Текст книги "Сатана в церкви"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

19

Корбетт вернулся в Тауэр поздно вечером. Сэр Суиннертон неистовствовал, а в Тауэре была развернута такая деятельность, будто ждали нападения неприятеля. Везде появляясь в сопровождении Невилла, сэр Эдвард приказывал вывести лошадей и прибраться в комнатах. У стены сидел Ранульф, разинув рот, будто горгулья, – он был не в силах понять, что происходит. Когда Корбетт окликнул его, на лице юноши появилась веселая усмешка, и он неторопливо направился к своему хозяину.

– Ну, Ранульф, – Корбетт неожиданно для себя обрадовался, вновь увидев своего помощника, – как погулял в городе?

– Неплохо. Я был на Темза-стрит, проверил, как там наш дом.

– И как?

– Надежно, как Тауэр.

Он не решился сказать хозяину, что соблазнил-таки хозяйку, прелестную даму с пухлыми шелковистыми бедрами и маленькими круглыми грудями. Она так и рухнула под него, словно половина разводного моста – с криками, с возмущением, но и с готовностью.

Корбетт подозрительно поглядел на него. Что-то было не так, однако чиновник решил отложить это на потом, так как краем глаза заметил Суиннертона и, расталкивая всех, поспешил к нему.

– А вот и вы, господин чиновник, – рявкнул тот.

– Прошу прощения?

– Верно, все это из-за вас. – Суиннертон решил обойтись без околичностей. – В городе полно солдат, и не только недавней деревенщины, но и ветеранов и наемников, которых отбирает сам король и держит подальше от города. – Старый солдат умолк, чтобы набрать в грудь воздуха. – Их собираются послать сюда. Насколько мне известно, король призвал к себе в Вудсток лорд-мэра и олдерменов и отправил послания шерифам с приказом прислать из графств подкрепление. Все порты закрыты, дороги…

– И вы думаете, что я – причина всего этого? – прервал Корбетт старого служаку, который стоял до того близко, что Корбетт чувствовал гнилой запах у него изо рта.

– Господин чиновник, я знаю, что это из-за вас. Вы очень опасный человек, правда-правда. Вы оказались правы насчет священника, и один Бог знает, что вы еще раскопали! Когда вы уедете отсюда, я буду самым счастливым человеком! – Суиннертон достал из-под плаща запечатанное письмо. – Это вам.

Он бросил письмо в руки Корбетту и ушел.

Корбетт узнал личную печать канцлера и аккуратно вскрыл письмо. Оно оказалось весьма цветистым. Барнелл благодарил «бесценного и преданного чиновника за работу, за раскрытие заговора, который, как язва, разъедал лучший город во владениях короля». После этих слов шел приказ немедленно явиться в королевский дворец в Вудстоке, чтобы сам король мог поблагодарить Хью Корбетта за верную службу.

Корбетт вздохнул, сложил письмо и сунул его в кошель на поясе. В другое время оно польстило бы ему, он был бы счастлив, получив приказ явиться к королю, так как благоволение короля означало успешную карьеру. Но теперь ему всего лишь хотелось вырваться из Лондона и из Тауэра на время преследования заговорщиков. Он опять подумал об Элис – успела ли она сбежать из города? Потом развернулся и зашагал к себе. Тревоги и печали терзали его душу, грозя утопить ее в черном отчаянии, поэтому ему надо было двигаться, что-то делать, все, что угодно, лишь бы не погружаться в омут воспоминаний и сожалений.

Не прошло и нескольких часов, как Ранульф вывел из конюшни двух лошадей и вьючного пони, повесил на него сумки и надежно закрепил их. Он был рад уехать из Лондона, где ему на каждом шагу грозила опасность, и втайне он даже пришел к выводу, что уж лучше быть вором, чем стражем закона. Кроме того, Ранульф гордо сообщил всем, кто был готов его слушать, что он в первый раз покидает Лондон. Что до Суиннертона, тот только и мечтал избавиться от Корбетта, который перевернул вверх дном тихую рутинную жизнь Тауэра, и с удовольствием выдал таинственному чиновнику необходимые документы на выезд из Лондона и въезд в Оксфорд.

