Текст книги "Дети смотрителей слонов"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Фундаментализм приводит к терроризму, – продолжает Альберт Винглад, – и в большинстве людей спит внутренний террорист. Пробуждение его – лишь вопрос времени, поэтому людей следует держать в ежовых рукавицах, девяносто пять процентов населения Земли нуждаются в том, чтобы им объясняли, как себя вести. Вот почему террористы, как правило, организованы, менее чем один из тысячи работает в одиночку.

Он достаёт ещё что-то съедобное, очевидно, это бутерброд с куском хлеба в качестве фундамента, но хлеба не видно. Виден лишь слой крупнозернистого печёночного паштета, величиной с форму для выпечки хлеба, на нём плотно уложены шампиньоны, а сверху всё это элегантно завершается хрустким поджаренным беконом размером с полпоросёнка.

– Но те, кто работает в одиночку, – вот с ними сложно. Мы называем их «планеристы». Потому что они ни на кого не опираются, действуют на свой страх и риск. Вот ими-то я и занимаюсь. И будь я проклят, если я им головы не поотрываю!

Он барабанит костяшками пальцев по лежащему перед ним листку.

– Эта четвёрка – «планеристы». Мы наблюдали за каждым из них более десяти лет. Но до этого – и никогда прежде – мы не сталкивались с тем, чтобы они действовали вместе. И как они, чёрт возьми, могут находиться в одной комнате, не поубивав при этом друг друга? Просто чёрт знает что, мы головы над этим сломали, я чуть не потерял аппетит.

Движимый состраданием, я хочу заверить его в том, что в данном случае аппетиту ничего не грозит, у него большое будущее, но не решаюсь мешать ему: он подступается к достойному преемнику паштета – ростбифу, которому для подъёма от тарелки до рта не помешал бы вилочный автопогрузчик.

– Мир этот устроен отвратительно, – продолжает он. – Если люди в нём держатся вместе, то лишь потому, что вынуждены это делать. Мы полагаем, что свело этих негодяев вместе нечто, чего они боятся ещё больше, чем друг друга. Свёл их вместе Великий Синод.

Ему приходится подняться и подойти к окну. Даже несколько метров для него – марафон.

– У всех основных религий есть две стороны, и если вы спросите меня, то я скажу вам, что одна из них, чёрт возьми, ещё более безумная, чем другая. Есть внешняя сторона, та, которую называют экзотерической, которая касается большинства верующих. И есть внутренняя, эзотерическая, она существует для немногих. Внешняя сторона – это то, что воплощается в жизнь в датской церкви, в католической, в мечетях, в храмах, синагогах и гомпах по всему миру. Это внешние проявления и ритуалы, которые успокаивают верующих, убеждая их в том, что пусть сейчас жизнь и тяжела, но после смерти будет гораздо лучше. Вторая сторона, эзотерическая – для безумцев.

Стоя у окна, он бросает задумчивый взгляд на последние десять бутербродов, которые призывно смотрят на него с тарелки.

– Для тех, кто не просто хочет что-то попробовать. Для тех, кто не хочет ждать смерти, а хочет сейчас получить ответы на главные вопросы.

– И вы – один из них!

У меня это вырывается само собой, сам не знаю почему. Но ни с того ни с сего я вдруг отчётливо понимаю, что Альберт Винглад – смотритель слонов.

Он вздрагивает. Я попал в точку.

– Что за ерунду ты несёшь, парень? Ты спятил. Вовсе нет. С этим покончено. Я стал умнее. Религия – это умственное расстройство.

Он берёт тайм-аут. Я чуть было не перехватил у него мяч.

– Великий Синод затрагивает внутреннюю сторону ведущих религий. Это первая в мировой истории серьёзная попытка наладить диалог между настоящими безумцами, мистиками, выяснить, нельзя ли в основах их религий найти нечто общее. Им в голову пришла сумасбродная мысль – разобраться, а не может ли опыт различных религий происходить из общих начал. Они привлекли психологов и нейрологов. А «планеристы» боятся: а что, если представители различных религий поймут, что на самом деле они гораздо ближе друг другу, чем казалось. И если так и окажется, то сама основа фундаментализма рухнет. Нельзя чувствовать угрозу со стороны человека, который на самом деле страдает точно таким же безумием, как и ты.

