Текст книги "Кот, который всегда со мной"

Автор книги: Питер Гитерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ
КОТ НА ПЕНСИИ

Я провожу в Европе совсем не столько времени, сколько хотел бы и сколько считаю необходимым для сохранения просвещенного и сосредоточенного состояния ума. И одна из причин, почему это так, – городок на Лонг-Айленде, который я считаю американским Гу. Этот городок Саг-Харбор.

Саг-Харбор расположен в северной части полуострова Саут-Форк на Лонг-Айленде в ста милях и двух часах езды на машине из Нью-Йорка, но только не в пятницу вечером летом, когда все рвутся на побережье, и тот же путь занимает часов двенадцать.

Саг-Харбор, как и все в мире, уже не тот, что был двадцать лет назад (не напоминает вам мой девиз: «Все перемены к худшему»?). Теперь там активное жилищное строительство и много машин. Он больше не такой старомодный, не такой тихий, многие торговые предприятия маленького городка заменили фешенебельные (то есть дорогие) рестораны и магазины для туристов. Появилось много людей голливудского типа, которые приезжают на восток провести летние месяцы, повсюду слоняются, сидят в ресторанах и, как правило, совершенно отвратительны. Саг-Харбор, можно сказать, «хэмптонизируется» благодаря соседству более гламурных (читай, дорогих) городов – Ист-Хэмптона, Бриджгемптона и Саутгемптона. Но несмотря на все сказанное, это по-прежнему восхитительное и уникальное место, сохранившее больше очарования, старомодности и ощущения маленького городка, чем любое другое в разумной досягаемости на машине от Манхэттена. У хозяйки магазина свежей рыбы Лиллиан я расписываюсь за только что пойманного тунца, омаров и морского окуня, а счет она мне выставляет, когда у нее дойдут до этого руки. Линда Сильвестер, чей отличный универсальный магазин назван с необыкновенной выдумкой: «У Сильвестеров», часто предлагает мне чашечку горячего кофе, если в промозглый зимний день я изрядно промок. На Рождество непременно устраивается хождение по двухсотлетним домам, где угощают яичным коктейлем с рождественским печеньем. В кинотеатре на Мэйн-стрит апельсиновый сок все еще продают из прозрачного сосуда, в котором устроено нечто вроде водопада, и кажется, что на всех афишах идущих здесь фильмов должно стоять имя актера Гленна Форда. Я люблю Саг-Харбор, моя любовь навсегда, и с этим ничего не поделаешь.

Нортон в большой степени повинен в том, что я перебрался в Саг-Харбор, и привязан к этому месту не меньше меня. Вообще, если сравнить наши жизни в родном городе вдали от другого родного города, обнаружится много параллелей.

