Текст книги "Вслед кувырком"

Автор книги: Пол Уиткавер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– Соседи все давно уже собрались – и привет. Даже местные. Может, они чего-то знают, чего мы не знаем?

– Поживем – увидим. Ты слышала по радио то же, что и я, Эл. Пока что эвакуация добровольная. Если это изменится, или Белль станет сильнее, мы едем. Договорились? Вещи уже в машине, до убежища в Дэгсборо доедем за десять минут. Но это будет приключение, без которого я предпочел бы обойтись. Ты как предпочитаешь: спать на своей кровати или отвоевывать место для спального мешка на полу гимнастического зала средней школы «Лорд Балтимор»?

– Бог ты мой! – звенит голосок Джилли, пораженной неописуемым ужасом этого видения. – Ни хрена себе ночевочка – на полу вповалку, да еще с кучей местных!

Джек ничего не говорит, погруженный в буквы на руках у себя и Джилли: рядом позиция с удвоением слова, и можно все буквы выставить, только вот чуть-чуть исхитриться…

– Снобы вы, молодежь, – говорит дядя Джимми, партнер Эллен по этой второй игре в матче из трех партий, определяющих чемпионов семьи Дун.

Закрыв окна щитами, все собрались возле телевизора, играя в разные игры и прислушиваясь к обрывкам информации, которая при всей своей трезвой искренности не в состоянии заглушить или хотя бы приглушить хор скрипов и стонов, исходящих из дома, болтающегося под ногами в яростном и кажущемся неудержимым движении, от которого возникает чувство, что все строение не просто вознесено, но уже унесено и отдано на волю ветра и волн – как парусник прошлых веков, штормующий в открытом море.

Дядя Джимми скрючился в углу дивана, Джек растянулся в другом, держа планку с буквами на приподнятом колене, между ними сидит Эллен, покачиваясь над своими буквами, а тем временем Билл напротив Эллен откинулся на опущенную спинку коричневого кожаного кресла, из-под прищуренных тяжелых век глядя в телевизор, будто в любой момент готов заснуть. Такая же летаргическая поза у него в шоу «Внутри Пояса», когда он убаюкивает говорливых гостей и коллег-участников, усыпляет их бдительность, а потом неожиданно колет острым наблюдением или иронической репликой в сторону, выданной с невероятным чутьем момента и крокодиловой злобностью У. К. Филдса.[4]4
  Известный американский актер, сценарист и режиссер.


[Закрыть] Джилли подтащила скамеечку для ног от кресла к дивану и уселась по-птичьи рядом с братом. Портативный приемник с новыми батарейками, пара фонариков с ними же, коробка кухонных спичек и набор свечей – некоторые частично уже сгорели в подсвечниках посреди цветных капель и брызг застывшего воска, как замки фей из волшебных сказок, другие, которых еще не коснулось пламя, свежие, как конфетки в пластиковой обертке – все это лежит на столе на случай, если отключится электричество. Оно уже несколько раз чуть было не отключалось, и свет мерцал, когда ветер пробивался сквозь стены к проводам, рассыпая электроны, будто песчинки.

– Хуже того, – добавляет дядя Джимми, тыча в воздух окурком, который держит в правой руке, как карандаш, – нету вас вкуса к приключению. Воображения нет. А в убежище можно было бы в «Мьютов и нормалов» поиграть.

