Текст книги "Сансет Парк (ЛП)"

Автор книги: Пол Бенджамин Остер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Он никак не может вспомнить слово или слова, выведшие его из себя. Скорее всего, это и неважно; скорее всего, это и невозможно вспомнить – какое оскорбление из тех плевков обвинений послужило толчком; но самое главное, самое нужное для него это знать – слышал ли он приближающуюся к ним машину или нет, машину, внезапно показавшуюся из-за крутого поворота на скорости пятьдесят миль в час, показавшуюся только тогда, когда стало слишком поздно, чтобы предотвратить удар. В чем он уверен это то, что Бобби кричал на него, и он на него в ответ; он кричал, чтобы тот остановился, чтобы тот заткнулся; и во время этого безумного крика они все также шли вдоль дороги, совершенно не замечая ничего вокруг них – слева лес, справа луг, густые облака над ними, щебечущие птицы в небе, пеночки, дрозды, соловьи – все это исчезло для них тогда, а осталась лишь ярость их голосов. Похоже, что Бобби не слышал приближающегося автомобиля или не обращал внимания на это, поскольку шел по обочине и не чувствовал никакой опасности. А ты? Майлс спрашивает себя. Слышал или не слышал?

Толчок был сильный и целенаправленный. Толчок сбил Бобби с ног и послал его ошеломленного на дорогу, где тот и упал, стукнувшись головой об асфальт. Потом он тут же сел, потирая свою голову и ругаясь, но, как только он хотел встать на ноги, машина срезала его, раздавив; и все изменилось в их судьбах навеки.

Это самое главное, о чем он не хочет рассказывать Пилар. Следующее – это письмо, которое он написал родителям через пять лет после смерти Бобби. Он только что закончил тогда третий курс в университете Браун и решил провести лето в Провиденсе, работая на пол-ставки исследователем для одного из его профессоров истории (ночи и выходные в библиотеке) и днем доставщиком местного магазина электротоваров (установка кондиционеров, перетаска телевизоров и холодильников по узким лестницам). Девушка появилась тогда в его жизни: она жила в Бруклине, и он решил сбежать от ночной работы на один июньский выходной и поехал в Нью Йорк, чтобы увидеться с ней. У него были тогда ключи от родительской квартиры на Даунинг Стрит; его комната оставалась нетронутой; и с самого начала его отъезда в колледж существовал договор, что он может приезжать когда хочет и уезжать когда хочет без никаких обязательств предварительно сообщать о своем приезде. Он выехал поздно в пятницу после работы в магазине и попал в квартиру только после полуночи. Его родители спали. Рано утром его разбудили их голоса, доносящиеся из кухни. Он встал из постели, открыл дверь комнаты и замешкался. Они говорили между собой более громко и более резко, чем обычно; скрытая боль звучала в голосе Уиллы; они не выясняли между собой отношения (это случалось очень редко); они говорил о чем-то важном, о каком-то деле, которое вновь всплыло между ними; и он не решился помешать их разговору.

Лучшим решением было бы зайти назад в комнату и закрыть за собой дверь. Если бы он и остался в коридоре, слушая их, он знал, что у него никакого права оставаться там, и что он должен и обязан уйти, но никак не мог заставить себя – он был слишком любопытен, слишком заинтригован тем, что происходило; тогда он остался; и в первый раз в своей жизни он подслушал их частный разговор; а разговор был преимущественно о нем; это было первый раз, когда он услышал их разговор о нем в его отсутствии.

Он другой, сказала Уилла. В нем есть холод и гнев, что пугают меня, и мне не нравится, как он относится к тебе.

Ничего особенного, ответил его отец. Мы, может, уже не разговариваем так, как прежде, но это нормально. Ему почти двадцать один год. У него своя жизнь.

Вы раньше были очень близки. Одна из причин, почему я тебя полюбила – потому что видела, как ты любил этого мальчика. Вспомни бейсбол, Моррис? Вспомни те часы ты провел с ним в парке, когда учил его как правильно бросать мяч?

Золотые дни.

И он был хорошим, правда? Я имею в виду – очень хорошим. Главным питчером в школьной команде. Он был так увлечен этим. А потом он бросил все и ушел из команды весной.

