Текст книги "За вдохновением...: Роман. Мавраи и кит: Повести"

Автор книги: Пол Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Мы должны уничтожить его, – сказал профессор, и теперь он говорил совершенно спокойно, – Я был бы горд, нет, рад, если на его борт тайно доставят атомную бомбу и взорвут ее.

Разочарование порождает фанатиков, решил Скип.

Эта мысль пришла к нему, когда он услыхал еще больший бред о корабле, чем можно было ожидать, особенно от членов низшего сословия Орто, как этот представитель. Эти замечания не произвели на него особенного впечатления, поскольку он в основном избегал обширных словоизлияний с личностями, которых он находил отчаянно скучными. А что может быть более скучно, чем класс, к которому принадлежал его сосед, как типичный представитель?

У таких людей не было таланта, чтобы стать высокооплачиваемыми менеджерами, инженерами, учеными, политиками – любыми профессионалами, которые длинным и прочным канатом удерживают цивилизацию от распада. Не могут они стать и равнозначно дорогими увеселителями, которые смазывают механизм. Они были простыми исполнителями рутинной процедуры, которые редко могут предложить нечто большее, чем монтажная схема связи компьютера с эффектором.

Без сомнения, мораль и робость удерживают их от падения в подпольный мир. Но отсутствие оригинальности, так же как и нехватка нервов, не дает им присоединиться к какой-нибудь околопланетной субструктуре, не говоря уже об основании чего-то нового. В напыщенной манере, которая для Скипа представлялась чем-то чрезвычайно ужасным, эти владельцы магазинов, клерки, чиновные ливрейные лакеи, обладатели титулов, которые Орто еще не отменило, продолжают подражать своим хозяевам и говорят себе, что они просто необходимы.

Удивительно было то, что в других умах не было ненависти. Опрос общественного мнения говорил о том, что большинство американцев – за Сигманианца.

Гм. Насколько достоверен опрос общественного мнения в такой калейдоскопической стране, какой стала эта? А как обстоит дело с иностранными государствами? И сколько людей переменили свое мнение после трех лет отрицательных результатов? И какая это благодатная почва для демагогии.

Да, лучше мне поторопиться.

Теперь Туаса де Данаан располагались на южном берегу озера Тахоэ, которое испытывало в них острую необходимость. Толпы тех, кому не удалась попытка раньше восстановить здоровье, разъехались. Курорты и скалы, которые их привлекали, сровняли с землей после того, как местных жителей переправили на жительство в различные новые города. Выполнение этого приговора не было никогда политическим препятствием с тех пор, как Центральная Равнина Калифорнии превратилась в зловонную пустыню. Не то, чтобы трудно было снять верхний слой почвы тем, чем подвергали биодеградации свалку упаковок, где бы ты ни шел. Но почву необходимо было равномерно разбросать, удобрить, увлажнить, засадить надлежащими растениями. Когда этот быстрорастущий островок деревьев и кустарников образует лес видов, нужно будет ввести первые виды представителей дикой природы. А это только работа на берегах. А вся процедура очищения озера, чтобы избавить его от загрязнения и морских водорослей, потребует нескольких лет.

Появление туристов в лагере не приветствовалось, но те, кто обращался за работой, требовались. Скип битый час рассказывал анекдоты охраннику и заслужил возможность пройти: «Чтобы посмотреть, не пригожусь ли я». Еще два часа фланирования по лагерю, болтовни и расспросов привели его к Роджеру Нилу, которого он знал по Мендосино.

Младший сын почетного гражданина города работал за случайный ночлег и несколько акров земли для постройки собственного дома. Его заданием было менее пасторальный ландшафт, чем у забора, где остались еще деревья, а несколько лаборантов-энтомологов занимались разведением жуков, которые нападали на вредителей растений.