Эллен в ответ стонет. «Мьюты и нормалы» – последний проект дяди Джимми, ролевая игра, созданная чтобы и подзаработать, и подорвать успех «Подземелий и драконов», этого феномена раскрутки, популярность которого заставляет создателей традиционных стратегических и тактических игр – таких как работодатель дяди Джимми, «Банкер Хилл геймз», – оглядываться через плечо, чтобы их не обошли с фланга на поле битвы, где уже полно трупов оловянных солдатиков и других жертв войны игрушек. Дядя Джимми, издавна энтузиаст «ПиД», чьи подземелья заслужили славу среди знатоков за эшеровские переплетения композиций и историй столь же изощренных, сколь и завлекательных, был нанят два года назад, чтобы вывести «Банкер Хилл» в лидеры в этом горячем жанре. «Мьюты и нормалы» будут его вторым продуктом, следующим за сляпанной на скорую руку, но все же прибыльной имитацией «ПиД» с названием «Боги и чудовища». Эта игра, созданная по греческой мифологии, была адресована целевой аудитории любителей фэнтези, но «Мьюты и нормалы» расчитаны на непочатый рынок фэнов НФ и комиксов. Выпуск запланирован к Рождеству, и пока игры еще в продаже нет, но дядя Джимми привез с собой в Делавэр копию пробного варианта. Несколько вечеров в неделю он играет с Джеком и Джилли. Они втроем теснятся у кухонного стола или, если позволяет погода, у стола для пикников на передней террасе; как ученые в архиве, горбятся над освещенными манускриптами, а коллекция записей дяди Джимми обеспечивает саундтрек в диапазоне от «Пинк флойд» до «Секс пистолз». Эллен в таких случаях старается сделать так, чтобы ее искали, высокомерно отмахиваясь от многоцветных и многогранных костей и вручную раскрашенных оловянных фигурок, плотной и таинственной книжки правил и листов графленой бумаги, на которой Джек и Джилли ведут своего странствующего рыцаря-нормала через пораженную апокалипсисом местность и городские ландшафты разработки дяди Джимми.

– С чего бы я стала играть в эту игру для ботанов! – говорит сейчас Эллен. – Да еще на людях!

– Нет, ты послушай.

Дядя Джимми наклоняется вперед, затягивается табачным дымом, расправляя руки и ноги, обкрученные вокруг дивана – как паук в душевой кабинке реагирует на дрожь паутины. Черная футболка «Игрушки на чердаке», черные джинсы, черные кроссовки на толстой подошве, длинные черные волосы до плеч, впалые щеки и острый подбородок припудрены черной щетиной (которую он каждое утро сбривает опасной бритвой в каком-то кровавом ритуале, за которым Джек завороженно следит) – не зря Билл его прозвал Икабодом Крейном[5]5
  Молодой констебль, персонаж новеллы Вашингтона Ирвинга «Легенда Сонной Лощины».


[Закрыть] Нижнего Ист-Сайда. И только серебряный проблеск медальки со святым Христофором, которую он носит на шее на тонкой серебряной цепочке, нарушает эту едкую цветовую гамму. Сзади (или спереди, если пряди волос задувает ему на лицо), когда он шагает, крадучись, по улицам деревни в потрепанной кожаной черной куртке, дядю Джимми обычно принимают за Джо Рамона, и даже незнакомцы весело кричат ему: «Габба-габба-хей!»

– Я имею в виду – сыграть по-настоящему, – говорит он.

– По-настоящему? – Джилли не скрывает скепсиса.

– Именно. Без костей, без графленой бумаги, даже без книги правил.

– А чем же тогда играть?

Он затягивается поглубже и объясняет – слова слетают с губ с кольцами дыма:

– Вот про это я и говорю: воображения нет. Тем, что вокруг нас, Джилли. И тем, что здесь. – Он стучит себя по лбу. – Что еще надо?

– Он имеет в виду – притворяться, – высказывает предположение Джек, поднимая глаза от букв.

– Да понятно, – морщится Джилли. – Только чем притворяться-то? В смысле, в «Мьютах и нормалах» все время идет охрененных масштабов война. Цивилизация погибла. Сотни миллионов людей погибли от генетически модифицированных вирусов и прочей дряни. И вот остались выжившие. Некоторые из них по-прежнему люди, а другие стали мутантами – эйрами, шахтами, прочей такой нечистью, – и у мутантов ихние сверхсилы. Они умеют летать, или они сверхбыстрые, сверхсильные, или умеют подчинять тебя мысленно и заставлять делать все, что захотят.

– Да понятно! – перебивает Джек, сравнивая счет.

Джилли кидает на него недобрый взгляд.

– Так вот, на случай, если ты не заметил, дядя Джимми: тут войны нет. Ни у кого нет таких сил. Конечно, в игру играть весело и так далее, но в убежище мы никаких мьютов не найдем. А найдем тех самых загорелых и жирных хамов, которых каждый день видим на пляже.

– Ну, и местную разновидность реднеков, – добавляет Эллен. – Их не забудь.

– Ага, еще и их.

– И любой из них может быть мьютом, – говорит дядя Джимми. – Не вижу, почему это так трудно понять.