Нортон, как правило, не слишком общительный кот, хотя научился терпеть и даже радоваться жизни на людях. В своем пространстве он очень дружелюбен и редко показывает норов, но пресытился и устал от обязанности добиваться симпатий людей или четвероногих. Он по большей части не обращает внимания на кошек, которые при случае начинают приставать к нему с дружбой. И отворачивается от вдруг возникшей в его жизни собаки. Он терпеть не может, если в его законный для сна час рядом прыгает и лает какая-нибудь маленькая шавка. Но в Саг-Харборе, когда ему перевалило за тринадцать лет, к нам во двор упорно приходила черная кошечка, искавшая компаньона для игр. Поначалу Нортон, любивший представлять себя этаким мачо, шипел на нее, давая понять, что игривые котята – это не то, что ему требуется в разумной, размеренной жизни. Но кошечка не пожелала принимать «нет» в качестве ответа. И после нескольких недель повторяющихся визитов шипение прекратилось. Нортон вступил в период «я тебя буду терпеть, только не слишком приставай». Кошечку это устраивало – она бегала вокруг него, а он сидел и смотрел на нее. Затем чернушка стала вовлекать Нортона в игры – заставляла немного побегать, повозиться, поохотиться на порхающую бабочку. Прошло еще несколько недель, и Нортона уже не приходилось ни к чему подталкивать. С кошечкой мой старикан вел себя словно котенок. Его черная как смоль подружка являлась каждый день (до сих пор не представляю откуда), чувствовала себя в нашем дворе как дома, носилась с Нортоном, а затем устраивалась у него под боком и нежилась на солнце. Я думаю, моему коту понравилось ее наставлять (раз он был лишен других потребностей), потому что я не раз заставал, как он вылизывал ее, чистил, увлекал в наш мощенный кирпичом дворик, где удобнее дремать. Я радовался этой картине, потому что не раз упрекал себя за то, что из-за собственного эгоизма не завел второго кота, чтобы Нортон мог с ним общаться. Всегда подумывал, что, когда мой вислоухий постареет, станет менее подвижным, будет меньше путешествовать и больше времени проводить дома, я приобрету ему компаньона. Тогда во время моих отъездов на несколько дней с ним будет оставаться товарищ. И возможно, Нортон перестанет на пятые сутки моего отсутствия гадить на кровать Дженис. (Хотя не исключена ужасная альтернатива: Дженис получит двух пачкающих ее постель кошек вместо одной, но об этом я даже думать не хотел.) Однако годы шли, а я никак не реализовывал свой первоначальный замысел. Если хотите знать, я настолько ценил свою дружбу с Нортоном, что не хотел, чтобы кто-то вмешивался в наши отношения. Признаю, может показаться идиотизмом ревновать Нортона к другому коту, но я ничего не мог с собой поделать. И еще я верил, что Нортон испытывает такие же чувства. Понимал, что не смогу путешествовать с двумя котами, и решил, что ему будет лучше ездить со мной, чем сидеть дома в обществе другого четвероногого. Что наша связь настолько крепка, что ему не нужны отношения с себе подобными. Наша маленькая черная соседка взяла на себя мою головную боль. Больше не требовалось приобретать другого кота, а Нортон получил партнера для игр, особенно таких, которые я обычно избегал, – ловлю мышей и бабочек, лазанье по деревьям.

Я и сам прошел в Саг-Харборе такой же процесс, когда подбирал товарищей для «игр в песочнице». После того как мы вернулись из Прованса, я на все лето с июня по сентябрь засел в своем убежище на Лонг-Айленде и выбирался в город только по крайней необходимости. На то было несколько причин. Во-первых, там замечательно работается. Окна моего кабинета выходят в наш красивый сад (целиком и полностью детище Дженис. Мой единственный ежегодный вклад – дикое нытье, когда от меня требуется возделать все наши «десятки акров пустоши за домом» – то есть в нашем случае это треть акра, куда надо посадить миллион луковиц тюльпанов, и посадка почему-то всегда происходит под проливным дождем). Зато я часами с удовольствием трудился за столом, сгорбившись над компьютером. Во-вторых, я могу находиться там один, точнее, без человеческого общества, и очень это ценю. Нью-Йорк – общественное место, а моя издательская работа требует постоянного общения.

Привлекательная сторона состоит в том, что я могу водить авторов, агентов и почти любого, кого сочту интересным человеком, в превосходные рестораны. Отрицательная – в том, что большинство авторов и агентов превращаются в настоящий геморрой, а те, кого я сначала принял за интересных людей, оказываются неимоверными занудами и большую часть времени рассказывают о себе. Моя писательская жизнь тоже вполне общественная, во всяком случае, в городе, поскольку приходится подлизываться к телевизионным и киношным начальникам, точнее, к нью-йоркским телевизионным и киношным начальникам, а они на эволюционной лестнице стоят гораздо ниже своих калифорнийских коллег, поскольку все, от кого есть хоть какой-то прок, давно в Лос-Анджелесе. Суть такова: если бы окончательный выбор был за мной, я бы сделался отшельником. И Саг-Харбор позволяет мне вообразить, что я хотя бы на часть года могу от всего отрешиться.

