Текст книги "Мраморное поместье (Русский оккультный роман. Том XIII)"

Автор книги: Поль Виола

– Нездоровье вашего супруга обострилось сегодня? Вы просили спешно приехать…

– Да, он стал очень мрачным; это у него всегда перед припадками. Иногда они кончаются обмороками, а потому я боялась. Впрочем, это очень сложно, я не сумею вам рассказать, мама…

Молодая женщина замолкла, и в комнату вошел граф.

Это был молодой человек, лет 25, шатен, среднего роста, хорошо, но несколько хрупко сложенный, с бледным лицом, тонкими и очень красивыми чертами. Первое, что мне бросилось в глаза, это нервно сжатые брови над серыми глазами графа и выражение рассеянной озабоченности. Казалось, что у него много дел, болезненно утомляющих, и вместе с тем, слегка вьющиеся волосы придавали ему юный вид. Он вошел с какими-то чертежами в руках, не замечая нас, подошел к окну и стал пристально их рассматривать.

– Виктор, к нам доктор приехал, – сказала графиня.

– А… да! очень хорошо, – отвечал граф, не оборачиваясь.

– Виктор, познакомься, пожалуйста, – робко продолжала графиня.

Граф обернулся и рассеянно скользнул по нам взглядом, потом, спохватившись, быстро подошел ко мне.

– Ах, да… очень приятно. Как вы нашли мою жену? – спросил он, озабоченно глядя куда-то в сторону.

– Я еще не успел выслушать графиню.

– Да… да… это необходимо, – рассеянно протянул граф.

– Доктор только что приехал, – поспешила вставить молодая женщина.

– Да… да… это необходимо. Ты больна, Леночка? – спросил он, подойдя к жене и, слегка скользнув по ее волосам, опустил ей руку на плечо.

Я заметил, что молодая женщина при этом вся вспыхнула, как мне казалось, от неожиданного удовольствия более, чем из стеснения моим присутствием. Граф же, стоя возле жены, по-видимому, уже забыл заданный вопрос, а рука его медленно соскользала с ее плеча.

– Болезнь, кажется, неопасная, – вставил я для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Ах, да… Вы говорите про болезнь, – вдруг спешно сказал граф и, неожиданно подняв взор, посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд его был пристальный, но я чувствовал, что он, в сущности, не видит меня. Через мгновение он с той же пристальностью скользнул в сторону.

– Я, может быть, стесняю тебя? – обратился он к жене. – Пусть доктор выслушает…

– Нет, потом, когда мама приедет… она тоже хотела видеть доктора, – заторопилась молодая женщина и затем после некоторой паузы спросила:

– Вы давно здесь живете, доктор?

Я отвечал, упомянув о своем посещении усадьбы ради барышни, которая умерла.

– Я слышал, что могила ее здесь?

– Могила! – вдруг заторопился граф. – Да-да, вы хотите ее увидеть?.. сейчас я вас отведу…

– Виктор, сейчас мама приедет, – с видимым волнением поспешила вставить графиня, – лучше мы тогда вместе с доктором погуляем.

– Да, здесь очень живописные места, – сказал я, чувствуя, что задел что-то нежелательное.

– Да… вы уже гуляли здесь? – смущенно теребя веер в руках, спросила графиня.

– Я был в саду, видел холмы и мостики, слышал о Мраморной комнате, но в ней не был.

Это был второй промах.

– Мраморная комната, – это великолепная вещь, – с неожиданной убежденностью заявил граф, – не правда ли, Леночка?

– Да, конечно, – поспешила ответить графиня.

– Вы, наверное, будете того же мнения, доктор. Сейчас я вам все это покажу, если позволите… – При этих словах граф быстрым, неожиданным движением взял меня под руку…

– Виктор, доктору, может быть, не так интересно… – графиня с тоской взглянула на меня.

Видя, что посещение Мраморной комнаты также нежелательно, я пробормотал что-то в тон графине. Но граф уже не слушал и, увлекая меня, восторженно и с беспокойной нервностью говорил:

– Это сооружение великолепно, вложена бездна остроумия и изобретательности. Сейчас я вам все продемонстрирую.