– Но в «Мьютах и нормалах» мьюты на людей не похожи. Ну, почти все не похожи.

– А я разве не сказал: «без книги правил»? Это не будут «Мьюты и нормалы», ну, или будет новая версия.

Он выбрасывает окурок в пустую бутылку от «Будвайзера», которую использовал вместо пепельницы. Окурок гаснет в опивках, коричневое стекло заволакивается дымом. Джек замечает в глазах дяди Джимми похожий оттенок, будто в них клубится тот дым, что он вдыхал. Глаза эти блестят оживлением, когда дядя Джимми вытаскивает из пачки «Марльборо» рядом с бутылкой очередную сигарету и прикуривает от красной биковской зажигалки, тоже лежащей под рукой, на полном словаре Вебстера.

– Ага, в этой игре мьюты выглядят с виду нормально, но внутри у них началась перемена, стали развиваться паранормальные способности. Телепатия там, телекинез, ясновидение, прочее в этом роде. Потом они начнут меняться и физически, превращаться в эйров и шахтов, салмандеров, тельпов и руслов. Но пока еще нет. Сейчас нормалы численно превосходят мьютов в отношении… ну, скажем двадцать к одному. Потому мьюты вынуждены прятаться, маскироваться, – таким образом они смогут победить нормалов поодиночке. Если надо, они будут убивать, но предпочитают подчинять – в смысле, захватывать разум. Им, понимаете, рабы нужны. Вот они и залезают людям в голову и превращают их в зомби, марионеток на ниточках. А если убивают, то так, чтобы это выглядело как несчастный случай, или ненамеренный смертельный удар в драке, или как нападение бандита, или как самоубийство. Но ничего экстраординарного, ничего такого, что не происходит сотни раз за день. И потому никто не подозревает правды – только мы.

– А чего мы такие особенные? – тут же спрашивает Джилли. – Отчего это только мы знаем правду?

– Ну, Джилли! – Дядя Джимми пожимает плечами. – Мне что, все самому придумывать? Подслушали их разговор, или… – Он затягивается, выдыхает. – Знаешь, это ж без разницы, откуда мы знаем; просто знаем, и все. Входит в условия игры. Произвольно заданные начальные условия – они в каждой игре есть.

– Все равно не понимаю, что это будет за игра и как нам в нее играть.

– Цель игры простая: определить, кто мутанты.

– Это до меня дошло, дядя Джимми. Только как? Они же с виду нормальные, да? Так как узнавать, кто они, или кто кем управляет? Откуда мне знать, что ты сам не мьют и не зомби?

– А ниоткуда. – Дядя Джимми улыбается так простодушно, будто он и не взрослый совсем. – Это как раз самое интересное.

Джилли закатывает глаза, не сразу соображая.

– Так, давай уточним. Никто больше в убежище в игру играть не будет. И никто не будет знать, что в нее играем мы. Даже не будут знать, что есть какая-то игра.

Дядя Джимми одобрительно кивает.

– Ладно. Теперь допустим, что мы играем, и я почему-то решаю, что вот кто-то – кто угодно – мьют. Как мне это доказать? Никак. Но и вы все не сможете опровергнуть. И даже если мы согласимся, что такой-то и такой-то – мьют, сделать мы все равно ничего не можем.

– Смотри-ка, догадалась!

– Так как же выигрывать?

– А кто сказал, что надо выигрывать?

– Дядя Джимми, в игре должен кто-то выиграть, – произносит она снисходительно, чуть с презрением. – А то на фига вообще играть?

– Есть куча игр, где никто не выигрывает и не проигрывает. Игр, в которые приходится играть, хочешь ты того или нет.

– Назови хоть одну.

– Пожалуйста. «Мьюты и нормалы».

Джилли качает головой:

– И я должна играть, даже если не хочу? Не думаю.

– Ладно, а жизнь? Нет, не дурацкая настольная игра с таким названием, а вот все вот это, – он обводит рукой. – Просто – жить.

– Жить – это не игра.

– Я бы на твоем месте не был так категоричен.

