Текст книги "Кольцо Либмана"

Автор книги: Питер Ватердринкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

29

Погода снова переменилась. С Финского залива доносит потоки воздуха, насыщенного влагой, – сегодня целый день льет мерзкий дождь. Капли дождя, словно пули, гулко дырявят снег. Интересно, каков этот город весной? Должно быть, каналы и парки хорошеют, когда природа оживает и все вновь расцветает.

Сегодня утром Ира ушла ровно в семь. В последнее время Морфей так крепко прижимает меня к ее бедрам, что в царство живых я возвращаюсь лишь с величайшим трудом. Я встал на час позже, выпил тепловатого чаю и прокрался по ступенькам вниз, в холл, где меня уже поджидал ухмыляющийся охранник. «Доброе утро, мистер, – сказал он. – В какую сторону сегодня проляжет ваш маршрут?»

Этот вопрос на почти безупречном английском он задает мне уже около недели. Я ответил:

– Собираюсь просто пройтись по городу.

И добавил, что ему, видимо, пора предупредить коллег. «На чем они там сегодня? На белой или на черной „волге“? Или просто пешком, на своих двоих?»

Это ему не нравится, – что я замечаю, что по заданию Смирнова меня несколько дней держат под наблюдением. Ну да Бог с ними, пускай! Словно я и вправду имею хоть какое-то отношение к торговле иконами. Какие же они чудаки! У того парня, который вчера провожал меня до самого кафе «Чайка» – я зашел туда в надежде встретить кого-нибудь из знакомых – были усы. Сегодня усы исчезли. «Это были искусственные усы, – сказал я Ире. – Этот тип отклеил усы».

– Или сбрил, – предположила она – она панически боится этого субъекта снизу.

Он уже задавал ей вопрос, не бормочу ли я во сне. И если да, то просил для него записывать.

– Когда же все это кончится?

– Скоро, – уверил ее я, – ибо в моей голове созрел план, который ну просто не мог не сработать. – На следующей неделе приедет королева, и я ей все расскажу. Всю историю, целиком. Это мудрая женщина, и мама у нее – просто золото.

«Только кто тебе сказал, что тебе позволят с ней говорить?» – скептически улыбнулась Ира и рассказала, что, когда в прошлом году в Петербург приезжал президент, увидеть его почти никому не удалось. Он был маленькой точкой на балконе Зимнего Дворца, не больше.

Я тоже улыбнулся, и мое сердце наполнилось горячей любовью к ней. Нидерланды – это не Россия. У нас демократия. Мы всегда можем без страха, ничего не стесняясь, обратиться к своей государыне. Я скажу ей: «Ваше Величество, найдется ли у Вас для меня пара минут? Я – Либман. Подданный, попавший в затруднительные обстоятельства…» – «Конечно, я к Вашим услугам, – ответит Ее Величество. – Либман, вы сказали? Вы немецкой крови? Какое совпадение, я тоже…» И тогда я ей все расскажу, и королева, конечно же, упрекнет консула: «Менеер Дефламинк, в чем дело? Почему вы не помогли этому бедолаге?» И потребует: «Так помогите же ему в его поисках кольца…»

А Ира, зачем на нее сердиться, когда она даже понятия не имеет о том, как живет народ цивилизованных стран? У нас на родине интересы человека, будь он богат или беден, никогда, воистину никогда, как здесь у вас, не приносятся в жертву массе. Ах, мой наивный ангел…

Несмотря на дождь, Нева полностью замерзла и покрылась льдом. Сегодня утром я наблюдал за тем, как дети катаются на коньках по каналу. Наша государыня любит детей, их у нее трое. Да, трое сыновей. Консул рассказал мне о родственных связях между Оранскими и Романовыми. Выходит дело, наша королева – родственница царской семьи Романовых, кости которой этим летом были захоронены в крепости, мне тоже довелось смотреть эту церемонию по телевизору в моей комнатке в Бад-Отеле. Как все в мире взаимосвязано!

В середине дня я очутился возле дворца, в котором провел свои последние часы Распутин. Как-то раз, когда мы проходили мимо, Ира рассказывала, как некий князь Юсупов пулями и ядом пытался прикончить монаха. В конце концов тот рухнул на медвежью шкуру. Князь решил, что монах убит, подошел, и тут Распутин с ревом снова поднялся, с дикими криками стал взбираться вверх по винтовой лестнице и выпрыгнул из окна, но во дворе его настигли пули княжеского сообщника.