Здесь на крутом рыжем склоне грохотали бульдозеры, разбрасыватели бросали грязь, грейдеры пыхтели, сотня людей толпилась и кричала, стараясь переорать шум. Шум в основном исходил от воды, где она ревела по трубам установленных на барже устройств и выливалась назад в озеро белой струей, переливающейся на солнце. Уже в некоторых местах озеро снова сверкало и переливалось, как аквамарин, а за несколько километров шрамы, спрятанные расстоянием скалы, обещали, что это когда-нибудь сможет произойти вновь.

Может, подумал Скип. Не знаю. Индия, Египет, половина Китая… о, огромные куски этой планеты – кто говорит, что Северная Америка не пошла по этой дороге и не ушла уже по ней довольно далеко? Если некоторые из нас, пусть всего несколько, могли бы начать все сызнова в новом мире…

Роджер, мускулистый, загорелый, в перепачканной рабочей одежде энергично пожал ему руку.

– Как здорово увидеться с тобой! Собираешься наняться на работу? Боюсь, что у нас не получится еще одна Варфоломеевская ночь – тут нет девочек – но уикэнд в Хэнгтауне на днях тоже из ряда вон выходящее. Чем ты занимался, забодай тебя комар? Могу поспорить, у тебя накопилось миллион анекдотов, а с тобой произошло множество приключений. Могу поспорить, что правдой окажется целых четыре из них.

Скип ухмыльнулся. Он первый раз встретился с Роджем, когда в пятнадцать лет его хроническая непоседливость привела его на временную работу летом на ферме. Он обнаружил, что почетный гражданин города придерживается пуританских правил. Они и были фактически представителями еще одного утопического движения, которое старалось восстановить независимых патриархальных йоменов на базе современной агрономии, дешевого и сложного оборудования, обилия электричества, простой электронной связи с внешним миром. Варфоломеевская ночь призвала все способности Скипа, все его полководческое искусство и изобретательность, чтобы все устроить. Никто из взрослых так никогда и не узнал об этом, его принимали радушно колонисты Мендосино по-прежнему, и он всегда мог сделать для них трудную работу за медяки.

– Пять, – сказал он. – Ты забыл историю о нормальной жизни. Что ты хочешь сказать, тут нет девочек? А дикие, обаятельные женщины Киперов (Охранников) – где твоя инициатива?

– Этот проект требует слишком большой продовольственный паек для вспомогательных кадров. Слишком большая конкуренция. Хэнгтаун проще. Я бы сказал, однако, в ночи фиесты наблюдать этих сирен, танцующих среди костров… уа! Я бы остался в лагере из-за этого.

Скип кивнул, вспоминая время, которое он провел среди племени Терранс. Киперы, все время консервативные и старающиеся возродить традиции, при необходимости могли жить в мобильных домах; человек дела хотел иметь вокруг себя свою семью в те месяцы и годы, когда они занимались работой; и дети могли получать свое формальное образование при помощи двухсторонних экранов с одновременной передачей программ. Кочевые сообщества могли таким образом теснее общаться, они могли внезапно появиться, что они и делали артистически, почти религиозно, как самую важную работу на Земле, они развивали свои особенные народные обычаи, да, все почти совсем естественно. Но Скип подозревал, что эти цыганские мотивы, празднества, где церемониальность и веселость текли вместе, заунывные песни, разноцветные одеяния… разве их возникновение не было несколько искусственным? Дополнительный стимул для помощи со стороны?

Не важно. Ему там нравилось.

– Мне не нужно место, Родж, – сказал он. – Мне бы хотелось поговорить, когда ты освободишься.

– Конечно. Переночуй. Еда – нормальная. Я выпишу тебе пропуск. Ты можешь расположиться на ночь на лежанке на полу в моем доме или на земле, если ты предпочитаешь. Мои друзья будут в восторге.

Скип не навязывал никому своего общества до пяти тридцати, пока не последовал свисток. Помощники Киперов не имели возражений против сорокачасовой рабочей недели. Плата за переработку приветствовалась, когда особенно в лагере не приходилось ничего делать, как только зарабатывать дополнительные деньги.

