Текст книги "Дитя Реки. Корабль Древних. Звездный Оракул"

Автор книги: Пол Дж. Макоули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 73 страниц)

4. Йамаманама

Об обстоятельствах своего рождения Йама ничего не помнил, не помнил о том, как он попал в Эолис на быстроходном скифе, которым правил человек, у ног которого лежал труп, а руки были обагрены кровью собственного сына. Йама просто чувствовал, что Эолис – это его дом, дом, который он знал до мелочей, как может знать лишь ребенок, а особенно ребенок, усыновленный эдилом этого города, и оттого, неосознанно и в полной невинности, носившего на себе неосязаемую печать привилегированности.

Во времена своей славы, еще до Эпохи Мятежа, Эолис, названный так из-за зимних ветров, заунывно поющих в расщелинах между холмами, что лежат выше широкой долины реки Брис, являлся портом Города Мертвых. В те годы Из простирал свои предместья значительно дальше, чем сейчас, но и тогда уже существовал закон, что никто не может быть похоронен в его границах.

Вместо этого плакальщики сопровождали своих мертвецов до Эолиса, где день и ночь горели погребальные костры для низших сословий, а для набальзамированных тел богачей в храмах звучали молитвы и заупокойное пение, алтари сияли целыми созвездиями горящих лампад, мерцающих среди огромных стогов цветов и бесконечных цепочек молитвенных флагов. Прах бедноты развеивался над водами Великой Реки, а мумии власть имущих, богатых торговцев, ученых и аристократии помещались в склепы, чьи полуразрушенные, пустые раковины и сейчас еще усеивали холмы за городом. Брис, который в ту эпоху был судоходен почти до самого истока у подножия Краевых Гор, заполняли сотни и тысячи грузовых барж, доставлявших блоки сухопутного коралла, порфира, гранита, мрамора и всякого рода драгоценные камни, необходимые для сооружения склепов.

Век спустя, после того как полмира превратилось в пустыню из-за восстания одичавших машин и Хранители отняли у Слияния свое благословение, а Из сократился до размеров своей центральной части – сердца, которое уже не могло уменьшаться дальше, похоронные баржи перестали доставлять мертвых в Эолис. Вместо этого с причалов и доков Иза гробы пускали по широким водам Великой Реки, где они становились добычей кайманов, рыб, всякого рода стервятников и ворон. Как эти создания поглощали мертвых, так и Эолис уничтожал свое собственное прошлое. Гробницы и склепы лишились драгоценностей, со стен исчезли декоративные панели и фрески, одежду и украшения мумий похитили. Бронзовые орнаменты фасадов, тяжелые двери, внутреннее убранство гробниц – все переплавлено: вдоль насыпи выше города до сих пор еще видны колодцы плавилен, питаемых энергией ветряных двигателей.

После того как большая часть могил была ограблена, Эолис превратился всего лишь в перевалочный пункт, место, куда заходили корабли пополнить запасы провианта на пути от Иза в низовья реки. Именно этот город знал Йама, Тут был новый причал, пересекающий трясины, поляны полосатой травы-зебры, занесенную песком старую гавань, он тянулся к отступающему берегу Великой Реки, где рыбари с плавучих островов собирались в своих плетеных лодках и продавали связки устриц и мидий, похожие на губку комки красного речного мха, пучки водорослей, креветок, крабов и свежую рыбу. Там царила вечная толчея и суета: у нового причала мельтешили крошечные ялики и шлюпки, мужчины проверяли снасти или трудились на отмелях в устье неглубокого Бриса, где разводили мидий с острыми, как бритва, раковинами. Ныряльщики ловили морских ежей и лангустов в путанице одеревеневших побегов гигантской ламинарии, чьи заросли сплетались в обширные бурые острова на поверхности реки. Вдоль старой набережной тянулась дорога, к которой вели полуразрушенные ступени; там торговцы из племен, обитающих в пустынных холмах дикого побережья ниже Эолиса, устанавливали полотняные шатры и торговали фруктами, свежим мясом, сухими грибами, съедобными лишайниками, кусками ляпис-лазури и мрамора, ободранного с разграбленных фасадов древних захоронений. Там было десять таверн и два публичных дома, торговые склады и фермерский кооператив, беспорядочно разбегающиеся улочки глинобитных домов, нависающие над узкими каналами; единственный действующий храм с белыми, как соль, стенами недавно обновил позолоту своего купола на средства, собранные по подписке. А дальше руины древних некрополей, раскинувшиеся шире, чем сам город, потом поля ямса, рафии, желтого гороха и залитые водой чеки, где выращивали рис и пеонин. Один из последних мэров Эолиса пытался развивать промышленность по переработке пеонового сырья, чтобы хоть как-то возродить жизнь небольшого городка, но в начале войны еретики заставили умолкнуть всех оракулов, и количество жрецов резко сократилось, а значит, сократилась и потребность в натуральных красителях для их мантий. Теперь мельница, сооруженная ниже по течению, чтобы не загрязнять воды песчаной бухты, работала лишь один день в декаду.

