Текст книги "Маурайская федерация (сборник)"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 61 страниц)

2

«Терра Аустралис», однокорпусный необарк, отправился с Ляски в Нозеланн в начале лета. Белый – от кончиков мачт до воды, верхняя палуба блестела медью и стеклом. Нос украшала Троица, на флагштоке вились крест и звезды, а вымпел на передней мачте говорил, что это королевская яхта. Обычно корабль нес его на гротмачте, но в этом плавании почетное место было. отдано флагу Северо-западного Союза.

Второй день выдался ясным и уже не таким холодным. Облака снеговыми горами остались на севере, и солнце в одиночестве шествовало по голубой чистоте. Корабль развернулся по ветру, раздувшему паруса, и скользнул по белогривым волнам. Сзади зеленые валы венчала белая пена… под нею, шипя и переливаясь, играл живой аметист. Пена срывалась, увлажняя солью губы.

Трое, выйдя из надстройки, отправились на подветренную сторону к правому борту. На палубе никого не было, если не считать вахтенного возле руля. На этом корабле было меньше матросов, чем слуг.

Опустошив свой кубок, Плик вновь наполнил его из бутылки, которую прихватил с собой из салона.

– Постойте вместе со мной на палубе. – Поэт был уже под хмельком. – Наверное, более нам не дадут спокойно поговорить.

– А нам еще и не приходилось – посреди всеобщего ура, начавшегося, когда мы с Иерном приземлились, – ответила Роника.

Она не стала накидывать на голову капюшон парки и поправила выбившийся локон, из которого ветер пытался устроить вымпел.

– Приятно быть харизматическими фигурами, тем более в глобальном масштабе… – Плик пожал плечами. – Пока офицеры на борту были с нами любезны; понимая, насколько вы оба нуждались в отдыхе, они не навязывали вам свое общество. Но так будет не всегда. Лучше всего здесь мне – остающемуся в тени неудачнику, которого терпят ради вас.

Он высоко поднял свою чашу, восхитился жидким рубином и отпил.

– А почему ты вызвался в это путешествие? – удивился Иерн.

– Не смог противостоять искушению, однако я не собираюсь надолго задерживаться, мне нужно назад: в свою таверну, к моей Лозочке. Вы – дело другое. Боги менее свободны, чем смертные.

– Да ну тебя, прекрати! – усмехнулась Роника. – Конечно, мы заинтересовали людей; теперь в нас видят известную силу, и наша поездка поможет добиться мира. Но и это – дело недолгое. Постепенно про нас забудут, но на место в программе космических исследований, по-моему, мы можем надеяться.

Выпив вино, Иерн снова поглядел на горизонт… Пилот казался теперь не настолько осунувшимся, но иные морщины уже никогда не исчезнут с лица его. Временами он бывал весел, но память о случившемся не покидала его.

– Дело в том, – попытался объяснить он, – у нас с тобой больше нет родины – ни у тебя, ни у меня.

– Вы можете назвать своим любое отечество, – отвечал Плик.

– Это не то.

– Кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать. Какими бы почестями тебя там ни осыпали, это будет не отечество. Ваши боги в пламени пали вниз, и чужаки унаследовали их храмы.

– Да. К тому же…

– К тому же вам более нигде не быть просто собой. Вы прародители – те, от чьих чресел взойдет новая раса… воздвигнется новый мир.

– Ну, вот загнул, – запротестовала Роника.

– О, конечно, не за один час, – возразил Плик. – Подобное происходит с трудом; вокруг столько конфликтов, близорукости, жадности, глупости, лени, жестокости, расточительности и всех прочих обычных для человека низостей. Но… у вас обоих есть мана, и она не оставит вас даже после смерти. Я надеюсь, что вы сами сможете противостоять стремлению ускорить события. Впрочем – не смею очень надеяться. – Поразмыслив, он закончил:

– Ступая по звездным дорогам, уходя за пределы Земли, вы способны породить и вынянчить миф, неизведанный в прошлом, который будет жить во времена ваших правнуков… словом, когда вернетесь домой через тысячу лет, оборвите бурьян с моей могилы, встряхните мои кости и расскажите им все новости.

