Текст книги "Сатана в церкви"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Пол Доуэрти
«Сатана в церкви»

ВСТУПЛЕНИЕ

Сразу после наступления темноты подул ледяной пронизывающий ветер. Он поднимал черные воды Темзы, бил о борта стоявшие на якоре корабли, так что они едва не срывались с натянутых цепей. Наверху на скрипучей виселице раскачивались гниющие трупы трех местных пиратов – пляска мертвецов под жуткую музыку. Проносясь по переулкам, ветер очищал их, замораживая грязь и помои, и прогонял во тьму хищных представителей рода человеческого, которые не гнушались охотиться на бедолаг, оказавшихся на улице в такое время.

Стоявшая на отшибе, заброшенная церковь Сент-Мэри-Ле-Боу [1]1
  Церковь в Ист-Энде в Лондоне. Слово «боу» (арка, а также лук) в ее названии указывает на то, что церковь построена над подземной нормандской часовней с арочными перекрытиями.


[Закрыть]подставляла под удары ветра резной кирпич и деревянные панели. С кладбища доносились стоны и бормотанье, когда ветер принимался за листья и ветки деревьев, когда тряс и гнул хрупкие деревянные кресты на могилах. Ветер хлопал ставней холодного темного храма, и жуткий вой проникал в щели осыпающегося здания. В церкви было пусто и тихо, разве что изредка стремительно пробегала крыса да слышался неторопливый стук дождевых капель, сочащихся сквозь щель в потолке, отчего стена заплесневела, а на полу натекла зеленая непросыхающая лужа. Перед главным престолом сидел, выпрямившись, мужчина. Мягкие пухлые руки сжимали резные подлокотники, словно он старался убедить себя в том, что, пока он сидит тут, ему ничего не грозит, он под защитой Церкви. Все же ему было страшно. Большими выпуклыми глазами он всматривался в темноту, стараясь разглядеть Их и понять, придут Они или не придут. Он страшно согрешил, будучи одним из Них, он страшно согрешил, убив одного из Них, и Они этого не забудут. Бог тоже не забудет. Пальцы человека ощущали вырезанные на подлокотниках буквы. «Hic est terribilis locus» – сие место ужасно, Дом Бога, куда Ангелы прилетают и молятся перед Белым Телом Иисуса Христа. И здесь он тоже согрешил, согрешил ужаснее прежнего, поступил отвратительно в надежде умерить терзавший его ужас и отчаяние. Перед глазами возникло лезвие кинжала, из-за которого он сидит тут, как оно скользнуло в мягкое горло – словно это было во сне – легким движением, будто ложка вошла в сметану. У него не было намерения совершить убийство, тем не менее он это сделал, отныне он – убийца и должен скрываться не только от Королевского Правосудия, но и от того, что еще ужаснее. Несчастный вздрогнул, когда птица или летучая мышь, подхваченная ветром, ударилась в узкое, закрытое ставнем окно над его головой. Пристально вглядываясь в оконную нишу, он вдруг услыхал легкий шум в дальнем конце церкви и медленно повернул голову, чувствуя, как волосы у него на голове встают дыбом. Они пришли и стояли теперь, освещенные факелом, в плащах с капюшонами – порождение самой тьмы, черная стая зловещих ворон посреди светового круга. А затем бесшумно двинулись к сидящему – тот застонал и в ужасе забился глубже в кресло, не чувствуя, как теплая жидкость пропитывает панталоны на толстых ляжках. Его пальцы впились в подлокотники, голова упиралась в спинку кресла, и взгляд метался туда-сюда. Должен же быть, наверняка должен быть способ спастись от надвигавшегося на него ада. Можно было бы попытаться убежать, вот только нет сил даже пошевелиться. Наверно, из-за вина! Если бы не отяжелели руки и ноги, он бы ускользнул от этого приближающегося кошмара.