Мы вместе с графиней отправились в мраморную спальню. Так как последующие события связаны, главным образом, с этой комнатой, то мне приходится немного остановить на ней внимание читателя.

Гостиная, где мы сидели, и смежная с ней столовая имели каждая по выходу в одну наружную боковую сторону дома, от которой шли в виде рукавов два коридора, вернее, две крытых галерейки из больших зеркальных стекол между широкими мраморными плитами. Снаружи эти плиты были еще богато разукрашены резьбой и мраморными же карнизами. Ко времени этого рассказа из наружных плит уцелели немногие, остальные были заменены каменными, набело штукатуренными Обе галерейки выходили дверьми в такую же галерейку, четырьмя сторонами обхватившую стены Мраморной комнаты, которой и замыкалось все здание. Между двумя рукавами под открытым небом разведен был небольшой цветник и виднелись остатки мраморной скамейки и такой же фонтан.

Мы прошли одним из стеклянных коридоров.

– Когда-то крыши комнаты и галерей были стеклянные. Только мрамор и толстое зеркальное стекло. Позже пришлось заменить стеклянную крышу железной. Но при первой возможности я постараюсь все восстановить в прежнем виде.

Прежде, чем войти в спальню, граф предложил обойти комнату по галереям. Здесь он с нервной поспешностью объяснял, как были устроены два камина по углам спальни и в то же время над нею не было ни одной трубы. Дымоходы шли под стеклянным потолком коридоров к главному зданию и были великолепно маскированы акантовыми листьями мраморных карнизов.

Во время этих объяснений меня удручал несчастный вид графини, а странный, нервный и какой-то спешный тон больного (ибо таковым я не мог теперь не признать графа) заражал меня смутной тревогой. Особенно поразило меня несоответствие между сжатыми бровями графа, лицом, не обнаруживавшим и тени оживления, и восторженно-спешной речью.

– Бездна остроумия и изобретательности, – твердил молодой человек. – Посмотрите, с боковой стороны вся эта сторона – сплошное стекло дверей и окон. Масса света, стеклянные двери в коридор, а отсюда вон сюда, на эту открытую веранду. Когда-то она была также мраморной… Вы видите эти мраморные карнизы на продольных стенах, а под ними маленькие окна? К этим окнам свешивались с карнизов цветы. Разве не остроумно было повесить эти лампады таким образом, что вечером вся комната была полна тенями цветов и листьев?.. Смотрите теперь здесь, на эти окошечки. Видите урны под потолком, от них трубочки с желобками и, наконец, стерженек пред каждым окошком? Как нужно любить красоту, чтобы изобрести все это! Вы, конечно, догадываетесь, что вода, просачиваясь из этих урн, стекает по желобкам, и каждая искристая капля пред падением висит на этом стерженьке; конец стерженька находится как раз в фокусе этой чечевицы, за которой устроена лампада. Теперь пойдемте, я покажу вам, как все это отражается в зеркалах мраморных каминов…

Граф не пошел, а скорее побежал вперед, огибая угол комнаты. За ним рванулась графиня с возгласом:

– Виктор, не надо…

Я поспешил за ними и застал обоих перед дверьми Мраморной комнаты.

Графиня держала мужа за руку и, когда я подошел, то увидел слезы на ее глазах.

Казалось, не замечая их, граф сказал мне, как будто разговаривая сам с собой, в задумчивости;

– Жена не любит эту комнату, не странно ли?

С этими словами он толкнул дверь и мы вошли в мраморную спальню. Действительно, она вся была из чередующихся углубленных и выдающихся плит. Первое, что бросилось мне в глаза – это широкая, из мрамора кровать. Она стояла изголовьем к стене посреди комнаты. В этом месте мраморная плита стены была шире прочих и окошечек на ней не было.

Как раз в это время туча освободила заходящее солнце, стало светлее, и я заметил на мраморной плите золотые буквы.

Граф уже забыл свои объяснения и, не говоря ни слова, опустился в кресло.