Весной после того, как погиб Бобби, вспомни. Тогда он был сам не свой. Мы все были. За что его винить. Если он не хотел больше играть в бейсбол – это его дело. Ты говоришь, будто он хотел причинить мне боль. Я не думал так никогда.

А потом он начал выпивать? Обнаружилось это потом, но я думаю, что все началось именно тогда. Курить и выпивать, и всякие странные друзья.

Он старался повторить Бобби. Они не были очень дружны, но мне кажется, что Майлс любил его. Если ты видел, как погиб твой брат, ты захочешь, чтобы часть его стала тобой.

Бобби был беззаботным лоботрясом. Майлс был мрачным скелетом с косой.

Я признаю, что у него были определенные мрачные проявления в характере. Но он прилично учился в школе. Не смотря ни на что, он всегда мог добиться хороших оценок.

У него светлая голова, я не спорю. Но он холодный, Моррис. Опустошенный, отчаявшийся. Даже не знаю, как представить себе его будущее…

Как часто мы говорили с тобой об этом? Сотню раз? Тысячу раз? Ты же знаешь всю его жизнь, как и я. У него не было матери. Мари-Ли бросила его, когда ему было шесть месяцев. Пока не появилась ты, его воспитывала Эдна Смит, та самая, легендарная Эдна Смит, но все равно она была лишь няней, и это было ее работой; и все это означает одно – все шесть месяцев у него не было настоящей матери. Когда ты вошла в его жизнь, возможно, уже было поздно.

Так ты понимаешь, о чем я говорю?

Конечно, понимаю. Я всегда понимал.

Он больше не мог слышать этого. Они разобрали его на кусочки, раскромсали его с той холодностью и точностью разрезов по мертвому телу патологоанатомом, обсуждая его, как будто бы он был мертв. Он прокрался назад в спальню и тихо прикрыл дверь. Они не представляли себе, как он любил их. Пять лет он носил в себе воспоминания того, что он сделал со своим братом на той дороге в Массачусетсе, и потому, что он никогда не рассказал об этом толчке и о том, как это мучило его, они посчитали его чувство вины каким-то заболеванием. Может, он и заболел, может, он и замкнулся в себе, стал нелюдимым, но это не означает, что он перестал их любить. Бесконечно щедрая, чувствительная Уилла и доброжелательный, умный отец – он ненавидел себя за причиненную им боль, за бессмысленный траур. Они видели в нем ходячего мертвеца, у которого нет никакого будущего; и как только он сел на кровать и увидел маячившее перед ним в будущем отсутствие будущего, он понял, что у него нет сил снова увидеть их. Скорее всего, лучшим выходом для всех сторон было отдалиться от них, как можно дальше, или исчезнуть.

Дорогие родители, он написал на следующий день. Простите за неожиданность моего решения, но после окончания еще одного года колледжа мне показалось, что я наелся учебой досыта, и небольшая пауза мне никак не повредит. Я уже оповестил декана, что я могу пропустить осенний семестр, а если этого будет недостаточно, то и весенний семестр тоже. Простите, если разочаровал. С другой стороны вам не нужно беспокоиться об оплате моего обучения некоторое время. Сразу оговорюсь, что не жду от вас никаких денег. У меня есть работа, и я смогу прокормить себя. Завтра я отправляюсь в Лос Анджелес, чтобы увидеться с моей матерью на пару недель. После этого, как только все утрясется там, где решу остановиться, я дам о себе знать. Обнимаю и целую вас обоих. Майлс.

Правда то, что он покинул Провиденс на следующее утро, но он не направился в Калифорнию увидеться с матерью. Он направился в другое место. За семь с небольшим лет он поменял несколько раз место пребывания, но так и не дал о себе знать.