– Хм-м. – Боль ощущалась в ухмылке Иерна. – Как? Едва ли мы сумеем это сделать.

– Ошибаешься, – возразил Плик. – Ради лучшего или худшего, вашим душам суждены царские венцы и власть над сердцами во весь грядущий цикл жизни… и, быть может, даже после конца его.

– Но мы – это просто мы! – вскричала женщина словно от боли.

– Ну кто может сказать о себе, что он всего-навсего человек?

– Не знаю, – смущенно ответил Иерн. – Могу сказать только одно: когда наше путешествие подойдет к концу, мы с Роникой забежим в дом Тераи, чтобы рассказать родным о нашем друге и спутнике. Память, вечная память! – Он подставил бокал. – Налей-ка, Плик! – и поднял его наполненным. – Итак, помянем Тераи… Ваироа… Ганну Уанговну… да и Микли с Джовейном. Всем вам вечная память. Вы слышите? Мы не забудем вас.

Он положил руку на плечо Роники. Прозвенели соприкасаясь три кубка.

Ветер крепчал, из глубин вынырнул кит…

А впереди лежал путь к Южному Кресту.

Настанет время

ПРЕДИСЛОВИЕ

Успокойтесь, я не собираюсь утверждать, что вся эта история – истина. Во-первых, вы не поверите в это. Во-вторых, если под рассказом стоит мое имя, то ясно, что это развлекательная история – я ведь писатель, а не пророк. В-третьих, вся композиция этой истории придумана мною. Если возникали какие-то сомнения или были пробелы в массе заметок, вырезок, фотографий, воспоминаний, я заполнял их своим воображением. Разумеется, имена и названия городов мне приходилось изменять. Вообще мне многое пришлось досочинить.

И, наконец, я сам во все это не верю. О, конечно, мы можем вместе полистать старые газеты, журналы, ежегодники, официальные документы. Однако это займет очень много времени, а результаты, даже положительные, ничего не докажут. Так что сейчас нет смысла заниматься этим, перед нами стоят более важные и неотложные задачи.

В своем предисловии я задался целью рассказать немного о докторе Роберте Андерсоне. Эта книга обязана своим появлением только ему. И в ней я старался сохранить стиль его речи, его дух.

Я многим обязан ему. Во многих своих романах я использовал его идеи, моими героями были люди, о которых он рассказывал часами, когда мы сидели вместе перед камином за бутылкой хорошего шерри, а в комнате тихо звучал Моцарт. Разумеется, все его рассказы я подверг литературной обработке, но основные идеи принадлежат ему. Однако он решительно отказался от своей доли в гонораре.

– Если тебе удастся продать это, – смеялся он, – то угости Карен обедом в самом экстравагантном ресторане и осуши бутылочку аквавита за меня.

Конечно, мы говорили еще о многом. В моей памяти сохранилось большинство наших разговоров. У него было очень развито чувство юмора. Рассказы, которыми он заваливал меня, в итоге сводились к шутке.

Но, с другой стороны, часть этих рассказов была довольно мрачной.

Несколько раз при наших встречах присутствовали его внуки, и я заметил, что та радость, которую он испытывал от общения с ними, порой неожиданно прерывалась глубокой печалью, даже меланхолией. А когда я последний раз видел его и мы говорили о будущем, он внезапно воскликнул: «Несчастная молодежь! Наше с вами поколение прожило жизнь удивительно легка. Все, о чем приходилось нам думать, это о здоровье людей и о мире под солнцем. Но теперь история возвращается к своему нормальному течению, а нормальный климат Земли – это ледниковый».

Он поставил свой стакан на стол и вновь наполнил его дрожащей рукой.

– Выживут только самые стойкие и везучие. Остальные, остальные будут иметь то, что судьба предоставит им. Медик ведь всегда должен говорить правду, не так ли? – Он печально улыбнулся и изменил тему разговора.

