Текст книги "Тайна Обители Спасения"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

XXIII
КАБАЧОК «СВИДАНИЕ В ФОРС»

Мне кажется, что у современного Парижа много достоинств: улицы стали широкими, город наполнился воздухом и светом. Конечно, на это потребовалось много денег, но, как известно, чистота – превыше всего. Одним словом, Париж стал гораздо опрятнее.

Однако когда создавалось одно, разрушалось другое. То очарование, которое было присуще старому городу, исчезло.

Появились новые роскошные бульвары, вдоль которых стоят только богатые дома. Они по-своему красивы, и все же я вспоминаю иной Париж, не такой современный и прилизанный, Париж, в котором дворцы не стеснялись соседства лачуг.

Тот Париж принадлежит истории. О каждом его доме можно было рассказывать легенды. Сейчас от него осталось лишь несколько островков, побродить по которым полезнее, чем прочитать несколько толстых ученых книг.

Я вспоминаю мансарду, в которой была написана моя первая книга. Это произошло в 1840 году. Как быстро летит время! Мое окно выходило на улицу Паве, и из него был виден особняк Карнавале, в котором жила мадам де Севинье[11]11
  Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (1626—1696) – французская писательница, автор знаменитых «Писем», адресованных дочери и изданных в 1726 году.


[Закрыть]. Боюсь, что это чудное здание постигнет печальная участь многих других домов: его начнут реставрировать. Раньше на этом месте стоял особняк Карла Лотарингского – родовое гнездо Гизов[12]12
  Гизы – представители одного из знатнейших дворянских родов Франции, сыгравшие большую роль в истории этой страны.


[Закрыть].

Из моего окна был виден также особняк Ламуаньон, построенный Карлом Девятым[13]13
  Карл IX (1550—1574) – король Франции с 1560 года.


[Закрыть] для герцога Ангулемского, сына Мари Туше[14]14
  Мари Туше (1549—1638) – фаворитка Карла IX, мать его сына, Карла Ангулемского.


[Закрыть], о котором велеречивый Таллеман де Рео[15]15
  Гедеон Таллеман де Рео (1619—1690) – французский мемуарист, описавший в своих «Забавных историях» нравы времен Людовика XIV.


[Закрыть] говорил: «Он стал бы величайшим человеком своей эпохи, если бы не был таким мошенником».

Когда слуги требовали свое жалованье, герцог Ангулем ский отвечал им: «Негодяи, разве вы не видите эти четыре улицы у моего особняка? Здесь же так удобно просить милостыню у прохожих!»

Тем не менее, существование этого высокородного жулика может оправдать тот факт, что в его спальне появился на свет суровый адвокат Людовика Шестнадцатого месье де Мальзерб[16]16
  Кретьен Гийом де Ламуаньон де Мальзерб (1721—1794) – судейский чиновник, адвокат короля Людовика XVI (1754—1793) на процессе, проходившем во время Великой французской революции; был казнен.


[Закрыть].

Наконец, из моего окна можно было увидеть живописные крыши особняков Комон и Бриен. В самом деле, выглядели они весьма симпатично, и это доказывает, что форма порой серьезно расходится с содержанием. Дело в том, что в этих особняках была тюрьма.

Таким образом, я жил по соседству с Форс, в которой сидел когда-то наш друг лейтенант Морис Паже.

Из моего окна можно было разглядеть много интересного. Например, я видел, как танцевал в своем салоне герцог де Лозен[17]17
  Антонен Нонпар де Гомон ля Форж, герцог де Лозен (1633– 1723) – авантюрист эпохи Людовика XIV.


[Закрыть], я видел маленькое окошко в особняке Бриен, за которым томилась несчастная принцесса де Ламбаль[18]18
  Мария Тереза Луиза де Савуа-Кариньян, принцесса де Ламбаль (1749—1792) – преданная подруга французской королевы Марии Антуанетты (1755—1793); погибла во время Великой французской революции.


[Закрыть]... Да разве все перечислишь!

Прямо под моим окном находилась стена, назначение которой долгое время оставалось для меня загадкой.

Потом я узнал, что ее построили в связи с многочисленными побегами заключенных. Они скрывались через сады, раскинувшиеся как раз возле того дома, где я жил.