3

2008 год, второе воскресенье ноября; он лежит в постели с Пилар, перелистывая Энциклопедию Бейсбола в поисках странных и забавных фамилий. Они уже занимались этим пару раз, и ему кажется очень важным, что она тоже находит смешное в таком абсурдном развлечении, и что она может уловить дух Диккенса, заключенный в этих двухстах семидесяти страницах дополненного, переработанного издания 1985 года, купленного им за два доллара прошлым месяцем. Сегодня он рыщет среди фамилий питчеров и тут же находит первое многообещающее имя. Бутс [Ботинки] Поффенбергер. Пили морщится, чтобы не засмеяться, потом закрывает свои глаза, потом задерживает дыхание, но все же не может удержаться более, чем на пару секунд. Выдох вылетает из нее ураганным грохотом, визгом и салютом хохота. Когда смех проходит, она выдирает книгу из его рук, обвинив его в придумывании. Он отвечает: Я бы никогда не стал. В подобные игры интересно играть только с серьезным лицом.

А вот и он, как раз на странице 1977: Клетус Элвуд "Бутс" Поффенбергер, родившийся 1 июля 1915 года в Уилльямспорте штата Мэриленд, рост пять футов и десять дюймов, правша, играл два года с Тайгерз (1937 и 1938 года) и один год с Доджерс (1939 год), 16 побед и 12 поражений.

Он продолжает: Уамми [Хрясь] Дуглас, Сай Слапника [Шлеповник], Нудлз [Лапша] Хан, Уики [Чумной] МкЭвой, Уинди [Ветряной] МкКолл [МкЗвон] и Билли МкКул [МкКрутой]. Услышав имя последнего игрока, Пили довольно стонет. Она на верху блаженства. До самого конца утра он уже больше не Майлс. Он – Билли МкКул, ее милый и возлюбленный МкКул, ас всех фигур, туз ее сердца и всего, что у нее есть.

Позже, около одиннадцати часов, он узнает из газеты, что умер Херб Скор [Забивала]. Он был слишком молод, чтобы увидеть, как тот играл, но он помнит историю, рассказанную его отцом, о той игре поздним вечером в мае 1957 года, когда бейсбольный мяч, отлетевший от биты игрока Янкиз Джила МкДугалда, попал Скору в лицо и закончил карьеру игрока, который мог бы стать одним из самых лучших бейсболистов за все время. Судя по рассказу отца, которому тогда было десять лет, Скор был самым лучшим левшой на бейсбольном поле, возможно, даже лучше Куфакса, который тоже играл в то же время, но еще не стал тем легендарным игроком. Это несчастье случилось ровно за месяц до того, как Скору исполнилось двадцать четыре года. Шел третий сезон его игр с Кливленд Индианз; первый сезон – новичок-года в 1955 (16 побед, 10 поражений, 2, 85 ошибки за игру, 245 страйкаутов); следующий сезон – еще более впечатляющий (20 – 9, 2, 53 и 263). А затем он встретился с МкДугалдом тем прохладным весенним поздним вечером на поле Мунисипал Стадиум. Скор упал от удара мяча как если бы от пули (по словам отца); и его недвижимое тело лежало пластом на бейсбольном поле – кровь текла из носа, рта и правого глаза. Нос был сломан, но худшее досталось глазу, разбитому настолько, что все боялись, что он останется без глаза или просто ослепнет. В раздевалке после игры, совершенно убитый случившимся, МкДугалд пообещал бросить играть в бейсбол, если Херб потеряет глаз. Скор провел три недели в больнице и пропустил оставшуюся часть сезона; видеть он стал расплывчато, и у него появились трудности в определении расстояний, но глаз постепенно зажил. Когда он попытался вернуться в игру на следующий сезон, он уже, к сожалению, не был тем же питчером. Он потерял скорость бросков, стал непостоянен в игре и уже не мог никого выбить с поля. Он еще пытался что-то сделать в последующие пять лет, выиграл лишь семнадцать игр из пятидесяти семи, а потом собрал свои вещи и уехал домой.