Первые несколько лет, когда я проводил там летние месяцы, мой обычный распорядок был таков: подъем, пробежка на одну-две мили, легкий завтрак, работа целый день, обед (частенько пицца и пиво). Когда появилось новое изобретение – спутниковое телевидение и я водрузил на крышу небольшую антенну, к перечисленному добавился новый пункт: просмотр спортивных программ или кинофильмов всю ночь. Мне не надо было разговаривать, дружески общаться, что-нибудь для кого-нибудь делать (кроме периода с вечера четверга до утра понедельника, когда приезжала Дженис и я с удовольствием окунался в цивилизацию). Выполнив работу, я мог есть, пить и жить растительной жизнью. А в тех случаях, когда Нортон снисходил до того, чтобы есть пиццу, мы становились по-настоящему родственными душами.

Со временем подобный распорядок стал нравиться мне все больше и больше. И вскоре я обнаружил, что не одинок. Оказалось, что много женщин вели такой же образ жизни (разве что без пива и пиццы). Мужья приезжали вечером в четверг или в пятницу днем, проводили выходные, а в понедельник утром жены отвозили их на железнодорожную станцию, целовали на прощание и возвращались к будничному существованию самодостаточности (только вместо кота заботились о детях – одном, двух, а то и трех). Каждый понедельник, провожая Дженис на станции Бриджгемптона, я стоял среди сотни прощавшихся с мужьями женщин. Когда поезд трогался, я оглядывался и замечал, что многие смотрят на меня. Мне казалось, что у них мелькает мысль: «Какой нежный муж. Взял на себя обязанности по хозяйству, воспитывает детей». Мне хотелось объяснить, что не такой уж я и нежный и воспитываю не ребенка, а кота, но всякий раз решал, что лучше промолчать.

По выходным я обсуждал эту ситуацию с друзьями, которые владели там домами, особенно с теми, кто находился в таком же положении, как и я. С тремя парами в летние месяцы мы виделись постоянно. Нэнси и Зигги уже препарировались в предыдущих книгах о Нортоне. (Возможно, вы помните, что Зигги известен на работе под многими именами. Некоторые знают его как Джона, другие как Джека. Кое-кто называет Элди. А теперь, в своей последней инкарнации на Уолл-стрит, он стал еще Джоном-старшим, поскольку у него появился новый помощник – Джон-младший.) Затем Эд и Кэролайн и Том и Энди. В эти летние месяцы Зигги, Эд и Том уезжали по понедельникам в город, ворча и сетуя на то, как некоторым (то есть мне) легко живется. А Нэнси, Кэролайн и Энди оставались и недоумевали, чем я занимаюсь в одиночестве в своем маленьком викторианском домике. Проходили недели, и наши разговоры развивались, подобно отношениям Нортона с молодой кошечкой. Сначала мы обсуждали, как нам повезло, что мы так подолгу можем жить на Лонг-Айленде. Затем – как приятно оставаться одним (с детьми или с котом). Потом кто-то сказал: «Слушайте, почему бы нам в среду не сходить всем вместе в кино?» Мы так и сделали, и за этим последовало новое предложение: «Почему бы нам каждую среду не ходить всем вместе в кино?» Дальше – больше: раз в неделю я попадал на девичник. Нэнси, Кэролайн, Энди и я (плюс разные дамы, которых в тот момент заносило в наши края) шли в киношку, обедали и обсуждали наши сугубо девичьи дела. Я выслушивал, как их детишки играют в футбол, и рассказывал, как недавно сойка клюнула Нортона в голову. Они старались приучить меня к белому вину, я – превратить их в ценителей мартини и мяса с морепродуктами. Сообщал, как сыграла бейсбольная команда «Нью-Йорк Метс», и они при этом старались не очень ерзать на стульях, а сам как мог терпел рассказы об особенностях функционирования женского организма. В итоге наши посиделки превратились в вечерний выход в город, которого все ждали.

Эти «девичники» (как мы их стали называть) нам так понравились, что мы стали практиковать их на следующий год, а потом и на следующий. Традиция настолько привилась, что мы обзавелись ламинированными членскими карточками, узаконили группу и утвердили правила вступления (каждый член группы в случае необходимости должен иметь возможность заплатить за обед). Все это вызвало некоторую ревность со стороны супругов: они не понимали, почему, когда мы встречаемся, их не приглашают на наши сборища. Мы пытались объяснить, что это девичники. При этом я замечал, что все поворачиваются в мою сторону. Мне оставалось улыбаться, пожимать плечами и надеяться, что никто, особенно Дженис, не станет заморачиваться этой проблемой.