– Послушай, дядя Джимми, – говорит она, будто объясняет очень тупому инопланетянину, – в игре есть правила, ты согласен? И есть цель. Что-то такое, что надо сделать, или какая-то точка, куда надо добраться. В скрэббле цель – набрать больше всех очков. В шахматах – поставить мат королю противника. В игре есть начало и есть конец. Есть победитель и побежденный. Иногда можно даже целый эпизод переиграть заново! Когда игра кончается, можно сыграть еще раз, а можно отложить и заняться чем-нибудь другим. В жизни ничего такого нет. – Она проглатывает зевок, быстрым кошачьим движением заводит прядки за уши. – Нет, я понимаю, что в каком-то смысле – да, игра. Но на самом деле – нет.

– А я думаю, что твой дядя может чуть больше разбираться в играх, чем ты, Джилли, – говорит Билл, не отрываясь от телевизора. Он как загипнотизированный смотрит на непрестанную пургу помех, где вроде бы движутся зернистые фигуры, размытые, неясные, и так же неясно, что они там делают. – Он, если ты помнишь, ими на жизнь зарабатывает. – Билл мельком смотрит на сводного брата. – Надо отдать тебе должное, Джим: ты единственный из моих знакомых, которому платят за то, что он целыми днями играет в игры. И никогда ты не вырастешь, Питер Пэн на зарплате.

– Некоторые сказали бы то же самое про твое «Ниже Пояса».

– «Внутри Пояса».

– Извини, – скалится дядя Джимми. – Но не о том речь. Я в эту версию «мьютов и нормалов» давно уже играю в нашем Голодном Городе. – Так дядя Джимми называет Нью-Йорк – за то, что он тебя обгладывает и выплевывает кости. – Жизнь становится куда как интереснее. У вас бы глаза на лоб полезли, знай вы, каких я мьютов находил на Пятой авеню!

– Псих ты, дядя Джимми! – говорит Джилли уже не в первый раз и не без нежности.

А Эллен тем временем издевательски улыбается:

– А я прямо сейчас знаю парочку мьютов.

– Ну и заткнись! – отвечают ей в унисон Джилли и Джек.

– А я уже все сказала.

Близнецы укрываются за щитом тлеющего презрения от взрыва смеха за столом. Их взаимопонимание без усилий, которое иногда кажется невозможным им самим, – это как публичная демонстрация чего-то, что должно остаться между ними, нежелательное напоминание другим, насколько те на самом деле одиноки, не имеют якоря в этом мире, никого, кто облегчил бы им бремя всего плохого или улучшил бы все хорошее просто фактом своего существования – без необходимости в словах, прикосновениях, даже взглядах. Их физическое сходство – всего лишь верхушка айсберга, а то, что под поверхностью, людей тревожит, провоцирует, как будто каждый человек в мире – выжившая половинка разделенного целого, миллионы людей с кровавыми ранами, которые они остро ощущают, но не могут ни увидеть, ни вспомнить, откуда эта рана взялась, беспомощные и недоумевающие, как жертвы автокатастрофы без видимых повреждений, слоняющиеся в шоке с внутренним кровотечением. Если бы не смех, их можно было бы и пожалеть. Но смеются всегда: и дома, и в школе. А презрительные шепотки еще во сто крат хуже. Уже много лет Джилли и Джеку ясно, чего хотят другие на самом глубинном уровне – это чтобы они стали такими же инвалидами: убрать все то, что выделяет их, и оставить их такими же, как все – два разных носка в вертящейся бельевой сушилке этого мира, которые могут слипаться как хотят, но никогда не станут настоящей парой.

Отчаянно желая как-нибудь огрызнуться, Джек берет пять букв со своей и Джилли подставки и выкладывает их на доску, приставляя к уже имеющейся букве «Е», чтобы получилось слово «insect».[6]6
  «насекомое» (англ.).


[Закрыть] Это будет, сейчас посмотрим, одно, два, три, четыре, семь, восемь очков, плюс удвоение слова на букве «i», что дает всего шестнадцать. Будь у них еще одна «S», он бы закончил, и еще второе слово было бы с удвоением, всего тридцать шесть, и тогда они бы вырвались на четыре очка впереди Билла, действующего чемпиона, который, как всегда, без партнера, выиграл первую игру шутя и в этой второй тоже ведет. Ну ладно, думает Джек, шестнадцать очков тоже на дороге не валяются. В конце концов, нас еще рано сбрасывать со счетов.