Читая некролог в Нью Йорк Таймс, он поражен тем, что Скору досталось столько неприятностей в его жизни, и что несчастный случай 1957 года – лишь один случай из многих, преследовавших всю жизнь. Как написал в некрологе Ричард Голдстейн: Когда ему было три года, его сшиб грузовик с хлебом, и его ногам достались серьезные повреждения. Он пропустил год школы из-за ревматической лихорадки, сломал лодыжку, поскользнувшись на мокром полу, и левое плечо, поскользнувшись на траве во время игры. К тому же он повредил левую руку в 1958 году, попал в автомобильную аварию в 1998 и у него случился инсульт в 2002 году, от которого он так и не отошел. Это совершенно непостижимо – со сколькими неприятностями встретился в своей жизни этот человек. Майлс внезапно ощущает желание позвонить отцу и поговорить с ним о Херберте Джуд Скоре и бессмысленности судьбы, странностях жизни, о что-если-бы и могло-бы-быть, о всех вещах, о которых они говорили между собой много лет тому назад, но правильное время для разговоров еще не пришло, и если оно когда-нибудь и придет, то уж никак не для междугороднего телефонного разговора; и он перебарывает в себе желание звонка; а к этой истории он вновь возвращается в беседе с Пилар тем же вечером.

Как только он прочитывает некролог ей, ему становится не по себе от грусти, покрывшей ее лицо, от глубины горечи в ее глазах, от ее погрустневшего рта и опустившихся плеч. Он не уверен, но ему кажется, что она задумалась о своих родителях и об их внезапной и ужасной гибели, о несчастье, унесшем их от нее в детстве, и о том, что она все еще грустит о них; и он жалеет о том, что прочитал ей, стыдя самого себя за причиненную ей боль. Чтобы приободрить ее, он откладывает газету в сторону и начинает рассказывать еще одну историю, одну из тех историй, которые рассказывал ему его отец, но эта история стоит особняком – она стала притчей в их доме – и он надеется этим стереть грусть в ее глазах. Лаки [Везунчик] Лорке, говорит он. Ты когда-нибудь слышала о нем? Нет, конечно, нет, отвечает она, чуть улыбаясь, услышав фамилию. Еще один бейсболист? Да, говорит он, но совсем невыдающийся. Выходил на замену у Джайантс и Филлис в сороковых и пятидесятых годах, ничего особенного, кроме одного факта о нем, что Джек Лорке, кличка Лаки, это настоящее воплощение теории жизни, говорящей – не все так плохо в этой жизни. Послушай это, начал он. Когда он служил в армии во время Второй Мировой войны, то не только выжил во время Дня-Д, дня высадки во Франции, и битвы в Арденнах, но однажды, днем, в гуще боя он шел с четырьмя солдатами, по два с обоих сторон, и тут разорвалась бомба. Остальные четверо погибли на месте, а Лорке вышел оттуда без единой царапины. Или эта история, продолжает он. Война закончилась, и Лаки готовится сесть в самолет, который должен отвезти его домой в Калифорнию. В последний момент майор или полковник появляется там, занимает его место, и Лаки оказывается за бортом. Самолет вылетает и терпит крушение, а все на борту погибают.

Эта история – правда? спрашивает Пилар.

Сто процентов. Если ты мне не веришь, то можешь прочитать.

Ты знаешь очень странные истории, Майлс.

Погоди. Я еще не закончил. Идет тысяча девятьсот сорок шестой год, и Лаки играет в бейсбол в одной из низших лиг. Его команда едет в турне на автобусе. Они останавливаются где-то, чтобы пообедать, и в это время тренер команды говорит, что Лаки переводят в команду повыше. Лаки должен отправиться туда немедленно своим ходом; и тогда он забирает свои вещи, слезает с автобуса и путешествует домой, голосуя на дороге. Автобус уезжает, долго едет, час за часом; и посередине ночи начинается дождь. Они – где-то в горах, окружены темнотой, мокротой, и водитель теряет контроль: автобус летит вниз с горы, и все погибают. Ужас. Но один человечек остается в живых. Опять. Подумай, какая вероятность, Пили. Смерть приходила к нему три раза, и все три раза он от нее ушел.

Лаки Лорке, шепчет она. Он все еще жив?

Похоже. Сейчас ему будет где-то около восьмидесяти, но я думаю, он все еще жив.