Затем произошла такая сцена.

– Вот чудные стихи, доктор, – в задумчивости сказал граф, обращаясь ко мне и не глядя на графиню, у которой было несомненное выражение какого-то почти ужаса на лице, причина которого была мне неизвестна.

Графиня стояла в дверях, а граф читал, медленно и красиво декламируя:

 
Ты из мраморных гор высек горницу мне,
Из осколков горячего юга;
Но затмила простор в этой темной стране
Над горюющим мрамором вьюга.
Ты сложил мне постель всю из мраморных плит,
Из точеного пенами строя…
Я слыхала во сне, точно мрамор звенит
Закипающей песнью прибоя.
И мой сон улетал к колыбельным волнам
И ласкался в их зное певучем…
Ах, зачем, дорогой, умерла я не там,
Засыпая на мраморе жгучем.
Ты ласкал бы меня в эту ночь до утра,
Хоронили б с зарей под волнами,
И была бы я, милый, русалок сестра
И плыла бы к тебе вечерами.
Ах, зачем так тяжел весь из мрамора гроб!..
Умерла я под стоны метели,
И все глуше дрожал, нарастая, сугроб
И суровые сосны скрипели…
 

Пока граф читал, лицо его бледнело, глаза полузакрылись и веки странно дрожали. Дальше нельзя было ничего прочесть, оставались только следы стертого золота, однако ясно было, что когда-то на мраморе были нанесены еще два куплета. Несколько отдельных букв сохранились от каждой строки. На одной из них ярко играл луч заката. Граф несколько секунд, по-видимому, неподвижно смотрел именно в эту сверкающую золотую точку. Графиня сделала несколько шагов и замерла в ожидании.

Граф, совершенно недвижимый, произнес:

– Вот, сейчас… сейчас… – голос его звучал глухо и прерывисто. – Сейчас все прояснится… я уже вижу…

Графиня схватила меня за руку, с отчаянием указывая на больного.

Вслед за тем граф медленно, как бы разбирая неразборчивую рукопись, произнес:

 
Но в могилу мою… веют… прежние сны…
Я приду за тобой…
 

– Я приду за тобой… – повторил он с мучительным усилием. – Скажи мне, скажи, ты здесь, ты должна…

– Доктор, доктор, что это?.. Кого он видит?.. – шептала с отчаянием графиня.

– Где ты?.. Где ты?.. – прошептал граф и замолк.

Графиня в ужасе заглядывала в неподвижные, но с дрожащими ресницами глаза графа.

– Виктор, очнись, здесь нет никого…

Она несколько раз взмахнула веером перед глазами мужа, силясь отогнать невидимый призрак.

Граф вздрогнул, усиленно заморгал, прищуриваясь, как будто от сильного света, и, не глядя на меня, казалось, не замечая державшей его руку графини, усталой походкой вышел из комнаты.

XI

Я остался один и хорошо помню, что предстоявшая роль врача немало смущала меня.

Чем был болен граф? Мне казалось, что он подвержен каким-то припадкам сродни сомнамбулизму, ясновидению и тому подобным, в то время для меня очень смутным вещам. Помню, что некоторые сведения о гипнотизме я получил в университете. Профессор говорил о школах Шарко и Нанси и еще какой-то, о которой отзывался пренебрежительно. Кажется, она называлась флюидической. Потом говорилось еще о контрактурах, о влиянии магнита, об общих и местных анестезиях, о трех фазах, о гипногенных зонах и тому подобном.

Однако, как применить такого рода познания к болезни графа? Что общего между контрактурами, зонами и его бредовыми галлюцинациями? И как тут быть врачу?

Теперь, изучивши множество старых и некоторые новые книги, познакомившись с Дюпрелем, Роша, Deleuze’oM и многими другими, я знаю, что все то, о чем говорил профессор, составляет лишь одну скорлупу глубочайших тайн трансцендентальных состояний духа.

