабря находился в своем полку, который не возмущался, но в это время вошел граф Строганов, тоже флигель-адъютант. Тогда я поклонилась Лобанову, а он сказал, чтобы я оставила ему просьбу. Мы с Палю вышли, но едва отошли от квартиры князя, как услыхали за собою торопливые шаги и, обернувшись, увидели князя Лобанова, который, казалось, догонял нас. И действительно, он отдал мне просьбу, говоря, чтобы я прибавила на ней «в собственные руки его величества», и прибавил, чтоб на другой день я была бы непременно с просьбою у подъезда дворца в то время, как государь будет садиться в коляску. Наконец посоветовал написать также великому князю Михаилу Павловичу и просить его ходатайствовать за меня. Мы с Палю поспешили вернуться домой и принялись немедленно сочинять письмо к великому князю. Вот оно:

Monseigneur l'eloge brillant de vos bienfaits qui retentit encore dans ma patrie, m'en hardit aujourd' hui d'implorer le secours de votre altesse imperiale. Je vous supplie a genouxd'interceder pour moi aup-res de sa majeste imperiale pour la demande que j'ai faite par une supplique, qui sera presentee a sa majeste par laquelle je demande a suivre en exil un criminel d'etat et de pouvoir, en l'epousant, unir mon sort au sien, afin de ne plus lc quitter.

J'aime a me flatter, monseigneur, que vous n'abandonnerez pas une mere affligee, qui depuisdix neuf mois n'a pu trouver un instant de repos, et qui n'a d'autre esperence, que dans la clemence de sa majeste et dans Textreme bonte de votre altesse imperiale.

Je renonce a ma patrie et remplirai pieusement tout ce que les lois me prescriront. Annenkoff m'ava-it promis Г hymenee. N'ayant pu accomplir sa pro-messe je ne doute pas cependant, qu'il ne persiste dans le meme sentiment. Sa majeste n'a qu'a l'ord-onner, j'attendrais avec la plus grande resignation.

Veuillez, monseigneur, excuser la liberie de votre tres humble suppliante et у jeter un oeuil de compassion sur sa demande.

Je suis de votre altesse imperiale la tres respectueuse et tres devouee servante («Ваше высочество! Блестящая похвала вашей доброте, известной в моей стране, дала смелость обратиться за помощью к вашему императорскому высочеству Я умоляю на коленях просить за меня у его императорского величества исполнить просьбу, которая будет подана его величеству. В ней я прошу разрешения следовать в ссылку за государственным преступником и там обвенчаться с ним, чтобы навсегда соединить свою судьбу с его судьбой и никогда с ним не разлучаться. Я льщу себя надеждой, что вы не оставите несчастную мать, которая вот уже девятнадцать месяцев не имела минуты покоя и у которой нет никаких надежд, кроме надежды на милость его величества и на доброту вашего императорского высочества. Я отказываюсь от родины и буду свято исполнять все, что закон мне предпишет. Анненков обещал жениться на мне Он не имел возможности исполнить свое обещание, и я не сомневаюсь, что он не изменил своему намерению. Его величеству стоит только приказать, и я буду ждать с величайшей покорностью. Ваше высочество, простите смелость вашей покорной просительницы и не откажите сочувственно отнестись к ее просьбе. Глубоко вас уважающая и преданная слуга вашего императорского величества»).

Письмо это было мною отправлено с человеком к Николаю Николаевичу Анненкову, адъютанту великого князя, с просьбой передать его высочеству, что Николай Николаевич не замедлил сделать, как пришел мне сказать человек, которого я посылала.

(Когда я послала к нему письмо, то наказала человеку не отдавать его, если будет дежурным адъютантом Н. Н. Анненков, так я была уверена тогда в его нерасположении, что и оказалось потом. Но человек возвратился, отдавши письмо, – дежурным был Бибиков). В это время я подошла к окну и увидала, что великий князь садился в коляску с Лобановым, чтобы ехать к государю. Кн. Лобанов говорил что-то с оживлением, а великий князь, казалось, внимательно слушал его. У меня нервы так были расстроены и напряжены, что мне показалось, что они говорят обо мне. Эта мысль так меня встревожила, что я вскрикнула вслух, несмотря на то, что была одна в комнате: «C'est de moi, qu'ils parlent!» («Это они говорят обо мне»). Человек прибежал на мой крик и спрашивал, что со мной, но я сама не знала, что со мною делается.