Через некоторое время после этого Пилар получает оценки Единого Экзамена – САТ. Они неплохие, даже лучше, чем он предполагал. С ее отличными оценками в школе и этим результатом теста он уверен, что она будет принята в любой колледж, куда бы она не подала документы. Нарушив правило избегать рестораны, он ведет ее на праздничный ужин следующим вечером и отчаянно борется весь ужин с желанием прикоснуться к ней на людях. Он очень горд ею, говорит он, он жаждет расцеловать всю ее, каждый кусочек ее тела, проглотить ее целиком. Они рассуждают о возможностях, простирающихся перед ней; и он настаивает на том, чтобы уехать из Флориды, и чтобы она попробовала себя в каком-нибудь престижном университете на севере, но Пилар отвергает такой шаг, потому что не может представить себя вдалеке от своих сестер. Ты же не знаешь, говорит он, все может измениться между вами, и не будет никакого вреда, если ты попробуешь, просто попробуешь, если сможешь поступить. Да, отвечает она, но каждая заявка на поступление стоит денег, и никакого нет смысла разбрасывать деньгами. Не беспокойся о деньгах, настаивает он. Он заплатит. Она не должна ни о чем беспокоиться.

К концу следующей недели она по шею загружена работой заполнения форм. Не только для поступления в университет Флориды, но и в Бернард, Вассар, Дюк, Принстон и в университет Браун. Она заполняет формы, сочиняет необходимые эссе (он их прочитывает, но ничего не изменяет или добавляет, потому что этого и не нужно); а потом они возвращаются к жизни, к их прежней жизни, пока не началась университетская лихорадка. Позже этим же месяцем он получает письмо от одного его старого приятеля из Нью Йорка, одного из тех странных друзей, с кем дружил в школе. Бинг [Звонок] Нэйтан – единственный человек из прошлого, с кем он переписывается, единственный, кто знал все его адреса проживания все эти годы. Сначала он зачарованно удивлялся собственному желанию переписываться лишь с Бингом, но после шести-восьми месяцев писем он понял, что ему не оторваться от своего прошлого, и что ему нужна хоть одна связь с его прежней жизнью. Они раньше даже не были достаточно близки друг с другом. Честно говоря, он считает Бинга немного надоедливым, временами труднопереносимым, но Бинг продолжал оставаться с ним на связи; и в глазах Бинга он по совершенно непонятным причинам вырос в очень значительную личность; так что он доверяет Бингу, целиком полагаясь на его рассказы об изменениях в их Нью Йорке. Так устроены их отношения. Бинг и был тем, кто рассказал ему о смерти бабушки, кто рассказал о сломанной ноге отца, о глазной операции Уиллы. Его отцу сейчас шестьдесят два, а Уилле – шестьдесят, и они не будут жить вечно. Бинг следит за всем происходящим. Если что-нибудь случится с кем-нибудь, он будет на телефоне уже на следующей минуте.

Бинг докладывает, что сейчас он живет в районе Бруклина, называемом Сансет (Закат) Парк. В середине августа он и его знакомые вселились в небольшой заброшенный дом на улице напротив кладбища Гринвуд, и с тех пор они там и живут. По непонятным причинам электричество и тепло все еще работают. Такое положение, конечно, может измениться в любое время, но, похоже, случилась какая-то ошибка, глитч, и никто не появился отключить дом от сервиса. Все ненадежно, да, и каждым утром они могут проснуться и быть выселенными прямиком на улицу, но, пока город затягивает потуже пояс трат и уже потерял немало рабочих мест, здесь – в Сансет Парк – они невидимы никаким службам; и ни полиция и ни судебные исполнители не появлялись здесь, чтобы выдворить их отсюда. Бинг не знает, готов ли Майлс к новым изменениям в своей жизни, но один из членов их команды недавно покинул Нью Йорк, и освободилась комната, если она ему нужна. Предыдущего обитателя звали Милли, и поменять Милли на Майлса, похоже, вытекает по алфавиту, пишет он. Вытекает по алфавиту. Еще один образец того, кто такой Бинг, с его логикой, но предложение идет от чистого сердца; и как только он начинает описывать людей, живущих здесь (мужчина и две женщины, писатель, художник, закончивший колледж студент, всем – за двадцать, все – бедные и еле перебивающиеся, все – талантливые и умные), становится ясно, что он старается найти как можно больше привлекательного в приглашении переезда в Сансет Парк. В конце Бинг добавляет, что отец Майлса в порядке, а Уилла уехала в Англию в сентябре, где она проведет целый год преподавателем по приглашению в университете Экстер. В коротком постскриптуме он добавляет: Подумай.