Хотя признаю, что время от времени возникали неловкие ситуации.

Чарли, сын Нэнси и Зигги, тоже проводил лето в Саг-Харборе и без преувеличений был не по годам развит. От маленького хитреца ничего не ускользало, и он ничего не забывал. Мы были с ним приятелями. Чарли становился подростком, и ему начали разрешать ездить ко мне на велосипеде, что он время от времени и делал, чтобы потрепаться о спорте и о фильмах с Адамом Сэндлером [21]21
  Адам Ричард Сэндлер (р. 1966) – американский комик, актер, музыкант, сценарист и кинопродюсер.


[Закрыть]– и то и другое было нашим общим увлечением. Еще ему хотелось посмотреть какое-нибудь кино с голыми девицами, и это нас тоже роднило. Всякий раз, когда я заезжал за его матерью, чтобы отвезти на наше сборище, этот умник начинал меня с пристрастием допрашивать. Вот типичный пример нашего разговора:

Чарли:Привет, Пит. Куда собрались?

Я:Сегодня грандиозный вечер – ужин и кино.

Чарли:Девичник?

Я:Да.

Чарли (нахмурившись и сильно смущаясь):Можно задать вопрос?

Я:Конечно.

Чарли:Девичник – это разве не для девчонок?

Я:Естественно.

Чарли (помолчав и еще похмурившись):Желаю приятно провести время.

Как-то во время второго или третьего сезона девичников мы с Дженис обедали с друзьями Ореном и Бетси (в тот день я был вынужден приехать в город, ненадолго прервав свою летнюю изоляцию). Бетси что-то мямлила, не решаясь спросить, и наконец сказала:

– Несколько дней назад я говорила по телефону с Энди. Она была в самом приподнятом настроении – сказала, что вечером идет на девичник. Они ей очень нравятся. Приятельницы собираются поесть, выпить, потрепаться…

Она неловко замолчала, и Орену пришлось легонько подтолкнуть ее локтем, чтобы она продолжала.

– Я спросила, кто придет. Она сказала, Нэнси, Кэролайн, собиралась Эстер и… э-э-э… ты.

Я кивнул, не отрываясь от еды. Бетси деликатно выждала несколько секунд и тихо спросила:

– Не хочешь нам что-нибудь сказать?

Когда я ответил «нет», они с Ореном снова принялись за еду, и один только Бог знает, что при этом подумали.

Наши с Нортоном жизни были схожи не только в том, что летом в Саг-Харборе мы устанавливали стимулирующие, платонические отношения с представительницами противоположного пола.

И хотя я не большой любитель красться в высокой траве на заднем дворе, гоняясь за всякими маленькими тварями, зато мне нравится бродить по полю для гольфа и искать в траве потерянные маленькие белые мячики.

После тяжелого дня на солнцепеке Нортон больше всего любил пожевать кошачью мяту, растянуться на диване в уютной комнате и поспать. Я после тяжелого дня в кабинете наверху больше всего любил глотнуть пива «Питс уикед», рухнуть на тот же диван и смотреть по кабельному телевидению любой фильм, только чтобы в нем играла Грета Скакки. (Зафиксированное на бумаге обещание моему двенадцатилетнему дружку Чарли гласит: когда мама скажет, что ты достаточно вырос, приходи, посмотрим «Белое зло».)

Под вечер Нортон любил вскарабкиваться ко мне на стол, чтобы ему подольше почесали ушки и брюшко.

Я узнал, что есть возможность заказывать массажисток на дом, так что под вечер мог бы забираться на стол на заднем дворе и, слушая джаз в исполнении Майлза Дэвиса или Чета Бейкера, получать удовольствие от того, что мне растирают уши, живот и другие части тела.

Но мы с Нортоном не были тунеядцами, потому что изрядно трудились.