Он объяснил причину своего появления. У Роджа не было прямого доступа к начальнику Кео, но у его мастера был пропуск. Скип провел вечер, покоряя мастера, что было не слишком трудно. Парень только что приехал с Аляски, где бродяг не часто встретишь, поэтому для него шутливые песенки обладали сильным обаянием. Он с радостью назначил встречу от имени Скипа, «чтобы поговорить об идее, которая может оказаться полезной».

Даниел Кео, располагающийся в соседней комнате, был совершенно не таким человеком. Он видел сотни подобных посетителей. Его учтивость граничила с грубостью.

– Усаживайтесь, мистер Вейберн. Боюсь, что не смогу уделить вам много времени.

Скип развалился на складном стуле, похожем на самого Кео с его громадным костяком. Работая или нет, начальник носил брюки с бахромой, вышитую рубашку, красный кушак и берет, серебряные украшения на шее и запястьях. Его жена и дочери, порхающие туда-сюда по жилищу, похожему на дирижабль, были еще более яркими. Последние бросали на Скипа такие взгляды, что ему захотелось, чтобы он смог бы тут остаться. Вокруг зеленые сосны высоко уходили в небо. Бабочка кружила по сладко пахнущим пятнистым от солнца теням, свистела птица, белка рыжей стрелой метнулась по стволу. Вдалеке доносился шум механизмов, которые предназначались для того, чтобы возродить все это.

– Полагаю, что сперва мне нужно убедить вас, сэр.

Кео попыхивал трубкой и ждал.

– Я хочу встретиться с Президентом Браверманом, – сказал Скип. – Или Комиссаром Учидой, или с кем-нибудь такого же ранга, с кем-то, обладающим полномочиями.

Брови Кео поднялись на морщинистом, бронзовом от загара лице.

– Как я могу помочь тебе?

– Рекомендовав меня нужным людям, сэр. Видите ли, я сомневаюсь, есть ли в этой стране кто-то, кто находится в десяти шагах от верхушки. Или даже меньше. Как я знаю, например, у моего отца есть знакомые члены комитета Народной Партии, которые должны быть вась-вась с нашими сенаторами, которые пользуются благосклонным вниманием Президента. Что-то в этом роде.

Кео погладил бороду.

– Тогда почему бы тебе не попросить своего отца?

– Я бы мог. Но только, чтобы продублировать, просто чтобы немножко оказать давление. Политики имеют тенденцию считать меня тронутым, и они очень хорошо обучены, как избавляться от ненормальных – просто необходимость по Дарвину.

Кео хихикнул, что ободрило Скипа. Тем не менее он достаточно нервничал, и, едва осознавая, он вынул блокнот и карандаш из кармана рубашки и начал рисовать, пока говорил.

– Они прислушались бы к уважаемому ученому или инженеру. И именно такие люди больше всего склонны выслушать меня. А вы, сэр, знаете многих таких. Пожалуйста, помогите. Это срочно. Не для меня. Мне все равно, кто донесет мое послание, лишь бы он сделал это правильно. Это важно для всего человечества.

Кео прикрыл глаза.

– Я знаю, – сказал Скип, – Безбородый мальчик собирается спасти мир. Неужели чудаки в основном старше? Все, что я хочу – это дать влиятельным лицам идею, которая им не приходила в голову. Если я напишу в Вашингтон, вы понимаете, я получу формальный ответ в письменном виде с благодарностями за мой интерес к демократии. Но если вы расскажете кому-то влиятельному, тому, кого уважают, и кто уважает вас, что вы думаете, что меня стоит выслушать. И тогда уж дело пойдет.

– Что ты там рисуешь? – резко спросил Кео.