Хочет ли он вернуться в Нью Йорк? Наступило ли время для блудного сына виновато вернуться домой и зажить прежней жизнью? Шесть месяцев тому назад он, возможно, вернулся бы без малейшего колебания. Даже месяц тому назад он мог бы об этом поразмышлять, но сейчас – нет никаких сомнений. Пилар завоевала его сердце, и простейшая мысль уйти куда-то без нее становится невыносимой для него. Он сворачивает письмо Бинга и кладет его назад в конверт, а затем беззвучно благодарит своего друга за то, что письмо помогло принять решение. Ничего нет важного, чем Пилар, а когда придет время, то есть осталось совсем немного времени, и наступит ее следующий день рождения, то он попросит ее выйти за него замуж. Пока не совсем ясно, примет ли она его приглашение, но он обязательно спросит ее об этом. Вот такой ответ письму Бинга. Пилар.

Вся проблема в том, что Пилар – не просто Пилар. Она – все еще член семьи Санчез: и пусть она и Анджела сейчас не так близки друг к другу, Мария и Тереза все так же рядом. Те же четыре молодые женщины, так же скорбящие о безвременной потере своих родителей; как бы не была сильна привязанность Пилар к нему, ее семья – на первом месте. После ее отъезда к нему в июне она уже позабыла, как страстно желала покинуть семейное гнездо. Она начала скучать о прежних днях, и теперь каждую неделю она видится со своими сестрами, по крайней мере, два раза в неделю. Он держится от этого подальше и составляет ей компанию настолько редко, как это только возможно. Мария и Тереза вежливы и безвредно болтливы, но слишком скучны после часа болтовни с ними; Анджелу скучной не назовешь, но она всегда настроена против него. Ему не нравится, как она смотрит на него, постоянно испытывая его взглядом презрения и в то же время соблазнения, как будто до сих пор никак не может поверить в то, что они вместе: не от того, что у нее возник интерес к нему (кому вообще может быть интересен этот немытый мусорщик?), но по закону вещей – он, мужчина, должен быть увлечен ей, прекрасной женщиной, чей смысл существования – быть прекрасной, и чтобы мужчины влюблялись в нее. Нехорошо, но он все еще помнит об его подарках прошлым летом – бесконечный дождь подарков каждый день недели; и, хоть он пошел на это из добрых побуждений, он никак не может отделаться от того чувства отвращения, когда увидел ее внезапную живость, ее ненасытный голод к тем ненужным, глупым вещам.

Двадцать седьмого ноября он позволяет Пилар уговорить себя, чтобы пойти к Санчез на ужин в честь Дня Благодарения. Он идет на это вопреки своим принципам, чтобы доставить ей радость; и он также знает, что если бы он остался у себя, то дулся бы на нее до самого ее прихода. Первый час проходит без видимых проблем, и он внезапно делает открытие для себя, что ему тут нравится. Пока девушки готовят еду на кухне, он и приятель Марии, двадцатитрехлетний автомобильный механик Эдди, идут во двор, чтобы проследить за малышом Карлосом. Эдди, оказывается, тоже любит бейсбол, много читал о бейсболе и много об этом знает; и, начав разговор с недавней смерти Херба Скора, они переходят к трагическим судьбами различных питчеров прошедших десятилетий.

Первый – Денни МкЛэйн из Детройт Тайгерз, последний, кто выиграл тридцать игр, и, нет сомнений, что таких больше и не будет, лучший питчер Америки с 1965 по 1969, чья карьера была уничтожена азартными играми и близкими друзьями, оказавшимися мафиозниками. Ушел с поля в возрасте двадцати восьми лет, попал в тюрьму за продажу наркотиков, долги и вымогательство, распух весом до гигантских триста тридцати фунтов и вновь попал в тюрьму на шесть лет в середине девяностых за кражу двух с половиной миллионов долларов из пенсионного фонда компании, на которую работал.