Значительная часть населения Эолиса принадлежала к одной расе. Сами себя они называли Амнаны, что просто означало «люди», а враги звали их Болотным Племенем: тела у них массивные, но удачных пропорций, кожа сероватая либо коричневатая. Неуклюжие на суше, они были отменными пловцами и ловкими подводными хищниками, успешно охотились на гигантских выдр и ламантинов – эти животные почти вымерли на этом участке Великой Реки. Они охотились и на рыбаков, поедая их, но когда в Эолис прибыл эдил, он положил этому конец. Женщин рождалось больше, чем мужчин. И сыновья вступали в борьбу с отцами за право владеть гаремом; если они побеждали – убивали своих младших братьев или же выгоняли их из дому. В Эолисе все еще не стихли пересуды о дуэли между констеблем Тау и его сыном. Она длилась пять дней, разворачиваясь на большом отрезке побережья и сети каналов между домами, до тех пор, пока Тау, уже с парализованными ногами, не утонул в неглубоких водах Бриса.

Эдил утверждал, что это варварский обычай, признак того, что Амнаны возвращаются к животной стадии своего развития. Сам эдил бывал в городе как можно реже, едва ли чаще, чем раз в сто дней, да и то лишь затем, чтобы посетить храм и присутствовать на торжественной службе. Йама и Тельмон сопровождали его, сидя лицом ко всем присутствующим по обе стороны от своего отца в мантиях из грубого колючего сукна на жестких стульях с затейливой резьбой. Часа три-четыре длились поклоны, жертвоприношения и хвалебные песнопения. Йаме нравилась твердыня храма, высокое чистое пространство внутри его стен, черный диск оракула в резной золоченой 40 раме, мозаичные картинки в нефах, представляющие сцены конца света, на которых Хранители, изображенные как облака света, указывают воскресшим из мертвых дорогу в восхитительный мир райских кущ и светозарных садов. Сама помпезная торжественность церемонии службы ему тоже нравилась, хотя он и не считал ее необходимой. Хранители, которые и так все видят, не нуждаются в ритуальном восхвалении. Просто жить, работать, бродить, играть в созданном ими мире – уже сама по себе хвала. Он чувствовал себя значительно счастливее, молясь у оракулов, расположенных у самого края обитаемого мира на дальнем берегу Великой Реки, куда совершались паломничества каждый год во время зимнего празднества, когда тройная спираль Галактики первый раз поднималась во всем блеске своего великолепия над водами Великой Реки и большинство обитателей Эолиса целыми флотилиями пускались в путь, к дальнему берегу, раскидывали там шатры, разводили костры, фейерверками приветствуя наступление зимы, танцевали, молились, пьянствовали и веселились целую декаду.