В последние годы жизни Роберт Андерсон был по-прежнему стройным, немного сутулился, но сохранял прекрасную форму, которую постоянно поддерживал прогулками на велосипеде и крикетом. Его голубые глаза зорко смотрели из-за толстых стекол очков. Одежда и седые волосы всегда были в идеальном порядке. Говорил он медленно, особо важные места подчеркивая жестами руки, в которой держал трубку. Трубку он курил два раза в день. Держался он непринужденно и дружелюбно, но сам он был не менее независим, чем его кот.

– В моем возрасте, – как-то заметил он, – для людей характерны старческие причуды. – Он улыбнулся. – Но я и сейчас отдаю предпочтение фактам. Вспомни, что я сказал, когда доживешь до моих лет.

Если посмотреть со стороны, жизнь его была спокойной. Родился он в Филадельфии в 1895 году в семье дальних родственников моего отца. Хотя наша семья имела корни в Скандинавии, отдельные ее представители жили в Штатах еще со времен гражданской войны. Однако ни я, ни он никогда не слышали друг о друге, пока один из его сыновей, интересовавшийся генеалогией, не узнал обо мне и не списался со мною. Затем он сам нанес мне визит и пригласил к себе вместе с женою.

Его отец был журналистом. В 1910 году он редактировал газету в маленьком городке на Среднем Западе, который он называл Сенлаком, Роберт Андерсон впоследствии говорил, что семья его была привержена к церкви и имела демократические взгляды. Андерсон получил медицинское образование, а потом началась первая мировая война. Его взяли в армию, но за океан он так и не попал. После выхода в отставку он продолжил свое образование и получил степень доктора. Со временем он вернулся в Сенлак и женился на девушке, которая очень долго его ждала.

Работы у него, как и у любого доктора-практика, было много. А семейная жизнь складывалась довольно счастливо. Они с женой вырастили троих детей.

В 1955 году он бросил практику и много путешествовал с женой. Однако она умерла в 1958 году. Андерсон продал свой дом и купил поблизости небольшой коттедж. Теперь он путешествовал редко. Как он говорил, без Кэйт и путешествия не доставляют ему радости. И все же он сохранил живой интерес к окружающему.

Он рассказывал мне о народе, который я, а не он называл «маури», и рассказывал так, словно сам придумал этот народ, но у него не хватило умения воплотить все это в роман или повесть. Лет десять назад его состояние стало беспокоить меня, но потом все пришло в норму и он стал самим собою, хотя время от времени на него нападала какая-то хандра и он становился угрюмым, во всяком случае, без сомнения, он знал, что делает, когда вписал меня в свое завещание. Он завещал мне свои записи и воспоминания. И мне предоставлялось право использовать их так, как я сочту нужным.

А затем совершенно неожиданно Роберт Андерсон умер во сне. Нам очень не хватает его сейчас.

ГЛАВА 1

Как известно, начало определяет конец хотя я ничего не могу сказать о происхождении Джека Хэйвига, кроме того, что я сам принял «то в этом мире. Разве в холодное сентябрьское утро 1933 года кто-нибудь думал о генетических кодах, о теории Эйнштейна или о других высших материях, которыми занимались ученые боги на своих олимпах, или о силе тех стран, которые мы намеревались завоевать легко и просто. Я помню, как медленно и трудно он рождался. Это был первенец Элинор Хэйвиг, очень юной и миниатюрной. Мне очень не хотелось делать кесарево сечение. Может, это и было моей ошибкой, в результате которой она не рожала дважды от одного и того же мужа. Наконец маленькое сморщенное существо очутилось в моих ладонях. Я шлепнул его по заду, чтобы дать импульс для дыхания, и он негодующе закричал. А дальше все пошло, как обычно.

Роды происходили на третьем, верхнем этаже нашей больницы, расположенной на окраине города. Я снял свой халат и подошел к окну, откуда открывался вид на город. Я видел скопления домов вдоль замерзшей реки – кирпичных в центре города и деревянных на окраинах, – элеватор, резервуар для воды возле железнодорожной станции. Дальше под серым небом виднелись низкие холмы, между которыми тут и там можно было рассмотреть фермы. А еще дальше темнели леса Моргана. Оконное стекло запотело от моего дыхания. От окна исходил холод, и дрожь пробежала по моему потному телу.