Он сам себя сделал таким, говорит Эдди, и у меня нет к нему никакой жалости. Но вспомни Бласса. Какого черта это случилось с ним?

Разговор переходит к Стиву Блассу – тот играл за Питтсбург Пайретс с середины шестидесятых до середины семидесятых, всегда более десяти побед в сезоне, звезда финальных игр 1971 года, следующий 1972 год – лучший в карьере (19-8, 2, 49 ошибки за игру), а затем, уже в конце сезона, в последний день года, Роберто Клементе, будущий член Зала Бейсбольной Славы, приятель по команде, погибает в самолетной аварии, перевозя помощь пострадавшим в землетрясении в Никарагуа. На следующий сезон Бласс не смог бросить ни одного страйка. И он совсем потерялся на поле – 3–9, 9, 85 ошибок за игру. Он попробовал себя на следующий сезон, но после одной игры (семь хоумранов за пять иннингов) он бросил играть. Смерть Клементе повлияла на внезапный обвал Бласса? Никто точно не знает, но, в чем был уверен Эдди, и большинство любителей бейсбола тоже, что Бласс попал под влияние так называемой вины выжившего, и что он так хорошо относился к Клементе, что просто не смог продолжать играть после смерти друга.

По крайней мере у Бласса было семь-восемь хороших сезонов, говорит Майлс. А вспомни Марка Фидрича.

А, отвечает Эдди, Марк "Птица" Фидрич; и затем они пускаются в расхваливания короткой и яркой карьеры явившейся-из-ниоткуда-сенсации, ослепительно вспыхнувшей на всю страну лишь на короткие несколько месяцев, двадцати однолетнего парня, вероятно, самого обожаемого всеми игрока, который когда либо играл. Никто не видел до него ничего подобного – питчер разговаривал с мячом, становился на колени и разглаживал руками пыль под собой, и всю игру его как будто били электрические удары внезапной нервной судороги – не человек, а вечнодвижущаяся машина в образе человека. Первый сезон он был неудержим: 19-9, 2, 34 ошибки, главный питчер игры Всех Звезд Американской лиги, лучший новичок сезона. Прошло несколько месяцев; он повредил себе колено, катаясь на лошади во время весенней подготовки, а затем, хуже того, порвал плечевые мышцы как раз в самом начале сезона. Он потерял руку для игры, и, такие дела, Птицы больше не было – от питчера к экс-питчеру за одно мгновение.

Да, говорит Эдди, очень жаль, но все равно не сравнишь с тем, что случилось с Донни Муром.

Нет, не сравнишь, говорит Майлс, кивая согласно головой.

Он помнит, как случилось это, и помнит, каким потрясенным стало лицо отца, когда тот поднял глаза от газеты за завтраком двадцать лет тому назад и произнес, что Мур умер. Донни Мур из калифорнийских Анджелс, тот самый, кого ввели в заключительную пятую игру с бостонскими Рэд Сокс в чемпионском споре Американской лиги 1986 года. Анджелс вели игру с незначительным перевесом и уже были готовы выиграть свой первый в истории чемпионский титул; и тут Мур совершил самый худший бросок в своей жизни, и бостонец Дэйв Хендерсон выбил мяч хоумраном; и вся игра после этого поменялась; и Анджелс в конце концов проиграли. Мур так и не смог отойти от этого унижения. Три года спустя, задыхающийся от финансовых и семейных проблем, возможно, и не совсем в себе, Мур разругался с женой в присутствии их троих детей. Он достал пистолет, выстрелил три раза в жену, не причинив ей особого вреда, а затем направил пистолет на себя и снес себе голову.

Эдди смотрит на Майлса и качает головой, недоумевая. Не понимаю, говорит он. Его питч не был хуже, чем бросок Бранка против Томсона в пятьдесят первом. Но Бранка, ведь, не покончил жизнь самоубийством? Он и Томсон стали друзьями; и они разъезжают сейчас по всей стране, подписывая вместе бейсбольные мячи; и когда бы ты не увидел их фотографию – они улыбаются друг другу, два старпера, начихавших на все проблемы. Почему Донни Мур сейчас не подписывает мячи с Хендерсоном вместо того, чтобы покоиться в могиле?

