Текст книги "Дети смотрителей слонов"

Автор книги: Питер Хёг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Граф Рикард от ужаса застывает на месте, а Тильте, похоже, ещё не успела прийти в себя после встречи с Якобом Бордурио, так что ясно, что вся ответственность лежит на мне, в этот момент как раз и возникают сомнения во вселенской справедливости – ведь мы уже было решили, что шторм позади, а тут вдруг опять поднимается ветер.

Один из секретов крайнего нападающего состоит вот в чём: приходится много играть на грани офсайда – выжидаешь, как кот, но при внезапной разрезающей передаче следует вырываться вперёд, ещё до того, как мяч успевает оторваться от травы. Именно так я сейчас и действую. Ещё до того, как Свен-Хельге, Гитте и Синдбад закрыли за собой дверь и успели заметить нас, я тяну Тильте и Рикарда с Вибе в кресле назад, за угол, открываю ближайшую дверь, затаскиваю всех их внутрь какой-то каюты и закрываю за нами дверь.

Когда рассказываешь о столь злополучных событиях, как эти, то очень важно, чтобы тебя не заподозрили в желании просто развлечь читателей, вот почему я пользуюсь любой возможностью рассказать о нашем с Тильте изучении первоисточников высшей мистики. А тут сама собой представляется такая возможность. Ведь в комнате, где мы оказываемся, кромешная тьма, и поначалу я даже не могу найти выключатель. Как тут не вспомнить о том, что большинство духовных тяжеловесов, живших после изобретения электричества, говорили, что если тебе действительно удалось вырваться из тюрьмы, то сравнить это можно с тем, как будто к тебе в дом вдруг провели свет. Прежде ты блуждал в потёмках, теперь в любой момент можешь щёлкнуть выключателем – и будет праздник.

Я никогда не скрывал, что так далеко мы с Тильте ещё не продвинулись. Но у нас есть ощущение, что мы находимся на верном пути, чему мы и получаем сейчас подтверждение: я нахожу выключатель и включаю свет, после чего всё, что нас окружает, начинает во всех отношениях выглядеть лучше.

Мы оказываемся в гинекологической клинике, которая, как я уже говорил, была устроена на судне для гарема прежнего владельца «Белой дамы». Перед нами две кушетки, такие, как обычно стоят в кабинете врача, стальные столы с мойками, белый кафель на стенах, операционная лампа под потолком, стеклянные шкафы со сверкающими инструментами, закреплёнными чёрными резинками на случай качки, а на вешалке висит белый халат.

Граф с Тильте всё ещё не пришли в себя, а в коридоре я слышу звук приближающихся шагов. Человек, чувствующий большую уверенность в высшей справедливости, возможно, остался бы на месте, наслаждаясь всей этой атмосферой, но ко мне это не относится. Я срываю с вешалки белый халат, к счастью, он такого покроя, что застёгивается на спине, оборачиваю им Вибе, засовываю её шляпу в мусорное ведро, а волосы заправляю под маленькую белую шапочку, которая также имеется на вешалке. На столе стоит коробка с масками, которые надевают хирурги, я вытаскиваю одну из них и закрываю Вибе рот, и в довершение вешаю ей на шею стетоскоп.

В итоге получается не так уж плохо. Конечно же, трудно представить, что кому-то захочется попросить такого врача удалить ему мошоночную грыжу. Но если особенно не вглядываться, то для представительских целей Вибе вполне сгодится.

Никто особенно к ней и не приглядывается, когда, предварительно постучав в дверь, в комнату входят Свен-Хельге, Гитте и Синдбад.

Хотя мы имеем дело с тремя умнейшими и глубокими личностями, нет ничего удивительного в том, что они ошарашены. Ясно, что никто из них прежде не встречался с графом Рикардом Три Льва, и уже один его смокинг из серебряной парчи и камербанд могут заставить всякого усомниться в собственном здравом рассудке. К тому же понятно, что в нынешнем одеянии они нас с Тильте не узнают, но всё-таки им кажется, что они нас раньше где-то видели.

Неудивительно, что в этой сложной ситуации они обращаются к самому авторитетному лицу в помещении.