Эдил принял Йаму в свое семейство, но он был человек суховатый, углубленный в научные изыскания, занятый своими служебными обязанностями или поглощенный работой на раскопках и бесконечными измерениями и расчетами, посредством которых он пытался разделить все, что возможно, на нечто иное, намереваясь выделить первичную сущность, приводящую в гармонию мир, а может быть, и Вселенную. Это не оставляло ему времени на тихие домашние беседы. Как и многие далекие от мира ученые люди, эдил обращался с детьми, как с миниатюрными взрослыми, не в состоянии понять, что дитя – это примитивный, еще не вылепленный сосуд и форма его податлива и ненадежна. Как следствие этого добродушного небрежения Йама и Тельмон провели детские годы под присмотром то одного, то другого из домашней прислуги эдила или же вольно резвились среди сухих холмов Города Мертвых. Случалось, что летом эдил вместе со своими домочадцами покидал замок на целый месяц, перебираясь к месту одного из своих раскопов в Городе Мертвых. Когда Йама и Тельмон не были заняты помощью на медленной изнурительной работе в раскопках, они отправлялись охотиться и исследовать пустынные окраины Города Мертвых. Тельмон искал редких насекомых для своей коллекции, а Йама допрашивал голографические фантомы – у него был талант их будить, а потом раздразнивать, заставляя открывать ему мельчайшие подробности жизни людей, чьи портреты фантомы воссоздавали и для кого они служили стражами и заступниками.

Из них двоих Тельмон был естественным предводителем: на пять лет старше, высокий, серьезный, терпеливый, бесконечно любознательный, с прекрасной темной кожей, как будто подсвеченной теплым каштановым оттенком. Он от природы был прекрасным наездником и стрелком из лука, арбалета и ружья, частенько в одиночестве отправлялся на охоту к далекой гряде предгорий, где вода Бриса бешено неслась белым потоком сквозь плотины и бьефы старинной системы каналов. Он любил Йаму как настоящего брата, и Йама тоже его любил, известие о его смерти было для Йамы таким же страшным ударом, как и для самого эдила.

Официальное обучение возобновлялось зимой. Два дня в неделю сержант Роден обучал Тельмона и Йаму приемам самозащиты, борьбы и искусству верховой езды, все остальное образование было доверено Закилю, библиотекарю. Закиль, единственный во всем замке, был рабом, когда-то он служил архивариусом, но впал в какую-то непроизносимую ересь. Казалось, Закиль вовсе не тяготился своим статусом раба. До того как на него наложили клеймо, он трудился в обширных хранилищах библиотеки Дворца Человеческой Памяти, теперь он стал библиотекарем замка. Он ел свою простую пищу среди стеллажей, забитых книгами и манускриптами, а спал на кровати в темном углу под полкой с древними фолиантами in quarto, железные переплеты которых покрывались ржавчиной, ибо ничья рука веками их не тревожила. Вся мудрость – в книгах, полагал Закиль, и если у него и была какая-либо страсть (кроме, конечно, той таинственной ереси, но о ней он никогда не упоминал), то именно книжная премудрость. Наверное, во всем доме эдила он был самым счастливым человеком, ведь ему ничего в жизни не требовалось, кроме его работы.

– Раз Хранители целиком и полностью понимают Вселенную и держат ее в своем разуме как единое целое, то из этого следует, что все тексты, проистекающие из сознания, созданного Хранителями, являются отражением их эманации, – не раз говорил Закиль Йаме и Тельмону. – Нам нужно измерять не мир, а отражения мира, профильтрованные сквозь созданный Хранителями мозг. Но эдилу, мальчики, не говорите о моих рассуждениях. Он счастлив в своем бесконечном поиске невыразимого, и я бы не стал беспокоить его такой тривиальной идеей.

Считалось, что Йама и Тельмон изучают математическую логику, Пураны и Протоколы Департамента, но на самом деле они в основном слушали, как Закиль вслух читал им отрывки избранных работ по естественной философии, а потом вел с ними долгие диспуты по всем правилам. Йама и читать научился сначала вверх ногами, следя, как библиотекарь справа налево водит по знакам пальцем в чернильных пятнах и нараспев декламирует звонким голосом. Позже ему снова пришлось учиться читать, на сей раз правильно, и потом, в свою очередь, тоже декламировать. Оба они, и Йама, и Тельмон, знали большую часть Пуран наизусть, Закиль побуждал их к обширному чтению: они изучали хрестоматии, читали древние инкунабулы, но если Тельмон строго следовал установленной Закилем программе, то Йама предпочитал проводить время в праздных мечтаниях над бестиариями, манускриптами и картами – особенно картами.