Или нет? Кресло вдруг резко скрипит, подобно дому, когда Билл, вроде бы не обращавший внимания, наклоняется резко, как атакующая кобра, и выкладывает свои буквы. Еще не видя первую букву, просто по быстроте игры и из-за одновременного укола отчаяния от Джилли Джек понимает, что сделал глупость.

Естественно, Билл, начиная с буквы «S», выкладывает все буквы со своей подставки под хор стонов одушевленных и неодушевленных. Он не торопится, строит слово задом наперед, щелкая каждой буковкой о доску, и выкладывает «Е», «Т», «О», «G», «Y», продлевая торжество, пока Джек глядит в душевной муке, ужаленный им же выложенным «инсектом». И потом кладет последнюю букву.

– Черт! – восклицает дядя Джимми. – Три удвоения слова!

Джилли тычет локтем в больную руку Джека – сильно.

– Ты за кого играешь?

– Стоп! – заявляет Эллен. – А вообще есть такое слово?

Билл натягивает идеальную маску игрока в покер: все знают, что он не прочь иногда подсунуть туфту, добиваясь победы блефом с помощью отцовского авторитета и подавляющего словарного запаса, и даже когда на него нажмут, хотя правила его к этому не обязывают, придумывает определения, которые звучат вполне экзотично, чтобы оказаться правдой, иногда даже ею оказываются, и поэтому трудно бывает решить, когда он блефует, а когда заманивает.

– Это требование проверки?

– Брось, Эл, – говорит дядя Джимми, на которого она оборачивается в поисках ответа. – Точно есть такое слово.

– А что оно значит?

– Ну, это… это… – Он водит сигаретой в воздухе. – Что-то вроде какой-то клетки.

– Па?

– Посмотри, Эл. Рядом с тобой лежит отличнейший словарь. Прямо на столе.

Эллен листает словарь, а Джек подсчитывает очки у Билла – пытается подсчитать. Буквы расплываются, будто в глазах слезы. Этого только не хватало, думает он. Вот еще и так опозориться. Он сердито моргает.

– Кажется, сто сорок восемь очков, – говорит Билл. – Тебе бы лучше было поставить «nicest»,[7]7
  «милый», «славный» (англ.).


[Закрыть] Джек, – добавляет он с самой своей козырной улыбкой телеведущего «Внутри Пояса», как будто Джек уже сам этого не сообразил, спасибо, что подсказал.

Зрение, и без того неясное, расплывается еще сильнее. Буквы дрожат, потом доска раздваивается, обе доски наложены друг на друга, как отражения в пруду. Джек трет глаза, пытаясь совместить раздвоенные изображения, сдвинуть их как надо, но без толку. И слов ни на одной доске он рассмотреть не может – они какие-то полусформировавшиеся, нефиксированные, отдельные буквы всплывают и тут же тонут, будто в каком-то супе из алфавита.

Он поднимает взгляд, вспоминая ту минуту в душе, когда точно так же плыло лицо Джилли. Но мир настолько тверд и един, насколько может быть в сердце урагана. Вроде никто не замечает ничего необычного. Даже Джилли, которая смотрит на него так сердито, что он прячет глаза, не в силах встретиться с ней взглядом, хотя то, что за этим взглядом – отлично воспринимает: ее обвинение и недовольство тычет его, как тот же локоть, только посильнее. Джилли любит проигрывать еще меньше, чем он.

Ничего не изменилось. Доски продолжают все то же неприятное сосуществование, словно ждут, чтобы он выбрал между двумя альтернативными словами или мирами. Дымный воздух будто потяжелел от той неправильности, что превращает сны в кошмары, и некуда деться от искажения его тяжести. Почему никто больше не чувствует, какая тут идет борьба прямо перед глазами? А почему он чувствует? Не то чтобы ему был от этого толк, он ведь не может ни повлиять на происходящее, ни понять… или это последствия удара, которого он не помнит? Подумаешь, великая загадка – башкой треснулся. Может, Джилли права, думает он, и надо бы показаться врачу…

– Нашла, – говорит Эллен, и голос ее становится, как жужжание шершня, когда она произносит незнакомое слово.