– Доктор, – обращается Гитте к Вибе, – вы случайно не знаете, кто занимает первую каюту по этому коридору?

Тут граф Рикард пробуждается к жизни.

– Это моя каюта, – отвечает он.

Гитте, Свен-Хельге и Синдбад пристально смотрят на графа. У них накопилось много вопросов. Гитте задаёт тот, который напрашивается в первую очередь.

– Почему там стоит гроб?

Тильте отдохнула на скамейке запасных, теперь она снова на поле.

– По совету судового врача Рикард будет играть рагу для покойной. Чтобы поддержать её в посмертном состоянии.

Теперь Свен-Хельге, Синдбад и Гитте смотрят на Рикарда с живым интересом и симпатией. Потому что если что и роднит великие религии, так это убеждённость в том, что недавно умершему необходимо протянуть руку помощи.

– Доктор, – говорит Гитте. – Мы очень признательны вам за вашу заботу. И мне бы хотелось воспользоваться случаем и обсудить с вами вопрос о жизни после смерти.

Тильте выпрямляется. И открывает дверь в коридор.

– Врачу предстоит серьёзная операция, – говорит она.

Серьёзные операции снимают все вопросы. Синдбад и Свен-Хельге выходят. Но Гитте уходить не хочет.

– Это исключительная возможность, – настаивает она. – Продолжить диалог между религией и естествознанием. Вы открытый человек, доктор. Не лишённый скептицизма, но открытый. Я это чувствую.

Тильте провожает Гитте до дверей.

– Может быть, в другой раз, – говорит она. – Доктор никуда не денется. Позже она в любой момент будет готова обсудить с вами все самые животрепещущие вопросы.

♥

Мы с Тильте и Баскером валимся на стоящую в нашей каюте гаремную кровать в форме сердца. Нам ясно, что сегодня вечером у нас нет никаких сил оттаскивать Вибе к её гробу – пусть уж лучше Рикард в клинике исполнит ей несколько музыкальных тем. Пожелав доброй ночи Рикарду, мы съели все канапе до последнего. Мало сказать, что мы утомились – мы чувствуем смертельную усталость и готовы к последнему причастию.

Но в голове безостановочно вертятся мысли. В этом-то и беда. Научные изыскания, в том числе и наши с Тильте, свидетельствуют о том, что все великие мистики считали людей фабриками по производству мыслей, на которых никогда не останавливаются машины, и при таком беспрестанном шуме невозможно понять, можно ли будет в тишине услышать хотя бы первые слова ответа на действительно серьёзные вопросы, например, почему мы появились на свет и почему мы снова должны его покинуть и почему сейчас кто-то колотит в дверь?

Дверь открывается, на пороге стоит граф Рикард Три Льва со своей архилютней.

– Не хочу оставаться один, – объясняет он. – Кажется, она наблюдает за мной. Мне был дан знак, мой внутренний уровень рекомендовал мне отправиться спать к вам.

Баскер лежит между мной и Тильте. Мы бы никогда не стали пускать животных на кровать, но Баскер не совсем животное, он что-то вроде человека. Мы отпихиваем его в сторону, освобождая место для графа.

– Я вообще-то очень старался, – оправдывается Рикард. – Попурри из песен Миларепы, лучшие византийские песнопения с горы Афон, послания Раманы Махариши Аруначале. Но она никак не реагирует.

Тут Рикард замечает газетную вырезку с фотографией круглой витрины, где стоят Ашанти и два охранника.

– Вот тут я буду петь, – сообщает он. – В старой церкви замка. Акустика там замечательная.

Мы с Тильте не двигаемся с места. Мы замираем.

– Это одно из красивейших помещений замка, – говорит Рикард. – Оно станет прекрасным, просто исключительным фоном для проведения Великого Синода.

На мгновение мы теряем дар речи, первой в себя приходит Тильте.

– Рикард, – спрашивает она, – а что там внизу, под церковью?

