Текст книги "Голубая роза. Том 1"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 133 страниц)

3

На следующий день Конор все пытался убедить себя, что он не может быть на сто процентов уверен в том, что произошло вчера, после того как он спустился вслед за остальными в глубину гаража. Ведь он выпил за вечер столько, что еле держался на ногах. В секс-клубе он увидел видение – видение чего? ангелов? света? – которое овладело его мозгом. Из всего, что говорили в гараже, он понял только одно слово, да и в нем не был уверен. Просто он был достаточно глуп и легкомыслен, чтобы позволить себе слышать то, чего не говорили, и видеть то, чего не было на самом деле. Это легкомыслие овладело им еще на борту самолета, когда они с Майклом и Биверсом летели в самолете из Лос-Анджелеса. После этого сама реальность, казалось, как-то причудливо изогнулась, поместив Конора в мир, где смотрят из темного зала на сцену, на которой пухленькие девчонки пускают из влагалищ колечки дыма, где мужчины превращаются в женщин, а женщины – в мужчин. Они приближаются к Тиму Андерхиллу, сказал Майкл, и Конор действительно чувствовал близость этого человека всякий раз, когда думал о том, что происходило в гараже. Приближаться к Андерхиллу – видимо это означало ступить на некую территорию, где все по самой природе своей было поставлено с ног на голову, где нельзя доверять собственным чувствам. Андерхиллу нравились такие места, – ему нравилсяВьетнам. Андерхиллу, подобно летучей мыши, всегда хорошо было в темных углах. Как и Коко, предположил Конор. На следующий день он решил никому не говорить о том, что он видел или не видел, – даже Майку Пулу.

* * *

Конор последовал “низ за остальными, размышляя о том, что гражданские люди ничего не понимают в настоящей жестокости и насилии. Они думают, что насилие – это действие. Один парень бьет другого, трещат кости, льется кровь. Простые люди считают: насилие – это нечто, что можно увидеть. Они думают, что можно спрятаться от этого, если смотреть в другую сторону. Но насилие – это не действие. За любым насилием прежде всего стоит чувство. Как ледяной конверт вокруг ударов, ножей и ружей. Это чувство исходит даже не от людей, которые используют оружие, – они просто кладут свои мысли, свои головы внутрь конверта. И делают то, чего требует содержимое конверта.

Конор думал об этом холодно и как бы отстранение, продолжая спускаться по лестнице.

Он скоро перестал считать, на сколько пролетов они спустились. Шесть, или семь, или восемь... бетонные ступеньки кончились этажа на два ниже того места, где Конор в последний раз заметил припаркованные машины. Они вошли на этаж неправильной формы, с полом, который сперва показался Конору цементным, но при ближайшем рассмотрении оказался земляным. Лампа, стоявшая у подножия лестницы, бросала рассеянный свет на двадцать-тридцать футов вокруг, где полная теней серая мгла постепенно переходила в абсолютную черноту. Воздух был холодным и одновременно спертым.

Один из мужчин что-то выкрикнул, видимо, вопрос.

Послышались какие-то звуки и осветилась дальняя часть подвала. Перед вошедшими стоял, все еще держа руку на шнуре выключателя, таиландец лет шестидесяти и весьма натянуто улыбался. На длинном столе перед мужчиной громоздилась импровизированная стойка бара с высокими и низкими бокалами и двумя рядами бутылок. Мужчина медленно развел в стороны руки, как бы предлагая выбирать напитки, и слегка наклонился. Лучи блеклого света отразились на его макушке.

Таиландцы подошли к бару. Они говорили тихо, но в звуках их голосов Конору по-прежнему слышались воинственные нотки. Темные Очки подвел его к бару.

Он заказал виски, решив, что теплый горячительный напиток придаст ему сил, а не собьет с ног.

– Немного льда, – попросил он бармена, замечая про себя, что вся лысина его покрыта почти идеально круглыми большими каплями пота. Виски были с каким-то непроизносимым шотландским названием и подозрительно отдавали на вкус дымом, туманом, древесиной и старыми веревками. Глотать этот напиток было все равно, что жевать кусочек земли с дальнего побережья Шотландии.

Темные Очки сухо кивнул Конору и взял у бармена свою порцию виски, налитую из той же бутылки.

