Текст книги "Кот, который всегда со мной"

Автор книги: Питер Гитерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Мне позвонила знакомая Линда, с которой мы не общались несколько месяцев. Она сказала, что услышала о смерти Нортона и хотела выразить, насколько это ее опечалило. Я спросил, откуда ей стало известно – из некролога в «Таймс»? Линда ответила, что слышала по радио. Моему изумлению не было предела.

– Что?!! – заорал я в трубку. И она рассказала, что ехала в машине из загородного дома по скоростному шоссе Лонг-Айленда и слушала новостную станцию 880, когда сообщили, что Нортон (его назвали «легендарным котом, который ездил в Париж») скончался. Линда чуть не съехала с дороги, но взяла себя в руки и, продолжая путь, прослушала тридцатисекундный некролог, посвященный известному на весь мир вислоухому шотландцу.

Я немедленно позвонил Дженис рассказать ей об этом и, качая головой, заметил:

– Ты хоть понимаешь, что когда умру я, о моей смерти не станут полминуты говорить по радио.

– Понимаю, – сочувственно ответила Дженис. – Очень хорошо понимаю.

Потоком хлынули обычные и электронные письма. Без преувеличения скажу, что получил их не меньше тысячи – люди скорбели и выражали соболезнования по поводу кончины Нортона. Писали авторы, с которыми я работал, коллеги по издательскому делу, но особенно друзья. Писатель Боб Рейсс, которого я издавал и с которым иногда играл в покер, прислал такие слова: «Я считал Нортона не домашним животным, а вашим другом. В этот день печали примите мои соболезнования». Агент, которую я почти не знал, но которая видела Нортона на разных сборищах в «Рэндом-Хаусе» и на паре читательских конференций, написала: «Он был воплощением нездешней мудрости. Такого больше не встретить. Скорблю с вами». Энн Кинг, у которой Нортон оставался на выходные, когда мы с Дженис ездили в Сан-Франциско, благодарила за то, что ей позволили провести с ним те несколько дней. Я получал письма от торговцев, в чьи магазины приходил за покупками вместе с котом. Вот что написала женщина, которая купила мою старую квартиру и которая почесывала и гладила Нортона, пока размышляла, стоит ли ей соглашаться на запрашиваемую мною цену: «Хотя я видела его только дважды, Нортон произвел на меня глубокое впечатление. В нем было что-то неземное. Я всем рассказываю, что была знакома с ним. Он был поистине уникальным котом».

Одно из моих любимых писем прислала хорошая подруга Бекки Окрент. В конверте оказалась черно-белая фотография, на которой был изображен юноша с котом на плече. На обратной стороне был напечатан комментарий. Кота звали Миссис Чиппи. Он был самцом и принадлежал Генри Макнишу, плотнику с корабля «Эндьюранс», на котором сэр Эрнест Шеклтон ходил в свою знаменитую антарктическую экспедицию. Юноша на снимке был не Макнишем, а другим моряком из команды – Персом Блэкбурном. «Не хочется думать, – писала Бекки, – что случилось с Миссис Чиппи, когда команде пришлось покинуть корабль. Надеюсь, на кошачьих небесах у них с Нортоном будет о чем потолковать и за кружкой пива поделиться рассказами о своих приключениях».

Знакомая и большая любительница кошек Шарон Макинтош прислала по электронной почте такие мудрые слова: «Думаю, нам позволена лишь временная опека кошек. Хотя я не верю в небеса для людей, всегда считала, что наши дорогие кошки встречаются на своих небесах, где вдоволь кошачьей еды и нет блох. Мне кажется, кошки больше чем люди хотят умереть достойно и с любовью. Ты позволил Нортону и то и другое».

Когда рак у Нортона стал прогрессировать, я сообщил об этом очень немногим, в том числе и двум женщинам на Сицилии, Ванде и Джованне Торнабен, чью поваренную книгу я издал. Ванда, мать Джованны, как только узнала о болезни кота, отправила мне следующий факс:

Уважаемый Питер!

Джованна перевела мне ваше письмо, а теперь переводит мое к вам. Мне глубоко понятны ваши чувства к Нортону. Я сама испытываю такие же к Пуффо [ее собаке]. Ему теперь четырнадцать лет, и я не представляю жизни без него. Поэтому сообщайте, как только будет возможность, новости о здоровье Нортона. Для меня он не только ваш любимый кот. Он таинственный посредник, которым решил воспользоваться Господь, чтобы отчасти изменить мою жизнь.