Дошло до того, что весь квартал охватила паника, и жилье на нижних этажах моего дома сдавалось за смехотворно низкую плату.

Однако стена перекрывала лишь один путь, и узники продолжали преспокойно убегать другой дорогой.

Положить конец этому безобразию можно было только одним способом: надо было разрушить Форс.

Итак, вернемся к нашему повествованию, а точнее – к событиям того утра, которое последовало за днем посещения другой тюрьмы – заведения доктора Самюэля. Было девять часов.

В Париже по-прежнему стояли холода, мостовые покрывал грязный снег.

Улица Сисиль, по которой в то время можно было быстрее всего попасть на площадь у Пале-Рояль, была почти безлюдна.

Главный вход в тюрьму находился в здании под номером двадцать два по улице Паве. Неподалеку стояла будка, в которой мерз часовой. Он охранял служебный вход с улицы Сисиль.

На углу улицы Сент-Антуан располагалась забегаловка, которая позаимствовала название у своей мрачной соседки. На вывеске кабачка было написано: «Свидание в Форс. Лере. Продажа лимонада, вина, водки и ликеров».

Все окна забегаловки были занавешены – кроме одного, ближайшего к углу дома. Отсюда можно было одновременно наблюдать и за служебным входом на улице Сисиль, и за главным – на улице Паве.

У этого окна сидел молодой человек, бледный и грустный. Он внимательно следил за тем, что происходит снаружи.

На молодом человеке был типичный костюм парижского рабочего. Однако нежное лицо юноши, в белизне которого было что-то болезненное, абсолютно не соответствовало рабочей блузе и фуражке.

Надо признать, что юноша был очень красив. Не ускользнуло это и от проницательных глаз Жозефа Лере, хозяина «Свидания в Форс». Принеся стакан подогретого вина, заказанного подростком, Лере заявил:

– Послушайте, молодой человек, вы не похожи на простого рабочего: очень уж у вас гладкая кожа. Если бы в Форс еще оставались политические заключенные, я знал бы, что вас сюда привело. В прежние времена к нам часто наведывались красавчики вроде вас.

– Я только что из больницы, – спокойно ответил подросток.

Его голос был таким же нежным, как и кожа. Однако в нем слышались решительные нотки. Поймав любопытный взгляд кабатчика, юноша добавил:

– И мне совсем не хочется туда возвращаться.

– В больницу? – уточнил Лере. – Что касается меня, то я там никогда не был. Я человек здоровый. Такие, как я, попадают в больницу только перед самой смертью. Я бы каждому пожелал быть таким крепким. Пейте вино, пока оно не остыло. До полудня вы можете спокойно сидеть здесь и смотреть в окно, а потом тут начнут собираться постоянные клиенты.

Лукаво улыбнувшись, Лере отправился по своим делам.

Последовав его совету, молодой человек поднес бокал к губам, но, как только сделал глоток, лицо его исказилось от отвращения и он поспешил поставить бокал на стол.

Юноша не сводил глаз с башенных часов. В его взгляде читались одновременно решимость и страдание.

Часы показывали пятнадцать минут десятого.

Устав следить за стрелками, юноша перевел взгляд на дорогу.

Через четверть часа появился Лере.

– Ну, как дела? – осведомился он.

– Когда начинаются свидания с заключенными? – спросил в свою очередь подросток.

– Это смотря какой заключенный, – ответил кабатчик. – Например, к банкротам всегда можно. Вы хотите увидеть какого-то банкрота?

– Нет, – покачал головой юноша. – Я жду свою мать. Она должна получить разрешение у следователя.

– А, значит, вас интересует подследственный? – вскинул брови Лере. – Здесь все не так-то просто. Полагаю, молодой человек, ваша мать – не графиня?

– Она – хозяйка зверинца.

– Что ж, неплохо! – ухмыльнулся кабатчик. – А вы, должно быть, ухаживаете за маленькими белыми мышками? Ну и шутник же вы! Впрочем, вряд ли ваши руки делали когда-нибудь более тяжелую работу. Остается узнать, что представляет собой сам подследственный.

Молодой человек уже открыл рот, чтобы ответить, но вдруг покраснел, как рак, и вскочил на ноги.

– Черт побери! – воскликнул Лере. – Оказывается, мы не такие уж вялые!