Через час Палю пришел за мной, и мы пошли с ним к дворцу приискивать место, где встать, так как на другой день я должна была подать просьбу государю. Перед дворцом была такая толпа, что мы с трудом могли пробраться к подъезду. Едва остановились мы, как я увидела на балконе Лобанова с великим князем. На этот раз я не ошиблась, что Лобанов говорил обо мне, потому что он с балкона показывал на нас. Услышав в то же время за собой какой-то шум, я обернулась и увидала верхом жандармского генерала. Это был граф Бенкендорф. Он горячился и, опять-таки указывая на нас, подозвал к себе квартального, который тотчас же подошел. В эту минуту я жестоко струсила: мне представилось, что меня приказывают схватить и отправить за границу. Я до такой степени растерялась, что совершенно бессознательно сняла с себя часы, деньги и отдала все это человеку моему, который очутился тут, следуя за нами, конечно, из любопытства. Между тем квартальный подошел к Палю, спросил, как его зовут, жена ли я его? Палю отвечал, что нет, дочь – нет. Я стояла чуть жива и дрожала, как лист, в полной уверенности, что меня тотчас же схватят. Но в это время подоспел мне на помощь князь Лобанов-Ростовский. Сошедши с балкона, он подошел ко мне со словами, которые в эту минуту были как нельзя более кстати, потому что иначе, мне кажется, я бы от страха и отчаяния лишилась рассудка, если бы этот страх не рассеялся тотчас же. Лобанов говорил, что моя просьба уже известна великому князю, что его высочество будет ходатайствовать за меня перед государем, и что я могу надеяться на успех. Когда подошел к нам князь Лобанов, квартальный тотчас же исчез, чему я более всего была рада («О бале» – заметка в рукописи).

Все-таки я вернулась домой совершенно разбитая и утомленная. Ночь я провела в ужасных мучениях, то терзаемая сомнениями, то поддерживаемая надеждою. К утру только, часов в пять, я начала было засыпать, как вдруг меня разбудил страшный шум барабанов. Я вскочила, стала прислушиваться и была очень удивлена тем, что шум этот происходил в комнате великого князя. А так как мою квартиру отделяла только одна стена от помещения великого князя Михаила Павловича, то понятно, что я не могла спать под этот шум. Великий князь учил барабанщиков выбивать бой. Я встала и подошла к окну, чтобы освежить себя утренним воздухом. Тут поразила меня сцена, которая, как иностранку, меня очень заняла. У подъезда великого князя стоял солдат, очень красивый мужчина, большого роста, затянутый в мундир, и такой прямой, что походил на деревянного. Около него суетился офицер, осматривал со всех сторон, обмахивал своим батистовым платком пыль с мундира и даже сапог. Я догадалась, что они должны были представляться великому князю. (Эта сцена развлекла меня немного.) Когда все затихло, я снова предалась своим думам и ожиданиям.