Майлс пожимает плечами. Вопрос характеров, говорит он. Каждый человек отличается от другого человека, а когда случаются трудные времена каждый проживает их по-своему. Мур треснул. Бранка – нет.

Ему нравится вести беседу о подобном с Эдуардо Мартинезом смеркающим днем четверга Дня Благодарения; и пусть их разговор можно назвать каким-то образом и печальным – истории падений, разочарований и смерти – бейсбол, как и вселенная, так же полон жизнью и всем происходящим в жизни, хорошим или плохим, трагичным или комичным. Сегодня им достались кусочки отчаяния и загубленных надежд, но в следующий раз, когда они встретятся (надеясь, что они еще раз встретятся), их полдень будет заполнен смешными историями, от которых точно в конце заболят животы. Ему кажется, что Эдди – серьезный, добродушный человек; и его тронуло, что новый парень Марии напялил на себя пиджак и галстук для праздничного ужина в доме Санчезов, и что у него свежая стрижка на голове, и что в воздухе чувствуется запах его одеколона. Парень – приятная компания, хоть его приятность – это просто факт, что ему достался мужской союзник в этой стране женщин. Затем их зовут к ужину; и присутствие Эдди за столом, похоже, нейтрализует враждебность Анджелы или, по крайней мере, отвлекает ее внимание от него, заметно уменьшив количество ее испытывающих взглядов. Здесь присутствует еще один человек, еще один посторонний для оценки и осуждения, для того, чтобы проверить – достоин он или недостоин еще одной ее младшей сестры. Эдди, похоже, проходит это испытание, но Майлса озадачивает мысль, что Анджела не побеспокоилась привести никого с собой на этот ужин, что у нее нет, выходит, близкого друга. Муж Тересы далеко отсюда, и, конечно, невозможно ожидать от нее мужского компаньона, но почему Анджела не нашла мужчину? Может быть, Мисс Сама Прекрасность не любит мужчин, размышляет он. Может быть, ее работа отвратила ее от них.

Сержант Лопез отсутствует дома уже десять месяцев, и потому еда начинается с бессловесной молитвы за его безопасность. Через несколько секунд после того, как они приступают к ужину, все внезапно смотрят на Тересу, неожиданно залившуюся слезами. Пилар, сидящая рядом с ней, обнимает Тересу за плечи и целует ее в щеку. А он все смотрит на скатерть стола и пытается удержать себя от просьб Богу. Бог никак не связан с тем, что происходит в Ираке, уговаривает он себя. Бог никак не связан с этим. Он представляет Джорджа Буша и Дика Чейни, стоящих у стены, а потом – их же расстрелянных; а затем, ради Пилар, ради всех за столом, он желает, чтобы муж Тересы был бы удачлив и вернулся бы неповрежденным.

Он начинает думать, что на сегодня все испытания Анджелы закончились. Они опустошили несколько раз свои тарелки; сейчас – под атакой десерт; и после всего, как жест доброй воли, он предложит себя, чтобы помыть тарелки, и ему не не понадобится ничья помощь; а после того, как он вымоет и высушит бесчисленное количество тарелок, стаканов и приборов, как только он отскребет кастрюли и сковородки и разместит их по своим местам в шкафах, он придет в гостиную и найдет Пилар, и скажет, что уже поздно, что ему надо завтра на работу; и они уйдут, лишь двое их, выскользнут из дома и запрыгнут в машину прежде, чем кто-нибудь сможет вымолвить хоть одно слово. Отличный план, о да, но в то самое мгновение, как Анджела заканчивает есть последний кусок тыквенного пирога (никакой кубинской еды сегодня, все – только американское, начиная фаршированной птицей и заканчивая клюквенным соусом, подливой, сладким картофелем и традиционным десертом), она кладет свою вилку, убирает салфетку и встает. Мне нужно поговорить с тобой, Майлс, говорит она. Пойдем в глубину дома, чтобы никто нам не помешал, хорошо? Это очень важно.