Я писал книги, сценарии телевизионных шоу и иногда кинофильмов.

А Нортон после нескольких лет, проведенных без всяких отношений с литературным сообществом, писал свою книгу.

Об этом подробнее.

Я благодарен всем, кто читает нортоновские книги (и особенно тем, кто их покупает, хотя читать – это тоже похвально). Считаю, что любого, кто прочел сотни страниц о приключениях вислоухого, четвероногого парня весом девять фунтов, можно по праву назвать сбрендившим на кошках. Да-да, именно сбрендившим. Утверждаю, опираясь на собственный опыт. Недавно мне позвонила мой агент Эстер Ньюберг, пребывавшая в легкой депрессии. Она только что получила подарок от друга – красивую рамку с фотографией ее кота Тейта. Эстер немного покоробил и показался странным выбор фотографического сюжета: он символизировал, что самые близкие отношения у нее сложились с кошками. Я был вынужден прервать поток излияний и заметил, что это всего лишь небольшой снимок ее кота. Я же последние десять лет писал целые книги об отношениях с моим котом. И рассказывал о нем, путешествуя по миру. «По-твоему, это странность? – спросил я ее. – Тогда не рассчитывай оставаться моим лучшим другом, и кот меня в этом поддерживает». Эстер согласилась, что по части странностей я ее обошел.

К тому времени у меня уже имелось анекдотическое доказательство, что любого кошатника следует считать и называть сбрендившим. Но мои поклонники подтвердили: это вовсе не предел. И когда мы с моим добрым приятелем Нормом Стайлзом выпустили самую забавную, по нашему мнению, книгу «Исторические кошки», указав на обложке в качестве автора Нортона, сильно подозреваю, что очень многие воскликнули: «Гениальный кот! Такой мог!» Не поверите, сколько раз нам во время рекламного тура задавали вопрос: «Каков конкретно вклад Нортона в работу?» Я как можно серьезнее отвечал, что идея была его, он провел исследования и отобрал для текста персонажей, а мы с Нормом помогли ему с шутками. Вы еще больше удивитесь тому, сколько людей кивнули головами, и по их глазам было видно, что они подумали: «Так я и знал!»

Итак, не хочу сказать, что Нортон не имел никакого отношения к написанию этой книги. Разумеется, имел. Идея «Исторических кошек» заключается в том, что, как известно всем сбрендившим на кошках, за каждым великим человеком стоит еще более великий кот. Поэтому мы выбрали несколько исторических личностей и придумали реалистические, как нам кажется, портреты их менее известных соратников из семейства кошачьих (а блестящий художник Уильям Брэмхолл их оживил). Например, в книге представлен кот великого американского патриота Натана Хейла, [22]22
  Натан Хейл (1755–1776) – герой Войны за независимость.


[Закрыть]который произносит такие бессмертные слова: «Я сожалею лишь о том, что могу отдать за родину только девять жизней». И конечно, есть кошка Марии-Антуанетты, которая бросает французским крестьянам знаменитую фразу: «Если у них нет хлеба, пусть едят сухой корм». Кот Джона Фицджеральда Кеннеди вдохновенно восклицает: «Не спрашивайте, что вы можете сделать для своего человека, спросите, что человек может сделать для вас!» Официально подтверждаю: Нортон ничего этого не писал, хотя помогал нам благодаря своему проницательному чутью. Сидел неподалеку, слушая, как мы с Нормом смешили друг друга, и вдруг, словно невзначай, переворачивал страницу исторической книги или энциклопедии, как будто хотел сказать: «Неплохо, ребята, но давайте-ка придумайте что-нибудь получше».

Не буду разрушать иллюзии почитателей Нортона: он в самом деле написал предисловие к книге, которое я привожу целиком:

Предисловие, написанное Нортоном, котом, который ездил в Париж.

Писать эту книгу было нелегко. А как вы думаете? Всякую книгу было бы трудно писать, если на лапах нет длинных пальцев.