Наступающий день был самым решительным для меня в жизни. Я должна была быть у дворца с моею просьбою к десяти часам. Когда пришел за мною Палю, я давно уже была одета и ждала его. На мне было белое простое платье, шляпка с огромными полями, как тогда носили, и черная турецкая шаль. У дворца опять была толпа. Мы с Палю встали как можно ближе к подъезду. Мой старик тоже принарядился. Одетый в черный фрак, с шляпою в руках, с его седыми, густыми волосами, зачесанными назад, он был очень представителен. Князь Лобанов предупредил меня, что бой барабанов должен будет возвестить выход государя. К одиннадцати часам барабаны забили, и на лестнице дворца показался император Николай Павлович в сопровождении целой толпы генералов и адъютантов. Я была снова поражена гробовым молчанием, которое царствовало в толпе, и подумала, что у нас во Франции бывает не так. За государем следовал князь Лобанов. Он оглянулся в ту сторону, где мы стояли с Палю, и от моего напряженного внимания не ускользнуло, что он что-то сказал государю. В эту минуту я чувствовала, что силы оставляют меня, ноги дрожали, и не мудрено: с тех пор, как я выехала из Москвы, я ни разу не села за стол, чтобы съесть хотя бы ложку бульона, и питалась одной сахарной водой. Мюллер присылал мне каждый день целый обед из дворца, но я ни до чего не дотрагивалась и отдавала все человеку. Упоминаю об обедах потому, что это дало повод ко многим толкам (говорили, что мне присылал обед сам государь, но, право, мне было не до обедов). Я так ослабела в то время, что должна была сделать большое усилие, чтобы подойти к государю. Когда я протянула руку, чтобы вручить ему просьбу, Николай Павлович взглянул на меня тем ужасным, грозным взглядом, который заставлял трепетать всех. И действительно, в его глазах было что-то необыкновенное, что невозможно передать словами. Вообще во всей фигуре императора было что-то особенно внушающее. Он отрывисто спросил:

– Что вам угодно?

Тогда, поклонившись, я сказала:

– Sire, je ne parle pas le russe, je veux implorer la grace de suivre en exil le criminel d'etat Annenkoff.

– Ce n'est pas votre patrie, madame, vous seriez, peutetre, bien malheureuse.

– Je sais, Sire, mais je suis prete a tout (je suismere) (– Государь, я не говорю по-русски, я хочу получить милостивое разрешение следовать в ссылку за государственным преступником Анненковым.

– Это не ваша родина, сударыня. Может быть, вы будете очень несчастны.

Я знаю, государь, но я готова на все (я – мать).).

– Тогда государь сделал знак кому-то, чтобы взяли просьбу, между тем приложился, все смотря мне в глаза. Я низко присела. Потом, садясь в коляску, Николай Павлович приложился еще и, наконец, отъезжая, обернулся в мою сторону и приложился в третий раз. Я никак не думала, чтобы все три поклона императора относились ко мне. Но Палю, который поддерживал меня сзади под руки (потому что я дрожала, как лист, от волнения), шептал мне: «Rassurez vous, cela va bien, Tempercur vous salue» («Успокойтесь, все хорошо, государь вас приветствует»). (В самом деле, Николай был чрезвычайно любезен). Все это ободрило меня. Я возвратилась домой гораздо покойнее и с какою-то уверенностью и надеждой на успех.

После обеда государя Мюллер прибежал ко мне с сияющим лицом, поздравлял и уверял, что дело мое выиграно, потому что государь за обедом говорил обо мне и, видимо, был тронут моей просьбой. Государь был в самом лучшем расположении духа и говорил Мюллеру, который стоял за его стулом: «Mais vous voulez done nous faire mourir, mon cher, a force de nous faire trop bien manger» («Но, мой друг, вы хотите нас уморить, заставив так много есть»).