– И потом они на этом самом месте бросили труп в прорубь, – сказала Ира, указывая на полузастывший канал перед дворцом. – На следующий день его нашли. В его легких была вода, что указывает на то, что какое-то время он был еще жив. Ужасающая смерть…

Сама она всегда испытывала к монаху симпатию. Он был интриган, пьяница и бабник. Так, во всяком случае, говорится о нем в книжках по истории. Дурной человек. Но, скажите, пожалуйста, для кого? Для обитателей дворцов, посещавших балы и позволявших себе дорогие развлечения на Французской Ривьере в то время, когда большинство нации в болезнях и нужде ютилось в бараках, кишевших тараканами?

– Известно, – продолжала она, – что Распутин умел останавливать кровь и много раз спасал от смерти царского сына, страдавшего гемофилией. Это неоспоримый факт. Он мог останавливать кровь руками, голосом и даже по телефону.

Ира сказала, что хорошо понимает царя и царицу. Какой родитель не сделает что угодно, чтобы спасти своего ребенка от смерти?

«Эва», – подумал я. В этот момент мы переходили через мостик, и я вдруг почувствовал, что мне становится нехорошо. Я опустил уши на шапке вниз, чтобы поменьше слышать мир, меня окружавший, но тут до меня донеслось отчетливое: «Йоханнес, в чем дело? Почему ты замолчал?»

Может быть, взять так прямо и все ей рассказать? Излить боль до капли, вывернуть сердце наизнанку? О моем отце, о нашей лапочке Мирочке, чье имя означает «мир», и которая тем не менее привела наш брак в перманентное состояние холодной войны. О, какая мать не сделает что угодно, чтобы спасти своего ребенка? Какая? Эва, ведь это ты! Где б ты сейчас ни была, с каких бы высот на меня ни взирала, я заявляю тебе, что это из-за тебя окочурилась наша дочурка, рожденная стать принцессой. Из-за тебя она околела в подвале на Стадхаудеркаде у того самого негра. Скажи, почему?

– Что за неблагодарный отпрыск, – возмущалась она, когда мы возвращались назад после первого (и последнего) нашего визита к Мире, шли на трамвайную остановку на Фредериксплейн, и я раз десять обернулся посмотреть, не мелькнет ли за окошком на уровне тротуара, ее карамельная мордочка. – «На войну бы ее, – бушевала Эва. – Да-да, всего один день в бараке, это бы ее научило. Эдвард, надеюсь, ты не дал им денег? Этот африканец потратит их все на зелье. Ох, для того ли я пережила лагерь? Чтобы мой ребенок связался с наркоманом…»

Неделю спустя Мира позвонила мне на работу. «Папочка, спасибо за деньги. Я в самом деле хочу избавиться от этого… Только вот Винстон… Ну, то есть он должен вначале подготовиться морально. Но что ты хочешь? Он такой чувствительный, настоящий художник! Знаешь, я интересовалась насчет курсов по имиджу и макияжу… Это ведь хорошо, правда?»

Эва, как ты могла? Как могла ты сказать Мире, что она для тебя навеки мертва. Когда она, смертельно больная, дрожащая, бедствующая, звонила тебе столько недель подряд, умоляя о помощи… До тех пор, пока ты не бросила в очередной раз трубку. В тот черный вторник. «Мама, помоги мне», – умоляла она тебя, корчась на полу от боли. Я узнал об этом уже потом, от того самого африканца, от Винстона. – «Скажи, чтобы папа зашел… Мне срочно нужны деньги, иначе…»

Почему ты мне тогда сразу же не позвонила? Ты убила ее, холодно положив трубку. «Оставление без помощи» – так это, кажется, называется, господа? Да-да, вот так же сотни тысяч наших с вами соотечественников отправляли в свое время в поездах на восток. Потому что большинство молча сидело дома и ничего не делало. Преступление требует расплаты… Ради симметрии…

– Кстати, – сказала Ира по дороге домой. – Распутин в юности работал официантом. Обычным официантом в ресторане, при том что он… Смотри, Йоханнес, осторожно, не упади!