Ему приходится перевести дух. Он возвращается к своим бутербродам, доедает их. Тарелку он не облизывает, но подозреваю, что виной тому присутствие посторонних. Из какого-то бездонного запасника под столом он достаёт шоколадный торт.

Торт этот такого размера, что мог бы осчастливить целый приходской совет. Альберт Винглад внимательно изучает его и приходит к выводу, что тут может хватить и троим. Потом отрезает два тоненьких кусочка для нас с Афиной.

– Ты спортсмен, – говорит он, – это следует из твоего досье. Полагаю, тебе надо следить за своим весом.

– А мне тоже надо следить? – спрашивает Афина Паллада.

Я вижу по лицу Винглада, что ему не по себе. Ясно, что если хочешь вывести его из равновесия, надо попытаться отобрать у него торт.

– Вам необходимо быть в форме и сохранять привлекательность, – отвечает он. – При вашей профессии. А это же калорийная бомба.

Торт исчезает на глазах. Винглад заливает его половиной литра кофе из термоса. Аккуратно вытирает салфеткой крошки с бороды.

– А мои родители? – спрашиваю я.

И тут он говорит такое, что я чуть не падаю со стула.

– Родители? Весьма достойные люди. Они позвонили и сообщили, что нашли взрывчатые вещества. Спрятанные в подземном хранилище, в которое драгоценности опускаются при пожаре или попытке ограбления. Мы отправились туда с отрядом сапёров. Всё разминировали. Я встречался с вашими родителями. Ведь ваша мать очень много сделала для обеспечения безопасности. Порядочные люди. Понимающие. Корректные. Законопослушные. И как их, чёрт возьми, угораздило родить таких детей, как вы? Но во время беременности с головой всякое может случиться. Об этом ещё ваш директор писал в отчёте. Там ведь было что-то про воду в голове?

Я пытаюсь осторожно открыть и закрыть рот, у меня это как-то плохо получается.

– Значит, они не в розыске? – спрашиваю я.

– Кто? Твои родители? С какой стати они должны быть в розыске? Они получат медаль. И сто миллионов. За спасение ценностей. Думаю, у них теперь хватит денег, чтобы нанять вам няньку. Может, кого-нибудь из «Ангелов Ада»? Выпьем за это!

Он выпивает ещё пол-литра освежающего напитка.

– Зачем надо было забирать нас из дома? – спрашиваю я. – И пытаться арестовать Ханса?

– Это была просьба ваших родителей. Они хотели быть уверены, что вы в безопасности.

В основном составе футбольного клуба Финё сын священника Питер известен своей восточной непроницаемостью. Так что по моему лицу ничего прочесть нельзя. Но внутренне я готов взорваться. Потому что если мама с папой распорядились, чтобы нас, в наручниках, поместили в лечебницу, то сделали они это вовсе не ради нашей безопасности, потому что никто, кроме них, ей не угрожал. Они просто не хотели, чтобы мы начали их разыскивать.

– А моя сестра? – спрашиваю я.

Его лицо становится серьёзным.

– Мы задействовали четыре тысячи человек датской полиции. Подкрепления из Швеции, Норвегии, Германии и Америки – в штатском. Всего около семи тысяч. У нас есть наблюдение с воздуха, береговая охрана. Плюс гражданская оборона и пожарные. Пока мы тут сидим, им уже разослали сообщение о розыске и фотографию твоей сестры. Будь я проклят, но мы найдём её!

♥

Мы сидим в «ягуаре», смотрим на площадь и на Новую гавань. Мы позвонили Хансу и Ашанти, оказалось, что дальше романтической скамейки с видом на гавань они не ушли, и теперь мы встретились с ними здесь. Мы им всё рассказали, Афина Паллада завела машину, и я вдруг замечаю, что ведёт её она как-то иначе, не так, как прежде, с каким-то отсутствующим видом, но, с другой стороны, это вполне объяснимо, если принять во внимание то, как быстро её приобщили к нашему семейному кругу.