– Казематы, – отвечает Рикард. – Старая канализация. Но теперь там сводчатые коридоры. И прекрасная атмосфера. Там похоронен ярл Блафвелла. Оказался как-то в Дании. В XVIII веке. Умер от алкогольного отравления. Великолепное помещение. Мы там травку сушили, когда я был маленьким. Играли в доктора с детьми кухонной прислуги. Хороший воздух, постоянная влажность, комфортная температура.

– Рикард, – говорит Тильте, – ты рассказывал маме об этих подвалах?

– Я показал их ей. Они ведь искали безопасное место, куда в случае попытки ограбления или пожара можно было бы спрятать сокровища. А я ей и говорю: «Там уже есть такое помещение. И уже есть люки в полу, закрытые плитами. Там, где прежде были лестницы». Я объяснил ей, как всё следует сделать. Ваша мама была в восторге от моей сообразительности. Вспоминаю, как моя собственная мама говорила мне в детстве: Рикард, нелегко тебе будет найти в мире место, соответствующее твоему «удивительному уму».

– Когда ты показывал всё это маме? – спрашиваю я.

– Мы ездили с нею туда. Три раза. Скажу вам, что путешествовать с вашей мамой – сплошное удовольствие. Привлекательная женщина. Но я предпочитаю вас. Правда, может, одно другому и не мешает. Очень даже пикантно. И мать, и дочь, и сыновья. Можно было бы завести целый гарем. Это самое правильное – при моей выдающейся сексуальности. Тут на судне всё прямо-таки располагает к этому.

– Рикард, – спрашивает Тильте. – А другой выход из этих казематов есть?

Рикард понижает голос. Подмигивает нам.

– Только никому ничего не говорите, мои пупсики. Считается, что другого выхода нет. Но, когда я был ребёнком, мы нашли туннель. Он ведёт прямо на восток. Подземный ход. На самом деле, это просто старая канализация. Закрытая кирпичной стенкой. С потайной дверью. Наверняка её сделали во времена шведских войн. Мы пользовались этим ходом, когда нас наказывали, запрещая выходить из дома. А нам надо было в кафе «Жемчужина» в яхтенной гавани Ведбека. Туннель этот заканчивается в скалах на берегу. Оказываешься прямо в шлюпочном сарае. У самого Эресунна. Мы там хранили маленькую резиновую лодку. Со здоровенным подвесным мотором. И выходные костюмы в непромокаемых мешках. А по туннелю спускались на скейтбордах. Надев налобные фонарики. У туннеля, конечно, небольшой уклон. Раньше была канализация.

Только никому ничего не рассказывайте. Именно этот туннель ведёт прямо к подземному сейфу. Да в общем-то и не страшно, если кто его найдёт. Он из закалённой стали и железобетона. Это такой большой ящик. Защищён от взлома. Несгораемый. И весит две тонны. Они поднимали его со двора замка краном.

– Рикард, – спрашиваю я. – Может быть, ты показывал этот туннель маме?

Рикард погружается в задумчивость.

– Очень может быть. Это романтическое место. Туннель. Плиты на полу. Потоки астральной энергии. Прекрасное место покурить травку. У меня, возможно, даже могла возникнуть мысль о мимолётном поцелуе. Не так часто оказываешься с глазу на глаз с вашей мамой. Никому об этом не говорите. К сожалению, она не согласилась на это. Но я не сдаюсь. Чтобы завоевать некоторых женщин, требуется время.

Рикард устраивается поудобнее.

– Меня ждёт бессонная ночь. – Говорит он. – В постели с тремя ягодками.

Эту реплику наверное следует считать комплиментом. Но вряд ли она была особенно искренней, потому что уже через минуту граф Рикард погружается в сон, обняв свою архилютню.

Мы лежим в темноте и не можем заснуть. Несмотря на страшную усталость, расслабиться невозможно.

– Петрус, – шепчет Тильте, – ты бы мог сказать, что папа и мама похожи на жуликов и воров?

– Нет, – отвечаю я.

– Ты бы мог сказать, что они одержимы страстью к деньгам?