Перед наступлением темноты Корбетт и Ранульф распрощались с Тауэром, вывели лошадей из боковых ворот и отправились на север. Корбетт понимал, что заночевать придется на каком-нибудь постоялом дворе, однако ему хотелось как можно скорее покинуть город. Поначалу взволнованный Ранульф болтал без передышки, однако односложные ответы хозяина и его настороженный взгляд заставили парня умолкнуть и в одиночку упиваться первым в своей жизни путешествием. Он немного откинулся назад, чтобы видеть как можно дальше и заодно приглядывать за пони, которому Ранульф явно не понравился. С тех пор как они выехали из Тауэра, их никто не останавливал, хотя дороги в Лондон и из Лондона тщательно охранялись и по пути им даже попался боевой отряд.

Это были те самые посланные королем наемники, упомянутые Суиннертоном. Суровые, выдубленные солнцем и ветром лица, короткие волосы, чтобы удобнее было надевать шлем, – Корбетт знал таких воинов, он служил с ними вместе в Уэльсе. Отряд стоял на мосту, по которому Корбетту предстояло проехать, – и бесшумно окружил его с Ранульфом. Пока старший разбирался с путешественниками и их полномочиями, остальные с большими предосторожностями осматривали лошадей и, сразу оценив злобный нрав пони, хлопали по сумкам, висевшим у него на спине.

Задав несколько вопросов, они отпустили Корбетта и Ранульфа, и те еще какое-то время ехали в сгустившихся сумерках, пока Корбетт не решил остановиться в придорожной таверне: шест у дверей означал пиво, приветливый свет в окнах и запах горячей еды обещали утешение, несмотря на грязную солому на полу, заляпанные пивом столы и отвратительную вонь сальных свечей и горелого мяса. Тут тоже были солдаты. Они задали те же вопросы, получили те же ответы, прежде чем оставить Корбетта и Ранульфа в покое, чтобы они могли поесть дымящегося супа и поспать на кишащем блохами полу.

Путешествие продолжалось четыре дня. Иногда они присоединялись к другим путникам, в основном всякого рода торговцам, а также законникам и буйным студентам, возвращавшимся в университет. От нечего делать Корбетт вступал в немногословные беседы с попутчиками, и все говорили о заметном движении солдат на дорогах, пытаясь угадать, зачем их понадобилось так много.

Почти всем это было по вкусу, потому что, несмотря на приказ короля убрать живые изгороди и очистить дороги от разбойников, нападения все же случались часто.

Корбетту не очень хотелось вступать в беседы, зато Ранульф откровенно наслаждался каждой встречей, особенно с дамами, путешествовавшими в нарядных паланкинах, подвешенных между двумя лошадьми. Иногда Корбетт вмешивался и одергивал своего слугу, дабы тот, забывшись, не вызвал гнев у рыцарей, сопровождавших этих дам.

Но чаще Корбетт и Ранульф продолжали путь одни – красивая дорога шла через леса и рощи, среди дубов, буков и можжевельника. Иногда деревья стояли так близко друг к другу, что соединялись кронами, образуя причудливый полог, который не пропускал слабые лучи солнца. Тогда Ранульф замолкал в страхе перед лесом, перед темными таинственными тенями, не похожими на те, к которым он привык на городских улицах.

Зато Корбетт чувствовал себя в лесу как дома, потому что здесь все напоминало ему о чащобах Западного Сассекса и еще более опасных дебрях Шропшира и Уэльса. Когда же они пересекали плодородные долины Котсуолда, то видели деревни в окружении нарезанных лоскутками полей. Дома там были самые простые, продолговатые, с сеновалом наверху и навесом или кухней сзади. Иногда над ними возвышался окруженный каменными стенами квадратный замок какого-нибудь лорда или бейлифа.