Кто были эти парни? В своих дорогих облегающих костюмах они могли с равной долей вероятности оказаться гангстерами, банкирами или же страховыми агентами. От них веяло уверенностью в себе людей, которым никогда не приходилось заботиться о хлебе насущном.

Конор вспомнил Гарри Биверса. Эти тоже сидели, откинувшись на спинку кресла, и ждали, пока деньги сами войдут в дверь.

Темные Очки отошел от остальных и махнул рукой куда-то в другую сторону подвала.

Где-то там, в темноте, раздались тихие шаги. Конор глотнул еще немного виски. На краю освещенного пространства появились две человеческие фигуры. Низенький таиландец в костюме цвета хаки, лысый, как бильярдный шар, с глубокими складками и оспинами на неулыбчивом лице подошел к мужчинам, стоящим у бара, держа за локоть красивую азиатскую женщину, одетую в черный балахон, который был явно велик ей на несколько размеров. Свет, казалось, слепил ее. “Она не тайка, – подумал Конор, – не те черты лица. Она, наверное, китаянка или вьетнамка”. Мужчина сжимал ее руку и, казалось, заставлял двигаться. Голова ее безвольно свисала на плечо, губы раскрылись в полуулыбке.

Мужчина подвел ее еще на несколько шагов ближе к бару. Только теперь Конор заметил на носу его очки в тонкой металлической оправе. Конор знал этот тип людей – бойцы, вояки до мозга костей. Лысый явно не был богатым человеком, что не мешало ему иметь апломб по меньшей мере генерала.

Конору показалось, что один из стоящих рядом мужчин прошептал слово “телефон”. Когда мужчина и его спутница оказались в самом центре освещенного пространства, он убрал руку с ее локтя. Она слегка покачнулась, но тут же выпрямилась, расставив пошире ноги и расправив плечи. Девушка смотрела сквозь полуприкрытые веки и таинственно улыбалась.

Генерал зашел ей за спину и спусти робу с плеч девушки. Теперь она выглядела как бы больше, внушительней и меньше напоминала пленницу. Плечи девушки были узкими, и в том, как беспомощно висели ее округлые руки, как проступали вены с обратной стороны локтя, было что-то трогательно-беззащитное, хотя все ее тело в целом было достаточно округлым, гладким, так что казалось даже, что женщина отлита из бронзы. Ее смуглая кожа, напоминавшая мокрый песок на пляже, окончательно убедила Конора в том, что перед ним китаянка – мужчины, собравшиеся в подвале, казались рядом с ней бледно-желтыми.

Первым побуждением Конора, вызванным, видимо, отрешенностью и беспомощностью этого очаровательного создания, было желание завернуть ее вновь в балахон и забрать с собой. Затем сорок лет тренировки американского прагматика-мужчины взяли свое. Ей хорошо заплатили – или заплатят, – и то, что девушка выглядела намного здоровей и чище девиц из секс-клуба, означало лишь то, что она стоит раза в три больше любой из них и заработает эти деньги за участие в бардаке, который пожелали устроить несколько добропорядочных граждан Бангкока. Конору вовсе не хотелось к ним присоединяться, но теперь ему уже больше не казалось, что девушка нуждается в его защите. То, что она была безукоризненно красива, было как бы ее профессиональным качеством.

Конор оглядел своих спутников. Каждую неделю или около того эти люди собирались в каком-нибудь тайном уединенном месте, чтобы по очереди насладиться сексом с накачанной наркотиками красоткой. Наверное, они говорят о женщинах так же, как настоящие знатоки о хороших винах. Все это было как-то гадко. Конор попросил у бармена еще порцию виски и пообещал себе, что уберется отсюда, как только все остальные займутся делом.

Если это то, чем занимался Андерхилл, желая встряхнуться, значит, он стал теперь гораздо более ручным, чем был в те времена, когда Конор знал его.

Но зачем бы Андерхиллу присоединяться к группе, которая собралась заниматься любовью с девушкой!

“Если они начнут трахать друг друга, – подумал Конор, – то я – пас”.