Я натолкнулся, что называется, на снежный торос, одновременно почувствовав, как какая-то невидимая рука двинула мне по затылку. Кто это мог быть? Мой отец на небе? Эва? Пухлая рука Морфея? Рука Фемиды? Ведь не Мирина же это была рука? Я никогда этого не узнаю. И вы тоже. Обыщите меня хоть до самых генов! Классно я выразился, правда?

Ире вдруг захотелось срочно поставить свечки. Четыре. Она не могла объяснить, почему, но только что она получила медиограмму. Мы двинулись назад, в сторону Казанского собора, который был закрыт, и в конце концов пришли в леденцовую церквушку, возле которой когда-то был убит царь, разорван на части народным гневом. Все это сказки, но что поделаешь, если весь мир желает быть обманутым.

30

Сегодня произошло нечто ужасное, нечто совершенно кошмарное. Если я еще смогу рассказывать об этом, после всего того, что со мной произошло. Надо же, и это после того, как я стал намного лучше себя чувствовать. Намного лучше! Послезавтра прибывает королева, мой план полностью продуман, и надо же, чтобы теперь, именно теперь… Только что в дверь ко мне постучали из службы гостиничного сервиса. «Herein!»[67]67
  Войдите! (нем.)


[Закрыть] – крикнул я, и в номер вошел юноша в форменном белом пиджаке. Он катил сервировочный столик на колесах, из ведерка со льдом выглядывала бутылка шампанского. Я спросил, что все это значит.

– Комплименты от дирекции, – ответил он, вытягиваясь по стойке «смирно». – Каждый день мы разыгрываем между гостями нашего отеля бутылку шампанского. Жеребьевка только что закончилась. Приз выпал вам.

Мне выпал приз, подумал я, глядя на улицу через окно, занавешенное бархатными гардинами. По улице торопливо двигались люди, месили по холоду снежную кашу, а мне, видите ли, выпал приз. Где сейчас Ира? Где затерялась она в этом густо застроенном болоте, которое я научился любить и ненавидеть, как Бог людей, живущих на Земле? Даже на Новый год мы с Эвой никогда не пили шампанского. Нам обоим делалось потом от него нехорошо, мучили газы. Не потому ли большинство миллионеров вечно ходит с надутыми щеками – сплошное скопление газов и засорение желудка!

Я сунул парню чаевые и отослал его вместе с его шампанским на колесиках. Я знаю, что эти ищейки Смирнова там внизу за мной следят… Даже, когда я тут… Они надеются, что я выведу их на след Абрама Абрамовича, которого вообще не существует… Только тс-с-с, ребятки..! Ничего не рассказывать… Пока молчок… Послезавтра прибудет королева… Женщина, которая в жизни немало страдала… Поглядите только на деревянную физиономию мужчины рядом с ней на троне…! Я все ей расскажу, терпеливо… По порядку, не слишком быстро… И она скажет этому консулу, она… В конце концов… Водка обжигает мне рот… Зелье я раздобыл в киоске за Казанским собором… Надо было видеть, как смотрели на меня портье, когда я только что проходил сквозь дверь-вертушку, зажав невзначай под мышкой две бутылки… Но они ничего не могли мне сделать… Они согнулись пополам в поклоне, как старомодные складные ножи… Доллары творят здесь чудеса!

«Ты снова отправляешься на поиски?» – спросила меня сегодня утром Ира, когда я, с чашкой чая в руках сидел рядом с ней на кровати. – «Разумеется. Может быть, я отыщу его еще до приезда королевы. Тогда я буду от души веселиться вместе со своими соотечественниками.» – «А-а», – протянула она несколько отрешенно.

Когда чуть позже я спустился вниз, тип с багровым пятном выскочил из-за двери в тапочках прямо мне навстречу, продолжая на ходу возиться с ширинкой и брючным ремнем.

– Доброе утро, – запыхавшись, выдохнул он, – вы в город?

Я прошел мимо, вернее, я уже хотел пройти мимо, как сзади на плечо мне опустилась рука. Я обернулся – в глаза мне смотрела шелудивая, обтянутая тонкой кожей физиономия инспектора Смирнова. Он был в плаще и серой шляпе сизого цвета, под ее полями, как мигалки, вращались его брови.