Здесь мне требуется минутку подумать. Потому что всякий ребёнок хотел бы дать отрицательный ответ на этот вопрос. Конечно же, они были счастливы в те месяцы с норковой шубой и «мазерати», когда деньги лились рекой. Но если рассмотреть это их счастье под микроскопом, то окажется, что в общем-то всё дело было в том, что отец теперь мог, катая моих одноклассников, разгоняться до 260-и или может быть даже до 280-и на прямом участке возле аэродрома. А что касается мамы, то похоже, что она когда-то видела в кино, как взрослые дамы разгуливают по комнате перед камином, завернувшись в меха на голое тело, и теперь ей самой захотелось попробовать.

– «Мазерати», – говорю я, – и норковая шуба. На самом деле им больше всего хотелось, чтобы у других людей было какое-то религиозное переживание. Для них это важнее всего. Деньги – только средство. И не очень удачно выбранное.

– Значит, Петрус, если мама и папа не прирождённые преступники и на самом деле вовсе не такие алчные, разве мы можем поверить в то, что они решили пожертвовать своей работой, домом, детьми, своим каким-никаким именем и репутацией, чтобы добровольно обречь себя на жизнь, в которой их будет разыскивать Интерпол в пятидесяти странах – всего лишь ради нескольких аквариумов со сверкающими камешками, которые им, скорее всего, будет очень трудно продать?

Мы смотрим друг на друга. До настоящего момента мы были так озабочены стремлением понять, что же всё-таки происходит, что никак не могли представить себе всю картину. Но теперь у нас понемногу начинает возникать какая-то ясность.

– И тем не менее они спланировали ограбление, – говорит Тильте. – Но у них должен был быть какой-то другой план, не собирались же они просто сбежать с украденным.

Усталость исчезла, волосы на голове у меня встают дыбом.

– Закон о найденных вещах, – говорю я. – Там должно быть что-то о вознаграждении за находку.

Тут мы оба поднимаемся с постели.

– Если бы им удалось заставить всех поверить, что драгоценности украл кто-то другой. – говорит Тильте. – А потом вернуть их. Тогда можно получить вознаграждение.

– Им даже не нужно было бы вскрывать ящик, – говорю я. – Им достаточно было бы просто спрятать его.

– Но это две тонны, – возражает Тильте.

– Мама что-то бы придумала, – говорю я.

– Они бы получили десять процентов, – продолжает Тильте, – обычно выплачивают десять процентов. Одни только распятия оценены в миллиард. Десять процентов от миллиарда – это сто миллионов. С этим, наверное, вполне можно смириться.

Мы снова укладываемся. Говорят, что великие мистики, достигшие определённой ступени, больше уже по-настоящему не спят. Может быть, они и лежат с закрытыми глазами, но фиксируют всё происходящее вокруг.

Мне лично никогда не доводилось такое наблюдать, но если бы у меня появилась такая возможность, если бы, например, какой-нибудь великий мистик переехал на Финё, то я бы прежде всего постарался проверить, так ли это. Я бы, например, подкрался к нему или к ней ночью, во время сна, и потихоньку вытащил бы вставную челюсть из стакана с водой на ночном столике, а на следующее утро посмотрел, смог бы этот святой указать на меня как на виновника преступления.

Пока мне такая возможность не представилась, я считаю всё это просто интересной версией и признаком того, что мы с Тильте ещё не достигли полного просветления, потому что если уж мы спим, то спим крепко, так что человек, стоящий за дверью каюты и колотящий в неё, очевидно простоял там немалое время, прежде чем мы услышали его и открыли дверь.

За дверью стоит Леонора Гэнефрюд. В ночной рубашке, с ноутбуком, вытаращив глаза.

– Часть файла стёрта, – сообщает она.

Сначала я не понимаю, о чём она говорит. И к тому же нам с Тильте, если нас разбудили после полуночи, требуется несколько минут, чтобы активировать все свои интеллектуальные ресурсы.

Леонора ставит перед нами компьютер, открывает один из файлов. Из туманной дымки монитора проступает то, что, как мы теперь знаем, является старой церковью замка Фильтхой. на экране семь часов утра, не видно ни души, это очень правильно – все умные люди в семь часов утра спят. Мы с Тильте тоже не прочь поспать. Мы видим, как светает, на мониторе наступает день, рабочие приходят и уходят, потом наступает вечер и ночь, в маленьком окошке внизу экрана бешено несётся время. Потом Леонора снижает скорость, теперь секунды отсчитываются очень медленно, на мониторе 2:50 ночи, потом 2:58, 2:59, и вдруг сразу – 4 часа утра.