В следующую секунду Конор очень сильно обрадовался тому, что взял еще одну выпивку, потому что Генерал встал перед девушкой, размахнулся и ударил ее настолько сильно, что она попятилась на несколько шагов назад. Он выкрикнул несколько слов – “Крэп, крэп!”, – и девушка выпрямилась и вновь подошла к нему. Голова ее была высоко поднята и она по-прежнему улыбалась. На всей левой щеке девушки наливался кровоподтек в форме ладони Генерала. Конор сделал огромный глоток виски. Генерал ударил китаянку еще раз. У девушки подогнулись колени, но она выпрямилась, не успев упасть. На этот раз по щекам ее покатились слезы.

Тогда Генерал ударил кулаком по скуле девушки, и она опрокинулась навзничь. Что-то бормоча, она перекатилась на живот, продемонстрировав пыльные ягодицы и длинную царапину на спине. Ей удалось подняться на четвереньки, при этом волосы ее волочились по полу. Генерал сильно ударил ее в бедро. С каким-то почти животным вскриком женщина снова упала. Сделав несколько шагов вперед, Генерал чуть послабее ударил свою жертву под ребра. Женщина отлетела в тень, куда не достигал свет лампы, и Генерал, наклонившись, подал ей руку, чтобы помочь выбраться на освещенное пространство. Затем он вновь очень сильно ударил ее в бедро, на котором сразу же образовался синяк величиной с блюдце. Генерал ходил я ходил вокруг распростертого на полу тела, осыпая девушку с разных сторон градом ударов.

“Действительно то же, что и в секс-клубе”, – думал Конор. Но в этом случае секс-клуб был лишь прикрытием. Когда приподнимался занавес, грубый и сильный мужчина избивал перед зрителями девушку. Вот так и развлекались здесь в гараже, этом секс-клубе насилия и беспредела.

Теперь ему было абсолютно понятно, почему над собравшимися витали тени жестокости и насилия.

Генерал тщательно изучил безжизненно валявшееся на полу тело, прежде чем принять из рук Темных Очков свою порцию выпивки. Он набрал полный рот жидкости, как бы пополоскал зубы и лишь затем проглотил. Он стоял и смотрел на результат своей работы, держа в руке полупустой бокал. У Генерала был вид человека, остановившегося передохнуть во время тяжелой работы с приятным сознанием того, что до сих пор он выступал отлично.

Конору захотелось поскорее выбраться отсюда.

Генерал поставил бокал и наклонился, чтобы помочь девушке встать. Поднять ее было не так просто. Каждое движение явно вызывало у девушки жгучую боль, но она охотно ухватилась за руку Генерала. Ее красивое смуглое лицо было теперь красно-черным от синяков, подбородок распух. Она встала на колени и, тяжело дыша, остановилась передохнуть. Она была солдатом, она была бойцом. Генерал легонько подтолкнул девушку пониже спины ботинком, затем ударил довольно сильно.

– Крэп кроп крэп, – пробормотал он, как бы смущенный тем, что их разговор слышат остальные. Девушка подняла голову к свету, и только тут Конор осознал, насколько далеко она готова была зайти. Они не могли остановить ее. Они не могли ее даже коснуться. Лицо ее снова было бронзовой маской, а нераспухшая часть рта сложилась в некое подобие былой улыбки.

Генерал ударил девушку в висок тыльной стороной ладони. Она качнулась, но подставила руку и снова выпрямилась. Женщина вздохнула, уголок ее левого глаза налился кровью. Губы Генерала задвигались в беззвучной команде, девушка взяла себя в руки и поднялась на одно колено, затем встала. Конору захотелось аплодировать. Глаза китаянки сияли.

Конор издал горлом какой-то странный клокочущий звук. Все вокруг весело рассмеялись. Конор с удивлением отметил, что женщина тоже смеется.

Генерал снял пиджак тайского костюма и достал из кармана брюк револьвер, который, сняв с предохранителя, положил на ладонь. Конор не очень разбирался в оружии. Револьвер был инкрустирован каким-то блестящим белесым материалом, вроде слоновой кости или перламутра, а ствол и часть рукоятки покрывала затейливая гравировка. Шикарная штучка.

Конор попятился на несколько шагов назад. Затем еще. Мозгу наконец удалось овладеть непослушным телом. Он не мог стоять вот так и смотреть, как Генерал пристрелит девушку. Он не мог спасти ее, а главное, у Конора было смутное подозрение, что если бы он попытался это сделать, девушка стала бы сопротивляться, потому что ей не хотелось спастись. Стараясь ступать как можно тише, Конор отошел еще на несколько шагов.