Йама перетаскал из библиотеки уйму книг. Казалось, что похищая их, он завладевает теми мыслями и чудесами, что в них описаны, как будто захватывает, частичка за частичкой, весь мир. Большинство этих книг Закиль вернул на место, разыскав их в многочисленных укромных уголках в самом доме и на развалинах вокруг замка, показав себя более умелым следопытом, чем Тельмон или сержант Роден, но кое-что Йаме все-таки удалось сохранить – карту обитаемой части мира. Карта представляла собой свиток, шириной в ладонь, а длиной с два его роста, который наматывался на гибкий сердечник с изображением крохотных фигур тысячи рас, застывших в выразительных позах. Материал карты был тоньше шелка и прочнее стали. С одной стороны виднелись алые, белые, бурые хребты Краевых Гор, а по другой вилась широкая лента Великой Реки, с узким полем дальнего берега, где не было ничего обозначено. Йама знал, что там, на дальнем берегу, находилось множество святилищ и памятников святым столпникам; он видел их каждый год, когда весь город устремлялся за Великую Реку, чтобы фейерверками и ликованием отпраздновать восход Галактики в начале новой зимы; его всегда удивляло, почему же ничего этого нет на карте? Ведь на ней показана такая масса мельчайших деталей. Между Великой Рекой и Краевыми Горами лежала узкая полоса обитаемой земли, тут были зеленые равнины, небольшие горные хребты, цепи озер и охряные пустыни. Большая часть городов располагалась вдоль ближнего берега Великой Реки, тысяча, а может быть, больше; названия их высвечивались на карте, когда Йама дотрагивался до нее пальцем. Самые крупные города лежали ниже истоков: Из – громадное пятно, расплывшееся по извилистой путанице дельты, там, где река набирала свою мощь, впитывая воды ледников и снежных полей, покрывающих все, кроме Хребта Терминала. Когда составлялась карта, Из был на вершине своей славы, причудливая сеть улиц, парков и храмов простиралась от берега Великой Реки до первых отрогов и каньонов Краевых Гор. Простой стеклянный диск, закрепленный на сердечнике проволочной катушкой, открывал взгляду детали расположения улиц. Сжав края диска, можно было настроить увеличение так, что становились различимы даже отдельные здания, и Йама проводил долгие часы, разглядывая сгрудившиеся крыши домов и воображая, что сам он стал меньше пылинки и может теперь свободно бродить по улицам древнего города, существовавшего в век более ясный, чем нынешний.

Вступая в пору зрелости, Йама все сильнее ощущал беспокойство и тревогу. Он мечтал отправиться на поиски людей своей расы. Кто знает, может, они были высокородным и сказочно богатым кланом или сборищем отчаянных авантюристов, направляющих свои корабли вниз по течению к центру мира и концу Великой Реки, чтобы пуститься в невероятные приключения среди плавающих островов… А может, они принадлежали к сообществу магов, обладающих таинственной волшебной силой, и эта самая сила спит, невостребованная, в глубине его естества.

Йама выдумывал невероятно сложные сюжеты, связанные с его воображаемой расой, и Тельмон терпеливо слушал их во время долгих ночных страж, когда они лагерем стояли среди саркофагов Города Мертвых.

– Никогда не теряй своего воображения, – говорил Тельмон, – кем бы ты ни оказался и откуда бы ни пришел, оно – твой самый замечательный дар. Но ты должен наблюдать и за реальным миром, научиться читать и понимать, запоминать все его знаки, самые мелкие его холмы и леса, пустыни и горы, Великую Реку и тысячи речек, вливающихся в нее, тысячи городов и десять тысяч рас. Знаю, ты очень любишь свою старую карту, но чтобы познать мир, надо жить в нем, в таком, как он есть на самом деле. Попробуй, и ты увидишь, какими богатыми, странными и захватывающими станут твои рассказы. Я уверен, они тебя прославят.