– А? О… ничего. Я полагаю, то, что вы делаете тут, вдохновило меня на это, – Скип передал рисунок. Несколькими штрихами была изображена степь, на заднем плане – горящий город, на переднем плане – несколько монголов на конях во времена Чингисхана. Они с некоторым страхом смотрели на своего предводителя, который в ярости указывал на одинокую травинку, вопрошая: «Кто ответит за это?»

Скип не думал, что такая безобидная шутка вызовет такой вулканический взрыв хохота.

– О’кей, – сказал Кео. – Ты заслужил пять минут.

Когда они кончились, он сказал:

– Валяй дальше.

Через час он вскочил на ноги.

– Ты, возможно, вовсе не прав, – проревел он, – но чего терять-то? Захватить всю галактику! Конечно, я с тобой дружу, парень. Я устрою тебе транспортировку. И если даже ты неправ, и если тебе больше ничего не придется сделать в жизни, ничего стоящего, запомни, что ты дал старому Дэну Кео час надежды для его внуков!

Глава четвертая

За энергетическим покрывалом был короткий трубообразный коридор, оборудованный странными выступами, которые могли служить в качестве поручней. Ивон воспользовалась ими, чтобы продвинуться вперед. Коридор, как и помещение, в которое он вел, был отделан каким-то неизвестным материалом, гладким, слегка пружинящим, цвет которого переливался и кружился в медленном замысловатом танце, который мог зачаровывать почти до транса, если за ним наблюдать. Вещество также обеспечивало достаточное нейтральное освещение.

Из коридора Ивон вошла в полусферическую камеру радиусом около тридцати метров. Она также была снабжена поручнями, на которые удачливые земляне повесили спальные принадлежности, фотокамеры, портативные наборы для анализов и другие приспособления во время своих визитов, так, что естественная гармония утонула в беспорядке. Во все это вклинивался параболоид, оставляя расстояние максимум четыре метра между секциями.

Это было похоже на веранду, выступающую из тех помещений, которые располагались сзади. Оно было прозрачным, и с первого взгляда выполнено как одно целое. Время от времени эта целостность нарушалась, когда Сигманианец передавал биологические образцы в стеклянных контейнерах через односторонний силовой экран. Пришелец не принимал предлагаемые земные образцы, просто не обращая на них внимания, и за последние дни больше не делал никаких даров, как раньше.

Свет внутри купола был желто-оранжевого оттенка и более интенсивный, чем на Земле. Атмосфера тоже отличалась от той, что была в «комнатах для гостей». Сигманианец был вынужден оставаться закупоренным, как в бутылке, Состав атмосферы был приблизительно такой же, как и на Земле в дождливый день, но в два раза плотнее. Барометры показывали тропическую температуру, изменяющуюся, но в среднем не превышающую 33 °C. Как эти факты согласовывались с гипотезой, что планета, откуда происходил корабль, была меньше, чем планета людей, никто не был уверен, и каждый горел желанием узнать.

Точно так же было неясно, почему в куполе было столько всего – и не только трехмерная решетка с фиксированными объектами (в основном съемными, часто двигающимися или меняющимися по форме, как будто сами по себе, совершенно непонятными человеку, за исключением того, что они были приятны для глаза), но и сотни видов, тысячи цветов растений (сине-зеленые листья, похожие на папоротник, утонченные, если не сказать прекрасные), которые, вероятно, вырастали из определенных звеньев решетки. Чтобы обновить кислород? Но у людей есть более эффективные способы, чем этот. Какой-то неслыханный символизм? Хобби, чтобы скрасить одиночество? Предмет культового поклонения? Ученые прокляли их красоту. Она отвлекала их от более тщательного изучения, и они не могли видеть больше, чем несколько метров за внутренней стеной.

Сигманианец редко показывался до того, как его гости не раздевались и не складывали свой багаж. Ивон справилась с этим быстро. Она очень быстро освоилась в невесомости. Может быть, она и была «синим чулком», но кроме всего прочего, она была хорошим пловцом и яростным игроком в теннис.