Корбетт словно ничего этого не замечал, а Ранульф не переставал громко удивляться деревенским просторам и с ужасом вспоминал кишащие крысами канавы Лондона. В другое время Корбетт одернул бы его, однако теперь нескрываемая радость Ранульфа уводила его мысли от Элис.

Ранульф не представлял, что такое деревенская жизнь, поэтому хозяин показал парню и общинный луг, где паслись коровы, и опушку дубравы, где рыли землю свиньи. Один раз Корбетт остановился и долго объяснял юноше, как пашут землю, показывая ему тащивших тяжелый плуг волов и крестьянина, который изо всех сил старался держать плуг прямо, да еще нажимал на него, чтобы лемех поглубже входил в землю. Следом шел другой крестьянин, и у него на шее висела тяжелая корзина, из которой он брал зерно, чтобы бросить его в борозду, пока мальчишки разгоняли ворон, стреляя в них из рогаток. Корбетт видел, что Ранульф почти ничего из его объяснений не понимал, но его трогало искреннее, почти детское любопытство юноши к окружающему миру.

Постепенно холмы становились все ниже, потом показалась река – они приближались к Оксфорду. Корбетт принялся терпеливо объяснять Ранульфу, что Лондон не единственный город в королевстве, и Ранульф понял это сразу же, едва они оказались у ворот и, миновав грозную крепостную стену, въехали в Оксфорд. Много лет Корбетт не был тут, однако не заметил особых перемен. Повсюду встречались студенты и ученые, представительные чиновники и высокоумные преподаватели, знатоки теологии, философии, логики и Священного Писания.

Корбетт решил остановиться в Нью-Холле и без особых хлопот получил свежепобеленную комнату для себя и Ранульфа, а также место для лошадей на ближайшем постоялом дворе. К удивлению Ранульфа, он без промедления заказал в прачечном дворе ушат с горячей водой, залез в него и не вылезал, пока не смыл с себя всю грязь, накопленную за время пребывания в Тауэре и путешествия из Лондона. Потом он настоял на том, чтобы Ранульф последовал его примеру, и, когда Ранульф вылез из воды, она была черной как уголь. Корбетт приказал вылить воду, заново наполнить ушат и опять посадил в него несчастного, дрожащего Ранульфа, чтобы тот вымылся как следует. Потом велел слуге постирать одежду, а сам отправился в университетскую библиотеку.

Через некоторое время к нему присоединился чистенький Ранульф, и Корбетт, стараясь, чтобы тот забыл об унижении, вызванном насильственным мытьем, стал показывать ему места для чтения и сотни бесценных книг, гордость библиотеки. Каждая из этих книг была обернута в тончайший пергамент и лежала прикованная цепью к своему месту. Корбетт рассказал Ранульфу, какое богатство представляют собой эти книги и с какой тщательностью университет заботится о них, недаром на каждом футляре написано предостережение: «Мойте руки, дабы от прикосновения грязных пальцев не осталось следов на безупречно чистых страницах».

Из часовни, в которой располагалась библиотека, Корбетт повел Ранульфа в большой сводчатый зал, где накормил простым, но сытным обедом, и они вернулись в свою просторную комнату, чтобы выспаться и подготовиться к переезду в Вудсток. По мгновенно раздавшемуся храпу Корбетт с завистью определил, что Ранульф заснул, тогда как сам он крутился без сна на своем узком ложе, терзаемый тревогой об Элис, – перед глазами стояли отряды солдат на дорогах. Вновь и вновь он прокручивал в уме свой отчет с приведенными в нем доказательствами, обвиняющими ее секту. Он разрывался между любовью к Элис и своим долгом и не мог забыть об этом, даже когда дремал, потому что в снах видел Элис, Барнелла, ухмыляющегося Беллета, костры в Смитфилде, виселицы в Элмзе, высокие и черные на фоне неба.