Это было в конце последней зимы, которую Тельмон провел дома, за несколько дней до того, как он повел свой отряд на войну. Они с Йамой отправились в трехдневный рейд по холмам в глубь суши, ведомые слухами о драконе. Низкие серые облака неслись к Великой Реке, погоняемые холодным ветром, студеный дождь, колкий от сверкающих в нем крошечных льдинок, бил в лицо. Они мерно двигались в изгибающейся цепи загонщиков справа и слева. Под мрачным небом расстилались пустоши: холмистые и набухшие от дождя, покрытые густыми зарослями папоротника и алыми островками вереска, расчерченные быстрыми, темными от торфяной пыли ручьями, с разбросанными там и тут кучками разметенного ветром можжевельника и кипарисов и яркими зелеными куполами мха. Йаме и Тельмону пришлось спешиться, потому что лошади впадают в бешенство при намеке на запах дракона. На них были полотняные брюки, длинные клетчатые плащи, надетые поверх курток; приходилось нести тяжелые луки и связки длинных стрел с острыми керамическими наконечниками. Они промокли, продрогли на ветру и окончательно измучились.

– Я поеду с тобой, – сказал Йама, – я отправлюсь на войну и буду сражаться бок о бок с тобой, а потом сочиню эпическую поэму о наших приключениях, и она будет звучать в веках.

Тельмон рассмеялся:

– Сомневаюсь, чтобы мне удалось увидеть сражения.

– Я уверен, твой отряд принесет славу нашему городу.

– Ну, выправка-то у них хорошая, надеюсь только, что она им понадобится лишь на параде.

После того как эдил получил приказ выставить отряд в сотню человек для участия в боевых действиях, Тельмон сам отбирал каждого человека, в основном младших сыновей, у которых почти не было шансов завести гарем. С помощью сержанта Родена он обучал их шестьдесят дней, и теперь через три дня придет корабль и заберет их вниз по реке, на войну.

Тельмон сказал:

– Больше всего я хочу, Йама, вернуть их всех в целости и сохранности. Я поведу их в бой, если прикажут, но они предназначены для работы в тылу, в частях обеспечения, и меня это устраивает. На каждого мужчину и женщину, лицом к лицу сражающихся с еретиками, нужны десять, чтобы снабжать армию, строить оборонительные сооружения, ухаживать за ранеными и хоронить мертвых. Вот почему в каждом городе, деревне, поселке потребовалось собрать отряд. Войне необходимы тыловые войска так же, как и идущие в бой.

– Я пойду добровольцем. Мы можем служить вместе, Тель.

– Прежде всего ты должен заботиться об отце. И кроме того, есть Дирив.

– Она не будет против. И к тому же у нас нет…

Тельмон догадался, о чем речь, и возразил:

– Смешанных браков полным-полно, если уж у вас все так серьезно.

– Мне кажется, что да, Тель. Но я не женюсь, пока ты не вернешься, и я не женюсь, пока мне не выпадет шанс пойти в бой.

– Уверен, что если уж тебе так не терпится, шанс выпадет.

– Как ты думаешь, правда, что еретики воюют с помощью магии?

– Вероятно, они владеют технологиями, им передали их Древние. Они могут казаться магией, но это просто потому, что мы их не понимаем, но правда на нашей стороне, Йама. Мы сражаемся, сберегая в своем сердце волю Хранителей. Это лучше любой магии.

Тельмон легко вскочил на поросший травой бугор, посмотрел в обе стороны, чтобы проверить, как двигаются загонщики. Но именно Йама, глядя прямо вперед и ощущая лицом резкий секущий ветер, увидел маленькую искорку света, вдруг возникшую за широко раскинувшейся перед ними торфяной пустошью.