Воздух был комфортно-теплым. В нем был какой-то легкий пряный аромат. Крайний покой – вентиляция без насосов – это еще один трюк, который человечество тоже хотело бы перенять – добавлялся к сюрреалистическому чувству полета. Ивон подавила в себе желание позволить себе удовольствие сделать акробатический трюк так же непреклонно, как она подавила желание выкурить сигарету. Было полно работы. Она проверила камеры и записывающую аппаратуру. Без сомнения, в записях содержалось не больше интересного, чем раньше.

Проклятье! Не может быть, чтобы Сигманианец все время был занят увеселительными поездками по нашей планетарной системе! Этот корабль должен полностью управляться автоматически, ведь наши корабли имеют автоматическое управление. Я не могу представить создание, которое избегает изучения планет, хотя бы просто чтоб разнообразить себе существование. Я даже не могу подумать, что ему безразлично, что мы тут находимся больше времени, чем положено. Но почему он не подойдет к камере и не попробует пообщаться? Не укажет на рисунок, или фотографию, или на что-нибудь другое, не издаст звука, не напишет слова? Знает Бог, сколько наши люди пытались. Они указывали на своего товарища и говорили: «Человек». Они рисовали диаграммы солнечной системы, периодическую таблицу элементов, молекулу воды. Он не реагировал никак.

Я думаю, что предположение о том, что Сигманианец отказывается от наших образцов, потому что он уже знает о них все, верно. Возможно, они для него опасны. (Хотя мы, приняв тщательно продуманные предосторожности, нашли, что опасаться нечего. Как может жизнь, использующая правоспиральные аминокислоты и левоспиральные – сахара, поглотить нас, не говоря уж о том, чтобы заражать нас?) Более правдоподобна идея о том, что это не первый визит Сигманианца. Большой путь развития должен лежать за кораблем, таким же совершенным, как этот, и Солнце – среди их ближайших звезд. Возможно, они проводили научные исследования десять тысяч лет назад. Или одну тысячу лет назад, у нас нет достоверных сведений. Возможно, радиопомехи с Земли привлекли их внимание, а наш гость – антрополог, изучающий культуры.

Тогда почему его действия так не похожи на это?

И наоборот, если он совершенно не питает к нам никакого интереса, почему же он тогда принимает нас?

Мысли, текущие ровно от постоянного повторения, роились в голове у Ивон, как мотив, от которого ей не удавалось отделаться. Она должна хорошо сконцентрироваться на своей рутинной работе. Но, когда она наконец сложила свой набор приборов, укрепив их на куполе с помощью присосок, а себя поместила в алюминиевую раму, крепящуюся таким же образом, – тогда к ней пришли новые идеи, и она задрожала от нетерпения.

Сигманианец выходил.

Никакие честные старания не смогли ее уберечь от легкой тошноты при его виде. Многие люди, которые видели это зрелище по телевизору, тоже чувствовали тошноту, а некоторых просто рвало. «Мы, наверное, кажемся ему такими же ужасными, как он кажется нам», – стало поговоркой, или же: «Это должно показать нам, как мизерны различия между мыслящими существами на самом деле». Однако сторонников этому нашлось немного.

Сатирик описал существо как гибрид между слизнем и сосновой шишкой. Эта фраза произвела впечатление. Около трех метров длиной, ста тридцати сантиметров шириной тело было в форме эластичного эллипсоида, покрытого прямоугольными коричневыми пластинами, отливающими золотом. Последние были расположены независимо друг от друга на мускулистых ножках в трех различных плоскостях так, что снаружи они виделись как будто перевернутыми. Когда Сигманианец растягивался, камеры время от времени регистрировали изображение внутреннего тела, защищенного таким образом, – губчатой черной массы.