Больше он не успел ничего добавить: подросток бросил на стол пятифранковую монету и кинулся к двери.

Дело в том, что на улице Паве, напротив главного входа в Форс, остановилась какая-то карета.

XXIV
ФОРС

Усевшись на стул, с которого только что вскочил молодой человек, папаша Лере уставился в окно. – Из этой ложи прекрасно видно всю сцену, – бормотал он. – Похоже, этот молокосос не очень-то трясется над деньгами. Можно подумать, что он из богатенькой семьи. Но это вряд ли. Вон какая у него мамаша!

В самом деле, из кареты вылезла грузная женщина. Фиакр угрожающе накренился.

«Ого! Такая гора мяса породила этого ничтожного мышонка!» – подумал папаша Лере.

Вслед за женщиной из кареты вышел широкоплечий мужчина. Несмотря на могучее телосложение, вид у него был совершенно безобидный. Мужчина был одет в новый костюм и, казалось, чувствовал себя в нем весьма неловко. На плече у этого человека висела большая сумка.

И тут кабатчик увидел своего нового знакомого, который шел навстречу толстухе. Но женщина, которую юноша назвал своей матерью, повела себя довольно странно: она отступила на шаг и с изумлением уставилась на сына.

Через несколько мгновений подросток взял ее под руку. Женщина что-то сказала человеку с сумкой, и тот быстро зашагал по направлению к улице Фран-Буржуа. После этого мать с сыном подошли к двери тюрьмы.

Хозяин «Свидания в Форс» с любопытством наблюдал за этой сценой. Наконец он отошел от окна и направился в соседнюю комнату, чтобы погреться у печки.

– На первый взгляд, там не происходит ничего особенного, – бормотал Лере. – Но если человек кое-что соображает, то некоторые вещи покажутся ему очень даже странными. Во-первых, монета в сто су. Может, мальчишка еще вернется за ней? Да нет, не должен. Во-вторых, это она. Сомнений быть не может, я узнал ее. В-третьих, удивление этой дамы. Не знаю, кто она, хозяйка зверинца или нет. Хотя, вообще-то, похожа. В-четвертых, человек с огромной сумкой. Возможно, во всем этом кроется какая-то тайна, которую я не могу разгадать. Когда в полдень ко мне зайдут господа чиновники, чтобы выпить по чашечке кофе, мне кое-что удастся выяснить. Может, вся эта суета – из-за лейтенанта кавалерии? Одного человека из-за этого придурка уже уволили. У малыша в фуражке подозрительный вид. Надо предупредить моих друзей.

А в это время женщина беседовала с охранником.

Она заявила, что хочет видеть лейтенанта Мориса Паже.

– Сюда нельзя заходить, – ответил охранник. Он казался не таким угрюмым, как это обычно описывается в романах и комедиях, но был все же достаточно отвратительным.

– У меня есть разрешение господина Перрен-Шампена, – проговорила женщина, в которой читатель, конечно же, давно признал мамашу Лео.

Охранник взял бумагу, внимательно прочел ее и вернул укротительнице.

– Еще рано, – буркнул он.

Весь мир с изумлением взирает на французскую администрацию, которая представляет собой громадный механизм, созданный для того, чтобы чинить людям всевозможные препоны.

Мы не можем здесь подробно развивать эту тему. Заметим только, что, если даже начисто забыть о политике, одного существования этого монстра достаточно, чтобы вспыхнула революция.

Если бы мы жили не во Франции, а в Турции, и если бы я был султаном, девяносто девять процентов чиновников я посадил бы на кол. А оставшийся процент я не просто посадил бы на кол, а велел бы еще прокоптить на медленном огне.

Напомню, это было лирическое отступление.

Услышав слова охранника, мадам Самайу, которая прекрасно умела владеть собой, ответила:

– Если рано, мы подождем. Будьте любезны, проводите нас в приемную.

– Здесь нет приемной, – процедил охранник. – Приходите к одиннадцати.

И снова укротительница не рассердилась. Правда, ее глаза налились кровью, а лицо слегка перекосилось.

– Дорогой мой, – произнесла вдова, – я питаю огромное уважение к власти, но поймите, что на улице холодно. Учтите, что я знакома с несколькими министрами. К тому же, когда я вышла из кабинета следователя, я встретила своего друга, барона де ля Перьера, который сказал мне: «Мадам Самайу, если вам будут чинить препоны, назовите мое имя».