Все еще держа револьвер на ладони, Генерал начал говорить. Голос его звучал мягко и одновременно настойчиво, убеждающе, утешающе и требовательно.

– Крэп кроп крэп крэп кроп кроп кроп крэп! – доносилось дп Конора. “Отдайте мне ваши несчастные тела. Слава нам!” Бармен сверкнул на Конора глазами, но с места не двинулся.

– Кроп крэп.

“Слава слава небеса небеса любовь любовь небеса небеса слава слава”.

Когда Конору показалось, что лестница уже достаточно близко, ов повернулся спиной к бару. До лестницы было футов шестьдесят.

– Крэп кроп кроп.

Раздался металлический щелчок, который ни с чем нельзя было спутать – сработал спусковой механизм.

Звук выстрела эхом отражался от стен подвала. Конор бегом добежал до лестницы и стал карабкаться на ступеньки, уже нимало не заботясь о шуме, который производит. Добежав до первой площадки, он услышал еще один выстрел. На сей раз звук был глухим отдаленным, и Конор точно знал, что Генерал стреляет не в него, но вновь припустил вперед со всех ног и бежал, пока не добрался наконец до верхнего этажа и не выбрался наружу. Конор задыхался, колени его дрожали. Наконец он вдохнул жаркий и влажный воздух и пошел по аллее в сторону дороги.

Улыбающийся однорукий человечек просигналил Конору гудком своего “рак-така” и подкатил прямо к нему. Когда Конор остановился, водитель спросил:

– Пэтпонг?

Конор кивнул и залез в тележку, надеясь, что от Пэтпонга он сумеет найти дорогу в отель.

На Фэт Понг-роуд Конор протиснулся сквозь уличную толпу к входу в отель, добрался до своего номера и буквально рухнул на постель. Уже лежа, он скинул ботинки, все еще видя перед собой Генерала с оружием и разукрашенное синяками лицо девушки. Наконец он погрузился в глубокий сон, подумав, прежде чем окончательно отключиться, что теперь, кажется, понимает местное значение слова “телефон”.

21
Терраса у реки1

Слон явился Майклу Пулу вскоре после того, как Конор увидел его вылезающим из такси у бара в Сои-Ковбой. К тому моменту Майклу уже дважды не повезло, как Конору не везло весь вечер, и появление слона он немедленно и с готовностью воспринял как некое знамение, обещавшее удачу. Это придало Майклу мужества и бодрости, которых ему постепенно начинало не хватать. В Сои-Ковбой Майкл показал фотографию Андерхилла двадцати барменам, пятнадцати завсегдатаям баров и множеству вышибал, но никто даже не потрудился рассмотреть ее как следует, прежде чем пожать плечами и отвернуться. Затем Майклу пришло в голову отправиться на цветочный рынок Бангкока. Один из барменов сообщил ему, что это находится в месте под названием Бэнг Люк, и вскоре таксист доставил его туда. Бэнг Люк оказалась узенькой мощеной улочкой, тянущейся вдоль реки.

Оптовики устроили склады товара в пустых гаражах по левую сторону улицы и демонстрировали свой товар на столиках, расставленных перед гаражами. Правая сторона улицы пестрела магазинами, устроенными на первых этажах трехэтажных домов с франкскими окнами и маленькими балкончиками. Примерно перед половиной таких балкончиков сушилось на веревках выстиранное белье, а один из них, над магазином под названием “Джимми Сиам”, был весь увит зеленью, спускавшейся из подвешенных к перилам горшков.

Майкл медленно двигался по улице, вдыхая ароматы сотен цветов. Из-за каждого столика за ним пристально наблюдали. Это было не то место Бангкока, куда привозили туристов, и любой, выглядевший подобно Майклу – высокий белый человек в джинсах и белой рубашке “сафари” от “Братьев Брукс”, – не принадлежал этому миру. Майкл не ощущал в их взглядах угрозы, но чувствовал себя нежеланным гостем на этой улице. Какие-то люди, нагружавшие горчичного цвета фургон коробками с цветами, лишь мельком взглянули на Пула и отвернулись, другие же, напротив, так сверлили его глазами, что Майкл чувствовал спиной их взгляды, уже давно миновав их столики. Так он прошел до конца улицы и остановился, чтобы взглянуть через невысокую бетонную стену на реку Чаофрая, вода которой пенилась от многочисленных воронок. У берега качался длинный двухпалубный теплоход с надписью “Отель “Восточный”.