Вечером я пошла в сопровождении Мюллера к князю Лобанову, который повторил мне слово в слово то, что я уже знала, прибавив, что он заранее уверен в моем успехе. Потом сказал, что барон Дибич очень желает меня видеть и что я хорошо сделаю, если пойду к нему. Я, конечно, готова была исполнить желание Дибича, но меня смущало только идти одной, так как Палю в этот вечер не мог сопровождать меня. Откладывать, впрочем, было некогда, и я решилась отправиться, взяв человека, чтобы проводить меня. Дибич занимал маленький домик против самого дворца, с прескверной лестницей, которая вела на балкон, и другого входа в его квартиру не было. Когда я подошла и увидела на балконе множество военных, то очень сконфузилась и, обращаясь к человеку, который понимал по-французски, невольно сказала: «Mon Dieu, com-bien d'officiers!» («Боже! Сколько офицеров!»). Добрый мой Степан ободрял меня, говоря: «Ничего, барыня». Тогда я преодолела робость, овладевшую мною в первую минуту, завернулась в свою шаль, надвинула шляпу на глаза, стараясь скрыть лицо, и стала подниматься по лестнице. Едва я поднялась, как ко мне подбежал какой-то адъютант, говоря, что барон не может принять меня, потому что едет сейчас к государю, так как государь оставляет Вязьму. Я отвечала: «Veuillez dire au baron, monsieur, qu'il a desire me voir» («Будьте добры сказать барону, что он хотел меня видеть»). В это время, взойдя в переднюю, я увидела целый ряд комнат перед собою и в самой дальней Дибича, который шел ко мне навстречу. Он был маленького роста, поразительно дурен собою и шел, хромая и переваливаясь с боку на бок. Подходя ко мне, он повторил то, что я уже слышала два раза: «L'cmpereur a lu votre supplique, mada-me, il en a ete louche, j'ai lu aussi et j'ai verse des larmes, je vous felicite, vous reussirez» («Государь читал вашу просьбу, сударыня, он был расстроган. Я ее тоже читал и прослезился. Поздравляю вас, ваша просьба будет исполнена»).

Возвратясь домой, я тотчас же послала за лошадьми и, простившись с моим другом Палю и Мюллером, выехала из Вязьмы. По дороге, когда нам пришлось проезжать мимо Бородинского поля, я приказала человеку остановиться. Тут я вышла из экипажа и помолилась за тех, которые облили эту землю своей кровью. В числе прочих был убит один из моих дядей. Подъезжая к Москве, верст за пятьдесят, на одной из станций человек сказал мне, что в избе есть один старик больной, который просит меня зайти непременно. Я была очень удивлена этим и упрекнула Степана, говоря, что он, наверное, что-нибудь тут разболтал. Но Степан настаивал, и я наконец уступила и вошла в избу. Старик крестьянин сидел на кровати, длинные седые волосы и большая борода покрывали буквально ему грудь и плечи. Увидя меня, он привстал немного со своей постели и поклонился низко, касаясь пола своей дряхлой рукой. Еще более поразили меня слова старика. В то время я начинала уже понимать по-русски и с помощью Степана, который мог переводить несколько, я узнала, что старик говорил так: «Здравствуй, матушка! Я узнал от твоего человека, зачем ты ездила к государю. Дело, матушка! Господь сохрани тебя, ведь я знаю, чего они хотели: господа-то хотели свободы нашей, свободы крестьян».

Когда я въезжала в Москву, солнце стояло уже высоко и освещало ярко московские колокольни. Город точно улыбался, везде ставили березки – в этот день была Троица.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Путешествие в Троицко-Сергиевскую лавру. Ссора с Анной Ивановной. Записка от Е. Ф. Муравьевой. Приглашение к генерал-губернатору. Разрешение на отъезд в Сибирь. Толки и пересуды. Конец Якобия. Московские канцеляристы. Прощание с дочерью. Отъезд.

Когда я вернулась из Вязьмы, Анна Ивановна, недовольная тем, что я не оставалась при ней, приняла меня очень сухо, почти не говорила со мною, и когда хотела сказать что-нибудь, то обращалась к третьему лицу. В это время некоторые из живущих в доме ее собирались в Троицко-Сергиевскую лавру (я пошла с ними, чтобы сократить время ожидания ответа на просьбу). Я воспользовалась этим случаем, чтобы помолиться, и мы все отправились пешком. Пройдя в первый день 25 верст, на другой, конечно, мы слегли. Особенно у меня с непривычки очень распухли ноги, однако же, отдохнув, все-таки дошли и даже назад вернулись также пешком. Меня приводило в восторг православное богослужение, я находила его великолепным, отстояла обедню и всенощную и горячо и искренно молилась. В церкви было много купцов, которые, узнав, что я ни слова не говорила по-русски, дивились на меня и потом пришли в восторг, когда увидели, с каким аппетитом я ела русское постное кушанье. Когда, по возвращении в Москву, я снова пошла в католическую церковь, куда имела привычку ходить почти каждое утро, аббат Герье заметил мне, почему так давно не видать меня. И на мой ответ, что я ходила помолиться к Троице, стал упрекать, что я, католичка, хожу в русские монастыри, но кончил тем, однако же, что согласился со мной, что молиться все равно в какой бы то ни было церкви.