Он закричал, указывая направление, а Тельмон стал свистеть в свой серебряный свисток, поднимая над головой руки, чтобы загонщики на обоих концах цепочки начинали поворачивать друг к другу, замыкая круг. Зазвучали другие свистки, передавая сигнал дальше, а Йама и Тельмон бросились вперед против слепящего ветра, перескочили через ручей и изо всех сил помчались к пятнышку света, которое мигало и разрасталось в центре темнеющей равнины.

Это горел можжевельник. Жар был настолько силен, что спалил всю траву; пламя трещало, пожирая смолистые ветки, выбрасывая в мокрую тьму длинные языки огня и ароматный дым. Пораженные, Тельмон и Йама смотрели на костер, потом обнялись, хлопая друг друга по плечам.

– Он здесь, – закричал Тельмон, – я уверен, он здесь!

Они осмотрелись, и почти сразу в гуще вереска Тельмон нашел длинный след шириной в тридцать шагов и более пятисот – в длину, он был выжжен до самой дельты и покрыт слоем сырого черного пепла.

Тельмон сказал:

– Самец оставляет такой след, чтобы привлечь самок. Размер и форма показывают, что это сильный, здоровый экземпляр.

– Наверное, он очень большой, – заметил Йама. Возбуждение, которое он чувствовал, пока бежал к огню, улеглось, и теперь он ощущал нечто вроде облегчения. Ему не придется встречаться с драконом. Еще не сейчас. Он измерил шагами длину следа, а Тельмон в это время присел на корточки и в свете горящего дерева шуровал в пепле.

– Четыреста двадцать восемь, – сказал, возвращаясь, Йама. – А какой величины должен быть этот дракон, Тель?

– Довольно крупный. Думаю, он и в охоте удачлив. Посмотрим на следы челюстей. Здесь две разновидности.

Они осмотрели местность вокруг следа, двигаясь как можно быстрее, так как свет все слабел. Дерево почти догорело, когда к ним присоединились загонщики. Они расширили круг поиска, но дракон исчез.

Тремя днями позже Тельмон вместе с отрядом из Эолиса погрузился на караку, которая стояла на якоре в плавучей гавани на пути из Иза к театру военных действий в срединной точке света. Йама не пошел провожать Тельмона, вместо этого он влез на утес над Великой Рекой и запустил своего грозного воздушного змея, который реял на ветру, а небольшая флотилия скифов – в каждом по десятку человек – двигалась на веслах к большому кораблю. Змея Йама сделал в виде красного дракона, его хвост завивался вдоль длинного тела, а из крокодильих челюстей извергался огонь. Ветер с хлопаньем унес его ввысь, Йама зажег запалы и перерезал бечевку. Змей медленно плыл в небе над Великой Рекой, цепочка запалов взрывалась огнем и дымом, пока наконец последний, самый могучий не подпалил ромбовидное тело дракона и тот не свалился с небес.

После того как пришло известие о смерти Тельмона, в душе Йамы поселилось какое-то неясное беспокойство. Он проводил долгие часы, изучая карту или всматриваясь в горизонт через телескоп на башне гелиографа. Там, в верховьях реки, он всегда чувствовал присутствие шумного города, такого ощутимого, но исчезающего в недоступной дали!

Из! Когда воздух был особенно прозрачен, Йама мог мельком увидеть стройные сияющие башни, возвышающиеся в сердце города. Башни были так высоки, что уходили вверх за пределы видимости, превосходя размерами голые пики горной стены Красного Хребта и уходя в атмосферу дымкой, окутывающей сам город. Из был в трех днях пути по реке, по суше времени требовалось в четыре раза больше, но даже и на таком расстоянии древний город властвовал над всей округой и над мечтами мальчика.