– Барон де ля Перьер? – повторил охранник. – Не знаю такого.

Молодой человек, до сих пор не проронивший ни слова, расстегнул свою рабочую блузу и, вытащив из внутреннего кармана визитную карточку, протянул ее охраннику.

– Нас совершенно не интересует, знаете вы наших покровителей или нет, – проговорил он. – Передайте эту карточку начальнику тюрьмы.

– Начальнику?! – в ужасе воскликнул цербер. – Ни за что!

Взглянув на карточку, он пробормотал:

– Полковник Боццо-Корона! Это другое дело. Он порой обедает с нашим патроном. Когда я служил охранником в министерстве, я видел, что он заходил к министру, как к себе домой. Правду говорят: по одежке встречают – по уму провожают. Пожалуйте, мадам, садитесь вот здесь, возле печки. И вы, молодой человек, тоже. Сейчас я кого-нибудь отправлю к начальству. Через минуту вы получите ответ.

Охранник покинул свою будку. Мамаша Лео и ее так называемый сын остались одни.

– Ах, моя дорогая! – воскликнула Леокадия. – Я высматривала тебя всю дорогу. Сначала я долго не могла догадаться, что же это за сын такой. Но потом меня осенило. Как обрадуется Морис! Хотя, наверное, и рассердится тоже: ведь ты остригла свои прекрасные волосы, которые он так любил!

– Волосы отрастут, – с улыбкой ответила Валентина.

– Да, конечно, это все ерунда, – рассмеялась мамаша Лео. – Главное, что вы любите друг друга. Тебе помог Лейтенант? – поинтересовалась она.

– Да... – кивнула Валентина. – И визитную карточку полковника дал мне тоже он.

– Знаешь, этот человек внушает мне ужас... – пробормотала укротительница. – Хотя он, наверное, не такой уж и плохой? – робко добавила женщина.

– Ах, моя дорогая Лео, – вздохнула Валентина, – я боюсь его еще больше, чем вы, потому что не знаю, чем объясняется его преданность. Кроме того, я не понимаю, что он делает в доме доктора Самюэля. Я уже говорила вам однажды – и теперь повторю снова: у меня такое ощущение, что Куатье помогает мне не просто так: он словно выполняет чей-то приказ. Я не знаю, кому служит этот человек: нам или тому, кто стоит за ним. А вдруг мы сами – всего лишь пешки в чьей-то игре? Мы думаем, что сами управляем своими поступками, но что, если кто-то ловко подталкивает нас к краю пропасти?

– Если ты так считаешь... – начала укротительница.

– Да нет, я не знаю! – воскликнула Валентина. – Просто я всего боюсь! Но, несмотря на это, я действую! Если мы будем сидеть сложа руки, это погубит Мориса!

– Но ты веришь в успех? – спросила мамаша Лео.

– Я надеюсь, – прошептала Валентина. – Я так много плакала и молилась, что, может быть, Господь сжалится надо мной.

– Конечно, Господь милосерден, но, как говорится, на Бога надейся, да сам не плошай! – проговорила укротительница.

– Что вам сказал следователь? – неожиданно поинтересовалась Валентина; очевидно, она решила сменить тему.

– Забавный человек! – усмехнулась мамаша Лео. – Такой живчик! Все время говорит, даже слова не дает вставить. Все знает, все видел, во всем уверен. А когда он склонился над бумагой, то стал выглядеть еще смешнее. Такой курносый, и очки поблескивают! А пером скрипит, будто дрова пилит! Кстати, знаешь, когда он закончил писать, он поднял на меня глаза, и я заметила, что он немного косит. Вот, думаю, сейчас я с ним и потолкую. Куда там! Он и рта мне не дал раскрыть.

«Вы ведь вдова Самайу, – говорит, – я слышал, что вы случайно прикончили своего мужа, но меня это не касается. Ваши дела идут хорошо, и вы производите впечатление приличной женщины. Я мог бы допросить вас, но в этом нет нужды. Я не сомневаюсь, что вам хорошо известна эта история, но я знаю ее еще лучше, лучше всех. Скорее всего, ваши слова только подействуют мне на нервы. Не то чтобы я уже докопался до истины, просто недостаток образования мешает вам понять то, что понимаю я. Я мог бы поделиться с вами своими соображениями, но слишком много говорить вредно. Вы хотите получить разрешение на свидание с лейтенантом Паже, у вас хорошие покровители. Сейчас я дам вам эту бумагу!»