По прошествии некоторого времени я получила от великого князя Михаила Павловича письмо, которое передал мне адъютант его, Николай Николаевич Анненков. Очень сожалею, что потом в Иркутске, когда губернатор потребовал все мои бумаги, мне пришлось сжечь это письмо вместе с другими, также от его высочества. Это письмо было в таком смысле, что, по повелению государя, комендант Нерчинских заводов Лепарский должен был спросить Анненкова, желает ли он на мне жениться[62]62
  Лепарский Станислав Романович (1754–1837) по личному выбору Николая I был назначен комендантом Нерчинских рудников, а затем Читинского и Петровского острогов. Большинство декабристов отмечало, что он, строго следуя высшим предписаниям, тем не менее всемерно шел навстречу декабристам.
  (См. «Записки Н. В. Басаргина», стр. 107 и след., «Воспоминания Бестужевых», стр. 94, «Записки А. Е. Розена». Спб., 1907, стр. 145–146, ср. стр. 142 и 185–186.)
  Для характеристики этих взаимоотношений приводим впервые опубликованное С. Гессеном письмо 1838 г. А. И. Якубовича к Я– Д. Казимирскому, сменившему плац-майора О. А. Лепарского после смерти его дяди-коменданта.
  Милостивый государь Яков Дмитриевич!
  Благодарность в моих понятиях есть первое чувство и обязанность человека. Я столько получил знаков сердечного внимания от добрейшего Осипа Адамовича, который в И лет успел соединить долг службы и человечества, что мне бы хотелось ему в последний раз, и в его хижине, сказать сколько я признателен к памяти покойного его дяди и к нему.
  Яков Дмитриевич! Обращаюсь к вам с просьбой испросить мне у г-на коменданта позволения зайти к Осипу Адамовичу сегодня на полчаса. Твердо уверен, что вы поймете вполне чувства бедного узника и увидите в моем поступке не прихоть, но истинную потребность души.
  Имею честь быть вашим покорным слугою Александр Якубович.


[Закрыть]. «А так как я не сомневаюсь в утвердительном ответе Анненкова, – писал великий князь, – то заранее могу вас поздравить».

Вскоре после этого Анна Ивановна собралась в Сокольники на свою великолепную дачу. (Там сестра твоя сильно захворала, я измучилась, проводя целые ночи у ее кровати; послали за Мухиным, он объявил, что нет надежды, но она выздоровела однако же и, когда начала поправляться, начала и лепетать.) Мы пробыли все лето там, и когда возвратились в Москву, Анна Ивановна все еще не говорила со мною. Между тем мы, по обыкновению, каждый день ездили с ней кататься в карете, и она сочла бы преступлением с моей стороны, если бы я вздумала не поехать.