В глубине души я чувствую огромную печаль – уже граничащую с отчаянием. Во время наших с Тильте углублённых религиозных занятий мы неоднократно натыкались на утверждение великих учителей, считающих, что человеку крупно повезло, если на его долю выпало страдание, и правильнее всего в таком случае настроиться на то, чтобы испить всё до дна, ни одной капли страдания не должно пропасть.

Проще сказать, чем сделать. Но если уж получается следовать их советам, то трудно одновременно следить за чем-то другим, например за своими конечностями. Моя рука независимо от меня вытаскивает из кармана кусочек картона. Я нашёл его между картинами в двухкомнатной квартире Конни, прямо перед тем, как ход событий резко ускорился – вот почему у меня до сих пор не было времени взглянуть на него. Это визитная карточка, на которой изображён крест. Рядом с крестом написано «Католический университет Дании». И указан адрес на Бредгаде. А внизу – хорошее датское имя Якоб Аквинас Бордурио Мадсен.

Происходящее во мне в этот момент трудно объяснить и невозможно оправдать. Мой мозг мгновенно пронзает безумие. А вслед за этим, как гром среди ясного неба, мысль о том, что если визитная карточка оказалась в квартире Конни, то это может означать лишь то, что Якоб Бордурио, хищник из танцевальной школы Ифигении Брунс, теперь охотится на Конни.

Знаю, что вы скажете. Разве я не погружён в процесс переживания горя от исчезновения Тильте? Почему это я начинаю что-то придумывать о Якобе и Конни? И вы будете совершенно правы. На это можно ответить лишь то, что среди демонов великих мировых религий ревность была и будет самым сильным игроком в команде.

Проходит минута – и я успокаиваюсь. Ведь визитную карточку наверняка оставила Тильте. А Конни – четырнадцать лет, Якобу – семнадцать, и нет никаких исторических свидетельств того, что Конни когда-либо интересовалась взрослыми мужчинами. Так что мой здравый смысл возвращается, а вместе с ним и вопрос, почему Тильте оставила эту карточку. Ведь Тильте, как я уже говорил, не из тех, кто разбрасывает вещи. Есть основания утверждать, что она специально обронила карточку, чтобы оставить след.

Мы поворачиваем направо, едем по узкой тенистой аллее – впереди виднеется гавань. Баскер поскуливает, он тоже беспокоится за Тильте. Я переворачиваю карточку, на обороте рукою Тильте написано число 13.

Тринадцать – любимое число Тильте. Она отрицает, что оно приносит несчастья. Сама она родилась тринадцатого, и очень довольна тем, что адрес нашего дома – Киркевай, 13, а граф Рикард, который всерьёз занимается нумерологией, однажды очень подробно нам всё объяснил. Подробностей я не запомнил, но он убедил нас в том, что число 13 более всего подходит Тильте.

Но зачем она написала это число на визитной карточке Якоба, я понять не могу.

Но я понимаю, что нам надо найти Якоба, потому что, глядя на карточку, можно догадаться, что когда Тильте говорила об «одном деле», она имела в виду встречу с ним.

– Нам нужно отклониться от маршрута. – говорю я. – Поехали на Бредгаде.

И тут происходит несколько событий.

Во-первых, Афина круто поворачивает, заезжает на тротуар и резко тормозит – колёса визжат, и нас овевает бриз горелой резины.

– Вспомнила, – восклицает она.

Что именно она имеет в виду, мы узнать не успеваем: по крыше «ягуара» стучат, и это не вежливое постукивание – впечатление такое, что машину отправили под пресс, и процесс уже начался.

Какой-то человек засовывает голову в открытое водительское окно.

Он сидит на новеньком велосипеде «Роли», на нём костюм, белая рубашка и галстук, на брюках зажимы, а ботинки начищены до блеска. На багажнике у него кожаный футляр с ноутбуком, а в руке – толстенный букет длинных роз в целлофане, и он орёт Афине прямо в лицо.

– Чокнутая! Ты что, права в лотерею выиграла? Никогда не слышала о правилах дорожного движения?