Представляешь, и все это на одном дыхании! Просто фонтан!

Пока он искал бланк, чтобы его заполнить, я собралась с духом и выпалила:

– Лейтенант Паже невиновен. Дело в том, что в Париже действует жуткая банда. Если господин следователь захочет меня выслушать, я могла бы рассказать ему много интересного о Черных Мантиях.

– Как, вы так прямо и сказали?! – воскликнула побледневшая Валентина.

– Не бойся, я знала, с кем говорю, – ответила укротительница. – Он презрительно расхохотался и заявил мне: «Низшим классам необходима вера в нечистую силу. Я отлично знаю эту байку о Черных Мантиях. Послушайте, мадам, порой интерес к призракам приводит к скверным последствиям. Взять хотя бы моего предшественника. Умный был человек, а кончил тем, что спятил. Ладно, не будем больше об этом. Скажите, лейтенант Паже – действительно ловкий акробат? Я люблю такие вещи. Если вам вдруг взбредет в голову выступить в качестве свидетельницы защиты, договоритесь с адвокатом. Вот ваше разрешение. Если понадобятся другие, не стесняйтесь, заходите. Передайте полковнику Боццо, что я всегда рад быть ему полезным».

– Опять этот человек! – прошептала Валентина. – Без него у нас ничего бы не вышло!

– Да, и вряд ли он помогает нам от чистого сердца! – добавила Леокадия.

Охранник говорил, что вернется через минуту, однако отсутствовал целых полчаса. Наконец он явился, приведя с собой какого-то служащего. Этот служащий совсем не напоминал чиновника. Обычно чиновники имеют очень важный вид, вследствие чего смотрят на вас так, словно собираются проглотить. Этот же человек выглядел почти добродушным.

– Извините, что мы заставили вас так долго ждать, – произнес он. – Здесь такие длинные и запутанные коридоры! Сейчас господин Патра вас проводит. Мое имя – Рагон, и я всегда рад помочь вам.

– Господин Патра, – добавил Рагон, обращаясь к тюремщику, – проводите этих людей во двор Мом. Лестница «Б», коридор Сен-Мадлен, камера номер пять. Не забудьте оставить дверь приоткрытой. Из-за этого подследственного одного вашего коллегу уже уволили. Однако не переусердствуйте. Не мешайте дружеской беседе.

Выслушав указания, тюремщик пошел вперед. Мамаша Лео и Валентина последовали за ним.

Сначала они пересекли двор Пуль. Заключенным запрещалось заходить сюда, поскольку этот двор примыкал к воротам. Дальше шел главный корпус. Бывшие салоны Комона превратились теперь в тюремные камеры. Потом охранник провел своих спутниц мимо монастыря святой Марии Египетской, и вскоре они очутились во дворе Мом. Здесь гуляли заключенные, содержавшиеся в одиночных камерах. В этом же дворе после еды резвились дети.

Тюремщик нырнул в бывший особняк Бриен и стал подниматься по узкой винтовой лестнице, которая вела в коридор Сен-Мадлен.

Наконец он отпер дверь под номером пять и впустил укротительницу и Валентину в камеру.

Помня, что ему приказали не беспокоить посетителей, охранник решил не торчать у приоткрытой двери. Вместо этого он принялся прохаживаться взад-вперед по коридору.

Когда мы опишем камеру Мориса Паже, читатель увидит, что, допуская такую поблажку, тюремщик ничем не рисковал.

XXV
УЗНИК

Вот уже полмесяца, как Мориса Паже перевели из Консьержери в Форс. Первые три дня его держали отдельно от остальных заключенных. Затем Перрен-Шампен разрешил ему общаться с товарищами по несчастью. Морис страшно заинтересовал их. Непонятно было, почему его три дня продержали в полной изоляции.

Заключенные часто толковали между собой о своем таинственном собрате. Большинство склонялось к тому, что лейтенант попал в ловушку, в которую его заманили настоящие преступники.

Если бы прокуроры могли слышать, о чем беседуют узники во время своих коротких прогулок, возможно, совершалось бы гораздо меньше судебных ошибок.