Симметрия поддерживалась четырьмя короткими и толстыми покрытыми чешуей подпорками почти что на середине его живота, дискообразными перепончатыми лапами и парой рук с каждого конца. Поскольку у Сигманианца нельзя было понять, где хвост, а где – нос, он двигался и работал легко как «вперед», так и «назад». У каждой руки был плечевой сустав, локоть и запястье, но на том сходство с человеческой кончалось. Твердый коричневый состав покрывал ее, как панцирь краба. На конце также смутно похожие на крабьи были четыре мандибулы, режущие и трущиеся поверхности которых работали напротив друг друга. Проводились наблюдения за тем, как ест Сигманианец. Лапы месили то, что должно было быть пищей, а потом держали массу над губкообразной поверхностью, которая окружала эти лапы. Там, очевидно, сильные пищеварительные соки разрушали массу до тех пор, пока она не была полностью впитана над плечами.

Лапы, в свою очередь, были попарно окружены шестью липкими короткими щупальцами. Они были прекрасными пальцами, но человеку напоминали клубок змей.

Из-под брони то тут, то там по всему телу располагались убирающиеся щупальца, похожие на усики бабочки. Предположительно, они служили сенсорами, но, кроме безошибочно определяемых глаз, их функции оставались неясными.

Пластинки панциря все время блестели не просто от влажности, но и от капель слизи, которые, как предполагалось, должны были быть экскрементами.

Ивон сдерживала свое отвращение достаточно неплохо.

– Привет, – сказала она. Ее улыбка, она знала, была совершенно бесполезной.

Масса протиснулась через решетку, пока два из ее темных глаза на ножках не уставились прямо ей в глаза. Туман клубился позади, водяные капли проступали на листьях, капали и танцевали среди них, как крошечные звездочки.

Сигманианец загудел. Как будто звук проходил через купол. Автоматически стали записываться фонограммы. Ивон подумала, сколько тысяч человеко-часов будет затрачено на него. Она и сама внесла немалый вклад в это.

Перед ней располагалась консольная конструкция, от которой бежал провод назад к звуковому синтезатору, который был там установлен. Он мог репродуцировать элементы речи Сигманианца, если эти шумы были речью в любых сочетаниях. На этот раз синтезатор не ответил Сигманианцу, и, казалось, он хотел как можно скорее заставить Сигманианца убраться восвояси.

Ивон освежила свою память, взглянув на свои записи, приколотые к пульту управления, и нажала на первую фразу, которую она планировала. Раздался звук струны, резкий дребезжащий бас с одновременным щебетаньем и свистом.

Сработает ли это? У нее сильно забилось сердце.

Глаза на ножках Сигманианца остались неподвижными.

Ивон проиграла вторую фразу. Широко раздвинулись лапы. Создание показывало большую реакцию, чем в предыдущих попытках. Ивон подождала, пока звуки утихнут. Она вытащила из своих бумаг, приколотых к пульту управления, первую серию фотографий и рисунков. На них был изображен обнаженный человек. Она проиграла фразу снова.

Небольшая вариация этой фразы сопровождала рисунок женщины. Третья вариация была связана со смешанной группой. Сигманианец выпускал свои щупальца одно за другим. Неужели он наконец-то понял замысел? Понял ли он, что она предлагала ему слова «человек – мужчина», «человек – женщина», «люди»?

Сигманианец издал звук, похожий на вибрирующее «р», и удалился. Ивон ждала, голова у нее кружилась. Сигманианец быстро вернулся, таща небольшой круглый предмет. Проектор! пронеслось у Ивон в голове. О Господи, Господи, он не приносил его более двух лет!

В воздухе возникли трехпространственные разноцветные переплетающиеся друг с другом формы, кривые, прямые линии. Они подвергались изменениям, сложным и красивым, как бегущая вода. Тем временем Сигманианец пыхтел и ревел, махал щупальцами, как в балете, и выдал тонкую струю желтой жидкости.

Ивон покачала головой. Разочарование было подобно удару в солнечное сплетение.

– Я не понимаю, – произнесла она пересохшими губами.