Но тогда! Тогда профессор, познакомив нас с тем, что «точно установлено современной наукой», хорошо помню, закончил так:

«Невежественная толпа обыкновенно связывает с явлениями гипнотизма разного рода чудеса вроде двойников, астральных фигур, зрения на расстоянии, угадывания будущего и тому подобного. Словом, публике мерещатся уже чудеса магов и средневековые туманы мистицизма.

К крайнему своему сожалению, и должен сказать, что и некоторые ученые скомпрометировали себя такого же рода увлечениями. Быть может, иные из вас окажутся на этом иногда опасном и всегда бесплодном пути. Мой долг указать вам, что принадлежит храму науки и что – пестрой сутолоке базарных балаганов. Я, во всяком случае, отказываюсь быть руководителем в стране чудес и скоморошества и напомню вам слова знаменитого Вундта, говорившего, что неверующему в чертовщину нет надобности и экспериментировать над нею».

Конечно, этот хлесткий финал был покрыт аплодисментами.

Отрывок университетской жизни живо представился мне, когда я стоял на веранде Мраморной комнаты. Со стороны реки отсюда на горизонте виден был край заходящего солнца, прямо предо мною темнел парк, от клумб возле дома сильно пахло гиацинтами в вазонах. В задумчивости я сделал несколько шагов и очутился возле знакомой аллеи холмов и мостиков с внешней ее стороны.

Первое, что бросилось мне в глаза, – это был деревянный крест. В легких сумерках на фоне оранжевого зарева заката он казался черным и большим.

Новая могила повеяла на меня грустью. Я сразу догадался, чья она. Вот и две сосны, значит, рядом со старой, возле холма с надписью «Sono stanca». Вот и холм, где мы с ней беседовали в то чудное весеннее утро. Я подошел ближе и тут только заметил следы свежих работ возле могилы и прочел надпись: «Марья Борисовна Багдасарова». На траве лежал красиво обточенный мраморный крест, тут же была еще не установленная мраморная из красивой резьбы ограда, а на самой могиле было много свежих цветов, из которых сильно пахли гиацинты и нарциссы. Кто заботится о ней? Кто выписывает кресты, ограды, кому дорога могила Мары, ушедшей «в ослепительно дальние страны?..»

Погруженный в размышления, я не слыхал шагов.

– Их сиятельства просят вас пожаловать к ужину.

Я последовал за безукоризненно выбритым и одетым слугой с лицом актера. Сколько перемен в Мраморном поместье!

В столовой, богато уставленной, меня встретила только что приехавшая мать графа, представительная женщина со следами былой красоты и печатью многих страданий на чисто аристократическом лице.

Несмотря на отразившуюся в ее глазах тревогу по поводу нового припадка сына, графиня, прекрасно владея собой, приняла меня с любезной простотой и достоинством старых светских женщин, отличительной чертой которых можно считать полную естественность тона, отсутствие принужденности и усилия. Я рассчитывал сразу заговорить о болезни графа, но присутствие слуг помешало моему намерению, графиня же настойчиво просила меня сперва поужинать и, если возможно, остаться ночевать. Интерес к происходившему, так же, как и обаятельность старой дамы, побудили меня сразу согласиться.

За ужином никого, кроме старой графини и слуг, не было. В разговоре, касавшемся условий моей земской службы, окрестных жителей и прочего, я вскользь упомянул о своем прошлогоднем посещении усадьбы Багдасаровых и спросил графиню, при каких обстоятельствах случилось ей приобрести поместье. Графиня, услав слуг, отвечала:

– При довольно исключительных обстоятельствах и, кажется, на горе своей семье. Нужно вам сказать, что сын мой Виктор, с которым вы сегодня познакомились, у меня единственный. Вы видели, каким странным припадкам он подвержен. Одна из его странностей – это периодическая страсть к путешествиям, и притом самым необыкновенным. Как ни тяжело мне, старухе, подчас бывает удовлетворять его желания, но отказать ему я ни в чем не могу. На него находит тоска, он плачет, как ребенок, и требует поездок. Тогда мы запрягаем специально для этой цели приспособленное ландо, берем слуг и едем Бог весть куда. И где только не приходится побывать! Его интересует всякая старина, хотя музеев, галерей и заграничных путешествий он не выносит. По сельским дорогам, иногда в самую ужасную погоду, мы путешествуем, пока не наткнемся на уездный городок со старыми замками, валами, башнями, на какое– нибудь старое кладбище, часовенку, крест на распутье, большей частью в живописных и мрачных местах. Я не суеверна, но порой мне бывает жутко. Иногда ему захочется осмотреть старую помещичью усадьбу, и вы легко можете себе представить, в какое неловкое положение подчас попадаешь. Род наш старинный, состояние огромное, нас все знают. При таких условиях нелегко путешествовать цыганским табором.