– Ну, что ж, – громко произнес я, – земля приветствует твое появление, Джон Франклин Хэйвиг. Надеюсь, жизнь будет для тебя приятной.

«Вообще-то ты выбрал для себя не самое удачное время появления на свет, – подумал я. – Мировая депрессия, висящая над всеми государствами, как тяжелое зимнее небо. Захват Японией Манчжурии в прошлом году. Марш голодных на Вашингтон. Похищение Линдберга… Этот год начался в том же духе: Адольф Гитлер стал канцлером Германии… Новый президент собирается поселиться в Белом доме. Отмена сухого закона почти неизбежна… В общем, в этом полушарии немного теплеет».

Я вышел в комнату ожидания. Томас Хэйвиг вскочил с кресла. Это был человек, который не проявлял открыто свои чувства, но вопрос, мучивший его, трепетал на его губах, Я взял его руку.

– Поздравляю, Том. У тебя мальчик.

Мне пришлось почти на руках нести его вниз, в холл.

Об этом мне пришлось вспомнить несколько месяцев спустя.

Сенлак был коммерческим центром небольшого сельскохозяйственного района. В нем было также несколько предприятий легкой промышленности, работающих на местном сырье.

У меня не было выбора, и мне пришлось участвовать в политической жизни города, хотя я старался свести к минимуму свою активность и оставаться подальше от политических интриг. Поймите меня правильно. Это – мои люди. Я люблю их и даже восхищаюсь ими. Они и есть соль земли. Но человеку нужна не одна только соль.

У нас с Кэйт был очень маленький, но тесный кружок друзей. Банкир ее отца, который стал и моим банкиром. Я часто поддразнивая его, так как он считал себе демократом. Кроме того, одна леди, которая устроила у себя общественную библиотеку. Несколько профессоров из Холльерг-Колледжа. Правда, они жили в сорока милях от нас, а в те времена это было достаточно серьезное расстояние. И Хэйвиги.

Они были уроженцами Новой Англии и немного домоседами. Сам он преподавал физику и химию в школе. Стройный, с острыми чертами лица, он был похож на тех, кого учил. Студенты очень любили его, к тому же он был неплохим футболистом, Элинор была более смуглая, живая, хорошо играла в теннис и занималась благотворительностью, считая, что каждый в этом мире должен приносить какую-то пользу.

Вот почему я был так удивлен, когда однажды она позвонила мне и попросила немедленно прийти. В ее голосе чувствовалась истерика.

В те времена квартиры врачей отличались от нынешних, особенно в провинциальных городах. Я переоборудовал две комнаты в большом старом доме, в котором мы жили. Одна из них предназначалась для собеседования, другая – для осмотра и лечения, в том числе и для небольших хирургических операций. У меня были фармацевт и секретарь. Кэйт помогала в различного рода бумажной работе. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что основная ее работа заключалась в том, что она развлекала пациентов, ожидающих приема. Свои обходы клиентов я делал по утрам.

Я прекрасно помню, что то утро было чрезвычайно жарким. На небе ни облачка, совершенное безветрие. Деревья, мимо которых я шел, обдавали жаром, как раскаленные зеленые печи. В чахлой тени деревьев стонали от жары собаки и дети. Ни одна птица не нарушала своим пением знойную тишину. Мною овладел страх. Элинор так выкрикнула имя своего Джонни, что мне было не по себе.

Когда я вошел в освежаемую вентиляторами полутьму ее дома, она кинулась ко мне, вся дрожа.

– Я сошла с ума. Боб? – спрашивала она снова и снова.

– Скажи мне, я сошла с ума?

– Спокойно, спокойно, – увещевал я ее. – Ты звонила Тому?

Том сейчас был на работе, которой занимался во время каникул, – контролировал качество продукции на небольшой кондитерской фабрике.

– Нет, я… я думала…

– Сядь, Элли. – Я оторвал ее руки от себя. – По-моему, ты вполне в своем уме. Может, ты перегрелась? Успокойся, расслабься, докрути головой. Вот так. Тебе уже лучше? Тогда расскажи, что произошло.