1

Эдуард, король Английский и герцог Аквитанский, сидел в небольшом покое своего дворца в Вестминстере. О том, что он прибыл в столицу, тем более по настойчивой просьбе лорд-канцлера Роберта Барнелла, епископа Батского и Уэльского, знали немногие. Измученный дорогой, Эдуард наклонился над маленькой, докрасна раскаленной жаровней, поплотнее завернувшись в плащ и стараясь не обращать внимания на холодный ветер, который безостановочно стучал в деревянные ставни. Наконец король встал и пересек комнату, желая убедиться в том, что окна крепко заперты. Снаружи стояла тьма, город и реку укрывал плотный туман, и жуткую тишину нарушали лишь стоны ветра и вой бродячих собак. Король вздрогнул и поежился, когда по камышовым циновкам пробежала крыса. Тут слишком много темных углов, куда не достает свет факелов, подумалось ему.

– Всюду тени, – пробурчал он и, вернувшись к жаровне, принялся внимательно разглядывать тени в собственной душе.

Первым он вспомнил отца, короля Генриха, утонченного любителя наслаждений, озабоченного лишь собственными удобствами и удобствами своих фаворитов с нежной кожей и нежными голосами. Генрих только и думал, что о строительстве своего бесценного аббатства здесь, в Вестминстере.

Потом мысленному взору Эдуарда предстали другие, куда более грозные фигуры – де Монфоры: Симон с соломенными волосами и его заносчивые задиристые сыновья с улыбающимися лицами и сердцами предателей. Когда-то Симон был его близким другом, и Эдуард даже пошел вместе с ним против короля-отца, чтобы изменить жизнь в стране к лучшему, но благие мечты обернулись страшным сном. Генрих был всего лишь неважным королем, но де Монфор и другие алчные бароны оказались властолюбцами, стремящимися лишь к личной выгоде. И худшим был де Монфор, он связал себя с поклонниками Сатаны, отправлявшими мерзкие обряды, – этих нечестивцев проклятая семейка подобрала в тихих роскошных провинциях Южной Франции. Даже мертвый де Монфор, угрюмо размышлял Эдуард, тянет руку из могилы, чтобы через столько лет напомнить о себе. Впрочем, королю часто не давала покоя мысль о том, что де Монфор, может быть, вовсе не умер, а до сих пор возглавляет тайные шабаши и подсылает убийц, преследующих Эдуарда, словно натасканные на погоню охотничьи псы. Король посмотрел на белый неровный шрам на правой руке.

– Де Монфор умер! – прошептал он, обратившись к жаровне. – Убит много лет назад в Ившеме.

Король вглядывался в мерцающие угли, и красные язычки пламени напоминали ему о дне пожаров и убийств, случившемся лет двадцать назад среди зеленых лугов и яблочных садов Ившема. Он со своими войсками выступил против Симона. Его флаги громко хлопали на ветру. Летний день быстро померк, небо стремительно закрыли грозовые тучи, и гром и молнии сопровождали закованную в броню конницу, которая атаковала немногочисленную, загнанную в капкан армию бунтовщиков. Эдуард не забыл, хотя с тех пор ему пришлось участвовать не в одной битве, как войска сошлись в сражении в Ившеме и он обагрил меч кровью мятежников. В конце концов живым остался лишь один – закованный в броню Симон, он проскакал на коне по трупу своего телохранителя, осыпая насмешками королевских воинов и вызывая их на последний бой. А Эдуард сидел в седле и смотрел на гибель мятежного барона. Неожиданно буря стихла, словно ее не было, и в слабых лучах солнца засверкала рубиновым водопадом кровь, хлеставшая сквозь дыры в броне Симона. Тело барона разрубили на куски. Эдуард содрогнулся, в испуге припомнив, как в пылу схватки приказал своим людям скормить останки врага голодным волкодавам.

– Нет, – пробурчал Эдуард. – Симон точно мертв.