Почти уйдя на покой после последнего рекламного тура, я думал, что меня устроит провести остаток моих девяти жизней, нежась в довольстве (я в буквальном смысле: мой человек всегда доволен, когда держит меня на коленях). Но во время многочисленных путешествий я не только ходил в роскошные рестораны и достойно вел себя в самолетах, что бы там ни напридумывал мой так называемый хозяин в двух своих книгах. В свободное время я не просто сворачивался на книгах – я устраивался с книгами. И от того, что в них прочитал, у меня шерсть становилась дыбом. С младых когтей, с тех самых пор, когда мой человек носил меня по городу в кармане, я полюбил историю. А потом, влекомый интересом ко всему кошачьему и научившись запрыгивать на книжные полки, обнаружил пустоту. Пустыню. Словно передо мной раскинулся бескрайний туалетный лоток с песком, в котором была похоронена история целого вида.

Стояли бесчисленные тома, посвященные Томасу Джефферсону. Но где хотя бы одна книга о его коте? Почему в имении Джефферсона в Монтиселло больше нет некогда славившихся кошачьей мятой великолепных садов. И вообще – от кого он почерпнул мысль о независимости? Если уж на то пошло, почему так мало известно о коте Сёрена Кьеркегора, разработавшего блестящую философскую теорию, согласно которой собаки – лишь вымысел воображения. Почему нет памятника коту Эрнеста Хемингуэя, написавшему свое знаменитое «Прощайте, мыши». Или коту Джозефа Димаджо, [23]23
  Джозеф Пол Димаджо (1914–1999) – американский бейсболист. В течение девяти месяцев был женат на Мэрилин Монро.


[Закрыть]который не только пятьдесят шесть дней подряд ел цыплят в собственном соку, но также был женат на кошке Мэрилин Монро. Ответ, мои друзья, таков – котизм.Но факт есть факт: кошки от начала века находились в центре исторических событий – вспомните кота Адама и Евы по кличке Ребро. Все это невозможно больше скрывать. И не должно.

Так появилась эта книга. Мы с соавторами попытались исправить исторические ошибки. Прошерстили весь мир в поисках редких рукописей, прочесали, что могли, провели сотни опросов, чтобы получить информацию. Приношу извинения за возможные упущения, и если в книге есть ошибки – это мяу кульпа. [24]24
  Искаженное «меа кульпа» (mea culpa) – моя вина (лат.).


[Закрыть]Если правда, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, то еще более справедливо, что за каждым великим человеком стоит еще более великий кот. Надеюсь, благодаря нашему труду и энтузиазму этот факт станет достоянием мира.

Нортон. Саг-Харбор, Нью-Йорк.

Должен сказать, что, читая эти строки спустя несколько лет, я в который раз поразился тому, каким красноречивым мог быть мой кот, тем более что английский для него не родной язык. Представляете, как бы это звучало, если бы он писал на родном языке? Однако оставлю этот вопрос на суд ученых. Может, кота Владимира Набокова…

Окунувшись на короткое время в трудовой процесс, большую часть времени мы избегали публичного внимания. Разумеется, имея рядом с собой Нортона, невозможно было вовсе уйти с общественной сцены. Слишком он был востребован.

Он не только присутствовал на вечеринках, которые устраивали мы с Дженис, но его часто приглашали в гости, когда приглашали нас. Если мы шли на шествие во время Хэллоуина (в котором участвовали почти все дети восточной части Лонг-Айленда), он был с нами. Если ехали к друзьям покупаться или перекусить, Нортон с удовольствием нас сопровождал (правда, не купался, но что касается солнечных ванн и еды – этого никогда не упускал). Собирались приятели – он тут как тут и почти всегда получал от общения удовольствие. Я сказал «почти», вспомнив случай с Эдом, Кэролайн и их детьми, когда мы обменивались рождественскими подарками. Один из их подарков предназначался Нортону – костюм ангела. Мы прикрепили к коту маленький прозрачный венчик и крылышки и оценили вид, который, скажем прямо, был не очень, поскольку Эду и Кэролайн не сразу удалось меня убедить, что Нортона нарядили не северным оленем. Он тоже был не в восторге. И должен честно признаться: ту встречу вспоминал без удовольствия.