С этим человеком я никогда раньше не встречался. И тем не менее готов поставить десять против одного, что он начинающий юрист, проходящий практику в адвокатской конторе; сейчас, закончив рабочий день, он направляется в Шарлоттенлунд, где его ждёт возлюбленная, вскоре они станут жить вместе, поженятся, заведут парочку детей и собаку и будут жить счастливо до конца дней своих.

Я, конечно же, всей душой поддерживаю такой проект. Хотя ты сам и остался навсегда в одиночестве, ничто не мешает порадоваться за других. Поэтому мне очень хотелось бы иметь в запасе немного времени, чтобы объяснить молодому человеку, как можно справляться со своим гневом, следуя простым и ясным рекомендациям всех великих религий. Но слишком поздно, он уже наорал на Афину.

А она не из тех, кто будет терпеть такое. Глаза её стекленеют. В следующее мгновение она через окно хватает юриста за отвороты пиджака и притягивает к себе.

Потом на мгновение останавливается. Вероятнее всего, она взвешивает, что именно ей следует сделать: то ли просто сломать грубияну шею, то ли вообще оторвать ему голову.

Этой паузой мы и пользуемся. Мы с Хансом и Ашанти одновременно вцепляемся в Афину, как раз в тот момент, когда на лице её появляются признаки удовлетворения оттого, что она сделала выбор.

Сначала мне кажется, что остановить её не удастся. Потом Ханс напрягает все мышцы, а когда Ханс напрягает мышцы, всё естественное движение прекращается. Постепенно глаза её оживают. Она смотрит на юриста, приподнимает его, вытянув руки через окно, и сажает обратно на велосипед.

– Ладно, езжай, засранец, – ласково говорит она.

Он энергично стартует и на хорошей скорости удаляется от нас, не оглядываясь. В общем-то, он почти не пострадал. Но хочу повторить высказывание многих великих посвящённых: юрист, который заглянул в глаза смерти, уже никогда не будет прежним.

Афина Паллада возвращается примерно в ту же действительность, в которой находимся мы, все остальные. И оборачивается к нам.

– Слышите гудки? – говорит она.

♥

Мы прислушиваемся. Действительно, из порта доносятся гудки судов. Но непонятно, зачем извещать об этом общественность. Мне приходит в голову мысль, что ведь Афине только что помешали прикончить велосипедиста, и, возможно, ей, с её чувствительной натурой, нелегко подавлять спонтанные чувства.

– Он ведь звонил мне. Хенрик. Вчера. Хотел позвать к ним. Я отказалась. Лишь в исключительных случаях соглашаюсь на такое. Это слишком опасно. Я предпочитаю, чтобы Андрик был где-то поблизости. Тогда они сделали заказ на следующий день. И в телефоне я слышала такой же звук. Я ведь сама живу возле порта. Это были судовые гудки.

– А он назвал адрес? – спрашиваю я.

Она медленно кивает.

– В том-то и дело. Обычно мы почти ничего не знаем о клиентах. Но тут он назвал свой адрес. Чтобы уговорить меня. Чтобы было понятно, что это действительно близко. Он сказал, что это Фрихаун. И адрес: Пакгаузы, а потом номер дома.

Мы всё внимание; она задумывается.

– Никак не могу вспомнить, какой, – говорит она растерянно.

В это мгновение ещё один человек подходит к открытому окну автомобиля. Я хватаю Афину Палладу за руку. Но оказывается, что на сей раз не стоит беспокоиться.

– Извините, – говорит человек. – Я как раз направлялся к вам. На Тольбогаде.

На тротуаре, в прелатском воротничке и с чётками в руках, напоминая всем своим внешним видом какого-нибудь шейха из пустыни или красивую картинку из рекламы танцевальной школы Ифигении Брунс, стоит мой прежний напарник по основному составу Якоб Аквинас Бордурио Мадсен.

Я усаживаю Якоба на сиденье рядом с собой. Можно без всякого преувеличения сказать, что «ягуар» забит под завязку. А ведь одному только моему брату требуется отдельный автомобиль. Но, наверное, не стоит сейчас жаловаться на тесноту.