Графиня тяжело вздохнула, и на ее лице можно было прочесть накопленное годами страдание.

– Вот таким-то образом прошлой осенью подъехали мы к этим местам. Впрочем, я забыла вам сказать самое важное: Виктор часто бредит, как вот сегодня. Вы можете себе представить, что я переживаю тогда. Самая опасная болезнь все-таки не так тревожит, как этот бред, потому что в нем есть что-то страшное, что-то систематическое… Быть может, вы, как врач, с трудом поверите, если я скажу, что часто этот бред сбывается в действительности.

Графиня с грустной покорностью произнесла эти последние слова.

– Так было и на этот раз. Сидели мы в карете втроем с ним и женой его (она мне племянницей приходится), переезжали лесной дорогой через какую-то длинную плотину. Я вижу, он бледнеет, веки дрожат, тянется ко мне и говорит:

– «Мамочка, волам тяжело».

– «Каким волам?»

– «Их много, – говорит, – кажется, пятьдесят пар… Какой я тяжелый… мраморный, огромная глыба мраморная. Боже мой, как тяжело, да так нужно было, она просила…»

Про кого он говорил, не знаю. Так до самой усадьбы бредил он и верите ли, описал все то, что мы здесь нашли: Мраморную комнату, холмы, мостики.

– Неужели это возможно? – вырвалось у меня.

– Да, это так, – грустно кивнула графиня. – Это ясновидение, и если бы вы могли понять, что значит быть матерью ясновидца… Это какой-то нескончаемый ужас… Когда мы приехали, с ним случился странный припадок ненависти к госпоже Багдасаровой, которую вы знаете. Виктор очень мягкий по природе, это с ним было в первый раз: он чуть не убил эту женщину, называл ее палачом-убийцей и еще Бог ведает чем. Правда, владелица усадьбы и на меня произвела несимпатичное впечатление; Виктора мне едва удалось увести. Если бы не алчность старухи, то не знаю, удалось ли бы нам переночевать. В ту же ночь я, по настоянию Виктора, купила усадьбу за очень значительную цену, под условием – госпоже Багдасаровой с раннего утра ехать со всеми документами и моим письмом к моему брату и совершить там купчую. Сегодня я вернулась из столицы, а его оставила на попечении брата, утром он уехал. Пригласила знаменитых врачей, невропатолога и терапевта. Оба приедут на днях, по, откровенно говоря, хоть вам и не следовало бы говорить этого, я не надеюсь на врачей. Нам необходим, конечно, врач поблизости и мы будем на вас рассчитывать, но это только для временной помощи, а в остальном… мое материнское сердце, кажется, не обманывается…

– Не будем отчаиваться, графиня. Такого рода болезни, являясь по неизвестным причинам, иногда так же внезапно исчезают…

Я, признаюсь, не мог сказать ничего более и потому очень обрадовался приходу молодой графини.

– Мама, Виктор хочет во что бы то ни стало ночевать в Мраморной комнате. Может быть, мы спросим доктора? – обратилась она ко мне.

Графиня отвечала за меня.

– Доктор, конечно, найдет это нежелательным, но ты ведь знаешь, милочка, что с ним нельзя справиться.

– Я, во всяком случае, не считаю возможным оставлять больного на ночь одного.

Молодая женщина, мне показалось, покраснела при этих словах; старая графиня, привлекая ее к себе, провела рукой по ее щеке.

– Иди, милочка, к нему, мы с доктором сейчас придем.