Когда Нортон умер, мне пришли самые трогательные письма из всех, что я получал: одно от Ванды, другое от ее дочери. Я ни слова в них не изменил. Пусть они не совсем совершенны в отношении английского языка, зато в них все в порядке с чувствами. Ванда писала:

Уважаемый Питер!

Мой долгий жизненный опыт говорит, что ничто не утешит вас после потери Нортона и вам долго не удастся заполнить пустоту, которую он оставил в вашем сердце и вашем доме. Дело в том, мой друг, что наши любимые животные – это зеркала, в которых отражается, какими мы, люди, могли бы быть, но часто не становимся. Когда они уходят, то уносят с собой нашу лучшую часть: нежность, огромную любовь, которую мы выражаем просто взглядом и тайными словами, что шепчем в пушистое ушко, словами, которые они, безусловно, понимают, уносят счастливые моменты и пережитые вместе горести. У Нортона была замечательная жизнь, и он сделал вашу жизнь замечательной. Не сомневаюсь, он научил вас понимать себя, как не смогла бы тысяча человек Хочу рассказать, что случилось много лет назад, когда умерла моя маленькая кошечка Лилли. Я спросила у моего доктора и друга Винченцо: «Как ты думаешь, я могу считаться нормальной, если переживаю сильнее, когда умирает животное, чем когда умирает человек?» Он улыбнулся и ответил: «Нет, не можешь… хотя… хотя…» – Его глаза погрустнели, он определенно вспомнил о своей собаке Арго, похороненной на вершине горы в Мадони, где теперь покоится и прах самого Винченцо. Моя огромная «ненормальность» заставляет меня страдать и сегодня. Ваша боль, Питер, – это моя боль.

С любовью, Ванда.

От себя Джованна приписала внизу на этом же листе.

Я перевела мамино письмо, и, поверьте, писать было трудно, потому что я все время плакала, жалея Нортона. Для меня он останется навсегда ироничным, независимым существом, которое несколько лет назад разгуливало и скакало по столам нашего ресторана. Останется навсегда живым под сицилийским солнцем, живым, как наша дружба.

Доктор Джонатан Турецкий направил мне замечательные строки, часть которых я здесь привожу:

«Я искренне опечалился, узнав о кончине Нортона, хотя сознаю, что сам ему никогда особенно не нравился. За годы практики я научился не принимать слишком близко к сердцу неприязнь некоторых моих пациентов. Прекрасно понимаю, это не личное, просто многие не в состоянии принять принцип, что приходится заниматься неприятными вещами для их же блага. Я же довольствуюсь сознанием, что помогаю им».

К письму он приложил трогательную статью, которую написал несколько лет назад на смерть своей собаки. Позвонил Марти Голдштейн и рассуждал о духе Нортона, который, как он утверждал, никогда меня не покинет. Дайана Делоренцо написала: «За то короткое время, что я его знала, он глубоко меня тронул… Человек должен быть счастлив, если встретился в жизни с такой любовью, как Нортон. Вы благословенны, что были друг у друга». Доктора Турецкий, Пеппер и доктор Делоренцо с коллегой доктором Лукас внесли пожертвования от имени Нортона (Турецкий и Пеппер – ветеринарному факультету Тафтского университета, Делоренцо и Лукас – ветеринарному отделению университета Пенсильвании). Кроме них, многие другие сделали пожертвования от имени Нортона ветеринарным лечебницам. У меня появилось ощущение, что недалеко то время, когда на День труда состоится мой личный благотворительный телемарафон.

Мне звонили и присылали письма руководители компаний и официанты, которым довелось обслуживать Нортона в ресторанах, выражали соболезнование сталкивавшиеся с ним обычно циничные, видавшие виды журналисты. Но, как ни странно, масса писем приходила от незнакомых людей, желавших поделиться своей печалью и сказать, как Нортон тронул их и даже изменил их жизни.