– Что-то все слишком долго тянется, Либман, – заговорил он вкрадчиво. – Вы, надеюсь, нас не обманываете? Когда конкретно вы ждете появления Абрамовича?

Я ответил, что понятия ни малейшего не имею, но надеюсь, что скоро. Не желаю, дескать, ничего иного, как доказать поскорей свою невиновность. Контрабандная торговля иконами? Да я ни разу в жизни в руках не держал иконы, не говоря уже…

– Это фактически неверно, – перебил меня Смирнов, раздраженно глядя на того типа с багровым пятном, который все продолжал возиться с брючным ремнем. – Доказательством служит фотография, сделанная в музее.

– Почему же вы не допросите тех людей, которых арестовали в Москве? Этот толстяк мне сам говорил, что хорошо знает бельгийца.

– Они утверждают, что вы их единственный связной, – отвечал Смирнов. – Сам я, впрочем, в это не верю. Слушай, Иван, да прекрати ты в конце концов. Идиот! Быстро марш обратно!

Словно пес, спущенный с цепи, охранник моментально скрылся за дверью. В эту минуту с хозяйственной сумкой в подъезд вошла Лиза Уткова. Бесстыдно оглядев меня с головы до ног, она молча прошествовала наверх в промокших насквозь зимних сапогах на меху.

– Мы следим за вами уже дней восемь, – вздохнув, продолжал Смирнов, – все это время вы бродите наугад по городу, осматривая до самой крыши стены домов.

У него определенно сложилось впечатление, что я условился встретиться с Абрамовичем, но потерял адрес. «Это так?»

«Кольцо», мелькнуло у меня в голове, что известно этому проходимцу про мое кольцо? Я ведь все выложил консулу. Но тот, похоже, держал язык за зубами и не проговорился Смирнову. Я молчал. Скоро должна прибыть королева. Я имею право молчать. Я не должен ничего говорить, не посоветовавшись с адвокатом. А мой адвокат… Что ж, он явится послезавтра… Вначале полетит самолетом, дальше покатит на лимузине… Мой адвокат – это моя любимая государыня, которая тоже немало горя хлебнула с семьей – тем лучше она меня поймет.

– Теперь мне можно идти? – спросил я.

– Россия – свободная страна, – ответил Смирнов и криво усмехнулся, словно у него неожиданно отнялась половина лица. – Во всяком случае, для вас это пока еще так.

Едва выйдя на улицу, я сразу же краем глаза заметил, что двое моих вчерашних преследователей заняли наблюдательные позиции у тополя. Я спокойно направился в сторону проезжей части, делая вид, будто рассматриваю небо, и вдруг неожиданно вскочил в трамвай, этакую ржавую развалюху, которая на каждом повороте издавала оглушительный скрип и лязг. Ловкость, с которой я отделался от этих простофиль, меня самого позабавила. Чертовски занятная игра!

Первый неоспоримый факт, братья мои, – это то, что в России я не совершил ничего криминального. Второе – у меня нидерландский паспорт, в котором на каждой странице цитата – образец мастерской прозы, жемчужина отечественной исторической мысли… Наконец послезавтра приезжает моя королева… Я неуязвим… Всем привет, тут я, пожалуй, сойду… Да, ребята, попотейте за свои кровные… «Trabajar…!» (Так всегда приговаривал мой отец, прежде чем взяться за какое-нибудь важное дело: «Vamos a trabajar!»[68]68
  Пошли работать (исп.).


[Закрыть] – испанских слов он нахватался в морских портах Монтевидео и Буэнос-Айреса.) Я шмыгнул в переулок, пробежал вперед и вот… балкончики, фонарь, аптека… Эта улица тебе знакома, Янтье?… Случайно, не здесь ты… Нет, опять нет… Что за чудовище этот город, что за ночной кошмар…!

«Не хотите ли сперва попробовать?»

Передо мной вдруг опять порочным видением возникла Соня и одновременно – ухмылка того каштаново-рыжего мерзавца, меня обокравшего… Я с трудом верил, что пережил такое… И тем не менее так все и было на самом деле… О, милая… И ко всему прочему, уважаемые судьи, третье – это то, что у меня украли Эвино обручальное кольцо. И я теперь, по закону ласточкиного гнезда, должен разделить ее судьбу. Но каким образом, собственно говоря? Да, Янтье, каким образом? Она мне этого не сказала… Эй, Эва, где ты…?