– Сын мой всегда спит один, – продолжала она, обращаясь ко мне, когда дверь за невесткой закрылась. – Впоследствии я кое-что еще объясню вам по этому поводу.

– Нельзя ли, по крайней мере, поместить одного из преданных вам слуг по соседству, в коридоре у дверей?

– Ничего другого, конечно, и не придется сделать.

Я попросил разрешения осмотреть комнату и еще раз повидаться с больным, на что графиня охотно согласилась. Мною овладевала стая мыслей и новых ощущений. Целое крушение старого мировоззрения происходило во мне под влиянием виденного и рассказа графини.

Не одно ли лицо Виктор и Эрик? Неужели возможны такие совпадения?

Мы застали графа в коридоре, окружавшем Мраморную комнату. С помощью жены и двух слуг, он занят был укреплением лампад, едва державшихся на поржавелых цепях. Приходилось помещать их таким образом, чтобы стекавшие из урн капли попадали в фокус чечевиц. Когда это было достигнуто, он стал комбинировать свешивавшиеся листья растений, добиваясь красивых сочетаний их теней на стенах мраморной комнаты. Накопление капель давало странные колеблющиеся разводы света и полутеней среди черных листьев. Пламя лампады колебалось и тогда все эти узоры причудливо двигались на мраморных стенах под легкий звон падавших капель.

Я наблюдал за графом, который, казалось, совершенно не замечал моего присутствия, но после нескольких моих замечаний заговорил с той же нервной спешностью об интересовавшем его предмете, от времени до времени целуя руки матери. Я тогда же заметил (и впоследствии имел возможность проверить свое впечатление), что граф даже вне припадков рознился от нормальных людей отсутствием сознания окружавшей его обстановки или, вернее, своего отношения и места среди присутствовавших.

Непрерывно топившиеся камины хорошо обогревали помещение, а потому у меня не было никакого предлога протестовать против ночевки в Мраморной комнате с ее причудливой обстановкой, хотя это и не казалось мне желательным.

Прощаясь с графиней и вспомнив о свежих работах на могиле Мары, я спросил, кто заботится о ней.

– Это тоже одна из странностей моего сына: он сразу нашел ее, как только мы приехали сюда, точно знал, где она находится… Нам с трудом удалось оторвать его от нее и теперь он часто там сидит и все работы делаются по его настоянию. Покойной ночи, доктор, не хочу утомлять вас более сегодня. Еще многое придется рассказать.

– Если понадобится, графиня, я во всякий час ночи к вашим услугам.

– Будем надеяться, что нет…

С этими словами мы расстались.

XII

Слуга отвел меня в предназначенное помещение, где на уютном столе посреди комнаты горела лампа с темным абажуром какого-то старинного фасона. Он был значительно выше стекла.

Я чувствовал себя утомленным. Для того, чтобы закурить, чего мне давно мучительно хотелось, я приподнял абажур и тогда свет ярко озарил мраморную доску на стене и тлевшие старым золотом буквы. После всего виденного, я не был поражен, но стихотворение на доске показалось мне интересным и я записал его.

Ворон

 
Там, где над темными днями
Есть крест золотой,
Высоко над немыми крылами
Умирающей грезы людской,
Мудрецам и векам непокорный,
Там сидит ворон черный…
Над хладеющим пеплом заката,
Над крестами огромных могил
За пределы небесного ската
Он вещие очи вперил.
И видеть страну упований,
И в черную ночь не упасть,
И слышать напев без рыданий
Дана ему тайная власть.
Из края, где слезы незримы.
Что жгут на могилах венки,
Крылами звенят серафимы
И тихо плывут лепестки…
Над грешной землей, над печальной
Сияет их трепетный лет…
Невеста в фате погребальной
Из черного гроба встает.
Восставший от долгого плена,
Пред ней лучезарный жених
И волны, и жемчуг, и пена
Обетного края для них…
Им страшные слезы незримы,
Что жгут на могилах венки,
Им песни поют серафимы.
Им счастье несут лепестки…
Мудрецам и векам непокорный,
Видит их ворон черный…
 