– Не хватает одного часа, – говорит Леонора.

– Отключение электричества? – предполагает Тильте.

– Не бывает так, чтобы оно отключалось ровно по часам, – говорю я. – И к тому же у сигнализации всегда есть аварийное электропитание.

Мы переглядываемся.

– Стёрт один час, – говорит Леонора. – Ваши родители стёрли один час.

– Леонора, – говорит Тильте, – разве ты не говорила когда-то, что в принципе можно восстановить всё, что когда-либо было стёрто в компьютере.

– В принципе, да, – отвечает Леонора. – Но не в половине первого ночи. К тому же я чувствую какое-то беспокойство. Ведь надо знать ваших родителей. Они милые люди. Но вместе с тем никогда не знаешь, что от них ожидать. Только не обижайтесь. Мне как-то неспокойно, что же такое они замыслили? Не очень-то весело лежать в одиночестве, ворочаясь с боку на бок и размышляя о последствиях. Я подумала, а не поспать ли у вас.

Кровать теперь переполнена, я складываю руки, сегодня ночью я с верой и надеждой буду молиться о том, чтобы больше никто в поисках утешения не постучался в нашу дверь.

Град Божий

♥

– Копенгаген – это всемирный духовный центр, – говорит граф Рикард Три Льва, – это Град Божий, я чувствую это.

«Белая дама» входит в копенгагенский порт, мы стоим на баке вместе с графом Рикардом и горсткой других пассажиров, которым удалось встать с постели, преодолев последствия фуршета в Финёхольме, а также канапе с шампанским Буллимиллы.

Утро прохладное и ясное, ярко светит солнце, синеет небо, сверкает море, кружат белые чайки.

– Всё начинается на севере, – продолжает граф. – С оздоровительных центров в Северной Зеландии, макробиотических диет, йоги, цветочной медицины доктора Баха и балийского массажа. Чем дальше на юг, тем больше: центры тибетского буддизма, Суфийская академия и частные католические школы в Хеллерупе, Институт Сведенборга, Институт Мартинуса и теософы во Фредериксберге. Полный экстаз по мере приближения к центру: копенгагенский кафедральный собор, теологический факультет, католическая церковь на Бредгаде, русская православная церковь, школы йоги в самом центре, мечети, синагоги. А далее к югу – поворот к оккультизму. Оккультная школа в Кристиании, сатанистский консорциум на Амагер-странвай, астрологические институты на Гаммель-Кёге-ланевай. И, наконец, общество «Асатор» и поле для жертвоприношений на Амагере.

Граф делает глубокий вдох.

– Я чувствую это. Благовония. Аромат саттвичных блюд. Бездрожжевой хлеб. Халяльные мясные магазины на Нансенсгаде. Свечи, зажжённые в честь Пресвятой Девы. Дым жертвенных костров Клеверного поля. И я слышу это. Звук промывания кишечника. Бульканье чайничков для полоскания носа. Церковные тона. Звон колоколов. Молитвы, обращённые к Мекке. Я написал об этом песню.

Ещё до того, как Рикард начинает пристраивать на планшире архилютню, нам удаётся удрать от него.

Вообще-то это было хорошее утро. Мы спали как убитые и проснулись рано, словно родившись заново. Мы приняли душ, и всё было совсем не так, как обычно бывает у нас дома, где не перестаёшь размышлять о влиянии наследственности или среды на женщин, которые никогда не принимают душ меньше часа и всегда опустошают бойлер полностью – ведь на «Белой даме» неограниченные запасы горячей воды, а в каюте два душа, один для Тильте, один для нас с Баскером, стопки белых полотенец и два фена. Я сушу Баскера двумя фенами одновременно, при этом у него такой вид, как будто на великий теологический вопрос о том, где находится рай – если он вообще существует, – ответ уже найден: если стоять между двумя фенами, включёнными на полную мощность, то, по мнению Баскера, это уже рай.