Однажды мне удалось испросить ее согласия на то, чтобы заказать некоторое платье для Ивана Александровича, так как я была уверена, что он нуждался во всем. Когда все было готово, я разложила все вещи на стулья и просила ее посмотреть. Она вошла в комнату, где находились вещи и, осмотрев все с большим вниманием, заметила «Est-се que cela ne sera pas trop beau, madame?» («Не будет ли все это слишком хорошо, сударыня?»). Укладывая вещи в чемодан, я сунула в карман одной из бекеш письмо, в котором подробно описывала все, что со мною случилось с тех пор, как мы расстались с Иваном Александровичем. Мне очень хотелось также зашить куда-нибудь деньги, я уже держала их в руках и часа три ходила с ними по комнате, но не решилась этого сделать. Когда чемодан с вещами был готов, я пошла спросить Анну Ивановну, могу ли его отправить. Она с видимым неудовольствием отвечала: «Mais vous voulez done, que l'empereur se fache contre moi?» («Но вы хотите, верно, чтобы государь рассердился на меня, сударыня?»). Удивительно, до какой степени эта эгоистичная женщина не любила своего сына. Особенно, мне кажется, она не могла простить ему его образа мыслей и увлечения, тем более – его участия в декабрьской истории. (В каземат она писала сыну, что любит меня более, чем его.) Однажды она так предалась своему неудовольствию на сына, что начала проклинать его. Я бросилась на колени и насилу могла успокоить ее. Меня так огорчило, что я не могу отправить чемодан Ивану Александровичу, что я ушла в свою комнату и на этот раз заперлась и решила не выходить. Через несколько времени Анна Ивановна прислала узнать о моем здоровье, а потом присылала мне разные разности, то букет цветов, то фруктов, наконец написала записку, очень любезную, и спрашивала, когда я выздоровлю. Я отвечала, что тогда только, когда она позволит отослать чемодан. Разрешение последовало. Я, обрадованная, немедленно отправила посылку и явилась к ней.

Несколько дней спустя, утром, когда она одевалась (а я всегда должна была присутствовать при ее туалете), принесли записку от Екатерины Федоровны Муравьевой. Та писала: «Madame, une lettre de ma belle fille m'apprend que votre fils manque de toutet je crois de mon devoir de vous en informer»(«Сударыня, из письма моей невестки я узнала, что сын ваш во всем нуждается, и я думаю, что мой долг довести об этом до вашего сведения». В этом месте на полях рукописи отметка: «Кто была А. Г., и какая мать Муравьева. Как письма доходили до нее».). Екатерина Федоровна была необыкновенно любящая, нежная и заботливая мать. Сыновья ее ни в чем не нуждались во все время ссылки и даже много помогали своим товарищам. Когда они жили на поселении около Иркутска, Екатерина Федоровна много перевела им денег через иркутских купцов, а потом совершенно обеспечила детей их, рожденных в Сибири. (Тогда Анна Ивановна обратилась ко мне и просила, чтобы я отвечала Екатерине Федоровне.) На письмо Екатерины Федоровны Анна Ивановна приказала М. Т. Перской, которая заправляла всем домом и была также ее секретарем, отвечать: «Madame Annenkoff a deja envoye tout се done son fils peut avoir besoin» («Госпожа Анненкова уже послала все, в чем сын ее мог нуждаться»). Потом Анна Ивановна бросилась целовать меня и говорила: «Decidemment vous me portez bonheur en tout» («Решительно, вы приносите мне во всем счастье»).

В ноябре месяце 1827 года Вадковская прислала за мною и передала два письма. Одно было от великого князя Михаила Павловича. Великий князь писал, что государь разрешает мне ехать в Сибирь, но предупреждал, что я не должна никому об этом сообщать, пока меня не потребуют к генерал-губернатору. Вадковская была крестная мать Ивана Александровича. Она и дочь ее, Елагина (В рукописи: «…Елагина, которая была крестная мать отца твоего и родная тетка по отцу»), с радостью приняли милость государя, целовали меня, назвали героинею, и Елагина благословила меня образом. Когда я возвратилась к Анне Ивановне, вечером в тот же день приехала к ней Титова и сказала что-то на ухо. Тогда Анна Ивановна посмотрела на меня искоса и упрекнула говоря: «Madame, vous etes bien discrete» («Сударыня, вы очень неискренни»). Я созналась, что, действительно, уже знала о милости государя, но что не имела права говорить об этом. На другой день квартальный принес мне бумагу, где было сказано, что меня просят приехать к князю Голицыну – московскому генерал-губернатору.