Многие считали, что должны разделить мою скорбь или рассказать мне о своих потерях. В большинстве писем чувствовались доброта и участие, и я был поражен, до какой степени Нортон вошел в жизнь их авторов. Но не меньше меня поразило то, как много людей понимали Нортона не хуже меня. Мне писали такие слова: «Нечего говорить, что сегодняшний некролог в „Ю-Эс-Эй тудэй“ меня потряс и я весь день провела в слезах», или: «Узнав, что Нортон ушел из жизни, я испытал гнетущую тоску», или: «Хотя я лично с ним не знакома, но по книгам знала и любила», или «Господи! Товарищ сообщил мне по электронной почте о смерти Нортона, и я никак не могу прийти в себя!»

Многие писали о своих кошках и о том, какое испытали горе, когда те скончались. Большое количество писем начиналось словами: «В моей жизни тоже был Нортон», – после чего следовал рассказ, какую радость приносили хозяевам их Плюшечки, Джуджубики и Снежки. Были подробные описания человеческого горя, вызванного страшными болезнями, внезапными авариями и бегством их любимцев. Некоторые истории показались мне довольно мрачными, но я понимал: авторы прислали их, чтобы показать, что, несмотря на всю свою скорбь, я не единственный, кто испытал подобные чувства. Образовалось кошачье сообщество, и я стал его частью, а в центре находился Нортон.

Было много таких, кто испытывал потребность просто отдать дань любимому представителю кошачьих и признаться, как им грустно, что Нортон ушел из жизни. Некоторые заверяли меня, что Нортон – «бессмертный кот» и будет вечно жить не только во мне, но и в сердцах всех его почитателей. Вскоре я обнаружил, что многие кошачьи организации – и, естественно, Ассоциация шотландской вислоухой породы, где Нортон считался богом среди сородичей, – выложили новость о его смерти на свои сайты. Некоторые даже разослали членам специальное уведомление. Люди были потрясены до глубины души. Я получал от заводчиков заманчивые предложения: мне обещали котенка бесплатно, если бы я решил снова завести себе домашнего любимца. Люди благодарили меня за то, что я открыл им путь к счастью, познакомив с шотландской вислоухой породой (их оказалось так много, что я стал подумывать, не написать ли мне книгу «Дао вислоухих»), И еще было много таких посланий: «Потрясен. Не знаю, что сказать. Надеюсь, вы держитесь».

От одной супружеской пары я годами регулярно получал письма. При первом нашем знакомстве они рассказали мне, что у их маленькой дочки проблемы с умственным и эмоциональным развитием. Единственное, чем можно было привлечь ее внимание и заставить улыбнуться, – почитать из моей книжки о коте, который ездил в Париж. Время шло, супруги информировали меня, как идут дела у их девочки, а они шли довольно неплохо. Неизменным было одно – ее привязанность к Нортону. Когда он умер, они рассказали мне, как грустил их ребенок, но свято верили, что положительные сдвиги у дочери – это заслуга кота.

Были письма, правда совсем немного, написанные от имени кошек. Одно из типичных начиналось так: «Дорогой мистер Гитерс! Меня зовут Джинджербел. Мне четыре года, я из породы бесхвостых кошек, живу с хозяйкой Дилайлой Хеффенфеффер. Я очень огорчился, прочитав о смерти Нортона. Он был моим кумиром».

У меня хранится страница кошачьих хайку, и должен сказать, среди них есть довольно забавные. А особенно мне нравятся вот эти:

 
Маленькие отважные плотоядные
Расправляются с сосновыми шишками
и москитами,
Боятся пылесоса.
 

или:

 
Правило на сегодня:
Коснись моего хвоста, я потрусь
о твою руку.
На завтра другое правило.
 

или:

 
Хочу на улицу.
О нет! Помогите! Я уже там!
Пустите обратно, мне здесь неприятно.
 

Но любимое, разумеется, такое:

 
Большие вовсю храпят.
В комнатах холодно и темно.
Время чемпионата по хоккею!
 

У меня скопилось множество кошачьих комиксов и шуток, большинство из них забавные, хотя почти все шутки кончаются так «И собака довольна, и кошке наплевать».

Разумеется, было достаточно посланий от людей набожных. В большинстве своем добрые и теплые, и я был благодарен за хорошие слова, которые в них содержались.