Затем Майкл обернулся, и несколько человек, оторвав от него взгляд, неохотно вернулись к своей работе.

Майкл вернулся на Чероен Кранг-роуд и стал заглядывать в каждый магазин в надежде увидеть Тима Андерхилла. В неопрятно выглядевшем кафе пили кофе таиландцы в грязных джинсах и футболках, в “Компании “Золотые поля” из-за зарослей папоротника на Майкла с любопытством глядел какой-то клерк, в “Бангкок Иксчейндж лтд” за большими темными столами двое мужчин разговаривали по телефону, в “Джимми Сиаме” утомленная жизнью девица лениво подняла голову и уставилась куда-то на прилавок, полный срезанных роз и лилий. В “Модах Бангкока” одинокая покупательница, усадив на бедро грудного ребенка, перебирала вешалки с платьями. В последнем здании находился банк с цепями на дверях и закрытыми ставнями на окнах. Обогнув дорожный знак, Майкл вновь пошел по улице, не только не обнаружив Тима Андерхилла, но не найдя ни малейшего намека на его возможное присутствие здесь. Он был врачом, а не полицейским, и знал о Бангкоке только то, что написано в туристических справочниках. Майкл рассеянно смотрел на проезжающие мимо машины. Затем внимание его привлекло какое-то непонятное движение на другой стороне улицы. Приглядевшись, Майкл понял, что видит перед собой слона, живого рабочего слона.

Это был старый слон, слон-работяга, он тащил с полдюжины бревен так легко, будто это были сигареты. Он брел себе по улице рядом с не обращавшими на него внимания толпами прохожих. Майкл был очарован, заворожен, как ребенок, этим мифическим животным, Потому что вне зоопарков слоны действительно были мифическими животными. Пул увидел в этом слоне то, что надеялся увидеть. Слон, бредущий по улицам города, – Майкл вспомнил картинку в “Варваре”, одной из любимых книжек Робби, и волна горя вновь накатила на него.

Майкл наблюдал за слоном, пока тот не исчез в конце улицы среди снующей толпы и вывесок магазинов на загадочном тайском языке.

Майкл завернул за угол и прошел один-два квартала. Бангкок, который демонстрировали туристам: его отель и Пэтпонг, – были как будто бы в совсем другой стране. На цветочном рынке, может, еще и появлялись иногда белые люди, но здесь они явно были редкостью. Майкл Пул в своих джинсах и рубашке-сафари – этой униформе белого человека в тропиках – казался в этих местах призраком завоевателя. Почти все, кто был на улице, пристально разглядывали Майкла, когда он проходил мимо них. На той стороне улицы располагались в основном склады с низкими жестяными крышами и разбитыми окнами. Рядом с Майклом шагали темнокожие невысокие люди, в основном женщины, которые несли на руках детей, а в руках сумки. Они заходили в магазины, выходили из них и шли дальше. Женщины бросали на Майкла недобрые беспокойные взгляды, дети показывали в его сторону ручками и гугукали. Майкл любил детей. Он всегда любил детей, а эти были толстенькими, ясноглазыми и любопытными. В нем проснулся инстинкт педиатра, больше всего ему сейчас хотелось подержать на руках одного из этих малюток.

Пул шел мимо аптек с витринами, украшенными змеиными яйцами, мимо маленьких ресторанчиков, где мух было гораздо больше, чем посетителей. Проходя мимо школы, Майкл вспомнил Джуди, и к нему вернулось прежняя тоска. “Я не ищу Андерхилла, – думал он, – я просто пользуюсь случаем побыть подальше от жены хотя бы пару недель”. Брак Майкла напоминал ему тюрьму, глубокую яму, в которой они с Джуди уже много лет ходят с ножами в руках по кругу вокруг смерти Робби, о которой никто не говорит вслух.

Выпей это, выпей.