Едва рассвело, Ранульф разбудил Корбетта. Тот встал, ополоснул лицо холодной водой из медного кувшина, стоявшего на деревянной подставке, и торопливо натянул на себя свою лучшую одежду, которую взял специально для такого случая. Оглядев чистого и опрятно одетого Ранульфа, он хмыкнул от удовольствия, и оба отправились в кухню и кладовку, чтобы утолить голод ржаным хлебом с элем.

До Вудстока они добрались без происшествий. Обогнув деревню, выехали на широкую ухабистую дорогу, которая была проложена в большом рукотворном парке и вела к королевскому дворцу. Корбетт был здесь впервые и удивился, увидев дом чуть побольше обычного замка, стоявший на невысоком холме. Главный дворец с башней возвышался над другими домами и часовнями, пристроенными позднее. Старую стену уже ломали, но строительство новой еще не довели до конца. Работа кипела, от ворот нескончаемым потоком тянулись подводы. Проходя мимо, придворные в шелковых платьях и украшенных горностаем плащах надменно поглядывали на строителей. Туда-сюда шныряли с озабоченным видом чиновники и курьеры, а в парке расположились лагерем всадники и пехотинцы – охрана короля.

Чертыхаясь и проклиная все на свете, Корбетт и Ранульф пробирались сквозь толпу с помощью все того же вьючного пони, чьи острые зубы и крепкие копыта были весьма убедительны. У огромных ворот вооруженная стража скрестила копья, перекрыв вход, за ними с обнаженными мечами стояли конные рыцари-баннереты, а по стене прохаживались королевские лучники. Корбетт показал документы, выданные ему Барнеллом и Суиннертоном, и его пропустили во внутренний двор, где у него тотчас отобрали лошадей и оружие. Лишь один из рыцарей неохотно согласился послать слугу за главным камергером. Тот явился почти тотчас, тяжело дыша от спешки. Невысокого роста, лысый, разодетый, он семенил, выставив вперед грудь, словно надутый голубь. Представившись как Уолтер Боудон, он сверкнул маленькими глазками, когда Корбетт назвал себя.

– Пойдемте! – сказал камергер и щелкнул пальцами.

– Куда?

– К королю! К королю! – удивленно воскликнул он. – Разве вы не за этим приехали? Нет? – Его круглое гладкое лицо сморщилось, он недовольно поджал губы. – Его величество ждет вас. Следуйте за мной.

Боудон повернулся и вразвалку засеменил прочь, не оглядываясь на заторопившихся следом Корбетта и Ранульфа. Корбетт был поражен, ибо кое-что знал о придворной жизни и предполагал, что ему придется несколько дней ждать аудиенции.

Они шли по лабиринту коридоров, потом вверх по лестнице, через кладовку, кухню, маленькую часовню, потом еще раз вверх по лестнице в большой зал дворца, просторный, продолговатый, с высокими сводами, выложенный несравненными темно-красными блестящими изразцами. Через огромное, в виде трилистника, окно утренний свет падал на большой дубовый стол, стоявший на возвышении у дальней стены. Ранульф таращил глаза на невиданную роскошь, да и Корбетт тоже не мог скрыть удивления. Стены были закрыты шерстяными и бархатными драпировками, на полу лежали богатые узорчатые ковры. По углам и в нишах стояли шкафы, их деревянные дверцы украшала великолепная резьба. У левой стены был устроен камин, за решеткой полыхали большие поленья, а перед камином в резных креслах сидели в меховых накидках мужчина и женщина, склонившись над стоявшим между ними столиком, и молча изучали положение шахматных фигур.

Шепнув Корбетту и Ранульфу, чтобы они оставались на месте, Боудон медленно пересек зал и что-то прошептал на ухо мужчине, развернув свое тучное тело в сторону чиновника и его слуги. Мужчина передвинул шахматную фигуру, после чего, поглядев на Корбетта, сделал ему знак подойти поближе.

– Господин чиновник, идите сюда. Здесь холодно, и я не намерен никуда двигаться. Боудон, – обратился он к толстому камергеру, – принесите подогретого вина.