– Я хочу поговорить с Тильте, – говорит Якоб.

– Ты опоздал, – сообщаю ему я. – Её похитили.

Он как-то тускнеет на глазах. Это свидетельствует, во-первых, о том, что ему что-то известно. А во-вторых, о том, что хотя у него появилась визитная карточка и призвание, и хотя он со времён отъезда с Финё неустанно перебирает чётки, сердце его по-прежнему осталось с Тильте.

Я показываю ему визитную карточку.

– Она обронила её, когда её похищали из квартиры, – говорю я. – Думаю, она что-то успела рассказать тебе.

Он прячет глаза.

– Полиция… – произносит он.

– Она в курсе дела. Тильте ищут. Машина, на которой её увезли, в розыске. Нам хотелось бы знать, что известно тебе.

Внутри него борются какие-то силы. Какие точно – неизвестно. Но одна из них – любовь. Она и побеждает.

– Тильте была у нас полтора часа назад.

– Что значит «у нас»?

– В Католическом университете. Она приходила ко мне туда. Рассказала всё. Очень коротко, но всё. О ваших родителях. О спланированном ограблении. Я отвёл её к офицеру.

– Офицеру?

– Одному из ватиканских офицеров. Приехавших в связи с проведением конференции. У Ватикана есть своё разведывательное управление. Оно в десять раз больше, чем датское.

В его голосе звучит некоторая гордость, как будто речь идёт о противостоянии миланского футбольного клуба и футбольного клуба Финё.

– Оказалось, он в курсе дела. Ему также было известно, что датская полиция обезвредила взрывчатку. Но у него не было никакой информации о ваших родителях.

Я несколько разочарован. Ничего нового он не сообщил. Я всё-таки надеялся, что Якоб Аквинас способен на большее, нежели медленный английский вальс.

– Зачем Тильте оставила в квартире твою карточку? – спрашиваю я. – Что она хотела этим сказать?

Он качает головой, у него нет ни малейшего представления об этом.

– О чём вы говорили? – спрашиваю я.

– Спадилло – это тот офицер – рассказал, кто, по его мнению, финансируют четырёх планеристов».

Теперь мне что-то становится ясно. Это как в футболе. Вратарь отбил мяч. До этого ситуация была какой-то туманной, но внезапно туман рассеивается, и всё проясняется.

– Я не разбираюсь в политике, – говорит Якоб, – речь шла об оружии. Существует некий синдикат. Крупный поставщик оружия. Официально они продают оружие только государственным военным ведомствам. На самом же деле они готовы продавать кому угодно. Это такая лоббистская организация. Ватикан и датская полиция считают, что именно они оплачивают «планеристов». Трудно поверить в это. Страшный грех. Отвратительно, правда?

Я кладу руку ему на плечо.

– Даже не обсуждается, – говорю я. – А какие-то имена назывались, Якоб?

Он пытается вспомнить. Нет сомнений: он бы предпочёл, чтобы я попросил его станцевать фокстрот.

– Какой-то судовладелец. Речь шла о каком-то судовладельце.

Я показываю на число тринадцать на карточке.

– А это, Якоб? Это как-то связано с судовладельцем? Адресом? Номером телефона?

Он ужасно переживает.

– Я как-то отключился. Она сидела передо мной… Тильте. Из окна со стороны сада светило солнце. Пронизывая кроны деревьев. Она была похожа на Деву Марию. Я вдруг почувствовал новое призвание. Казалось, услышал голос. Который сказал: «Она – твоё будущее!»

– Якоб, – прошу его я, – попробуй прокрутить время назад. Великие мистики, не исключая и католических, говорят, что какая-то часть человека всегда бодрствует. Даже посреди самой счастливой эйфории. Твоя бодрствующая часть, Якоб, что она слышала? Какая звуковая дорожка сопровождала Тильте в образе Девы Марии?

Взгляд его становится отсутствующим, потом проясняется.

– Она спросила про судовладельца. О том, как его зовут. Спадилло не хотел называть его имени. Она настаивала. Вы же знаете, как Тильте может настаивать.