– Джонни. Два Джонни. А потом снова один. – Она охнула. – ДРУГОЙ!

– Да? Элли, расскажи подробнее.

В глазах ее был ужас, когда она рассказывала мне свою историю.

– Я… я мыла его, когда услышала детский крик. Я подумала, что это на улице, но он как будто слышался из спальни… да, да, из спальни. Я завернула Джонни в полотенце – не могла же я оставить его в воде – и пошла посмотреть. И там, в колыбели своего мальчика, я увидела другого ребенка, голенького, уже мокрого. Он кричал и сучил ногами. Я была так удивлена, что… выронила своего ребенка. Я стояла над колыбелью, и он не мог упасть на пол. Но… Боб, он вообще не упал… он исчез… растворился в воздухе. Я инстинктивно попыталась схватить его, но ухватила только полотенце. Джонни исчез! Кажется, я потеряла на несколько секунд сознание. И когда очнулась, его не было.

– А другой мальчик?

– Он… он остался… мне кажется…

– Идем, посмотрим.

Оказавшись в спальне, я сказах

– Ну что ж, здесь никого нет, кроме старого доброго Джонни.

Она стиснула мою руку.

– Он как две капли воды похож на Джонни.

Ребенок уже успокоился и что-то довольно бормотал.

– Он совсем такой же, – говорила Элли. – Но это не Джонни.

– Элли, у тебя просто галлюцинации. Это и неудивительно, ведь сейчас так жарко, а ты еще слишком слаба.

До этого мне еще не встречались такие случаи. Все это было весьма необычно, особенно для такой уравновешенной женщины, как Элли. Но голое мой прозвучал уверенно, убедительно, не хуже, чем у медицинских светил.

Однако она успокоилась не полностью, и мне пришлось достать сертификат новорожденного и сравнить отпечатки рук и ног Джонни и этого младенца в колыбели. После этого я напоил Элли кофе, прописал ей тоник и вернулся к своей работе.

Через неделю я совершенно забыл об этом случае. В этот год наша единственная дочь схватила пневмонию и умерла сразу после того, как ей исполнилось два года.

Джонни Хэйвиг рос очень умным, впечатлительным, но любил одиночество. Чем лучше он ходил и говорил, тем меньше проявлял склонности к общению. Он с большим удовольствием рисовал, лепил глиняных зверушек, пускал по реке кораблики. Элинор очень беспокоилась о нем, а Том был совершенно спокоен.

– Я был таким же, – говорил он. – Его ожидает ужасная юность, но, став взрослым, он будет вознагражден за это.

– Нужно внимательно смотреть за ним, – заявила Элинор. – Ты не знаешь, как часто он исчезает. О, это игра для него – прятки. Он прячется везде. Но когда-нибудь он найдет способ проникнуть через забор, и тогда… – Пальцы ее сжались. – Он может сбежать, Кризис наступил, когда Джонни исполнилось четыре года. Сначала он прекратил свои прятки, как бы поняв, что это беспокоит всех. Но затем однажды утром его не нашли в постели. Нигде не нашли. Полицейские, соседи, весь город искали его.

В полночь зазвонил звонок у двери. Элинор спала, приняв по моему настоянию снотворное. Том сидел за столом один и курия. Услышав звонок, он вскочил, повалив стул и уронив сигарету – пятно на ковре еще долго напоминало ему эту мучительную ночь, – и бросился к дверям.

На пороге стоял человек. Воротник пальто был поднят, широкие поля шляпы бросали тень на его лица. Но Тому было не до этого. Все его внимание было обращено на мальчика, которого человек держал за руку.

– Добрый вечер, сэр, – сказал приятный голос. – Не этого ли юного джентльмена вы разыскиваете?

И когда Том упал на колени перед сыном, схватил его, плача и пытаясь выговорить слова благодарности, человек исчез.

– Странно, – впоследствии говорил мне Том. – Ты знаешь, Эльм-стрит хорошо освещена. Даже бегом ее невозможно пересечь из конца в конец за минуту. Кроме того, заслышав топот ног бегущего человека, все собаки залаяли бы. Но когда я через минуту посмотрел на улицу, она была пуста.