Подойдя ближе, Корбетт и Ранульф опустились на одно колено, причем Ранульфу потребовался приказ Корбетта, узнавшего резкий властный голос короля, который он в последний раз слышал в далекой заснеженной долине много лет назад. Корбетт назвал себя и Ранульфа.

– Да-да, господин чиновник. – В голосе слышалось раздражение. – Нам известно, кто вы.

Он хлопнул в ладоши, и как из-под земли появился слуга с табуретами для Корбетта и Ранульфа. Корбетт сел, чувствуя себя неловко на низком табурете, с которого ему приходилось снизу вверх смотреть на короля и одновременно уворачиваться от мокрого холодного носа любопытного волкодава, который отошел с надменным видом лишь при виде угрожающе нацелившегося на него монаршего сапога.

Король был в простой синей тунике, доходившей до черных кожаных сапог, и в накидке с капюшоном, отороченной у шеи и на длинных рукавах мехом горностая. Знаками королевской власти были лишь золотой венец, надвинутый на лоб, и широкие золотые запястья. Эдуард внимательно смотрел на Корбетта, и Корбетт не отводил взгляда от короля, отмечая про себя седину в светлых волосах и короткой бороде и жесткую линию тонкогубого рта.

Эдуард постарел, однако взгляд у него был все такой же острый, а длинный мясистый нос все так же придавал ему сходство с одним из королевских охотничьих соколов. Присмотревшись к Корбетту, Эдуард усмехнулся и наклонился, чтобы похлопать его по плечу: – Я помню вас, Корбетт, еще с валлийских времен. Кажется, мы опять у вас в долгу, опять обязаны вам жизнью. Я читал письма канцлера. – Он помолчал, откашлялся. – Вы отлично владеете искусством дедукции!

Король отвернулся, так как королева обратилась к нему, и заметные гортанные звуки в ее голосе придали нормандскому французскому языку необычную глубину. Эдуард ласково ответил ей, и Корбетт поклонился, когда Эдуард представил его королеве, своей любимой Элеоноре Кастильской.

Темные волосы испанской красавицы с оливковой кожей и тонкими нежными чертами покрывала белая кружевная мантилья. Синее, украшенное золотом платье с серебряной цепочкой вокруг талии и кружевами из Брюгге на шее и запястьях подчеркивало гибкость тела, державшего короля в плену со времен их первого свидания тридцать лет назад. Несмотря на свою хрупкость, королева, преданно любящая супруга, сопровождала его в крестовом походе, а также в Гаскони и Уэльсе, когда король воевал там. Она рожала королю наследников, однако пока еще ни один младенец мужского пола не выжил. Тем не менее ее власть над королем была абсолютной. Даже богатое убранство зала было, скорее всего, делом ее рук, ведь она прославилась не только добродетелью, но и любовью к роскоши.

Когда король умолк, Элеонора повернула к Корбетту сияющее счастливое лицо и протянула ему тонкую, украшенную кольцами руку. Чиновник поцеловал ее, понимая, что человек, спасший жизнь короля, навсегда обеспечил себе благодарность и покровительство королевы. Но, вдохнув слабый аромат духов, он почувствовал яростный гнев – высокую цену заплатил он, Хью Корбетт, за безопасность королевских особ!

С удивлением он посмотрел на королеву, которая вдруг расхохоталась и показала рукой туда, где сидел Ранульф. Когда Корбетт обернулся, то и сам еле сдержал смех, увидев бледное лицо юноши, его широко распахнутые глаза и открытый от ужаса рот – такое впечатление на него произвело присутствие монархов. Корбетт коснулся колена Ранульфа, чтобы успокоить его, а король заговорил с ним по-английски, как настоящий лондонец. Ранульф выдавил из себя лаконичный ответ и умолк, склонив голову. Тем временем слуги принесли вино, и король приказал стюарду разлить его. Только после этого он стал подробно расспрашивать Корбетта обо всем, что тот узнал, расследуя загадочную смерть Дюкета.