Тут уж не поспоришь. Мы все, сидящие в «ягуаре», прекрасно знаем Тильте.

– Она наверняка добилась своего, – говорю я. – Одного-единственного ватиканского офицера Тильте могла бы размазать по стенке.

Он качает головой.

– Якоб, – продолжаю я, – сосредоточься на деталях. Как будто мы готовимся к соревнованиям. Спадилло говорит «нет», Тильте настаивает, он снова отказывается, и что потом?

– Тильте пошла в туалет. Потом вернулась. Оказалось, что дверь не открывается. Мы пошли туда. Очень странное дело. Обе двери в туалет были заперты. Но внутри никого не было. Нам удалось открыть двери.

– Хорошо, вы с офицером открывали двери, – спрашиваю я, – а где в это время находилась Тильте?

Он снова качает головой.

– Вы оставляли в комнате включённый компьютер? – спрашиваю я.

Он пристально смотрит на меня. Он вырос в добропорядочной датской семье, единственное, что напоминает о большом, страшном мире, это его имя. Он не может поверить в те предположения, которые сейчас возникают у него в голове.

– Но Тильте бы никогда, – бормочет он, – Тильте бы никогда…

Я молчу. Если бы Якоб Бордурио знал, как далеко Тильте готова зайти ради доброго дела, то он, возможно, спешно последовал бы ещё одному призванию, снова бы обратился к Католическому университету и долгой, тихой жизни с обетом безбрачия.

Афина Паллада всё это время молчит. Не исключено, что она погрузилась в переживания из-за того, что так и не перегрызла сонную артерию тому юристу. Но вдруг она наклоняется ко мне и берёт из моих рук визитную карточку.

– Это был тринадцатый номер, – говорит она. – «Пакгаузы, 13»! Нехорошее число. Одна из причин, почему я отказалась. Хотя они предлагали двойную цену.

♥

Не знаю, обращали ли вы внимание на то, что все религии почти одинаково описывают рай. Если вы последуете нашему с Тильте примеру и ознакомитесь с иллюстрированными Библиями, различными мозаиками и картинами, а также брошюрами свидетелей Иеговы, то заметите, что согласно всем этим надёжным источникам рай как две капли воды похож на рекламу магазина «Садовый центр» у нас на Финё. Большая зелёная лужайка, посреди которой струится ручеёк, повсюду произрастают разнообразные цветы, на заднем плане деревья, а перед ними довольные люди, для которых смысл жизни состоит в том, чтобы провести воскресенье в окружении многолетних растений и садовой скульптуры.

При всём моем уважении к этим религиям хочу сказать, что мы с Тильте считаем это заблуждением. Лично я считаю, что если рай и существует, то он скорее должен быть похож на Фрихаун – район Копенгагена, по которому мы сейчас едем. Здесь находятся рестораны того же класса, что и «Свумппуклен» в гавани Финё, и призывно манящие магазины, при виде которых ты почти готов позабыть, что твою сестру похитили, а родителей могут посадить на двенадцать лет, если станет известно, что они задумали. Здесь находятся перестроенные пакгаузы с квартирами, для приобретения которых надо стать спортсменом-профессионалом, и одновременно с этим тут полно волнорезов, кранов, контейнеров и складов, маскирующих тот факт, что это теперь не настоящая гавань, а большая витрина.

При других обстоятельствах поездка по Фрихауну показалась бы мне удовольствием, но не сейчас. В голове неотвязно крутятся мысли о Тильте, и поэтому всё окружающее скорее похоже на триллер, ещё раз подтверждая следующий тезис: то, что мы видим вокруг, зависит в первую очередь от наших внутренних ощущений.

Мы проезжаем вдоль порта. Афина едет медленно. Справа от нас длинная набережная, на которой разворачивается идиллическая портовая жизнь перед длинным рядом складских строений. Мы видим указатель, на котором написано «Набережная пакгаузов» и «Пакгаузы 1–24». Мы у цели.