Я заметил, что люди на улице как-то странно на меня смотрят. Надеюсь, я не бормочу вслух? Такое долгие месяцы я наблюдал в Бад-Отеле… Несчастные, оперным голосом озвучивающие свой бред; тяжело больные, вызывающие сочувствие страдальцы… Но мои симпатии были на их стороне…! Черт побери, это, случайно, не… Но люди… Кто это идет…? Не бельгиец ли…? Кто же, как не он! Укутавшись с головой в черный плащ свободного покроя, он выскочил из-под арки.

«Привет, Жан-Люк, поди-ка сюда! Это я, Йоханнес Либман! Ну и гадкую шутку ты со мной сыграл, с этим самым чемоданчиком!»

По скрипучей мостовой я помчался за ним, но, похоже, у него, благодаря плащу, выросли крылья. Он летел передо мной, оторвавшись на двадцать сантиметров от земли, по улицам высотой в бальную залу. «Пожалуйста, секундочку подожди! Я не настучать на тебя собираюсь, а только поговорить… Только чтобы убедиться, что это не сон, что я… Что я не сумасшедший… Жан-Люк, ну что же это…?»

Вдруг он остановился на площади, на которой собралась группка женщин, повязанных черными платками. Накидка соскользнула с его головы. Человек, скрывавшийся под плащом, не имел с бельгийцем ничего общего. У него были провалившиеся глаза, фигура, похожая на плакучую иву, и жидкая желтая, как у старого-престарого козла, бороденка. Он сделал шаг вперед, взял в руки горящую свечку и стал смотреть себе под ноги.

Прислоненная к водосточной трубе, на промокшем кусочке картона стояла фотография женщины в серебряной рамке. Кругом цветы и горящие парафиновые свечки. Плач русских женщин перешел в торжественное пение. Прохожие останавливались, снимали шапки и с грустью смотрели на портрет. У той, что на фотографии, были коротко подстриженные рыжеватые волосы, бледный волевой подбородок – обычная женщина средних лет, каких здесь десятки. Что с ней случилось?

«Good afternoon»[69]69
  Добрый день (англ.).


[Закрыть] – вдруг раздалось где-то у меня над самым ухом. Я обернулся и увидел печально улыбающиеся губы человека в плаще. До чего же у него были доброжелательные, удивительно человечные глаза. Он сказал, что я первый иностранец, который тут остановился. «То, что произошло, очень грустно. Просто в голове не укладывается. Галя была надеждой многих, в том числе и моей…»

– Галя?

– Она была честной, искренней, – он перешел с английского на немецкий. – Вам ведь удобнее, если я буду говорить по-немецки, nichtwaar?[70]70
  Не так ли? (нем.)


[Закрыть] Она ничего и никого не боялась. И вот ее застрелили, в подъезде собственного дома… Пиф-паф… Снег, кровь и грязь. А ведь она отстаивала правое дело. Вы, случайно, не журналист?

– Нет, – ответил я.

– Жаль, – сказал мужчина, доставая из складок плаща деревянный крест и торопливо его целуя. – Она могла бы стать президентом… Но бесы опять взбунтовались…

Он рассказал, что недавно съездил в Париж. Великолепный город! – по роду службы он раньше много путешествовал, но потом долго, целую вечность, нигде не бывал… «Еда, шмотки; там у вас всего в изобилии…! Но почти ни один смертный ни на секунду не задумывается, что происходит в такой стране, как эта… Однажды мир еще вздрогнет, когда ему это намажут на хлеб… Только когда это будет? Этого не знает никто…»

– Она была хорошим человеком?

– Хороший человек. – Он ухватился за свою козлиную бороденку, устремив взгляд на портрет женщины, которая смотрела на него несколько удивленно. – Если бы только мир до конца понял, что здесь произошло!

Я подумал о королеве… Ну, конечно…! Может быть, она сможет чем-то ему помочь? О каком правом деле идет речь? Я почувствовал дурноту, поднял глаза и заметил, что мои преследователи снова меня нашли. Сейчас они прятались под маркизой магазина, в котором продавалось итальянское женское белье – перед витринами всегда прохаживались, покуривая, мужчины.