20

Король внимательно слушал Корбетта, время от времени задавал вопросы или требовал разъяснений. Иногда в разговор вступала королева, тоже о чем-нибудь спрашивала, а то вставляла попутные замечания. Время шло, слуги принесли еще вина, на сей раз с засахаренными фруктами, от вида которых у Корбетта пересохло во рту и к горлу подступила тошнота. Заканчивая рассказ, Корбетт постарался обелить Элис, несколько затушевав ее участие в заговоре против короля. Однако у него почти не было сомнений в том, что король уже извещен обо всем. Казалось, он все знал – прищурившись, он смотрел на Корбетта так, как будто чувствовал недоговоренность в его речах. Все же он выглядел довольным. Когда Корбетт умолк, на некоторое время воцарилась тишина. Король не сводил глаз с огня в камине и, протянув руку через стол, нежно прикоснулся к жене. Потом он встал и всей своей дородной фигурой навис над Корбеттом.

– Вы хорошо поработали, господин чиновник, – скрипучим голосом проговорил король. – Отлично. Я этого не забуду. Возьмите, – сказал он, кладя на колени Корбетту два полных кошеля, – как знак нашей признательности. Получите еще, – добавил он ласково, глядя на Корбетта и Ранульфа, – но это позднее. – Король похлопал Корбетта по плечу. – Отдыхайте, господин чиновник. Вы – верный слуга Короны и выбрали правильный путь, что бы вы сейчас ни думали.

С этими словами он покинул залу. За ним последовала королева в облаке шелка и ароматов, – прежде чем Корбетт и Ранульф успели вскочить со своих табуретов.

Корбетт припомнил, что он рассказал королю. Потом вздохнул, повернулся к Ранульфу и улыбнулся все еще до смерти напуганному юноше.

– Пойдем, Ранульф. Король приказал нам отдыхать. Что ж, будем отдыхать.

Больше недели Корбетт оставался в Вудстоке, участвуя во всех церковных обрядах и придворных празднествах, которых было в избытке, так как все веселились, радуясь приходу Пасхи и окончанию Страстной недели. Постепенно Ранульф освоился, и Корбетт, усмехаясь про себя, наблюдал, как тот вовсю заигрывает с придворными дамами. Откровенный напор Ранульфа, его страстная тяга к нежному полу вызывали у Корбетта одновременно изумление и брезгливость. Однако искушенные придворные дамы полагали иначе, и не одна из них побывала в постели Ранульфа, изо всех сил стараясь доставить удовольствие молодому человеку, который по закону уже несколько недель как должен был болтаться на виселице.

Шли дни. Корбетт чувствовал, что безумная круговерть придворной жизни действует на него благотворно и он уже меньше сожалеет об Элис, хотя приходившие из Лондона вести могли бы напугать кого угодно. И в самом городе, и в пригородах проходили облавы, много народу было арестовано. За скорым судом немедленно следовали казни в Смитфилде. Как бы ни хотел король казаться спокойным, его бесило то, что из-за мятежников, из-за тайных последователей мертвого, но все еще ненавистного де Монфора он был вынужден сидеть в Вудстоке.

А вот Корбетт с удовольствием пожил бы в Вудстоке подольше, выполняя необременительные поручения короля, однако Барнелл в одну минуту положил этому конец. Через десять дней после появления при вудстокском дворе Корбетт получил от него письмо и, вскрыв его дрожащими от волнения руками, узнал твердый почерк канцлера:

«Роберт Барнелл, епископ Батский и Уэльский, лорд-канцлер Англии, приветствует нашего доверенного чиновника Хью Корбетта. Присланное Вами донесение оказалось весьма ценным и помогло арестовать многих изменников в городе Лондоне. Таверна под названием „Митра“ на Сент-Марк-лейн была окружена солдатами, присланными королем. Всех, кто там находился, арестовали и доставили в Тауэр на допрос. Однако хозяйка таверны Элис атт Боуи бесследно исчезла. Тем не менее повезло немногим, и, доставленные в Тауэр, они были подвергнуты многодневным допросам касательно убийства Лоренса Дюкета. Почти все не выдержали пыток и испустили дух, но некий Питер, защитник Элис атт Боуи и бывший палач, в конце концов признался во всем. Выяснилось, что мятежники, или популисты, известные своей симпатией к покойному де Монфору, набирались и контролировались еще более опасной организацией, тайной сектой черной магии под названием „Пентаграмма“.