Джонни ничего не сказал о том, где он был. Он извинился, обещал, что больше не будет, и пошел спать.

И действительно, больше он не убегал. Более того, его одиночество кончилось: он нашел себе друга, сына Данберов. Пит физически был лучше развит, чем Джонни, и далеко не дурак: сейчас он занимает довольно высокий пост в какой-то фирме. Но Джон, как он потребовал, чтобы его теперь называли, верховодил во всем. Они играли в игры Джона, ходили на его любимые места на реке, а позже – в лес Моргана.

Мать Пита вздыхала в моем пропахшем лекарствами кабинете: «Мне кажется, Джон гораздо более мечтателен и впечатлителен, чем Пит. Весь мир для него полон контрастов. Это тревожит меня».

Шел уже второй год после его исчезновения, и я видел мальчика всего раза два во время обычных осмотров. Поэтому я был удивлен, когда Элинор позвонила мне и попросила встретиться, чтобы обсудить кое-что.

– Ты же знаешь, наш Том – истинный янки, – со смешком сказала она. – Он не разрешает мне обсуждать с врачом социальные проблемы, касающиеся нашего сына. – Смех ее был каким-то тревожным.

Я откинулся на спинку своего скрипучего кресла, сплел пальцы и спросил:

– Значит, ты говоришь, что он рассказывает о том, чего не может быть, но во что он абсолютно верит? В этом в общем-то нет ничего особенного. Обычное явление.

– Я думаю. Боб, – она нахмурилась, – что он слишком много знает.

– Возможно. Особенно в свете того, что за последние месяцы он очень развился как физически, так и умственно. Однако у меня, как у врача-практика, давно сложилось убеждение, что «средний» и «нормальный» – не одно и то же… Хорошо. У Джона есть воображаемые партнеры?

Она попыталась улыбнуться:

– Да. Воображаемый дядя.

Я поднял брови:

– В самом деле? Это он сам сказал тебе?

– Нет. Разве дети рассказывают что-нибудь своим родителям? Я просто слышала, как он говорил Питу, что дядя приходит и берет его с собой в самые замечательные путешествия.

– А что за путешествия? В то королевство, о котором ты рассказывала? Где правит Леон Лев?

– Н-нет. Совсем другое. О Звериной стране он сам рассказывал мне, прекрасно сознавая, что это – чистая фантазия. Но путешествия с этим дядей… нет… они совсем другие. Все подробности, которые я подслушала, очень реалистичны. Например, визит в лагерь индейцев… Он рассказывал мне, чем занимаются индейцы, описал, как пахнет сохнущая кожа, догорающий костер… А в другой раз он говорил о полете на самолете. Я могла бы понять, если бы он вообразил себе самолет величиной с дом, но его самолет без пропеллера, летит бесшумно и очень быстро. В самом самолете показывают фильмы. Цветные. Он даже говорил, как этот самолет называется – реактивный. Да, да, ре-ак-тив-ный.

– Ты боишься, что его воображение обгоняет развитие? – спросил я беззаботно. А когда она кивнула, проглотив комок в горле, я нагнулся и похлопал ее по руке. – Элли, воображение – это самое драгоценное, чем владеет ребенок. А способность воображать детали – вообще неоценимый дар. Твой сын не просто здоров. Он, может быть, гений. Постарайся не убить в нем это Я все еще верю, что был тогда прав. Ошибался, но был прав.

– Что же касается реактивного самолета и прочего, – заявил я тогда, – то я могу показать тебе десятки тайников, где они с Питом прячут книжки издательства Бака Роджерса.

Всем маленьким мальчикам приходит срок идти в школу. Настало это время и для Джона. Нет никаких сомнений, что он направился туда без особой охоты. Впрочем, как и все остальные дети. Кому охота сидеть в помещении, когда вокруг столько интересных дел? Однако учился он прекрасно. И особенно его захватила история. «Звезда пролетала поблизости от Солнца и выпустила облако огненного газа, который и стал планетами… Ключевые периоды мировой цивилизации – это Египет, Греция, Рим, средние века и наше время, которое началось в 1492 году…»

Круг его друзей расширялся. Их родители сетовали:

«Мой Билли на четыре года старше», «Мои Джимми и Стюарт младше Джонни на два и четыре года». На этом жизненном этапе такая разница в возрасте казалась непроходимой пропастью, и тем не менее Джонни умудрялся организовывать детей. Он вообще обладал организаторскими способностями. Например, Элинор полностью доверяла ему подготовку празднования дня рождения Тома.