Сигманианец остановился. Наступило напряженное молчание. И тогда, убрав большинство из своих щупалец, он отрегулировал проектор на красную полосу, конец со стрелкой которой указывал на него самого. Он подождал. Она взяла аккорд. Сигманианец повторил его. Полоска указывала теперь на нее. Она дала ему прослушать звуки, которые соответствовали слову «женщина», и услышала, как он их повторил.

На секунду она потеряла сознание. Она очнулась от этого полуобморочного состояния, слабо всхлипывая, но торжествующе. Спустя три года чужеземец был готов помочь создать общий язык.

Ивон обернулась, когда вплыл скафандр ее товарища по команде. Черт побери! – была ее первая реакция. В пылу своих достижений она почти позабыла, что Вань Ли должен был присоединиться к ней. Тогда она поняла, что дрожит от напряжения, а пот, который промочил ее одежду, давал запах, которого нельзя было ожидать от женщины.

Может быть, Сигманианцу тоже был нужен перерыв. Он зажал оптический проектор между двумя стойками, которые поднимались с палубы точными спиралями, и поплыл в цветы. Тотчас же листья начали дрожать и хрустеть, он задел их, как часто это делал.

Ивон не стала раздумывать, для чего он это делает.

Дрожащими пальцами она собирала свои записи. Она подошла к магнитофону, на котором были записаны звуки, и стала нажимать клавиши, проектируя на экран последовательные фонограммы слов.

– Добрый день, доктор Кантер.

Ее рабочий порыв утих. Она не могла сдержаться даже перед человеком, которого она недолюбливала. Он снял скафандр и теперь висел рядом с ней, слегка держась за поручень. Она обняла его, чуть не свалив с ног, и прокричала ему в ухо:

– У меня получилось! Мы победили! У нас есть ключ!

– Что? – Его обычная невозмутимость пропала до степени открытого рта и расширившихся от изумления глаз. – Вы уверены?

Она отпустила его.

– Десять слов за этот последний час, – весело сказала она, – Мы повторяли их снова и снова, еще раз удостоверяясь, что тут нет ошибки. Смотрите, нет слушайте, я еще раз прокручу пленки, а вы можете посмотреть в мои записи и фонограммы – вот рисунки различных людей, цветов, одежд, зда… сам Сигманианец не сможет их перепутать… и я каждый раз получала одинаковый набор звуков при показе рисунка «человек – мужчина». – Пульт управления выпал у нее из рук и уплыл вне досягаемости.

Вань вернул его. Он остался там, где был, перелистывая страницы записей, сосредоточенно хмурясь. Возможно, он такой же холодный, как рыба, думала Ивон, успокаиваясь. Если бы он был более компанейский… я бы могла… сделать что-нибудь. И мы бы провели этот длинный рейс, обдумывая все, используя каждую клеточку мозга, которая у нас есть.

Она посмотрела на него изучающе. Он был из Северного Китая, следовательно, выше нее, хотя и хрупкого телосложения. Чисто выбрит, по обычаям своей страны, его лицо было широкоскулым с выразительным носом под высоким лбом и короткими седыми волосами. Независимо от того, находился ли он в служебной обстановке или на отдыхе, он оставался прямым, как аршин проглотил, в шерстяном тускло-коричневом, похожем на военный, костюме, обычно распространенном среди официальных лиц в Народной Республике, потому что он не просто был только профессором Пекинского Университета. Правительство субсидировало его исследования, которые были названы «лингватерапией» в основном из-за того, что результаты могли бы помочь больше в изучении наречий жителей Тибета и Монголии и других национальных меньшинств, чем для лечения душевных заболеваний. (Она не могла не признать, что сам-то он имел намерения преуспеть в последнем.)

– Удивительно, если это на самом деле, – сказал он наконец. Он свободно владел английским, акцент у него был слабо заметным. – Я, конечно, не хотел вас обидеть. Но ведь и в прошлом у нас были несбыточные надежды. Сигманианец, по всей видимости, хотел бы с нами сотрудничать, а потом уходил и скрывался по нескольку часов и, таким образом, отбрасывал нас назад на несколько дней.