Потом мы облачаемся в костюмы своего ордена и несёмся в клинику, чтобы пожелать Вибе доброго утра, она по-прежнему замечательно холодна, мы закатываем её в каюту Рикарда, который помогает нам уложить её в гроб, и, когда крышка завинчена, мы облегчённо вздыхаем и направляемся в ресторан.

Согласно многим мировым религиям, стоит только отключиться от происходящего, как всё само собой образуется. Такой подход к жизни нам с Тильте очень даже симпатичен, и сегодня утром очень многое устраивается как-то само собой. По пути в ресторан Тильте просматривает свои эсэмэски и сообщает, что ей удалось договориться с одной подругой, которая готова предоставить нам свою квартиру, так что нам не придётся спать в картонной коробке на улице большого города, а когда мы приходим в ресторан, нас ждёт завтрак, при виде которого начинаешь сожалеть, что не пришёл сюда в шляпе, чтобы можно было преклонить колена перед судками, обнажив голову.

Наверное, потому, что уже через минуту всё наше внимание обращено к еде, мы теряем бдительность. И когда мы поднимаем головы от фруктового салата, круассанов со сливочным маслом, тонких блинчиков с кленовым сиропом и взбитыми сливками и кофе, который, похоже, остался от предыдущего владельца «Белой дамы», потому что пахнет он аравийскими пряностями, когда мы поднимаем взгляд от всего этого, то мы видим, что ресторан потихоньку заполняется и что перед нами оказывается затылок Анафлабии Бордерруд.

Не то чтобы у Анафлабии что-то было не в порядке с затылком, вовсе нет. Сами по себе и её затылок, и её высокая причёска могли бы стать вполне вдохновляющим зрелищем, хотя ради такого затылка я уж ни при каких обстоятельствах не стал бы жертвовать жизнью. Но дело в том, что рядом с Анафлабией сидит Вера, а рядом с ней жена Торкиля Торласиуса, а рядом с ней и сам Торласиус, и в ту минуту, когда я поднимаю глаза, я встречаюсь с ним взглядом, он пристально смотрит на нас, а у Тильте в этот момент лицо не закрыто вуалью – она подняла её, чтобы ничто не мешало поглощению блинчиков.

– Ага, – говорит Торласиус. А потом немного громче: – Ага!

Думаю, что если бы он успел произнести третье «Ага!», он бы привлёк к нам внимание всех остальных. Но тут происходит нечто неожиданное.

А именно: Александр Финкеблод нетвёрдой походкой проходит через салон, опрокидывая всё, что попадается на его пути, и опускается на стул рядом с Торкилем Торласиусом.

– Совершено преступление, – заявляет он.

Александр Финкеблод – человек, который в любой момент может заставить себя услышать и привлечь к себе внимание. В придачу к этому природному таланту сейчас у него ещё и выпучены глаза, волосы на голове стоят дыбом, как будто он только что засунул пальцы в электрическую розетку, и сопровождает его Баронесса, у которой шерсть тоже вздыбилась так, что она стала похожа на дикобраза.

Поэтому он привлекает к себе внимание всех находящихся в помещении, включая и Катанку с Ларсом – они сидят за соседним столиком.

– Я ходил к врачу, – сообщает он. – Сегодня рано утром!

Катинка не торопясь прожёвывает последний кусочек булочки с корицей.

– Мне кажется, что это была очень правильная мысль, – говорит она.

Нам с Тильте ясно, что, несмотря на влюблённость и на кофе с коричными булочками, Катинка и Ларс немного подустали от всей этой компании, и, похоже, от Александра Бистера Финкеблода – особенно.

– Было пять часов утра, – говорит Александр, – и я проснулся от нарушений перистальтики. Спазмы желудка. И первая мысль была: канапе! Вторая мысль: надо разбудить вас, профессор! Но я не знаю, где ваша каюта.

Торкиль Торласиус явно чувствует огромное облегчение от того, что его не разбудили в пять часов утра, чтобы заниматься пищеварительными проблемами Александра Финкеблода, и это заставляет его на какое-то мгновение забыть о нас с Тильте.