После смерти Тельмона Йама начал методично планировать свой побег, хотя на первых порах он и не рассчитывал его именно как побег, скорее как естественное продолжение тех экспедиций, в которые он пускался сначала с Тельмоном, а позже с Анандой и Дирив по Городу Мертвых. Сержант Роден любил говорить, что самые неудачные военные кампании терпели крах не из-за успешных действий противника, а чаще из-за сбоев в жизненно важных поставках и возникновения форс-мажорных обстоятельств. Вот Йама и делал запасы из похищенных продуктов, пряча их в укромных местечках среди развалин замка. Но на самом деле он не думал всерьез об осуществлении своих планов до самого дня, когда встретился с Лудом и Лобом и когда доктор Дисмас явился с визитом к эдилу.

Доктор Дисмас прибыл, когда ужин подходил уже к концу. По заведенному порядку эдил и Йама ужинали вместе в Большом Зале, сидя на одном конце длинного полированного стола под сводчатым потолком, откуда свисал груз знамен, большей частью таких древних, что вытканные на них гербы и геральдические знаки выцвели без следа, оставив лишь неразличимую вуаль стершихся точек. То были штандарты предков эдила. Он спас их от великого жертвенного костра тщеславия, когда нынешняя администрация Департамента Туземных Проблем, придя к власти, кинулась искоренять прошлое во всех его проявлениях.

Призраки. Призраки над головой и призрак в пустом кресле по правую руку эдила.

Слуги входили и выходили, действуя точно и бесшумно. Сначала принесли похлебку из чечевицы, потом ломтики манго, посыпанные имбирем, затем куски жареного сурка, выложенные на листьях кресс-салата. Эдил говорил мало, разве что спросил Йаму, как прошел день.

Йама провел утро, разглядывая баркас, бросивший якорь пониже бухты три дня назад, и сейчас сказал, что хотел бы взять лодку, чтобы подплыть поближе и лучше его разглядеть.

Эдил заметил:

– Интересно, почему он не встал у нового причала? Он не так велик и легко войдет в устье бухты, а вот не встал.

Нет, полагаю, тебе не стоит туда отправляться. Видишь ли, Йама, на войну с еретиками забирают не только смелых и порядочных людей, всякого рода негодяев берут тоже.

На мгновение оба они подумали о Тельмоне.

Призраки, незримо заполнившие все вокруг.

Эдил сменил тему:

– Когда я сюда впервые приехал, в бухту могли заходить суда любого размера, а когда уровень воды упал, я приказал построить новый причал. Теперь же крупные суда должны бросать якорь в плавучей гавани, но скоро придется передвигать и ее, чтобы принимать самые большие корабли. Если исходить из нынешней скорости обмеления, то, по моим подсчетам, через пять сотен лет река абсолютно высохнет.

– Но есть еще Брис.

– Ну разумеется, разумеется. Но откуда берутся воды Бриса? Только от таяния снегов в Краевых Горах, а снег в свою очередь – это осадки из туч, в которых скопилась влага, испаряющаяся с поверхности Великой Реки. Иногда я думаю, что городу следует вновь отстроить старые шлюзы. В каменоломнях за городом все еще есть хороший мрамор.

Йама вскользь заметил, что доктор Дисмас вернулся из Иза, но эдил только сказал:

– Да-да. Я даже говорил с ним.

– Наверное, он пристроил меня на какое-нибудь никчемное место мелкого клерка.

– Сейчас не время обсуждать твое будущее, – ответил эдил и углубился в книгу, что в последнее время стало у него превращаться в обычай. Одной рукой он делал заметки на полях книги, а другой размеренно брал еду, и это сводило Йаму с ума, ему хотелось встать и убежать в караулку, чтобы расспросить сержанта Родена, который перед наступлением темноты как раз вернулся из патруля.

Слуги убрали со стола большой серебряный поднос с остатками жаркого и как раз вносили блюдо с ледяным шербетом, когда мажордом прошествовал вдоль всего зала и объявил о приезде доктора Дисмаса.

– Пригласи его сейчас же войти. – Эдил захлопнул книгу, сиял очки и сказал Йаме: – Беги, мой мальчик. Знаю, тебе хочется допросить сержанта.