Он оглядел пустые покои. Если Симон и мертв, в отчаянии подумал он, то живы его последователи, это они собираются на шабаши, плетут заговоры, чтобы отправить его, короля, в мир иной, все равно как: ядом, кинжалом, мечом, булавой или стрелой наемного убийцы, будь то днем или ночью, дома или за пределами страны. За пределами! Эдуард сверлил взглядом тьму. Ему припомнилась Акра в Палестине, где лет через восемь после победы в Ившеме он и королева Элеонора участвовали в крестовом походе, желая примирить мелкопоместных дворян в своих заморских владениях. А когда он уже было подумал, что раздоры остались позади, на него напал убийца. Попросил аудиенции христианский монах, и Эдуард кивнул, занятый другими мыслями. Тот, вшивый, как все они, подобострастно кланяясь, вошел и встал в сумраке шатра. Эдуард заметил, как он что-то выхватил из рукава, но опомнился, лишь когда острый нож уже летел, нацеленный ему прямо в сердце. Эдуард отскочил в сторону с криком: «Измена!» В шатер ворвалась стража и зарубила убийцу, но отравленный нож успел вонзиться ему в плечо. Если бы не Элеонора, яд попал бы в сердце, но она сделала надрез и сама его высосала.

Эдуард встал и налил себе вина. Элеонора! Хорошо бы сейчас быть с ней, наслаждаться ее шелковистой кожей, теплым смуглым телом, а не сидеть в пустых покоях, вспоминая прошлое.

Он отпил вина. Пропади пропадом это прошлое. Хорошо бы оно оставило его в покое. У него столько планов, а тут де Монфоры и тайные общества, преследующие его по пятам.

– Возвращайся в могилу, Симон! – в ярости прошептал Эдуард, но ответом ему были темнота да вой ветра. Эдуард подошел к окну и сквозь щель в ставнях всмотрелся в темноту.

Рядом с бурлящей рекой его столица казалась спокойной, но он знал: это лишь видимость. Последователи Симона, бесовские синклиты с их тайными заговорами, собираются во тьме и готовят убийства, измену, мятеж. Крысы бегают по норам и сточным канавам Лондона, и замыслы их зреют, как язвы, наливаясь желтым гноем. Королевские осведомители не сидят без дела. Все указывает на скорую смуту. И мятежники уже действуют. Странное самоубийство в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу каким-то образом связано с ними, в этом король не сомневался, но на сей раз Барнелл, старый хитрец-канцлер, настигнет предателей и расправится с ними.

В дверь постучали, потом ее открыли, и в покои вошел человек, которого Эдуард ждал, – Роберт Барнелл, епископ Батский и Уэльский, лорд-канцлер Англии. Изобразив едва заметный поклон монарху, он опустился в единственное кресло, утирая толстое распаренное лицо широким рукавом с меховой оторочкой.

– Господь храни ваше величество, – прохрипел Барнелл, пересиливая одышку. – Не понимаю, почему вы всегда забираетесь на самый верх во всех домах, замках и дворцах, где останавливаетесь.

Эдуард ласково улыбнулся – ни показной любезности, ни привычной при дворе лести. Они с лорд-канцлером старые друзья, вместе воевали против общих врагов. Король доверял Барнеллу, как себе. А у Барнелла, несмотря на его толщину и важность, был поразительно острый, изощренный ум, который не подводил его, чем бы толстяк ни занимался – подготовкой государственных документов или поиском врагов короля, будь то дома или за рубежами Англии.

– Вам известно, милорд Барнелл, – не без язвительности отозвался король, – почему я предпочитаю верхние этажи. Убийце надо быть очень изобретательным, чтобы одолеть высокие стены и обойти стражника на узкой лестнице. Что сказал ваш человек?

Барнелл покачал головой.

– Ничего не сказал, – медленно проговорил он. – И уже ничего не скажет. Сегодня утром его труп выловили из Темзы. Горло перерезано от уха до уха.

Эдуард засопел от досады.

– Опять заговорщики!

– Да, – ответил Барнелл. – Тем не менее теперь мы знаем точно, что в Лондоне замышляют измену и бунт.

– И то, что случилось в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, – часть их замысла? – спросил король.

– Да, – прошептал лорд-канцлер.

– А как раскрыли вашу ищейку? – спросил Эдуард.

Барнелл пожал плечами.

– Это лишь мое предположение, – медленно отозвался он. – Но думаю, что рядом со мной, в моей канцелярии, есть еще одна!

– Здесь?! – воскликнул Эдуард. – Королевский чиновник работает на поборников де Монфора, плетущих заговор против короля?