Перед пакгаузами пришвартованы яхты, жилые суда, старинный баркас, один из буксиров портовой службы – оранжевого цвета, и тут, если вы позволите, мне хотелось бы вспомнить, как когда-то в детстве отец читал мне книжку «Буксирчик Тугги», так вот, буксирчик этот женился как раз на таком вот оранжевом судёнышке – которое сейчас готовят к выходу рабочие порта, – а потом они жили счастливой буксирной жизнью до конца дней своих, и у них родилось много маленьких буксирят. Эта книга выводила Тильте из себя, помню, она несколько раз выражала желание определить автора на лечение – это было ещё до того, как она взяла напрокат гроб, так что мне трудно точно сказать, какое именно лечение она имела в виду.

Пакгаузы – это на самом деле бывшие складские здания, но поскольку Фрихаун – это очень изысканный район, склады здесь роскошнее, чем большинство индивидуальных домов. Номер 13 обнаруживается через пятьдесят метров, напротив оранжевого буксира, у дома нет ни одной машины, жалюзи опущены, все двери закрыты.

Афина Паллада собирается припарковаться.

И наезжает на велосипедную дорожку.

Я уже рассказывал, какие сильные чувства возникают у горожан, когда туристы на автомобиле случайно заезжают на какую-нибудь пешеходную улицу. Упоминаю это, чтобы у вас не было сомнений в том, что мои симпатии на стороне велосипедистов и пешеходов. Мне хорошо видно, что «ягуар» подрезает какого-то велосипедиста, и это, само собой разумеется, не может не вызвать сочувствия к нему.

И тем не менее зачем же так сильно стучать по крыше машины? Это не какая-нибудь беззаботная божья коровка перебирает ножками, это пневматический молот, предвещающий Третью мировую войну.

Перед нами появляется лицо человека, он уже оскалил зубы и сделал вдох для боевого клича.

Они с Афиной Палладой смотрят друг на друга. Это тот самый юрист, с которым мы уже встречались десять минут назад.

Мне кажется, я его очень хорошо понимаю. Он проехал вдоль гавани Фрихаун. Да, путь был неблизкий – это не то что кататься по району Странбульвара. Но по пути у него было время прийти в себя после встречи с Афиной и снова погрузиться в ожидание встречи со своей наречённой, возможно, она пообещала ему, что покажет свою новую татуировку, так что важно быть в форме.

Он полностью погружён в свои мысли – а тут его опять подрезают, рана вскрывается, он изо всех сил колотит по крыше и с большим опозданием замечает, что красный «ягуар» – тот же самый.

Афина Паллада открывает дверь.

– Ага, значит, вы меня преследуете, – говорит она.

С моего места мне не видно её лица. Но по тону слышно, что для неё, вне всякого сомнения, дело закончится очередным судом, и скорее всего, на сей раз ей будет предъявлено обвинение в убийстве.

И тут мы снова получаем доказательство преобразующей силы любви и влияния, которое Ашанти оказывает на моего брата Ханса. Никаких там размышлений по поводу положения планет – он выбрасывает вперёд руки, и Афина замирает.

На сей раз ему с трудом удаётся сдержать её. Но всё-таки удаётся. Я тихонько открываю дверь, обхожу машину и подхожу к юристу.

– Вы обратили внимание на то, что мы спасли вам жизнь? – говорю я. – Она способна пережёвывать бритвенные лезвия, превращая их в швейные иголки.

Юрист неуверенно кивает, в настоящий момент он не в состоянии что-нибудь ответить. Ясное дело: два раза подряд встретиться с Афиной, пребывающей в плохом настроении, – это нелегко.

– Так что нельзя ли одолжить у вас букет? – говорю я. – Мы тут неожиданно собрались в гости. Нам нужен подарок для хозяйки.

Пакгауз под номером 13 – это низкое офисное здание рядом с четырьмя складами, мы не понимаем, откуда начинать.

Афину Палладу и Ашанти мы оставили в машине – женщин и детей нужно оберегать.

Мы идём вдоль здания. Вдруг перед его дверью останавливается какое-то транспортное средство, применительно к которому я бы не решился использовать вульгарное слово «автомобиль», но приходится так его называть – за неимением ничего лучшего.