– По чистой случайности я собираюсь вскоре говорить с королевой, – я снова обратился к человеку в плаще, – иными словами, со своей государыней, королевой Нидерландов. Она должна прибыть сюда послезавтра в рамках государственного визита. Возможно, она пожелает с вами поговорить…

Мужчина начал кусать губы, глядя на меня так, словно увидел пылающий на снегу терновый куст. «Королева? – пробормотал он. – А вы себя хорошо чувствуете?»

Bruderchen…![71]71
  Братец! (нем.)


[Закрыть] И он исчез среди поющих женщин, как симпатические чернила.

Подъехала «волга», я поднял руку, забился в салон, наблюдая в боковое окошко, как мои преследователи запрыгивают в свои «лады». «Васильевский остров», – скомандовал я, показывая водителю бумажку в пластиковом чехольчике, на которой Ира по-русски написала свой адрес. Сказать «линия» (что означает «улица») было несложно, но произнести по-русски «восемнадцать»… Легче, пожалуй, залпом выпить весь Рейн…

Внизу в подъезде было пусто. Куда делся тот тип с багровым пятном? Поднимаясь по лестнице, я подумал: сейчас же, не откладывая, позвонить консулу. Получить приглашение на прием к королеве. Я набрал номер консульства, но даже после двенадцатого гудка никто не подошел. Я набрал еще раз, на этот раз трубку сразу же сняли. У телефона был лимбуржец.

– Подождите минутку. – Он обещал немедленно позвать консула, который, как он сказал, находился в тот момент в соседней комнате. – У нас тут сумасшедший дом.

– Менеер Либман? – голос звучал устало, но заинтересованно. – Надеюсь, у вас хорошие новости. Ну что, появился наконец-то этот ваш Абрам Абрамович, темная личность? Подумать только: случай контрабандной торговли иконами, и это накануне государственного визита! Как раз до вас звонил какой-то пройдоха-журналист из Нидерландов… Ну так что…?

Я ответил, что пока не появился. Что мне тоже бы хотелось разрешить это недоразумение, чтобы доказать, что… Ну да ладно, к вопросу о королеве, ведь она появится послезавтра? Но где именно? И как мне получить приглашение? Мне настоятельно нужно с ней переговорить.

– Завтра, – сказал консул, – вернее, ее величество королева должна была приехать завтра. Но в самую последнюю минуту визит отменили. В связи с состоянием больного в Кремле.

Больного в Кремле?

– У меня сейчас нет времени с вами это обсуждать, – бесцеремонно перебил меня он, сославшись на то, что сегодня вечером у него в резиденции собирается половина Амстердама. «Сливки культурной элиты. Всю официальную часть программы пришлось полностью переделать. Вместо государыни приедет ее старший сын, кронпринц, принц Оранский. Новый Рембрандтовский зал в Эрмитаже будет открывать он».

Принц Оранский? У меня перед глазами возникла жизнерадостная улыбка, густые вьющиеся рыжеватые волосы, задушевный взгляд, лишенный тени высокомерия. Так ведь это даже лучше! На работе я всегда умел ладить с молодыми… Мне нужно приглашение… Мне нужно срочно поговорить с принцем… С глазу на глаз, если можно, ибо речь идет о жизни и смерти… И еще… На чем я остановился?..

Я услышал, как консул подавил смешок:

– Послушайте, Либман, это официальное мероприятие. Дело государственной важности. Прием принца – дело местной нидерландской колонии. Избранных приглашенных…

Избранных приглашенных? Но я ведь тоже нидерландец? Я ведь тоже подданный? Мне нужно поговорить с принцем… Это очень… Как же мне еще… Как… Но консул уже повесил трубку.

Ощущая внутри легкий шок, я уставился на телефон и только сейчас заметил письмо. Запакованное в конверт гостиницы «Октябрьская», оно лежало на столике прямо передо мной. Я все время на него смотрел, но факта его существования не осознавал. Видеть и воспринимать – это далеко не одно и то же, это связано с нервными волокнами и синапсами у нас в башке, еще не до конца изученными, и…

Письмо начиналось словами: «Mein lieber Йоханнес» – у меня в глазах все вдруг стало лиловым – считается, братья мои и сестры, что это цвет богородицы и отчаяния. И первых пятен смерти. «Мой бесценный друг…»