Барнелл кивнул.

– Только так, – твердо проговорил он, – мог быть раскрыт мой человек. Кто-то из чиновников получил доступ к тайнам, которые его не касались. Возможно, он и не заговорщик вовсе, а просто его сгубило корыстолюбие – польстился на кошель с золотом. Когда его поймают, – жестко заключил лорд-канцлер, – то повесят так же высоко, как и остальных.

– Ну а теперь-то что? Что теперь делать? – Король подошел к Барнеллу и похлопал его по плечу. – Я всегда, – тихо произнес Эдуард, – сравнивал заговорщиков, бунтовщиков, всю эту мразь с крысами, а вас, милорд епископ, считал моим крысоловом. Вы должны очистить мои владения от мерзких тварей.

Лорд-канцлер кашлянул, словно прочищая горло.

– У меня есть один человек на примете, – сказал он. – Тоже чиновник. Служит в Суде королевской скамьи. – Барнелл замолчал и с опаской посмотрел на короля. – Милорд, боюсь, он наша единственная и последняя надежда!

– Отлично, – буркнул король. – Однако не сообщайте ему о своих подозрениях насчет предателя в Вестминстерском дворце. Не исключено, – прибавил он многозначительно, – что это один из его друзей!

* * *

Они всегда встречались в подземелье пустой лондонской церкви, в прогнившей, пораженной грибком крипте, тайной, запертой, скрытой от глаз соглядатаев и случайных зевак. Произносили нараспев молитву Люциферу, или Падшей Утренней звезде, простирая руки на грубый каменный алтарь, на котором вокруг перевернутого распятия виднелись начертанные мистические символы. В холодной тьме шипел и искрился единственный факел, едва озаряя тринадцать фигур с закрытыми головами, так что не было возможности рассмотреть, кто прячется под рясами с капюшонами, да еще в кожаных масках. Каждый из них и сам не имел понятия, кто стоит рядом, и лишь их вождь – Невидимый – как всегда безмолвный – отлично знал, кто есть кто. Их связала друг с другом страшная клятва, принесенная на крови, – убить короля и поднять мятеж, – и они приходили сюда, чтобы получить указания.

Тот, кто сидел справа от Невидимого, заговорил скрипучим голосом, приглушенным маской:

– Итак, дело сделано. – Его полушепот эхом отозвался в холодной мрачной крипте. – Тех, кто стал на пути Великой Цели, уже нет – ни соглядатая, ни убийцы. Они там, где им надлежит быть.

– Другой угрозы нет? – спросил кто-то.

– И да и нет, – ответил первый, оглядывая сообщников одного за другим. – Наш Господин… – С этими словами он поклонился тому, кто сидел на троне. – Наш Господин сообщил, что король и его приспешник назначили чиновника расследовать это дело. Человек из окружения лорд-канцлера предупредил, что мы должны быть осмотрительны.

– Почему? – вмешался еще один из присутствующих. – Неужели чиновник столь опасен?

Невидимый поднял руку, требуя тишины, и кивнул кому-то в темноту. На свет вышла морщинистая, сгорбленная старуха, она то и дело озиралась по сторонам, пока не доплелась до середины крипты. Тут она отбросила с костлявого лица всклокоченные волосы и, сунув руку в грязную кожаную суму, вытащила черного, с блестящими перьями петуха, который беспокойно дергался у нее в руках, но не мог вырваться, накормленный зерном с сонным снадобьем. Высоко подняв петуха, старуха сначала поклонилась Невидимому, потом алтарю, пробормотала молитву и впилась зубами в жирную шею птицы. Петух яростно дернулся и упал, тогда как старуха с измазанным кровью, мясом, перьями ртом подняла голову и победно оглядела присутствующих, ничем не проявивших своих чувств во время этого действа. Она сплюнула кровь на грязный пол, богохульно пародируя священника, который окропляет прихожан иссопом, очищая их перед началом мессы. Опустившись на колени, старая карга стала внимательно изучать кровавую лужицу, то и дело издавая стоны и что-то бормоча. Потом она повернулась к Невидимому.