Невероятный удар сотрясает дом, и тут же вспышка синего света – как дождь искр из-под колес поезда, ночью слетевшего с рельсов. Сердце у Джека сбивается с ритма, весь дом будто летит вслед за ним, снесенный со свай порывом ветра. Слышен визг Эллен, удивленные восклицания дяди Джимми и отца. Джилли ахает, находит руку Джека и крепко вцепляется пальцами.

Дом погружается во тьму, телевизор гаснет, радио стихает, и голоса людей смолкают, пока чувства бредут после этого события через обломки мгновения, которое тянется целую вечность. Белль рычит громче, свирепее, наползая со всех сторон, пока не лопается пузырь времени, и тогда мир резко возвращается обратно. Тут все говорят сразу, вскакивают на ноги, бросаются к окну, а комната болезненно освещается лучом фонарика, материализовавшегося в руке Билла.

– …за фигня такая?

– Всем спокойно. Вырубился свет, вот и все.

– Слушай, а это как, клево?

– Что «это»?

На той стороне шоссе № 1, всего в двадцати ярдах, на телефонном столбе горит льдистая синяя корона. Это как призрак в синеватом полусвете урагана, предвестник беды, который в ужастиках и комиксах неизбежно появляется на мачтах обреченных кораблей. Пара искрящихся проводов извивается на пустой дороге электрическими угрями. Джилли сжимает руку Джека, зигзаг ужаса проползает между ними, пока языки пламени на столбе уходят и гаснут, задутые и сбитые ветром и дождем – безумная мать Белль убила собственных детей.

– Пап… – начинает Эллен.

– Ладно, Эл, – обрывает Билл, посветив фонариком ей в глаза. – Будь по-твоему. Едем.

Стон протеста от Джилли.

– Без пререканий. – Билл направляет на нее фонарь, и в оконном стекле отражается такой яркий луч, что Джеку приходится отвернуться. – Только дайте мне пару минут собрать малость еды и припасов. Кто знает, что там есть в убежище, чего нет.

– Я проверю распределительный щит, – вызывается дядя Джимми с той стороны стола. – Проверю, чтобы все было отключено на случай, если снова включится свет, пока нас не будет.

– Не включится. Это полетел трансформатор.

– Проверить не помешает.

Кончик сигареты разгорается ярче и рисует – набросок углем – линию подбородка, затененную впадину щеки. В руке дяди Джимми загорается второй фонарь.

– Эллен, пончо надень. Пойдем посветишь.

Распределительный щит находится на улице.

– Ладно, – отвечает она, направляясь к нему. – Надеюсь только, меня не сдует… ой! – Глухой удар шквала. Что-то – пивная бутылка вроде бы – падает на пол и подпрыгивает с резким пустым звуком, но не разбивается. – Бля!

– Легче! – предупреждает Билл.

Дядя Джимми спрашивает:

– Что там с тобой?

– Вы что, ослепить меня хотите? – спрашивает она в ответ.

Лучи фонариков сошлись, скрестились и ушли в сторону.

– Вот что бывает, если ходить босиком, – замечает Джилли. Сама она босая, но важен принцип.

Джек вносит свой вклад в виде грубого смеха, взмывая на волне отмщения, тем более сладкого, что это чувство разделенное.

– Заткнитесь, уроды!

– А ты нас заставь, – дразнится Джилли.

– Мьюты!

– Нормалка!

– Хватит, – произносит Билл. – Вы мне все надоели. Джек, Джилли, пошли, поможете мне на кухне, пока ваша сестра поможет Джиму.

Пока что помогает сам дядя Джимми: стоя на колене, как рыцарь перед дамой, он ровно держит фонарь, а Эллен, примостившись на краю дивана, рассматривает пальцы на ноге. На один болезненный миг Джек, подойдя к столу, чтобы зажечь свечу, принял лак на ногтях за кровь. Взяв со стола коробку спичек, он вытаскивает одну и зажигает. Поднося пламя к обгорелому фитилю, замечает, что буквы на доске скрэббла сдвинулись. Слова еще можно разобрать, но ни того, что написал Билл, ни поставленного Джеком слова там нет.

A «nicest» – есть.

Значит, Джилли как-то в темноте и неразберихе переставила буквы… хотя как она это сделала так ловко и как могла подумать, что такое явное жульничество не заметят, он себе не представляет. И как бы ни было искусно исполнено мошенничество, скрыто оно совершенно бездарно. Как всегда, Джилли прыгнула не глядя, а ему теперь разгребать последствия. Как всегда.