Одно из наших самых странных общественных обязательств возникло во время воскресного завтрака с Нэнси и Зигги. Мы уселись и уже хотели всецело заняться яичницей, когда Зигги объявил, что желает нам кое-что рассказать. И поведал, что случилось с ним накануне вечером. Они с Нэнси пошли на модную деловую вечеринку вроде тех, какие устраивают миллионеры в усадьбах на побережье, где ставят навес человек на двести и приглашают попеть популярных исполнителей. Нам всем приходится на таких бывать. Наши приятели пошли туда, поскольку в данном случае миллионер был одним из клиентов Зигги. Во время обеда Зигги обнаружил, что его соседкой по столу оказалась женщина, которую он до смерти боялся. В его описании это был самый страшный человек на Уолл-стрит: крутая нравом, грубая и, если дело касалось денег, беспощадная. Обычно неустрашимый Зигги перед ней робел. Но тем субботним вечером, поощряемый Нэнси, решился преодолеть страх и заговорить с ней.

Ну, так вот… Обед подали, и гости расселись по местам. Зигги раз сто то поднимал голову, то вновь опускал к тарелке и, улыбаясь, пытался придумать, с чего бы начать беседу, чтобы женщина не решила, что он безнадежный идиот. Они немного поговорили о деле, при этом Зигги умудрился не сморозить глупость. Затем за столом почему-то упомянули собак. Невеста Франкенштейна оживилась и спросила Зигги, есть ли у него собака? Он ответил, что нет. И неизвестно зачем добавил:

– Мой товарищ держит кота.

Женщина посмотрела на него как на ненормального, да Зигги и сам чувствовал, что сходит с ума. Уже собирался сказать: «Забудьте. Давайте вернемся к деньгам», – но почему-то продолжал гнуть свое, ускоряя процесс падения в пропасть безумия.

– Товарищ очень любит своего кота. – Он потел, и все за столом молча уставились на него. А Зигги, довершая дело, чтобы его признали неизлечимым психом, добавил: – Он даже написал о своем коте книгу.

Самая страшная в мире женщина встрепенулась, в упор посмотрела на Зигги и взволнованно, словно ей сообщили, что акции Ай-би-эм подскочили на сто пунктов, спросила:

– Этого кота зовут, случайно, не Нортон?

Мой приятель Зигги так и осел на стуле. А дела тем временем принимали совершенно сверхъестественный оборот. Победительница всеньюйоркского конкурса на звание «Мисс Злыдня» стала его умолять познакомить ее с моим котом.

Наша яичница остыла. Дженис изумленно качала головой, не в силах поверить, что такое бывает, а Зигги повернулся ко мне и спросил:

– Ммм… как ты считаешь… Нортон согласится сходить в гости к моей клиентке? – Он начал объяснять, насколько это важно для его карьеры, как поможет в будущем, что из всех его клиентов эта женщина самая важная, и так без конца.

Терпеть не могу раболепные причитания – и я согласился. Заверил, что вислоухие шотландцы не оставляют товарищей в беде. Когда посуду убрали, Зигги позвонил мисс Злыдне и сказал, что днем Нортон будет рад к ней заглянуть, а затем сообщил нам, что в жизни не слышал более взволнованного голоса.

Через несколько часов Зигги заехал за нами на машине. Нортон находился в своей лучшей воскресной форме, впрочем, ничем не отличающейся от понедельничной, вторничной и далее до субботней, но был как-то по-особенному щеголеват. Оказавшись в Бриджгемптоне, мы подъехали к очень большому, очень новому и немного пугающему дому на побережье. Весь путь я выслушивал предостережения:

– Помни, она очень страшная. Не позволяй себя запугать. Очень-очень страшная. Не поддавайся.

К тому времени, когда Нортон был помещен в наплечную сумку, и мы позвонили у двери клиентки Зигги, я буквально трясся, ожидая, что нам откроет нечто среднее между злой ведьмой с Запада из сказки Ф. Баума «Волшебник страны Оз» и Барброй Стрейзанд (времен, когда она ставила «Принца приливов»), И это чудище потащит нас в свою берлогу (если кого-то интересует, почему я специально оговорился, что представил Барбру именно в роли режиссера «Принца приливов», объясняю: она всегда меня пугает, а уж тот, кто поставил настолько пугающий фильм – тем более).