– Тот, кого выбрал король, – прокаркала она, – очень опасен. Если его не остановить, вам не удастся отомстить Дому Плантагенетов. И тщательно подготовленный день никогда не наступит. Чиновник должен быть убит!

Вождь в капюшоне, казалось, слушал ее рассеянно, словно думая о чем-то другом, а потом наклонился к человеку справа, прошептал ему несколько слов, и тот обратился к остальным:

– Подождем, пока чиновник, кем бы он ни был, сделает ошибку. Он один. И ему будет трудно не попасть в ловушку. Будьте спокойны. Мы остановим его. – Он уверенно повысил голос: – Придет наш день. Мы очистим страну от королей, епископов, священников и всех остальных, кто привык помыкать нами. Будьте спокойны!

Люди в рясах, понимая, что ждать больше нечего, начали по одному расходиться, кланяясь своему вождю. Когда никого не осталось, тот, кто говорил, повернулся к Невидимому и показал на старую каргу, все еще сидевшую, словно в трансе, на выщербленном грязном полу.

– Она ждет вознаграждения, – сказал он. – Что ей дать?

– Дело сделано, – услышал он шепот. – Перережь ей горло!

2

Чиновник Суда королевской скамьи Хью Корбетт сидел, завернувшись в одеяла, на краю убогого ложа. От холода его худое, измученное лицо под шапкой черных вьющихся волос осунулось еще больше. Натянув на себя одеяла, он грел онемевшие пальцы над маленькой жаровней, на которой наконец-то заполыхали угли, согревая ледяной воздух. Корбетту было холодно и не хотелось лезть в чан с прохладной водой, который только что принес слуга. Приятели частенько подшучивали над ним с тех пор, как узнали, что он каждый день моется целиком. Весь дрожа, он все-таки вылез из одеял и, не обращая внимания на холод, принялся тереть себя мокрой тряпкой. Когда-то, в ответ на услугу, арабский лекарь сказал ему, что нет лучше способа избежать заразных болезней. Корбетт замер, глядя на тряпку. Заразных болезней! А вдруг этим можно было остановить чуму, убившую его жену и ребенка? Он вновь задрожал от давшей себя знать застарелой боли и принялся изо всех сил растирать грудь. За несколько дней его жена и малыш, веселые, здоровые, с чистой кожей, превратились в смердящие, измученные рвотой скелеты, покрытые гнилостными бубонами. Они умерли прежде, чем он успел осознать, что они умирают, и были похоронены в Сассексе на тихом кладбище в Алфристоне.

Десять лет, прошло почти десять лет, думал он, а боль не утихла! Он посмотрел на себя, на свое худое, жилистое тело в шрамах – памятках от сражений на стороне короля Эдуарда в Уэльсе. Потом потянулся и вывернул руку, чтобы взглянуть на длинный багровый рубец от плеча до запястья. Сколько же лет ему – семь? восемь? Корбетт помнил только, что получил его уже после того, как умерли и были похоронены жена и ребенок. Тогда он отправился добровольно с королевским войском в Уэльс, возможно надеясь, что Смерть, проглядевшая его во время эпидемии чумы, во второй раз не промахнется. Он был в самой гуще сражений, когда, преследуя Ллевеллина, армии Эдуарда I прокладывали себе путь по непокорным долинам Южного Уэльса, постоянно опасаясь валлийцев, которые умело использовали невидимые в тумане предательские болота и топи, чтобы незаметно подобраться и выскочить из засады или выпустить по врагам зазубренные смертоносные стрелы. Как из-под земли вырастали дикие голые воины с длинными охотничьими ножами и убивали зазевавшихся или отставших солдат.