– И вот я побрёл по коридорам. Вдруг я оказываюсь перед судовой клиникой. Я буквально падаю в дверях. И представьте себе моё облегчение – передо мной женщина-врач. Я рассказываю ей всё подробно. Прошу, чтобы она обследовала меня. Снимаю штаны, ложусь на кушетку. Но мои страдания не производят на неё никакого впечатления. Тут я в изнеможении падаю перед ней. Беру её руку. Она ледяная. Ищу пульс. Пульса нет. Она мертва.

За спиной Александра внезапно возникает Буллимилла, всем видом демонстрируя своё недовольство предположением о том, что её канапе могут стать причиной недомогания.

– Та женщина в карете, – говорит Торкиль Торласиус. – Наверное, она судовой врач. Я предупреждал её. «Вы умираете, фру» – так я ей и сказал.

Но это ещё не конец истории Александра Финкеблода.

– Я прошёл всё судно. Мучаясь от боли. Лишь на капитанском мостике я нахожу какого-то человека. Штурмана. Но он мне не верит. Я уговариваю его спуститься со мной в клинику. Мы открываем дверь. Там пусто. Тело исчезло.

Мы с Тильте переглядываемся. Удивительное стечение обстоятельств – Александр ушёл как раз тогда, когда мы пришли забрать Вибе, с тем чтобы снова уложить её в гроб. Такая вот случайность может заставить пересмотреть взгляд на вселенскую справедливость.

– Я требую проведения дознания. Надо мной смеются. Намекают, что я вчера слишком много выпил. Так что теперь я пришёл сюда. Чтобы заявить о смертном случае. Возможно, и о преступлении. Кто-то спрятал труп.

«Белая дама» содрогается – мы пришвартовались у набережной Лангелинье, корпус судна глухо вибрирует, слышно, как ставят трап.

Катинка медленно поднимается.

– Позвольте, я подведу итог, – говорит она. – Умирающая женщина, судовой врач, вчера приехала в карете к судну. Приступила к своим обязанностям и отправилась в морозильный отсек ресторана, где решила немного отдохнуть. Ведь вы, конечно, помните, именно там мы её вчера искали. Потом она отправляется в клинику, заступает на дежурство, где и умирает. А потом рано утром её увозят.

– Да, – говорит Торкиль Торласиус. – Так оно всё и было.

– Остаётся только узнать, где тело, – говорит Катинка.

– Именно так, – говорит Торкиль Торласиус. – Только это и остаётся выяснить.

Сидя напротив него, я чувствую, что на него произвела впечатление способность Катинки сводить факты воедино. Но от его внимания ускользает едкая полицейская ирония в её голосе.

– Вчера, – продолжает Катинка, – когда мы с Ларсом освободили вас из заключения, что, как мы сегодня вынуждены признать, было большой ошибкой, вы – она указывает на Торкиля Торласиуса – представились как специалист по болезням мозга. Предлагаю вам и вашим сообщникам сразу же с причала отправиться куда-нибудь, где могли бы внимательнейшим образом обследовать ваши мозги. И мне кажется, вам нужно прихватить с собой этого вот господина со стоящими дыбом волосами.

Говоря это, она кивает в сторону Александра Финкеблода.

При этом она вынуждена отвести взгляд от Торкиля Торласиуса.

С таким вещами не стоит шутить. События последних дней открыли нам с Тильте глаза: Торласиус обладает темпераментом испанской донны, а сейчас темперамент ещё и развился благодаря ударам, нанесённым за последнее время ему судьбой. Да к тому же, в прошлом у него Академический боксёрский клуб.

Как и можно было предположить, он подскакивает, словно чёртик из коробочки, и делает хук, нацеленный в диафрагму Катинки.

Это удар, в который вложен весь его вес. Если бы он достиг цели, то Катинке было бы чем заняться. Но этого не случилось. Потому что рука, тяжёлая как топор для рубки мяса, падает на руку профессора и останавливает его. Это рука Буллимиллы.

– Что я там слышала про канапе? – спрашивает она.

Вообще-то не Торкиль Торласиус должен был отвечать на этот вопрос, но он тем не менее это делает, и ответ его – удар слева в висок Буллимиллы.