С этим стихотворением на меня снова хлынули потоки мыслей, в которых трудно было разобраться. Чувствуя, что не засну, я долго сидел, выкуривая одну папиросу за другой и предаваясь размышлениям. Имею ли я основание думать, что Виктор и Эрик одно лицо, или же это представление субъективное, вызванное сходством их болезней? Оба, по-видимому, жертвы идеи перевоплощения, принимающей в их мозгу маниакальную силу и значение. А ясновидение? Невозможно отрицать его, читая дневник Мары и слушая рассказы графини. Что оба говорят об аллее холмов и мостиков, это объясняется в одном случае ясновидением, вызванным приближением к усадьбе, в другом почерпанием представлений из сознания нервной девушки. Впрочем, разгадка ведь недалеко. Можно будет узнать, был ли граф в К-ом университете и когда именно. Однако, после разрешения этого вопроса разве все происходящее не останется загадочным, странным?.. Таковы были мои последние мысли.

На следующий день я по привычке встал рано, однако застал старую графиню уже за чаем. Молодые люди еще спали.

Я поделился с графиней впечатлением от стихотворения, но что-то удержало меня от всякого упоминания о Маре и ее дневнике.

– Тут много стихотворений по стенам комнат на мраморных досках, – отвечала графиня, – но все они какие-то грустные и все об одном. Виктор каждое знает наизусть, едва прочитав, точно он уже все это видал. Иногда мне кажется это невозможным и вам, может быть, покажется странным, если я скажу, что получаю впечатление, точно Виктор когда-то жил в этой усадьбе.

Как ни странно прозвучало заявление этой несомненно умной женщины, я не мог не признать его естественным при данных обстоятельствах.

– Трудно решать эти вопросы объективными данными, графиня. Это дело внутреннего убеждения, быть может, иногда настроения.

– Конечно, я это понимаю и никому не решилась бы навязывать свои убеждения. Я не знаю, почувствуете ли вы впоследствии ту таинственную атмосферу, которая, кажется, висит над этой усадьбой и в этих комнатах. Но я ее чувствую, хотя и скрываю от Леночки и стараюсь разубедить ее, когда она передает мне свои впечатления. Ей, например, чудятся по ночам звуки какого-то инструмента…

– Вы совершенно правы, графиня. Несомненно, и характер болезни вашего сына, и обстановка способны действовать на нервы, но нам с вами необходимо сохранить равновесие в этой таинственной атмосфере, как вы сказали.

– По мере возможности я и сдерживаю себя, но должна сказать, что не люблю этой старины. Виктор ни за что не хочет покидать здешних мест, хотя среди наших имений найдутся усадьбы, не уступающие Мраморному по живописности.

– Графа, однако, привлекает обстановка.

– К сожалению, да… А я чувствую к ней полное отвращение. Эти могилы перед холмом, грустные стихотворения на мраморных досках, точно эпитафии, все эти остатки былого…

Графиня запнулась, не желая окончить своей мысли.

– Назовите это суеверием, если хотите, – продолжала она, – но у меня представление, точно здесь когда-то разыгралась какая-то драма, и теперь все еще живут чьи-то страсти, чья-то еще не завершенная трагедия, и все эти силы способны влиять на нас, и мне кажется, мой сын будет их последней жертвой…

Я возражал. Наш разговор был прерван слугой, доложившим, что за мной прислали из больницы. Графиня распорядилась заложить для меня лошадей и при прощании сделала мне в очень деликатной форме лестное и выгодное предложение переехать на жительство в Мраморное поместье, в то же время не оставляя своей обычной практики.

Пока закладывали лошадей, мы обсудили некоторые частности этого плана. Графиня предоставила в полное мое распоряжение лошадей для всех разъездов, кроме того, назначила постоянного верхового при больнице для вызывания меня в случае надобности.

На этих условиях я уступил часть богатого вознаграждения графини Каганскому и поручил ему заведование лечебницей в мое отсутствие, чем очень порадовал старика.

Таким образом, с внешней стороны все устраивалось к лучшему.