Они отвергли распятие Христа и провозгласили своим святым еретика Фиц-Осберта, чье учение посягает на власть короля и Церкви в нашей стране. Они исполняли сатанинские ритуалы на пустых кладбищах, но чаще всего в алтарной части заброшенной церкви в Саутварке. Возглавляла эту группу, судя по малодушному признанию Питера, женщина по имени Элис атт Боуи, хозяйка таверны „Митра“. В группу входили богатые купцы и даже кое-кто из городских властей. На одного из них, Ральфа Крепина, была возложена особая задача по сбору денег любыми возможными способами, чтобы „Пентаграмма“ и популисты могли добиться своей цели и убить короля, когда он будет ехать по Чипсайд-стрит на пути из Вудстока в Вестминстер.

Сразу после убийства короля они намеревались поднять мятеж. Рисунок, найденный Вами в Библии Беллета, показывает, что убийца должен был воспользоваться церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, где также хранилось оружие. В этом ответ на загадку несчастного Сейвела. Мы нашли много оружия, спрятанного на кладбище церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Смерть Крепина и убийство Дюкета помешали планам мятежников, так как вмешались Вы и настолько испугали их, что они наняли убийц убрать Вас.

Стало известно, хоть я Вас ни в чем не виню, что Элис атт Боуи постаралась иными путями заставить Вас забыть о своем долге. К счастью, изменники ничего не достигли ни тем, ни другим способом. Тот преступник, что признал себя виновным, по имени Питер, ничего не сказал о месте пребывания Элис атт Боуи, таинственно исчезнувшей накануне ареста своих собратьев. Тем не менее он предоставил нам некоторые дотоле неизвестные имена, и по его показаниям было арестовано еще много людей. Одна из групп решила сопротивляться, забаррикадировавшись в доме рядом с Уолбруком. Королевские лучники подожгли дом и убили всех, кто пытался скрыться. Итак, Лондон очищен от мерзости и вновь верен нашему королю. Я же настоятельно требую, чтобы Вы вернулся сюда как можно скорее. Благослови Вас Бог. Писано в Вестминстере – июнь, 1284 год».

Корбетт вздохнул с облегчением. Элис удалось бежать. Требование Барнелла не вызвало у него протеста, ему и самому уже хотелось вернуться, и он немедленно приказал недовольному Ранульфу собираться.

Получив прощальную аудиенцию у короля, Корбетт в тот же день выехал на юг. Странно было вдруг оказаться в тишине на безлюдной дороге. И Корбетта вновь охватил страх, он до того испугался, что пришпорил лошадь, и, видя это, Ранульф перестал ворчать по поводу оставленных позади придворных роскошеств, прежде ему неведомых.

Спустя несколько дней они подъехали к Лондону, и Корбетт решил оставить Ранульфа с лошадьми в придорожной таверне, а сам нанял ялик, чтобы перебраться на другой берег реки в Вестминстер. На четвертый день после отъезда из Вудстока, около полудня, он шел по дворцу, всем своим существом ощущая опасность и убеждая себя в том, что после грозных событий так бывает всегда. Теперь предстоит выписывать приказы о задержаниях, рассылать письма, регистрировать приговоры, признательные показания, результаты очных ставок. Прибавится работы чиновникам, которым из документов передадутся страх, напряжение, боль. Корбетт старательно избегал взглядов тех из приятелей, которые могли бы вовлечь его в разговор. Он хотел немедленно видеть Барнелла и не желал отвлекаться на ненужную болтовню. К тому же он обратил внимание на то, что старшие чиновники смотрели на него как-то странно и, когда он оборачивался, сами прятали глаза.