Когда я явилась в канцелярию, там было множество народу. Мне подали бумагу, писанную по-русски, я читать не могла и передала Степану, чтобы он перевел мне. Бумага была о том, что государь император разрешает мне ехать в Сибирь. Я с радости, забыв где я, начала хлопать в ладоши и прыгать, повторяя. «J'ai la permission d'aller en Siberie» («Я получила разрешение ехать в Сибирь!»). (Тогда все говорили, что я с ума сошла.) Мой веселый характер, несмотря ни на какие испытания и горе, беспрестанно брал верх над всем. Потом я должна была идти к самому князю Голицыну. Он очень любезно меня принял и просил приехать на другой день, говоря, что бумаги, которые я должна подписать, на русском языке, и что, вероятно, я не пойму их, а потому он прикажет перевести.

На другой день, когда я снова явилась к генерал-губернатору, бумаги были мне прочитаны секретарем князя в его присутствии. В одной из них было сказано, что государь приказал спросить меня, что будет мне нужно на дорогу и сколько денег. Я отвечала, что прошу дать мне фельдъегеря, если найдут это возможным, но что в деньгах я не нуждаюсь, так как получила от родственников Ивана Александровича достаточно. Действительно, Вадковская и Елагина дали мне: одна 2 тысячи рублей, другая – 1 тысячу рублей. Я ожидала получить также что-нибудь и от Анны Ивановны, но она ничего не дала. Князь Голицын объяснил мне, что нельзя государю отвечать отказом, на что я сказала, что в таком случае прошу все, что будет угодно государю, прислать мне.

Бумаги, которые сообщили мне, были следующие (одну из них я подписала):

L'ordre de monsieur le general-gouverneur militaire de Moscou a monsieur le grand maitre de police de Moscou, du 6 novembre 1827 № 221. En ajoutant ici le rapport du general-dejour de Tetat. major de sa majeste imperiale (№ 1332) de l'etrangere Pauline Gueble, qui a supplie la permission de partir en lieu d'exil du criminel d'etat Annenkoff pour Г epouser, et la copie des regies ci-jointes, relativement aux femmes des criminels, exiles aux travaux publics, – je recom-mende a votre excellence de faire annoncer le contenu de ces papiers a la dite Gueble et prendre d'elle des avis: si elle desire, conformement aux regies ci-dessus mentionnees, de partir pour Nertchinsk, afin de s'unir par le mariage legitime avec le criminel Annenkoff et en cas si elle consentira de lui demander, combien d'argent aura-t-elle besoin pour son voyage. En annoncant ces papiers vous ne rnanquerez pas de dormer a Gueble des eclaircissements a quio elle sera exposee par le mariage avec le criminel Annenkoff. Apres avoir executer cette prescription vous me ferez le rapport en presentant les papiers ci-joints.

* * *

Rapport a monsieur le general-gouverneur militaire de Moscou par le general-dejour de I'etat major de sa majeste imperi-ale, du 30 octobre 1827. № 1332.

L'etrangere Pauline Gueble le 14 mai de cette annee avait supplie sa majeste I'empereur a Viasma de lui permettre de partir pour le lieu de l'exil du criminel d'etat Annenkoff, ci-devant lieutenant au regiment des Chevaliers Garde, pour I'epouser. Comme le dit Annenkoff, sur la demande, que lui fut faite a ce sujet, avait repondu: qu'il epouserait volontiers m-lle Gueble, si le gouvernement accorde sa permission, on en fit le rapport a sa majeste l'empereur et sa majeste a daigne ordonner: de permettre a l'etrangere Pauline Gueble de partir pour Nertchinsk et d'epouser le criminel d'etat Annenkoff et que, si elle a besoin de quelque secours pour son voyage, de le lui accor-dcr.

Je prie tres humblement votre excellence de vouloir bien ordonner, qu'on annonce a l'etrangere Pauline Gueble, detneu-rante a present a Moscou pres du pont de Marechaux, dans la maison de madame Annenkoff, cette volonte de sa majeste et les regies ci-jointes, que Ton observe par rapport aux femmes des criminels, qui sont envoyes aux travaux publics de lui faire demander en meme temps: si elle souhaite, ayant en vue ces regies, de partir pour Nertchinsk, afin d'y epouser le criminel Annenkoff et que si elle le desire, de quel espece de secours elle aura besoin pour son voyage – du resultat je prie votre excellence de m'honorer de votre reponse.