Но предстало нечто совершенно иное, чем я воображал.

Открыв дверь, Кошмар с Уолл-стрит коротко кивнула Зигги, на меня вообще не обратила внимания и, нагнувшись к висевшей у меня на плече сумке так, что ее голова оказалась на уровне головы Нортона, проговорила высоким девчоночьим голоском что-то очень напоминающее: «Кис-кис-кис, котеночек, как я тебе рада, мой маленький, детка моя, котик, о-о-о, сладкий мой…»

У Зигги глаза полезли на лоб. И не без причины. В следующее мгновение мы оказались в модном прибрежном доме, а его хозяйка – суровая, бесчувственная, напористая клиентка Зигги – плюхнувшись на пол, возилась и сюсюкала с Нортоном.

Мы оставались у нее больше часа, и за все это время она адресовала мне единственную фразу:

– Я всегда мечтала с ним познакомиться. Для меня это такая честь. Большое спасибо.

Зигги же, насколько помню, не удостоился ни слова. Мы изумленно наблюдали, как она кормит кота из рук, оглаживает – так что, кажется, ему даже надоело – и беспрестанно повторяет, что он самый симпатичный бесенок на свете.

Когда нам пришло время уходить, она пожала мне руку, сказала, что Нортон будет всегда желанным гостем в ее доме, и крепко поцеловала кота в голову.

В машине Зигги не поворачивался в мою сторону. Мы так и ехали молча, пока я не сказал:

– Не понимаю, чем она тебя так напугала. Почесывала тебя под подбородком и вот так ворковала в кабинете?

– Да заткнись ты! – огрызнулся он и больше не проронил ни слова, пока мы не свернули на подъездную дорожку. Только тогда Зигги взял Нортона за лапу и поблагодарил:

– Спасибо. – А мне добавил: – Уж этому точно никто из моих знакомых не поверит.

Я же ему и, кстати, Нортону тоже ответил:

– А вот мои знакомые поверят все.

Случались и другие встречи с богатыми и знаменитыми. И наверное, самая волнующая и неожиданная произошла, когда мы с Дженис взяли Нортона в городок Уотермилл, что в десяти минутах езды от Саг-Харбора, где ему предстояло в очередной раз выполнить приятельский долг.

Нам позвонила наша знакомая Сьюзен Бердон и сказала, что к ней из города приехали погостить родители, а ее мать слыла большой почитательницей Нортона. Сьюзен спрашивала, не мог бы я привезти кота, чтобы они с ним повидались.

Разумеется, я согласился. Всегда радовался, если Нортону выпадал случай повстречаться и поприветствовать своих истинных поклонников. Поэтому сказал Сьюзен, что через полчаса мы втроем будем у них.

Как и обещали, мы через пятнадцать минут после звонка нашей приятельницы выехали из дома, но забыли одну маленькую деталь. Именно в эти выходные в наши края приехал президент Клинтон с супругой – поддержать кампанию по сбору средств, встретиться и поболтать с друзьями, людей посмотреть, себя показать. Стоило мне повернуть направо на Скаттлхоул-роуд, которая ведет из Саг-Харбора в Уотермилл, как в сотне ярдов перед нами возникло скопление полицейских, барьеры и автомобили с проблесковыми огнями. Я сразу вспомнил сообщение в местной газете, что в этот день президент играет в гольф в Атлантик-кантри-клаб, который находится в миле впереди на улице, куда я повернул. Один из полицейских дал знак остановиться на обочине и сказал, что дальше ехать нельзя. Я попробовал возражать, объяснил, что нам всего-то и нужно одолеть одну-единственную жалкую милю, но он сочувственно покачал головой – ничего не выйдет. Я спросил, сколько придется ждать? Он пожал плечами, словно давая понять: «Кто ж его знает, старина, когда кончатся все восемнадцать лунок».