Пул прошел под эстакадой и оказался на мостике через небольшой ручей. На другой стороне громоздилось целое поселение из картонных ящиков и гнезд из тряпья и старых газет. Во всем городе пахло некой смесью газолина, экскрементов, дыма, но здесь пахло во много раз хуже. Пулу казалось, что здесь пахнет болезнью, чем-то вроде гниющей раны. Стоя на мостике, он не мог отвести глаз от этой трущобы. Через “вход” одного из жилищ ему было видно человека, лежавшего, свернувшись, на ложе из мятой бумаги, уставившись в пространство. Откуда-то из-за коробок поднималась струйка дыма, плакал ребенок. Вот он взвизгнул еще раз это был крик гнева и отчаяния, который тут же оборвался. Пул представил себе грязную руку, зажавшую ребенку рот. Ему хотелось перейти через ручей и заняться делом – он хотел быть здесь доктором.

Его престижная, шикарная практика тоже казалась Майклу глубокой ямой, куда он был посажен. И в этой яме он гладил детишек по головкам, похлопывал по спинкам, брал анализы, смотрел горлышки, утешал детей, с которыми никогда не случится ничего по-настоящему плохого, и успокаивал их мнительных мамаш, которым в малейшем симптоме недомогания их чад виделись признаки страшных болезней. Это было все равно, что жить внутри брикета сладкого сливочного мороженого. Вот почему он не позволил Стаси Тэлбот, которую успел полюбить, окончательно перейти под опеку других директоров: наблюдая Стаси, Майкл почувствовал настоящий вкус своей профессии. Держа Стаси за руку, он как бы соприкасался с человеческой способностью терпеть боль и все, что стоит за ней. Это было волнующее чувство. Дальше человек проникнуть не мог, и привилегией его профессии было дойти хотя бы до этого уровня понимания. Теперь эта в общем-то совершенно ненаучная мысль имела для Майкла привкус соли земли, надежды на спасение, истинной сути всего сущего.

Пул вновь вдохнул запах трущобы, и теперь ему показалось, что там кто-то умирает, выдыхая из легких дым и запах смерти, – там, среди коробок, вонючих костров и человеческих тел, завернутых в газеты. Какой-нибудь Робби. Снова заорал ребенок, по-прежнему поднимался вверх удушливый дым. Пул сжал деревянные перила моста. У него не было с собой ни лекарств, ни инструментов, и здесь была не его страна и не его культура. Он вознес к небу молитву неверующего человека за того, кто умирал среди боли и нечистот и для кого все хорошее и благополучное на этом свете было лишь чудом, несбыточной мечтой. Здесь было не то место, где Майкл мог кому-то чем-то помочь. Но и Уэстерхолм не был тем местом. Уэстерхолм был бегством от всего, против чего обращена была его молитва без надежды. Пул отвернулся от другого мира по ту сторону ручья.

Перспектива закончить свои дни в Уэстерхолме была для него невыносима. Джуди казалось невыносимым его равнодушие к своей практике, в то время как Майкл не переносил саму практику.

Прежде чем Пул сошел с моста, он понял, что его мнение обо всех этих вещах необратимо изменилось раз и навсегда. Как-то сам собой повернулся его внутренний компас, и Майкл уже не мог больше смотреть ни на свой брак, ни на свою работу как на некую ответственность, возложенную на него всемогущим божеством, которому нельзя было отказать. Гораздо хуже, чем предать идеи Джуди о том, как выглядит успех, было предательство самого себя.

Он что-то решил для себя. Хватка привычной жизни как бы ослабла. Майкл понял, что именно для того, чтобы случилось нечто воде этого и чтобы дать Джуди возможность побыть наедине с собой, он согласился на абсурдное предложение Гарри Биверса провести две недели, бродя по незнакомым местам в поисках человека, которого он вовсе не был уверен, что хочет найти. Что ж, он увидел слона на улице и он кое-что решил.

Он решил быть самим собой в отношении всей своей прошлой жизни, своей жены и своей удобной, престижной работы. И если это поставит под угрозу всю его прошлую жизнь, что ж, он готов рискнуть, Он разрешит себе наконец поглядеть в разные стороны, во всех направлениях. Это была лучшая на свете свобода, и принятое решение давало наконец возможность вздохнуть полной грудью.

“Завтра я еду обратно, – сказал он сам себе. – Остальные пусть ищут дальше”.