Барнелл был у себя, однако велел Корбетту ждать, и прошло несколько часов, прежде чем канцлер послал за ним. В полном облачении Барнелл сидел за столом, заваленным кучей свернутых и расправленных пергаментов. Канцлер поднял голову, когда Корбетт вошел в комнату, и внимательно посмотрел на него из-под полуопущенных век, прежде чем махнул рукой на табурет и налил в кубок густого красного гасконского вина. Корбетт сел, отпил вина и стал ждать, что скажет Барнелл, который теперь не сводил глаз со своего кубка.

– Господин Хью, – сказал Барнелл, ставя кубок на стол, – вы хорошо поработали, очень хорошо. От гнезда изменников ничего не осталось, некоторые умерли под пытками, других повесили. Кое-кому придется потрясти мошной. Пожертвования, знаете ли. Гарантии будущего приличного поведения. О вашей роли в этом деле никогда не забудут. Кстати, – проговорил Барнелл, словно только что вспомнил, – а где господин Хьюберт Сигрейв? Не знаете?

– Сигрейв – изменник, и я казнил его. Он продавал сведения и получал за них большие деньги. Он заслужил смерть!

Канцлер как будто собирался что-то сказать, однако вместо этого стал перебирать на столе документы.

– Там еще была женщина, – медленно проговорил он. – Элис атт Боуи. Ее девичья фамилия Фиц-Осберт. Конный патруль взял ее на пути в Дувр и привез обратно в Лондон.

– И… – услышал себя Корбетт, будто говорил не он, таким холодным и резким был его голос.

– Что «и»? – переспросил Барнелл.

– Женщина! – воскликнул Корбетт. У него громко стучало сердце, словно копыта коня-тяжеловеса. – Женщина! Что сталось с ней?

– А! – отозвался Барнелл, не поднимая головы. – Ее не пытали. Она во всем созналась, а потом прокляла нас. Ее обвинили в измене, убийстве и колдовстве, и она предстала перед Судом королевской скамьи. Элис атт Боуи была признана виновной и сожжена на костре в Смитфилде!

Барнелл умолк, а Корбетт побледнел как смерть, сбылись его ночные кошмары. Хорошо еще, что он почти подготовил себя к такому повороту, а иначе не хватило бы сил сдержаться и не завопить от отчаяния. Корбетт ничего не видел и не слышал. Перед глазами возникали видения одно страшнее другого. В конце концов он услышал покашливание канцлера.

– Хью, мне очень жаль, – сказал канцлер. – Правда жаль. Мне она тоже показалась красавицей. Она оставила вам вот это. – Он положил черную шелковую перчатку на колени Корбетту. – Больше ничего. Ей не пришлось мучиться. – У Барнелла дрогнул голос. – Я… я сам проследил за этим. Перед костром в Смитфилде ей подали чашу с вином, к которому подмешали яд.

Все еще не владея собой, Корбетт, словно издалека, слышал голос Барнелла, но ему было все равно. Комната кружилась перед глазами, во рту пересохло, его тошнило, на него навалилась слабость. Корбетт встал, крепко зажав в руке перчатку. Пока он шел, расталкивая чиновников, которые могли ему помешать, но не произносили ни звука при виде него, в ушах продолжал звучать голос Барнелла.

Выйдя из здания, Корбетт бросился на пристань и там, совсем выбившись из сил, опустился на верхнюю ступеньку разрушенной ветром и дождями лестницы. Он попытался выровнять дыхание, успокоить разбушевавшееся сердце. Элис нет, она умерла, и мир опустел для него. В серо-стальном небе кричала чайка. Корбетт вдохнул слабый аромат, сохранившийся в перчатке, и вспомнил все. Перчатка словно хранила тепло, и он прижался к ней щекой. Еще немного подержав в руках последний подарок Элис, он уронил перчатку в реку, словно редкостный черный цветок. Она закачалась на речной ряби, а потом, подхваченная течением, поплыла прочь. Река как будто заключила ее в свои объятья и понесла в открытое море.