Дело в том, что у человека, который сидит в тюрьме, очень много свободного времени. Это позволяет заключенному размышлять над вещами, которые кажутся ему странными и подозрительными. Но это еще не все. При встречах узники делятся своими соображениями, благодаря чему часто находят ответы на самые сложные вопросы.

Иногда полиции удается кое-что узнать с помощью подсадных уток. Порой среди заключенных встречаются люди, которые добровольно соглашаются сообщать полиции интересующие ее сведения.

Пожалуй, такие отчеты были бы ценнейшим материалом для следствия, если бы только этим несчастным «стукачам», которые пали уже дважды: в первый раз – совершив преступление, а во второй – предав своих товарищей, – можно было бы доверять.

В тюрьме Форс много толковали о несчастном Реми д'Арксе. Правосудие могло бы узнать из этих разговоров немало интересного. Возможно, какой-нибудь заключенный без труда перечислил бы всех, кто скрывался под масками Черных Мантий.

Мы уже говорили, как любит парижская чернь легенды о преступном мире. Особенно это проявляется в тюрьме. Наиболее известные воры и убийцы почитаются здесь, как полубоги.

В связи с делом лейтенанта Паже в тюрьме Форс не раз звучали слова «Черные Мантии».

Однако не нужно думать, что преступники сочувствовали Морису. То, что вместе с ними находился невиновный, наоборот, чрезвычайно их радовало. Все с нетерпением ждали, когда же начнется процесс лейтенанта.

Дело в том, что бандиты обожают судебные ошибки. Каждое поражение юстиции оборачивается их победой.

Камера Мориса находилась на четвертом этаже бывшего особняка Бриен. Когда-то здесь было гораздо уютнее – до тех пор, пока при Людовике Шестнадцатом это здание не приспособили под тюрьму. Раньше помещение, в котором теперь оказался Морис, было довольно просторным, но потом стены сделали в два раза толще, и комната от этого сильно уменьшилась в размерах.

Источником света служило узкое зарешеченное оконце. Оно выходило во внутренний двор, на месте которого некогда зеленели сады Комона. Теперь во дворе росло лишь несколько деревьев, которые выглядели так печально, точно и сами были арестантами.

Их кроны были видны с улицы Культюр-Сен-Катрин, и люди, не знавшие, в каком месте росли эти деревья, с завистью думали, как повезло обитателям большого дома, имеющим собственный садик.

Прямо напротив окна, весьма напоминавшего бойницу, возвышалась недавно возведенная стена. Ее построили, чтобы положить конец постоянным побегам заключенных, о чем мы уже говорили.

Правда, с четвертого этажа, на котором находилось двенадцать камер, предназначенных для особо опасных преступников, убежать было трудновато. Напомним, что в одной из этих камер и сидел Морис.

Так что тюремщики могли спокойно разгуливать по коридору в полной уверенности, что их подопечные никуда не денутся. Даже если бы вместо рук, скованных кандалами, у Мориса выросли крылья, он не смог бы вырваться из своей ужасной клетки.

Он сидел на соломенном стуле. Больше никакой мебели в камере не было.

На Морисе болталась обычная арестантская роба, при виде которой сжималось сердце.

Бритая голова лейтенанта упала на грудь. Он был очень бледен.

В этом печальном узнике трудно было узнать жизнерадостного молодого человека, весельчака-военного, с поразительным аппетитом уплетавшего скромный ужин, который приготовила для него мамаша Лео.

Тогда душа Мориса была полна радужных надежд. А теперь...

В тот вечер Морис узнал, что все это время Флоретта любила его. В тот вечер он впервые услышал имя Реми д'Аркса. И тогда же впервые почувствовал, что его преследует какой-то рок.

И теперь, находясь в тюрьме, Морис постоянно думал о том вечере.

Лейтенанту казалось, что эти несколько часов определили всю его дальнейшую жизнь.

Эти несколько часов закончились трагедией. Погиб человек, которого Морис не знал, но гибель которого роковым образом повлияла на судьбу молодого лейтенанта. Морис чувствовал, что попал во власть какой-то силы, которой невозможно противостоять.

В своих мыслях Морис все время возвращался к странному, нелепому балагану, который представлялся ему чудесным местом, романтическим и поэтичным.