Джуди права: Коко принадлежит истории. Та жизнь, которую покинул Майкл, властно требовала его присутствия.

Майкл уже готов был повернуться, пройти обратно по шаткому мостику, отправиться в отель и немедленно заказать билеты в Нью-Йорк, но решил пройтись еще немного к югу по широкой улице, идущей параллельно реке. Он хотел, чтобы все это – странное ощущение пребывания в чужом городе и не менее странное чувство обретенной свободы – пропитало его окончательно.

Через несколько кварталов Майкл набрел на крошечную ярмарку, располагавшуюся за забором между двумя высокими зданиями. Сначала он увидел верхушку чертова колеса и услышал музыку, которая соперничала с мелодией шарманки, детскими криками и чего-то, напоминавшего звуки, сопровождающие демонстрацию фильма ужасов, проигрываемого на плохой аппаратуре. Пул прошел еще немного вдоль забора и увидел в нем просвет, через который люди попадали на ярмарку. Его тут же подхватило и понесло в эту мешанину шума, суеты и веселья. Везде стояли будки и столики. Мужчины жарили на небольших шампурах мясо и передавали его детишкам, уличные кондитеры накладывали в бумажные кулечки какие-то липкие сладости; тут же продавали игрушки, комиксы, значки и наклейки и разные другие забавные штучки. В дальнем углу детишки вопили от восторга или же замирали от страха на спинах карусельных лошадок. Справа, в том же углу, громоздился пластиковый фасад замка, окрашенный под черный камень с маленькими окошками. Они неожиданно напомнили Пулу о больнице Святого Варфоломея – весь этот фальшивый фасад напомнил Майклу о его рабочем месте. Взглянув вверх, он смог даже представить, за каким из этих окон сидел доктор Сэм Стайн, а за каким была палата, где лежала Стаси Тэлбот с томиком “Джейн Эйр” в руках.

На одной стороне фасада было нарисовано огромное землисто-серое лицо вампира с ярко-алыми губами, чуть приоткрытыми и обнажившими острые клыки. Из-за фасада доносились нервные смешки и зловещая музыка. Страшилки были одинаковы во всем мире. Внутри балагана из темных углов выпрыгивали скелеты, зловещие лица призраков заставляли детишек покрепче схватиться за руки. Безносые ведьмы, дьяволы с садистскими лицами, злобные фантомы пародировали болезнь, смерть, сумасшествие и обыденную серую людскую жестокость. Вы смеялись, вы вопили, а затем выходили с другого конца балагана и вновь оказывались среди карнавала, там, где живут настоящие страхи и ужасы.

После войны Коко решил, что снаружи становится слишком опасно и решил спрятаться обратно в балаган вместе с призраками и демонами.

На другой стороне площадки с аттракционами Пул увидел еще одного человека с Запада – блондинку с седеющими волосами, забранными в хвост на затылке, которая должно быть, одела высокие каблуки, потому что выглядела никак не ниже шести футов. Поглядев на широченные плечи блондинки, Пул понял, что перед ним мужчина. Ну конечно. Седеющие волосы, просторные льняные одежды, длинный хвост – Майкл решил, что перед ним один из хиппи, уехавший когда-то на Восток, чтобы никогда не вернуться обратно. Он тоже остался в балагане.

Когда мужчина повернулся, чтобы что-то рассмотреть на одном из столиков, Пул отметил про себя, что тот был ненамного старше его. На лбу хиппи виднелись залысины, лицо покрывала густая борода пшеничного цвета. Чувствуя, что кровь застучала у него в висках, Майкл продолжал вроде бы без всякой цели наблюдать за мужчиной. Он заметил глубокие складки на лбу, морщины на щеках. Майкл додумал, что мужчина выглядит до странности знакомым. Что это, должно быть, кто-то, с кем он встречался на войне. Они встречались внутри балагана, и мужчина был ветераном, чутье Майкла безошибочно подсказывало ему это. Затем внутри него начало зреть какое-то странное чувство, смесь боли и радости. В это время мужчина поднял предмет, который рассматривал, со стола и поднес к лицу. Это была резиновая маска демона с кошачьим лицом. На гримасу демона человек ответил улыбкой. Майкл Пул осознал наконец, что стоит и смотрит на Тима Андерхилла.