С каждым днем я узнавал все новые подробности из жизни больного.

При поместье находилось человек десять каменотесов и много других рабочих. В большом количестве выписан был мрамор и производились работы по реставрированию мостов, веранды, оранжерей и некоторых других построек. Нечего и говорить, что все это делалось по желанию графа. Молодой человек лично руководил всеми работами, причем обнаруживал большую сметливость и даже познания в строительной технике.

От графини я узнал, что у графа имеются в изобилии справочники, в которых он постоянно разыскивает нужные ему сведения.

Во все время кипучей деятельности с лица его не сходило выражение мрачной озабоченности.

На мои вопросы он отвечал нервно и спешно в том случае, если они касались интересующего его дела, невпопад и односложно на все остальное. Чаще всего граф вовсе не отвечал и, кажется, не слыхал вопросов. Я наблюдал у него какие-то загадочные приемы работы. Он желал реставрировать здания, от которых не осталось никаких следов, по крайней мере, на земле, но граф находил их под землей, пользуясь для этой цели каким-то ореховым прутиком с разветвленным, вилкообразным концом.

Однажды я спросил его, почему именно данное место он отвел под оранжерею. Постройка еще не была начата, но граф уже отметил собственноручно четырьмя столбиками углы будущего здания.

– Но ведь она была здесь… – с убеждением отвечал он.

– Почему вы так думаете? Ведь не сохранилось никаких следов.

Вместо ответа граф взял прут за один из раздвоенных концов и, отошедши шагов на пятьдесят от линии будущей стены, стал приближаться к ней, держа прут ординарным концом вверх, вертикально в одной руке. С напряженным выражением на побледневшем лице, глядя куда-то вдаль неподвижным взором, граф медленно приближался. Едва он успел достигнуть линии будущей стены, отмеченной двумя столбиками, как прут с такой силой описал полукруг, обращаясь верхним заостренным концом к земле, что конец этот вонзился в землю, и вся вилка выскользнула из руки графа.

Я стоял в изумлении пред этим феноменом, произведенным, как мне казалось, посторонней силой.

Граф подозвал рабочих и велел копать. На глубине не более полуаршина они наткнулись на остатки каменного фундамента. Впоследствии оказалось, что он всюду соответствовал линиям, намеченным графом.

В тот же день, осматривая остатки громадного бассейна, служившего когда-то питательным резервуаром для фонтанов, я встретил в саду Федору, которой графиня подарила знакомую мне каштановую кобылку и разрешила, оставаясь при усадьбе, разводить гусей.

Федора с самым мрачным видом тащила за лапки пару дохлых гусей: головы их волочились по земле.

– Что, опять падеж у тебя?

– А як же! – тоном мрачного озлобления отвечала Федора, – хыба ж знайдется якась хвороба на того химородника кавкатаго. Ны якой холеры на него нэма!.. Кавкае на христианське добро, нечиста сыла…

– Ты думаешь, что это от ворона? – не мог я сдержать улыбки. – Да мало ли когда он там кавкает?

– А хиба жэ ни?.. – неожиданным взвизгом прорвался бас Федоры, уловивший скептицизм моего замечания. – Спытайтэсь на пятьдесят верстов по окрузи, то его нэ тильки уси люды, а усяка собака знае. Як зачнэ кавкаты, то завсегда напасть якусь-нэбудь наклычэ. Як мовчит, то нычого и нэ будэ. А в прошлом роци як мы з вамы йихалы, хиба ж нэ кавкал?.. А вчора шла я на мистэчко, а вин як почал, як почал… А сэгодня пару гусок попсувало… Колы б нэ графска ласка, то я б доси вжэ с голоду подохла, як собака… – закончила Федора, прижимая к глазам передник, на котором предварительно долго высматривала самое чистое место. Потом с новым одушевлением Федора начала было:

– А хиба нэ казала я своему дурню, покойныку… – но уже известный мне монолог про покойника был прерван приближением одного из графских слуг, к которым Федора чувствовала огромное почтение. Поэтому она предпочла еще раз прижать передник к глазам и в этом положении удалилась.