Все самое дорогое для лейтенанта было связано с этим балаганом. Разве не там он впервые увидел чарующую улыбку Флоретты?

В долгие, томительные часы одиночества Морис занимался тем, что по крупицам восстанавливал в мыслях все, связанное с этим местом.

Именно там после долгого отсутствия ему снова удалось обрести надежду и счастье.

В этом мире Мориса любили только два человека: Валентина и Леокадия. Иногда они казались ему двумя сестрами. Разумеется, это не вполне соответствовало действительности, однако в ту пору, когда лейтенант познакомился с ними, мамаша Лео была покровительницей юной особы, которую теперь называют мадемуазель де Вилланове. Кроме того, Леокадию и Валентину объединяла любовь к Морису.

Кроме этих двух женщин, лейтенанту Паже не на кого было надеяться. Ни к кому больше он не испытывал такой привязанности. Это не означает, что Морис был неблагодарным сыном. Его родители были добрыми людьми и хорошо воспитали своего мальчика. Однако два года назад связь между Морисом и его семьей оборвалась: он стал чужим для своих собственных родителей.

Молодой человек не держал на них зла. Он понимал, что его отец, имея мало денег и много детей, должен в первую очередь заботиться о тех, кто остался на его попечении.

Когда лейтенант Паже совершал в Африке свои подвиги, родные почти простили его, но после того, как Морис попал в беду, он получил из дома лишь одно короткое письмо.

Из него не следовало, что родители прокляли своего сына, и все же это послание не могло вызвать особой радости. Заканчивалось оно так: «Тот, кто презирает советы людей, умудренных жизненным опытом, и не считается с мнением отца и матери, всегда плохо кончает».

Мы можем посмеяться над этой сентенцией, проникнутой провинциальным духом, однако давайте не будем этого делать, поскольку, как ни крути, а слова эти верны.

И все же Лафонтен[19]19
  Жан де Лафонтен (1621—1695) – французский писатель, автор знаменитых «Басен».


[Закрыть] давно продемонстрировал нам, чего стоят неуместные мудрствования.

А ведь родители Мориса могли повести себя и по-другому. Пусть все обвиняют их сына, пусть все, включая здравый смысл, свидетельствуют против него – для любящих отца и матери это не должно было бы иметь никакого значения. Мне больше нравятся те люди, которые на их месте сказали бы: «Нет! Наш сын невиновен!»

Вот это была бы настоящая семья. Члены подлинной семьи никогда не сомневаются друг в друге, и в этом их сила.

Со времени своего второго ареста Морис каждый день с нетерпением ждал прихода мамаши Лео. Эта женщина не докучала ему своими нравоучениями, но молодой человек знал, что она всей душой предана ему. Однако время шло, а Леокадии все не было. Это очень удивляло Мориса. Он не допускал и мысли о том, что укротительница могла забыть о своем юном друге.

Это был единственный визит, на который надеялся Морис, поскольку тюремщик, открывший дверь Валентине, вылетел со службы.

Когда женщины вошли в камеру лейтенанта, он сначала увидел только укротительницу – и первыми словами узника были:

– Бедная мамаша! Вы, наверное, болели?

Вдова кинулась к нему с распростертыми объятиями, но Морис не мог ответить ей тем же: он был в кандалах.

Прижав бедного узника к груди, мамаша Лео, которая уже обливалась слезами, громко запричитала:

– Морис! Мой дорогой Морис! Как ты изменился! Бедненький мой! Сколько ты пережил!

Она совсем забыла про Валентину. Что же касается Мориса, то возлюбленную заслоняла от него мощная фигура укротительницы.

– Ничего, мне уже недолго страдать, – промолвил узник. – Обнимите меня еще раз, мамаша Лео. А потом расскажите мне о ней, ладно? Я очень хочу говорить о ней.

– Но она здесь, – удивленно произнесла Леокадия. – Мы пришли вместе.

Морис оттолкнул вдову с такой силой, что несмотря на свой солидный вес, мадам Самайу едва не грохнулась на спину.

– Черт побери! – радостно воскликнула она. – Ты еще не совсем ослаб, малыш!

Узник вскочил на ноги. Он не отрывал глаз от Валентины, неподвижно стоявшей посреди камеры. Видимо, в первый момент Морис не узнал ее в мужском костюме.