* * *

Regies par rapport aux femmes des criminels, qu'on envoie aux travaux publics:

1) Les femmes de ces criminels, en suivant leurs maris et continuant avec eux l'union conjugale, doivent naturellement participer a leur sort et perdre leur premier etat, e'est a dire, elles ne seront plus regardees que comme les femmes des exiles aux travaux publics et leurs e'hfants, qui seront nes en Si-berie, entreront au nombre des paysans code la couronne.

2) Aussitot qu'ellcs partiront pour la contree de-Nertchinsk, i! ne leur sera permis de prendre avec eux ni des sommes d'argent, ni des effets d'un grand prix, car ceci est ПОП seulement defendu par les regies, qui existent a ce sujet, mais il est meme necessaire pour leur propre sflrete, puisqu'clles vont dans des lieux, peuples de gens a toutes sortes de crimes et que par consequent en ayant avec elles de I'argent et des choses pre-cieuses, elles peuvent s'exposer a des evenements dangereux.

3) II n'est permis a chaque femme d'etre suivie que d'une seule personne du nombre des esclaves, arrives avec elle, et cela encore de ceux, qui у consentiront de bon gre et donneront des obligations, signees de leur propre main, ou faute de savoir ccrirc ils declareront leurs consentiments, personnellement, en plcine presence du gouvernement, les autres pourront retourner en Russie.

4) Si les femmes de ces criminels arriveront chez eux de Russie avec la resolution de partager le sort de leurs maris et qu'elles desireront demeurer ensemble avec eux dans Г ostrog (une maison de correction), cela leur est permis, mais alors les femmes ne doivent avoir aupres d'elles personne pour leur service. Mais si elles demeureront separees de leurs maris hors de l'ostrog, dans ce cas elles peuvent avoir aupres d'elles pour leur service, mais pas plus d'un seul homme ou d'une seule femme.

5) II est permis aux femmes, qui souhaiteront de demeurer separees hors de l'ostrog, de voir leurs maris dans l'ostrog une fois apres tous les deux jours, mais toutes communications des femmes avec leurs maris par le moyen de leurs serviteurs sont severement interdites.

6) Si les esclaves, arrivees avec les femmes, ne voudront pas у rester avec elles, il leur est permis de retourner en Russie, mais sans leurs enfants nes en Siberie.

7) II est severement prescrit que les criminels et leurs femmes ne puissent apporter avec eux, ni recevoir apres de qui que ce soit de grandes sommes soit en argent comptant, soit en choses de grand prix excepte la somme necessaire pour leur entretien et cela meme pas autrement, que par le moyen du commendant, qui leur livrera cette somme par parties et selon leur besoin.

8) Les femmes des criminels, soit qu'elles demeurent dans l'ostrog ou hors de celui-la, ne peuvent envoyer leurs lettres autrement qu'en les rendant ouvertes au commendant, il n'est de meme permis aux criminels et a leurs femmes de recevoir les lettres, qui leur seront adressees, que par le commendant; toute autre communication par ecrit d'une autre maniere est severement defendue.

Verifiees par le grand maitre de police general major Schoulguine.

* * *

«Mon general. Ayant recu de votre excellence, en copie: 1) I'ordre de monsieur le general-gouverneur militaire de oscou, du 3 iiovembre 1827, №> 221, adresse a vous, 2) le rapport a son excellence par le general-del our de 1'etat major de sa majeste imperiale du 30 octobre № 1332 et 3) les regies relativement aux femmes des criminels, exiles aux travaux publics, et apres avoir lu tous ces papiers, j'ai l'honneur de repond-re, que je consents a tous et je pars a Nertchinsk pour epouser le criminel d'etat Annenkoff et у rester toujours. Concernant la somme qui peut m'etre necessaire pour le voyage, je tfose en fixer aucune; mais je serais satisfaite de tout ce que sa majeste l'empereur daignera me faire remettre.

J'ai l'honneur d'etre tres respectuesement de votre excellence, la tres humble