Но этот удар также не достигает цели. Потому что Катинка подходит сзади, перехватывает руку профессора, выкручивает её и укладывает его на стол. Одновременно с этим она незаметно извлекает откуда-то наручники, и вот уже во второй раз за двадцать четыре часа профессор задержан.

Нам с Тильте всегда представлялось очень интересным, что вокруг великих мистиков неизменно собирается группа поддержки из лиц противоположного пола, возьмите, к примеру, женщин вокруг Иисуса, Будды и Айнара Тампескельвера Факира, который никуда не ходит без своей матери, дочерей и по крайней мере двух лучших игроков женской команды. Мы с Тильте решили, что, может быть, это какая-то закономерность, действующая всякий раз, когда формируется выдающаяся личность, и теория эта сейчас находит подтверждение за столом – становится ясно, что женщины, сопровождающие Торкиля Торласиуса не собираются сидеть и молча жевать сдобные булочки, в то время как уводят их альфа-самца.

Только что жена Торкиля сидела, попивая травяной чай и хрустя хлебцами без масла, и вот она уже извергает огонь и дым из ноздрей и набрасывается на Катанку и Буллимиллу.

Мы с Тильте выбираем стратегический момент, чтобы тихо удалиться. Направляясь к дверям, я вижу, как Ларс кладёт руку на плечо Веры-секретаря, очевидно, чтобы не дать ей сбежать.

– Я не терплю, когда ко мне прикасаются. – заявляет Вера.

Говорит она это таким голосом, что Ларс должен был бы немедленно её отпустить – если бы услышал её. Но он занят разворачивающейся catfight [19]19
  Склока между женщинами (англ.).


[Закрыть]и тем, что вся ситуация грозит стать неуправляемой.

– Отпустите её, – говорит Анафлабия. – Она мой секретарь.

– Да будь она хоть вашим стилистом и личным шоппером. – говорит Ларс, – вы обе отправитесь в отделение для дачи объяснений.

И тут Вера демонстрирует, насколько серьёзно её заявление о том, что она не терпит чужих прикосновений. – она коленом ударяет Ларса в живот.

Это последнее, что мы с Тильте и Баскером успеваем увидеть, – мы вырываемся на свободу и бежим вниз по трапу.

♥

На причале Лангелинье нас встречают не просто члены комитета по приёму гостей, нас ждёт целая толпа, человек сто, среди которых много журналистов, фотографов и людей с телекамерами – что ещё раз подтверждает всемирное значение острова Финё.

Мы с Тильте стремимся поскорее смешаться с толпой, ведь мы уже преодолели такой большой путь, и при этом Ларс с Катинкой нас не опознали, было бы чрезвычайно неприятно сейчас на них наткнуться, так что мы самыми первыми спускаемся по трапу.

Но мы недооценили журналистов. Оказывается, эти люди могут выстроить такую стенку, как будто мы с Тильте собираемся бить свободный удар в штрафной площадке. Они нависают над нами как ястребы, тычут в нас микрофонами и спрашивают, к какой именно конфессии мы принадлежим и чего мы ждём от конференции, и тут я вынужден признать, что к такому повороту событий мы не готовы.

В подобной ситуации, когда внезапно нарушаются твои планы, последователи великих духовных учений потирали бы руки, утверждая, что именно в таких случаях мы воспринимаем мир смело и открыто в его шокирующей непредсказуемости, дзэн-буддисты сказали бы, что следует прислушаться к своему дыханию, приверженцы веданты заявили бы, что следует спросить самого себя, чьи это планы, собственно, нарушены, а монахини в монастыре Терезы Авильской где-нибудь в Андалусии настаивали бы на молитве «Да свершится воля Божья», и по мере возможности мы с Тильте пытаемся делать всё это одновременно.

Но тут-то в состоянии рассеянности я допускаю ошибку: я перестаю крепко держать Баскера, который к этому времени уже устал прятаться под занавесками Калле Клоака и решил выбраться, чтобы тоже поучаствовать в происходящем. Он выпутывается из складок и несётся по трапу в поисках места с хорошим обзором.