Однажды ночью валлийцы неожиданно напали на главный английский лагерь, рассчитывая добраться до королевского шатра. Корбетт был среди тех, кто остановил их, кто сражался не на жизнь, а на смерть в нескольких шагах от шатра, сойдясь в рукопашной с голыми грязными врагами, которые яростно напирали на телохранителей, встававших у них на пути. Едва не падая на скользкой глине, он наносил удары и разражался бранью, пока не потерял голос. Наконец валлийцев отогнали, и только тогда он обратил внимание на то, что его левая рука – сплошное кровавое месиво. Конечно же король выразил благодарность своим защитникам. Эдуард никогда не забывал ни услуг, ни обид. Ранами Хью занялся королевский лекарь, а возвратившись в Лондон, Корбетт не особенно удивился, узнав, что получил довольно неплохую должность – секретаря в Суде королевской скамьи. С тех пор Хью Корбетт не менял места службы. Каждый день он копировал описи и постановления суда, почти не задумываясь о несчастных людях, чьи судьбы они решают. Каждый день – но не сегодня. Сегодня будет по-другому, подумал он, и стал торопливо одеваться, глядя в щель между ставнями и пытаясь понять, который час. Его разбудили колокола на ближайшей церкви, созывавшие прихожан на службу. А так как в Вестминстере ему надо было быть в полдень, то у него в запасе оставались еще два часа для прогулки, хотя густой туман никак ей не способствовал. Закончив одеваться, он застегнул ремень с длинным кинжалом в кожаных ножнах и небольшим кошелем, вынул из единственного сундука толстый шерстяной плащ и вышел на крутую винтовую деревянную лестницу. На полпути, правда, вспомнил, что не запер дверь, и повернулся было, чтобы идти наверх, но, пожав плечами, передумал. Крошечная мансарда с камышом на полу, простой кроватью и почти пустым деревянным сундуком вряд ли привлечет внимание даже неразборчивого вора. И Корбетт продолжил путь вниз.

На улице стоял туман, но уже вовсю слышался скрип телег. Хью пошел по Темза-стрит, стараясь держаться посередине, подальше от нависавших над ней домов, из окон которых служанки уже выбрасывали сор и выливали ночные горшки, задавая работу мусорщикам и бродячим собакам. Отцы города это запрещали и даже назначали досмотрщиков, чтобы штрафовать нарушителей и убивать животных, роющихся в отбросах. Хью потуже закутался в плащ и вспомнил, что этот запрет забыт со времен последних беспорядков. Ходить по городу было опасно, так что чиновник не снимал руку с рукоятки длинного валлийского кинжала, висевшего на поясе под плащом. В Лондоне царило беззаконие, банды головорезов, «буйных ребят» разгуливали по улицам, и стоило попытаться схватить преступника, как на крики или звук рожка сбегались его сообщники. В некоторых местах, к примеру у собора Святого Павла и на кладбище, о законе как будто вовсе не слышали, и здесь само собой возникло убежище для лондонских преступников, убийц и воров.

Когда Хью Корбетт покинул кварталы Квиншита, город уже оживал. Продавцы угрей, угля, воды, толпы хитрых попрошаек занялись своим процветающим промыслом. Открылись деревянные ставни на окнах лавчонок, и закутанные до самого носа торговцы принялись за дело. Не обращая на них внимания, Корбетт шел к продуваемой холодным ветром реке и на ближайшем причале нанял барку, чтобы переехать на другой берег неспокойной, укрытой туманом Темзы. Путешествие было не из приятных, и к тому времени, как Корбетт приблизился к дворцу, он уже почти пожалел, что не остался дома. Одолев лестницу, он пересек изрытую колеями дорогу и направился в сторону большого, с остроконечными фронтонами, Вестминстерского дворца, величественных садов, стен и зданий Аббатства. Много лет он добирался сюда одной и той же дорогой, и у него всегда захватывало дух от благоговейного восхищения при виде собора с колоннами, арками и башнями. Огромная масса резного камня, казалось, парила в туманной вышине, будто по волшебству.