– Точно, – отвечала Ивон. – Но мы общались с ним целый час. И в первый раз, как я уже говорила, результаты воспроизводимы. Он принимал каждое слово, которое я предлагала ему в ассоциации с чем-нибудь, и повторял это слово в следующий раз, когда я указывала на картинку. До этого все время он пытался научить нас своим словам, но очень быстро исчезал, когда мы проигрывали фонограммы. И наши попытки установить речевой или визуальный коды имели еще более печальные результаты. Я вам скажу теперь – погодите! Он возвращается! Вы все сможете увидеть сами!

Сигманианец притащил переливающийся цветами радуги яйцеобразный предмет, который он укрепил к стойке рядом со стеной купола.

– Я уже видел это, – сказал Вань. – Во всяком случае когда-то. Я полагаю, что это записывающее устройство.

– Наверняка. Он готов попытаться войти с нами в контакт. Но теперь, когда он понял, что мы сможем найти общий язык, естественно, ему понадобилось сделать некоторые записи.

Ивон и Сигманианец приступили к работе. Вань Ли завис без движений, наблюдая. Камеры не записали ничего впечатляющего – просто обмен звуками, женщина показывала картинки, существо выдавало узнаваемым копии (как живопись Давида могла бы быть опознана в манере Ван Гога) – то, что происходило, было слишком великим, чтобы быть эффектным.

В течение еще двух часов Сигманианец, очевидно, получил достаточно информации и скрылся. Ивон не возражала. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Войдя в санитарную камеру, она разделась, вымылась губкой и надела чистую одежду. Появившись, она обнаружила, что Вань достал припасы и начал их разогревать на конфорке. У него уже была приготовлена бутылка с кофе под давлением, для нее.

– Благодарю. – Кофе согрел ее, и она расслабилась. Она прикрепила свое тело ремнем на месте и вытянулась.

– Жаль, что у нас нет шампанского, – сказал он, слегка улыбаясь.

– О, я редко пью. Мне бы больше хотелось покурить, я имею в виду табак, не марихуану.

– В этом отношении мы похожи. – Взгляд Вань безотрывно следовал за ней, – Не хотите ли объяснить свои достижения? Действительно, кажется, что вы добились успехов, и я от всего сердца приношу свои скромные поздравления.

Где-то в глубине ничто человеческое ему не чуждо. Может быть, эта мысль вместе с триумфом и с необходимостью раскрыться заставили ее стать к нему более расположенной, ведь более благоприятного случая у них не было. И они были, в конце концов, одни в этом странном тихом помещении.

– Конечно, – она глотнула. – Только… ну, я устала, и в головку меня все перепуталось. Могу я рассказать вам все на уровне детского сада, несмотря на то, что это вам известно не хуже, чем собственное имя?

– Возможно, так будет лучше всего. Это приоткроет перспективы и выделит из неразберихи данных то, что будет важно. Ваш полный отчет о событиях, возможно, будет для меня не так уж и просто понять.

Слова полились из нее, как будто она была опьянена.

– Может быть, и нет. Вы помните, что до этого проекта я занималась исследованиями в математической семантике, хотя я защитила докторскую диссертацию по сравнительной лингвистике. Я использовала много математических приемов.

– Каково положение дел? Сигманианец не может воспроизводить человеческие звуки; свои собственные звуки он издает чем-то вроде вибраций в полости, соответствующей человеческому среднему уху. Мы тоже не можем воспроизвести своим речевым аппаратом звуки сигманианской речи. То есть, мы можем с помощью синтезатора, но это невероятно трудно. Десять пальцев, двигающихся через электромагнитные поля, предположительно генерируют высокоточную версию языка, который использует множество частот и амплитуд одновременно.