На восьмом году жизни он испытал новое ощущение. Два старших мальчика из другого района города решили, что будет весьма забавно, если они подстерегут кого-нибудь из детей по дороге из школы и поколотят. В Сенлаке еще можно было найти тогда пустынные места.

Но им не повезло: они нарвались на Джона Хэйвига. Впоследствии они жаловались, что Джон созвал целую армию ребят себе на помощь. Когда эти двое пожаловались своим родителям, то получили хорошую трепку. «Болваны всегда трусят», – сказали отцы сыновьям.

Долгое время после этого на Джонни все смотрели с обожанием и трепетом, хотя он отказывался рассказать подробности сражения. Прошло время, и этот инцидент канул в Лету. Это был год, когда пала Франция.

– Есть какие-нибудь новости о воображаемом дяде? – спросил я Элинор, когда мы оказались вместе на какой-то вечеринке. Я подошел к ней, чтобы избавиться от политических разговоров.

– Что? – недоуменно спросила она. Мы стояли на крыльце дома. Из освещенных окон слышался смех, разговоры. С площадки доносились удары игроков в крикет. Полная луна висела над часовней Холльерг-Колледжа.

– О, – проговорила она. – Ты имеешь в виду моего сына? Пет, ничего подобного. Ты был прав. Это прошло.

– Или он научился скрывать, – Это я подумал вслух.

Она была уязвлена.

– Значит, ты считаешь, что он не доверяет нам? Впрочем, да, он никогда не говорит нам ничего важного…

– Спокойно, – быстро сказал я. – Он во всем следует своему отцу. Элли, не беспокойся, все будет хорошо. Лучше пойдем выпьем.

В моих записях точно указан день, когда Джек Хэйвиг – да, да, теперь его все стали называть Джеком – на время потерял над собой контроль.

Вторник, 14 апреля 1942 года. За день до этого Том Хэйвиг сделал гордое заявление своему сыну. До этого он ничего не говорил о своих надеждах, потому что не был уверен, что они сбудутся. И вот счастливый для него день настал. Школа приняла его отставку, а армия зачислила в свои ряды.

Несомненно, он мог бы остаться. Ему было больше тридцати лет, он был учителем. По правде говоря, он лучше служил бы стране, если бы остался. По крестовый поход был объявлен, полетели дикие гуси, и тень смерти нависла над крышами Сенлака. Даже я, человек средних лет, и то рассматривал возможность надеть форму. Но меня не взяли.

Звонок Элинор поднял меня с постели еще до рассвета.

– Боб, приезжай! Прямо сейчас, пожалуйста! Джонни! Он в истерике! Хуже чем в истерике. Я боюсь… Мозговая лихорадка… Боб, приезжай!

Я поспешил и вскоре сжимал худенькое тело мальчика, пытаясь понять его выкрики, сделать инъекцию. До моего приезда Джек кричал, вешался на шею отца, расцарапал себя до крови, бился головой о стенку.

– Папа! Папа, не уезжай! Они убьют тебя! Я знаю, я знаю! Я видел! Я видел, как возле этого окна плачет мама! Папа, папа! Не уезжай!

Я держал его под действием лекарств почти целую неделю. Именно столько времени потребовалось, чтобы успокоить его. И до самого мая он оставался тихим и бессловесным. Это была совершенно ненормальная реакция. Другие дети гордились своими отцами, рассказывая друг дружке об их истинных и выдуманных военных подвигах. Джек был не таким. Постепенно он оправился и вернулся к занятиям в школе. Все свое свободное время он воображал, что находится рядом с Томом. И он писал ему письма каждый день, писал отцу, который был убит в Италии 6 августа 1943 года.