Но этим утром Корбетту пришлось сосредоточенно прокладывать путь в толпе, прежде чем войти в огромный сводчатый зал дворца. Здесь во всех углах и нишах расположились королевские суды, каждый за своей перегородкой – в красных одеяниях судьи, аккуратные писцы, законоведы в черных мантиях, отвечающие за справедливость и правосудие. И здесь, и в других зданиях, в других комнатах день за днем трудились королевские чиновники разных рангов. Это было место службы и Корбетта – правда, нынешний день не походил на предыдущие. Поймав взгляд одного из секретарей канцлера, Корбетт показал ему приказ, и его провели через весь зал в маленькое помещение. Едва узнав Роберта Барнелла, лорд-канцлера и епископа Батского и Уэльского, Хью Корбетт опустился на одно колено. Невысокого роста, в подбитом горностаем плаще, Барнелл был похож на маленького херувима, которого Хью видел на картине в доме одного богатого торговца. А впрочем, ничего ангельского не было в большой лысой голове, крючковатом носе, в тонких губах и твердом подбородке канцлера, да и глаза, прищуренные, темные, как агат, вызывали в памяти скорее охотничьего пса. Канцлер долго разглядывал Хью, после чего на удивление глубоким мягким голосом предложил ему подойти ближе и сесть на табурет, который принес задерганный секретарь, прежде чем покинул комнату.

Как только тот ушел и закрыл за собой дверь, Барнелл встал и просмотрел разложенные на столе документы. Потом с довольным ворчанием взял из стопки один, свернул в трубочку и протянул Хью.

– Читайте, – приказал он. – Читайте сейчас!

Хью, кивнув, развернул пергамент, судя по грубой выделке и дрянному почерку, не из королевской канцелярии. Это было донесение коронера, который вел дознание по поводу происшествия в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу в Чипсайде:

«Разыскание Роджера Паджетта, коронера, проведенное в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу утром четырнадцатого января 1284 года в присутствии понятых из местных жителей в отношении тела Лоренса Дюкета, золотых дел мастера. Установлено, что упомянутый Лоренс Дюкет убил Ральфа Крепина в Чипсайде и бежал в церковь, чтобы найти там защиту. Установлено также, что упомянутый Лоренс Дюкет из страха перед содеянным сам лишил себя жизни, повесившись на оконной решетке в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Коронер пришел к выводу, что так как упомянутый Лоренс Дюкет совершил самоубийство, то и с телом его надлежит обойтись, как с телом самоубийцы».

Корбетт уронил пергамент на колени и поднял взгляд на канцлера:

– Милорд, этот человек покончил жизнь самоубийством! Что же я могу сделать?

Канцлер фыркнул и заерзал, словно его тяжелому заду было жестко даже на мягких подушках.

– Самоубийство, говорите? – переспросил он. – Или убийство? Дюкет, – продолжал он, не дожидаясь ответа, – был ювелиром и виноделом. Он происходил из достойной семьи и имел влиятельных друзей. А еще он был верным подданным короля и поддержал его величество во время недавних затруднений.

Он умолк и посмотрел на Корбетта, который отлично знал, что канцлер имел в виду под «недавними затруднениями».

В 1258 году, то есть почти тридцать лет назад, началась война между Симоном де Монфором, графом Лестерским, и Генрихом III, отцом нынешнего короля. Поначалу лорд Эдуард принял сторону мятежников против родного отца, но потом понял, как глупо сражаться против короны Англии и своего собственного будущего. Тогда Эдуард присоединился к отцу, но кровавая гражданская война закончилась не сразу, лишь в битве при Ившеме в августе 1265 года мятежники были разбиты, а тело де Монфора разрублено на куски, словно труп бешеного пса.

Потом Эдуард обратил свою ярость на Лондон, который поддерживал де Монфора, объявив себя коммуной и республикой, не нуждающейся в короле. Над городом взяли власть смутьяны, или «популисты». Они выискивали и убивали верных короне людей. Даже королева Элеонора, мать Эдуарда, подверглась нападению, когда попыталась уехать в Виндзор. «Популисты» перехватили ее на Лондонском мосту и забросали камнями, палками и даже гниющей падалью, вынудив королеву искать убежище в соборе Святого Павла. Эдуард так и не смог простить городу обиду, нанесенную его блаженной памяти матери, и после победы при Ившеме вернулся в столицу, чтобы подвергнуть Лондон наказанию по всей строгости, с неизбежными при этом доносительством, пытками, преследованиями, скорыми расправами суда и всем прочим. Пришлось столице распрощаться со многими привилегиями, хартиями и вольностями, дарованными ей короной в прошлые века. Почти двадцать лет после Ившема король не прекращал мстить городу и только теперь немного смягчился.