– Ой!

Джек мотает спичкой в воздухе и роняет ее пылающей кометой. Это вызывает у Эллен предсказуемый смешок, но шутка-то над ней, над ними над всеми. Секунда – и дело сделано. Джек зажигает новую спичку, от нее свечу и проверяет, что буквы перепутаны. Что и должна была сделать Джилли, а не глупостями заниматься.

– Джек, кончай дурака валять, – зовет Билл из кухни. Джилли уже там с ним.

– Иду, – отвечает он.

Но медлит, купаясь в волнах собственного удовлетворения и знания, что Джилли его тоже ощущает, даже еще не зная причины.

Он смотрит, как падает на пол капля расплавленного воска, словно в замедленной съемке, попадая на край доски.

Только это не воск.

У него опять идет кровь из носа.

* * *

Пятнадцатиминутный путь обратно к «Голубятне» – самое долгое, самое мрачное путешествие в жизни Чеглока. Он едва замечает, что делается вокруг, и все мысли – только о том, что сказал ему Святой Метатель. Его душит стыд. Что скажут Дербник и Кобчик, когда узнают, что он все-таки провалил Испытание? Родители что скажут? Как ему показаться теперь в Вафтинге?

Подходя к гостинице, он чувствует себя так, будто провалился не один, а десять раз подряд.

А встречают его звуки из общего зала – веселье в самом разгаре. В таких обстоятельствах Чеглок радуется этому, как удару в зубы. Он спешит пробежать через вестибюль, стараясь не слышать смех, крики, обрывки песен под гитару… Дербник и Кобчик там блистают. Шахт за конторкой просто не замечает его.

– А, юный Чеглок!

Он сжимается от оклика, будто от удара грома. Протирая глаза, собираясь с силами для этой пытки, он оборачивается.

– Ваши друзья интересовались вашей судьбой, – говорит Голубь, вытирая руки о пышный белый передник, спеша через вестибюль. – Блестящие молодые мьюты, эти Дербник и Кобчик.

– Сегодня утром вы так не думали.

– Воодушевленные, это несомненно, – продолжает трактирщик. – Несколько грубоваты, конечно, не отрицаю. Но хорошие, честные эйры в сердце своем. Привели с собой в гостиницу свои пентады – обычай на последний вечер, будь они благословенны. С тех пор пиво течет безостановочно, и серебро тоже. Идите к ним, молодой человек. Веселитесь с ними.

– Мне сейчас не до веселья.

– Ну, что это за разговор! – Яркий гребень Голубя взмывает вверх, сверкают и звенят серебряные цепочки. – Вы поссорились? Сейчас не время лелеять вражду, юный Чеглок. Паломничество – дело неверное. Кто знает, увидитесь ли вы снова?

– Для меня паломничества не будет, мастер Голубь. – Он не намеревался сознаваться в своем позоре, но слово вырвалось. – В этом году.

– Не будет?

Голубь моргает, на изможденном лице – маска недоумения. Даже шахт за конторкой поднимает голову и что-то замечает про себя.

– Это какая-то ошибка, – объясняет Чеглок. – Оказалось, что Испытание я все-таки не прошел.

Лицо у Голубя становится свирепым, хотя голос ласковый, как и рука, ложащаяся Чеглоку на плечо.

– Милый мой мальчик, с чего ты это взял?

– Мне сказал Святой Метатель. После трехкратного вопрошания богов.

Кустистые брови Голубя поднимаются вверх.

– Трехкратного? И что же изволил сказать тебе Его Случайность? Точные слова, если припомнишь.

– Я их отлично помню, такое не забывается, мастер Голубь. Он сказал, что для меня у Врат Паломничества ничего нет.

– И ты предположил…

– Что тут предполагать? Ясно, как день.

– Ясно? Эти Шансом проклятые жрецы своими таинственными замечаниями приносят больше вреда, чем пользы. Похоже, они темнят с каким-то злобным удовольствием. Ты не провалил Испытание, юный Чеглок. Твоя пентада здесь.

Тут уж наступает черед Чеглока разинуть рот.

– Н-но как?..