Наконец молодой человек понял, кто стоит перед ним. Две крупные слезы скатились по щекам узника. Он рухнул на стул.

– Вы остригли ваши волосы! – пролепетал Морис. – Ваши прекрасные волосы, которые я так любил!

Удивительно, но он слово в слово повторил то, что часом раньше сказала укротительница.

Как раз в это время мимо двери проходил тюремщик.

– Здравствуйте, кузен, – громко проговорила Валентина. – Правда, что здесь не разрешается курить? К этому, наверное, очень трудно привыкнуть.

Она подбежала к узнику и поцеловала его в лоб.

– Дорогая! Моя дорогая Валентина! – прошептал Морис. – Как я счастлив! Я и не знал, что на свете бывает такая радость!

Проходивший мимо тюремщик заглянул в камеру. Он увидел, что на убогом ложе заключенного, вытянув ноги, сидит мамаша Лео, сам узник на месте, а рядом с ним стоит юноша.

– Нам нельзя терять ни минуты, – заявила укротительница. – Мы пришли сюда не лясы точить!

– Мамаша, позволь мне поговорить с Морисом, – перебила ее Валентина. – Я хочу сама объяснить ему все.

– Хорошо, дочка, – кивнула Леокадия. – Тогда садись рядом со мной: тебя же прямо шатает.

В самом деле, Валентина едва держалась на ногах.

– Нет, – ответила она, – я останусь здесь. Я сяду на колени к мужу.

И Валентина тут же исполнила свое обещание. Казалось, Морис потерял дар речи.

«Все-таки она слегка чокнутая, это точно», – подумала укротительница.

– Нам действительно нельзя терять ни секунды, – спокойно повторила мадемуазель де Вилланове. – В нашем распоряжении всего несколько минут, и за это время надо успеть все объяснить. Поскольку мы теперь не увидимся до великого дня.

Леокадия и Морис переглянулись.

– До какого дня? – переспросил узник. Валентина улыбнулась.

– Если вы будете обсуждать, сумасшедшая я или нет, это отнимет у нас драгоценное время, – произнесла она.– Я многое должна вам сообщить, и кое-что из этого, возможно, покажется вам странным. И все же уверяю вас, что я в своем уме. Одним словом, я буду говорить то, что считаю нужным.

Валентина положила руку на плечо Мориса. Теперь молодая женщина держалась спокойно и уверенно.

– Морис, вы мой муж, а я ваша жена, ибо такова наша воля, – продолжала она. – Не знаю, что нас ждет, умрем мы или будем жить, но наш союз должен благословить священник. Это нужно хотя бы для того, чтобы на могильной плите, под которой мы будем покоиться вместе, была написана одна фамилия.

– Послушай, что ты... – начала было укротительница.

– Позвольте, я продолжу! – остановила ее Валентина.

– Да, да! Пусть она говорит! – воскликнул Морис, с восторгом взирая на свою возлюбленную.

Валентина склонилась к нему и прошептала:

– У нас должна быть одна воля на двоих. Морис, я не буду просить вас, чтобы вы отдали мне обратно яд, который я вам принесла, но я изменила свое решение. Я не хочу им пользоваться.

В глазах молодого человека мелькнуло беспокойство. Снова улыбнувшись, Валентина добавила:

– Вы обещали мне, что без меня не примете его.

– Однако... – пробормотал Морис.

В это время послышались шаги тюремщика, приближавшегося к двери.

Валентина знаком приказала своему жениху молчать. Тот повиновался, но вдруг неожиданно заговорила мамаша Лео.

– Черт возьми! – воскликнула она. – Я-то думала, что мы собираемся устроить побег! Я надеялась, что малышка принесла с собой хотя бы несколько напильников: с этой двойной решеткой справиться непросто. Неужели вы думаете, что из этой тюрьмы легко выбраться? Может, вы решили любезно сказать охране: «Извините, пожалуйста, я хотел бы немного прогуляться!»? Я ведь уже продала свою ренту. Я уже договорилась с хорошим парнем – он не шибко сообразителен, но предан мне, как собака – чтобы он нанял для нас в городе людей. Затем он попытался бы завязать знакомство с кем-нибудь из здешних служащих... Но у вас в голове совсем другое!