Это большой «мазерати», из него вылезает водитель в форме. Из здания выходят три человека, и если отрешиться от предрассудков и обратить на происходящее то, что в духовных практиках называется «непроизвольным вниманием», то картину действительно можно назвать усладой для глаз.

Автомобиль выглядит так, что если бы великие пророки сами могли выбирать огненную колесницу, на которой обычно поднимаются на Небеса, то они выбрали бы именно эту модель. А за костюмы всех четверых, включая водителя, стыдно не будет, даже если настанет Судный день и придётся предстать перед Господом Богом. Даже здесь, во Фрихауне они бросаются в глаза.

Да, конечно, те двое джентльменов, которые идут позади, выбриты наголо и похожи на бетонные блоки, которыми укрепляют берега, но благодаря одежде они почти парят. А человек, идущий впереди, излучает авторитет так, что думаешь: есть всё-таки справедливость в этом мире – вот человек, который достоин богатства как у нефтяного шейха, и, очевидно, он им и обладает.

В глаза бросается только один изъян – его подвела самоуверенность, когда он покупал машину. Вместе с машиной он приобрёл именной номер, на котором красуется «Беллерад».

Судовладелец и двое охранников оборачиваются. Увидев нас, они застывают на месте.

И тут опять, как случалось уже не раз, мною движет что-то извне. И я хорошо знаю почему – я чувствую, что Тильте где-то рядом, и мне отчаянно нужно знать, нет ли поблизости того автомобиля-фургона, в котором её похитили.

Я подхожу к Беллераду, и охранники не останавливают меня. Такая реакция мне знакома. Вот что значит – быть небольшого роста: тебя всё время недооценивает защита. Раз-два – и ты оказываешься у цели.

– Люди в автомобиле-фургоне, – говорю я. – Которые приехали сюда. Они потеряли кошелёк. Я хочу вернуть его.

Ты можешь быть готов ко всему, но всё равно – если тебя сильно удивили, то действительность резко меняется. Пока он приходит в себя, я успеваю проследить за его взглядом. Он посмотрел в сторону ворот ближайшего из складских помещений.

Я протягиваю ему букет роз. Он машинально берёт его.

– Это от короля Азиза и Великого Синода, – говорю я. – В преддверии получения медали. С наилучшими пожеланиями. Осторожно, не уколитесь.

Он смотрит на Ханса, на Якоба, на меня. Смотрит на «ягуар». Пробует оценить соотношение сил. Потом садится в «мазерати», двое лысых – вслед за ним, и машина отъезжает.

У дверей склада отсутствует звонок, есть только табличка с надписью «Судоходная компания Беллерад». Я прижимаюсь ухом к двери. Слышны какие-то звуки, похожие на рыдание. Я стучу в дверь. Рыдания замолкают. Дверь приоткрывается на два сантиметра.

– Розовые посыльные, – говорю я.

Дверь приоткрывается чуть больше. У мужчины, который смотрит на меня, в глазах стоят слёзы.

– Ты не похож на посыльного, – говорит он.

– Тем не менее я посыльный, – говорю я. – И я принёс плохие новости.

Тут Ханс бьёт ногой в дверь.

Если Ханс бьёт ногой в дверь, то стоять за ней никому не рекомендуется. Но этот человек стоит за дверью.

Не знаю, разделяете ли вы мой интерес к технике ударов, но если да, то могу сказать, что с этой точки зрения удар Ханса имеет много общего с длинной подачей. Но эта подача уж очень длинная – она снимает дверь с петель и отправляет человека вместе с дверью к противоположной стене.

Мы с Хансом и Якобом Бордурио следуем за дверью. И оказываемся в большом помещении, которое занимает большую часть здания, на бетонном полу стоит автомобиль-фургон: больше тут ничего нет.

– В Новом Завете нет примеров насилия, – замечает Якоб Бордурио.

Многие игроки защиты мечтали бы о том, чтобы Якоб придерживался таких взглядов, когда играл в основном составе, они бы тогда пореже виделись с травматологом, а у Якоба было бы поменьше удалений с поля и дней дисквалификации. Но я вежливый человек, я ему об этом не напоминаю.