Канцлер, внимательно наблюдавший за реакцией Корбетта, остался доволен и усмехнулся в глубине души. Он сделал правильный выбор, эта ищейка разнюхает правду, какой бы она ни была, и покончит с мятежным духом в столице. Барнелл не любил беспорядка и неразберихи, то есть того, что творилось теперь в Лондоне. В почве, пропитанной обидой на королевскую власть и правосудие, уже набухали и прорастали семена бунта. Нужно с корнем выполоть дурную траву, и Корбетт ему поможет.

– Ну? – благосклонно, как никогда, спросил Барнелл, обнажив ряд гнилых почерневших пеньков. – Итак, господин Корбетт, можете спросить, какое отношение имеет это самоубийство к трудностям его величества в управлении Лондоном? – Канцлер умолк и не произнес ни слова, пока не поймал задумчивый взгляд глубоко посаженных глаз чиновника. – Вам известно, что король намерен раз и навсегда уничтожить мятежную стихию, все еще не дающую покоя Лондону. Мэр Генри Ле Вэлиз издал несколько указов, которые должны усмирить здешних жителей. – Канцлер принялся отгибать пальцы, перечисляя ближайшие меры. – Постоялые дворы и их посетители будут учтены, в торговых и прочих гильдиях перепишут всех мужчин старше двенадцати лет. Вводятся новые правила охраны по всему городу: всякий, кто попадется на улице после наступления темноты, будет препровожден в новую тюрьму Тан, что в Корнхилле.

Канцлер посмотрел на Корбетта. Чиновник был само почтение, однако твердый взгляд темных глаз говорил о том, что особого впечатления речи канцлера на него не произвели. Барнелл на мгновение заколебался. Может быть, этот Корбетт себе на уме и слишком любит докапываться до сути? Однако сам Корбетт никаких сомнений не испытывал. Как всякий опытный клерк, он просто ждал, когда собеседник перейдет к существу дела, зная, что тогда-то канцлеру и понадобится все его внимание. Проворчав что-то, Барнелл взял кружку с глинтвейном, осушил ее и с облегчением откинулся назад: горячая жидкость согрела утробу, и старая плоть, перестав ежиться от холода, наконец расслабилась и расправилась. Все еще держа в руках неостывшую кружку, лорд-канцлер перегнулся через стол.

– Я знаю вас, Корбетт, знаю это послушное выражение лица и ничего не упускающие глаза. Можете спросить, какое отношение самоубийство имеет к королю или к запутанным городским делам. Но, – продолжал он, – вы слишком опытны, чтобы спросить, какое все это имеет отношение к вам, секретарю Суда королевской скамьи. – Барнелл нарочито замедленным жестом поставил кружку на стол. – Вам известно, что у де Монфора, хоть он и умер почти двадцать лет назад, все еще есть сторонники в городе? Так вот, Ральф Крепин, убитый Дюкетом, был одним из них. Он был из черни. – Канцлер улыбнулся. – Не сочтите за обиду, господин Корбетт, но Крепин вышел из трущоб. Крыса из сточной канавы, он давал деньги в рост и занимался всякими нечистыми делами и благодаря этому сумел пробиться наверх. Его семья принадлежала к последователям покойного де Монфора, но Крепину как-то удалось выжить и даже стать олдерменом. [2]2
  Старший советник муниципалитета в Лондоне.


[Закрыть]Вот тут-то он сцепился с Дюкетом, золотых дел мастером и тоже членом городского совета. Дюкет терпеть не мог Крепина, но по-настоящему возненавидел его, когда Крепин одолжил его сестре деньги под такой высокий процент, который дурочка не смогла осилить. Однако Крепин требовал возврата долга, – правда, он согласился уменьшить его, но при условии, что сестра Дюкета с ним переспит.

Барнелл перевел дух и откашлялся.

– А потом Крепин раззвонил об этом по всему городу, чуть ли не по всему миру, не забывая упоминать о подробностях нескромного поведения сестры Дюкета. Именно это привело к встрече обоих на Чипсайд-стрит и убийству Крепина.