Сегодня днем Йама воспользовался телескопом, чтобы следить за эдилом и доктором Дисмасом, когда они встретились и о чем-то беседовали на пыльном склоне холма в Городе Мертвых. Он считал, что доктор Дисмас ездил в Из, чтобы устроить ему место ученика в каком-нибудь пыльном углу эдилова Департамента. А потому, направившись в караулку, он изменил курс и тихонько пробрался на галерею под самым потолком Большого Зала, где по праздникам прятались музыканты и, незримые, услаждали серенадами слух гостей эдила. Йама просунул голову между древками двух пыльных знамен и обнаружил, что смотрит прямо на эдила и доктора Дисмаса.

Оба они пили портвейн, такой темный, что он казался черным, а доктор Дисмас закурил одну из своих сигарет. Йама ощущал запах пахнущего гвоздикой дыма. Выпрямившись, доктор Дисмас сидел на резном стуле в застывшей позе, и только его белые руки, как живые существа, непрестанно двигались на полированной поверхности стола. Перед ним были разложены бумаги, от которых в воздухе мерцали какие-то голубые точки и черточки. Йама многое бы отдал, чтобы иметь под руками бинокль и разобрать, что написано в этих бумагах и что означают эти схемы.

Йама ожидал, что эдил будет обсуждать с доктором Дисмасом перспективы его ученичества, однако вместо этого эдил завел речь о доверии.

– Когда я взял Йаму в свой дом, я также взял на себя ответственность родителя. Я воспитал его, как смог, приложил для этого все усилия, и я пытался принять решение о его будущем, храня в своем сердце только его интересы. Вы требуете, чтобы я в мгновение ока все это отбросил, поставил на карту мой долг по отношению к мальчику, основываясь на неких смутных обещаниях.

– Не только, – сказал доктор Дисмас, – раса мальчика…

Сердце Йамы забилось быстрее, но эдил сердито оборвал доктора:

– Это не имеет значения. Я помню, что вы мне сообщили. Это убеждает меня, что я обязан позаботиться о его будущем.

– Я понимаю. Но при всем моем уважении позвольте заметить, что вы можете оказаться не в состоянии защитить его от тех, кто пожелает о нем узнать и решит, что его можно использовать. Я говорю о более серьезных уровнях, чем Департамент Туземных Проблем. Я говорю о могучих силах, силах, которые ваши несколько десятков солдат не смогут задержать и на секунду. Вам не следует ставить себя между этими силами и тем, что они пожелают получить.

Эдил вскочил так резко, что опрокинул свой бокал с вином. На мгновение Йаме в его укрытии показалось, что его опекун сейчас ударит доктора Дисмаса, но эдил повернулся спиной к столу, сжал кулаком подбородок и сказал:

– Кому вы рассказали, доктор?

– Пока только вам.

Йама понял, что доктор Дисмас лжет: ответ выскочил из его губ слишком поспешно. Он не знал, догадался эдил или нет.

– Я заметил, что баркас, доставивший вас из Иза, все еще стоит на якоре вне акватории бухты. Меня интересует, что это значит?

– Думаю, я мог бы спросить капитана. Он мой знакомый.

Эдил обернулся к доктору.

– Понимаю, – холодно сказал он. – Значит, вы угрожаете…

– Мой дорогой эдил! Я пришел в ваш замок не затем, чтобы угрожать. Надеюсь, я достаточно хорошо воспитан, чтобы не допускать подобного поведения. Это не угрозы, просто прогноз событий. Вы знаете, что я думаю о происхождении мальчика. Имеется лишь одно объяснение. Полагаю, что любой человек, получив эти свидетельства, пришел бы к такому же выводу, что и я, однако моя правота в данном случае не имеет значения. Необходимо учитывать, в какой опасности может оказаться мальчик. Мы находимся в состоянии войны, а вы прячете его от своего собственного Департамента. Вам не понравится, если ваша лояльность будет поставлена под сомнение. Еще раз.

– Осторожнее, доктор. Я мог бы приказать вас арестовать. По слухам, вы – некромант, занимаетесь магией. К тому же все знают, что вы употребляете наркотики.