– Дербник и Кобчик с ними столкнулись у ворот и пригласили их на вечеринку, решив, что ты рано или поздно вернешься. Но не надо верить мне на слово. – Улыбаясь, Голубь показывает на дверь общего зала. – Пойди и убедись сам.

– Он мне сказал вернуться, – лепечет Чеглок, чувствуя, что не то чтобы вышел из дурного сна, а скорее попал в хороший.

– Я как раз об этом. Загадочно почти до полной непонятности. Почему бы хоть иногда не говорить прямо – разве это так уж много?

Но Чеглок уже на полпути в общий зал. Когда он туда врывается, голос Дербника прорезает шум:

– Вундеркинд идет! Чег, сюда!

Зал забит плотно, воздух насыщен ароматами табака и марихуаны. Тучи дыма застилают свет от люменов и свечей. С блуждающей улыбкой Чеглок пробивается к группе столов в глубине зала, где сидят, как короли в окружении двора из всех пяти рас, Дербник и Кобчик. Все глаза не отрываются от Чеглока. Глядя на компанию и гадая, какие лица – из его пентады, он узнает шахта, что влез в спор с той стервой-тельпицей. Этот тип, не снявший свои непроницаемые темные очки даже в дымных сумерках общего зала, столь же удивлен, увидев Чеглока, но быстро приходит в себя и разражается хохотом.

Тем временем Дербник берет на гитаре торжественный аккорд.

– Господа, позвольте представить вам очень запоздалого – то есть очень давнего – нашего друга, Чеглока из Вафтинга!

Среди взрывов смеха, громкого свиста и приветственных криков поднимаются стаканы. Чеглок, вспыхнув, отвешивает клоунский поклон.

– Господа, товарищи мои паломники! – кричит он. – По правилам я, как последний появившийся из своей пентады, должен был бы поставить выпивку всем своим товарищам. Но я не намереваюсь чтить этот обычай!

Хор возмущенных выкриков и презрительного свиста. Он уклоняется от града арахиса, горящего, как миниатюрные кометы, брошенные руками салмандеров. Дербник и Кобчик смотрят на него как на безумца.

Но пока не успели бросить ничего потяжелее, он шуршит крыльями и делает успокаивающий жест руками.

– Нет, я так, Шанс меня побери, счастлив, что ставлю выпивку всем! Да, всем – следующая выпивка за мой счет!

Приветственные клики на весь зал. Чеглока окружают восторженные мьюты, хлопают по спине, суют сигареты и косяки. В руке у него оказывается кружка холодного эля, и Чеглок с наслаждением выпивает ее. Его опоздание будет если не забыто, то прощено, и он уверен, что родители его поймут и, как бы ни ворчали, ему дадут деньги на оплату счета.

Тут до него доходит, что Скопа и Сапсан сейчас чертовски волнуются: они ожидали увидеть его на площади Паломников, и уж наверняка попросили у Дербника и Кобчика объяснений его отсутствия. Он вытягивает шею, стараясь разглядеть их в плавающем дыму, и с облегчением обнаруживает, что их здесь нет. Наверное, друзья успокоили их какой-нибудь убедительной историей, прикрыв ему задницу, как делали несчетное количество раз много лет подряд. Старые добрые друзья Дербник и Кобчик! Крылатые товарищи, лучшие в мире.

Он пробивается к ним, но тут кто-то берет его под локоть и уводит в сторону.

– Наверное, ты куда богаче, чем кажешься, если делаешь такие широкие жесты, друг мой, – говорит шахт, которого он уже узнал.

– Напротив, куда беднее, – усмехается Чеглок своему отражению в темных очках мьюта. Дымная пивная атмосфера общего зала скрывает земляной запах шахта, который Чеглок всегда находил неприятным, но это одна из многих вещей, к которым ему теперь предстоит привыкать. – Однако мне бы следовало рассердиться на тебя, мастер…

– Халцедон, – отвечает шахт с неуклюжим, но вежливым поклоном. – Ну, тогда я просто попал с середины и не знал ситуации, иначе бы что-нибудь сказал.

– Эта зараза тельпица нарочно направила меня не туда, – говорит Чеглок, и гребень у него вспыхивает. – Я так и не добрался до Врат Паломничества. Если бы я…