Авторы многих таких писем знали или предполагали, что я не разделяю их верований, но все же присылали то, что им казалось подходящим, – молитву, стихотворение или слова утешения. (Для сведения, я получил и несколько посланий, в которых вновь всплыло слово «ад». Лучше всего запомнилось одно, довольно язвительное. В нем говорилось, что я наверняка кусаю себе локти, потому что Нортон отправился на небеса, а мне, язычнику, дорога туда заказана. И поделом. Вел бы себя по-другому, мы с котом могли бы встретиться. А так… никаких шансов! Я хотел написать автору и спросить: неужели такая непомерная злоба открывает ему путь в райские высоты? Но поступил разумнее – просто выбросил письмо.)

Мне присылали информацию о консультантах и группах поддержки для потерявших любимых животных, но я с ними не связывался. Не мог представить, как стою перед компанией безутешных людей и произношу: «Привет, я Питер. Я лишился кота».

Кто-то отправил мне копию страницы из брошюры здоровья клиники Майо, посвященную горюющим по умершим животным. В ней содержались подсказки, что говорить приятелю, только что лишившемуся четвероногого друга. Надо проявлять сочувствие: «Огорчен твоей утратой». И ни в коем случае не советовать: «Ты же можешь завести другого кота». Полезная информация, решил я.

Из этого же источника я почерпнул, что буду удивлен глубине своего горя. В этом авторы были на сто процентов правы, отдаю им должное. Узнал, что для лиц, лишившихся четвероногих друзей, существуют «горячие линии» поддержки, книги, видео и сайты в Интернете, которые помогают пережить потерю.

Не представлял, что потеря животных настолько масштабный бизнес. Поразился количеству поступивших мне духовных сочинений, купленных в магазинах, где они продаются именно по такому поводу. Большинство из них не просто о смерти и умирании, они рассчитаны на людей, только что похоронивших своих четвероногих питомцев. У меня скопилась масса вычурных открыток с надписью: «Скорбим о вашей потере такого необыкновенного кота». Многие из них были выпущены компанией с названием «Любовь к животным» (где буква «о» в слове «любовь» изображалась в виде сердца). На фотографиях кошки сидят на подоконниках, на них из окон струится солнечный свет и создает небесный ореол. Другие умиротворенно нежатся на мягких подушках. Почти все стихотворения на открытках о том, что мы должны вновь и вновь наполнять миску жизни, гладить мяукающий дух, который продолжает жить, и позволить, чтобы в сердце навечно отпечатались следы нежных лапок любимца.

У меня много экземпляров проникновенного стихотворения «Мост радуги». Штук пятьдесят, не меньше, пришло по почте. В нем благородные чувства, но как только я дохожу до описания лугов и холмов, где резвятся наши сердечные друзья, неизменно ощущаю легкую тошноту. Меня вообще мутит от словосочетания «сердечные друзья». Хотя я и не верю, что Нортон взошел на небеса по радуге, но этому стихотворению обрадовался. Оно помогло мне разобраться с собственными чувствами и мыслями. Принять факт, что мы живем и умираем. И даже если то, что происходит между рождением и смертью, несовершенно, – это все, что у нас есть, и мы должны ценить свою жизнь. Точка. Пусть кто-то не согласится, но осознание этого принесло мне утешение. Мне не придется тоскливо грезить о радостном воссоединении на зеленых травянистых лугах где-то на небесах.

Я горевал о своем коте и горевал спокойно. Утешало то, что я понимал и принимал факт, что моя печаль реальна. И искренне прочувствованна. Я оплакивал то, что потерял, но радовался тому, что когда-то имел. Не хотел тешить себя, притворяясь, что существует нечто большее, чем было в наших отношениях с Нортоном. Или что это нечто когда-нибудь наступит.

Мне больше ничего не нужно.

То, что мы имели, было достаточно прочно, чтобы длиться вечно.

Примерно через неделю после смерти кота мне предстояло идти в ветлечебницу за прахом. Не могу сказать, что эта перспектива меня радовала, но когда мне позвонили и сообщили, что все готово, я сходил и забрал. Секретарь отдала мне маленькую серую картонную коробочку, которая практически ничего не весила и была, словно рождественский подарок, обвязана красной лентой. На ярлычке значилось, что данная упаковка – дар Агентства кремации животных и содержит прах любезного сердцу Питера Гитерса упокоившегося кота Нортона. Я для разнообразия пошмыгал носом и понес прах домой.

Но по пути обратно совершил возвышенный и сентиментальный поступок. Задержался у собачьей площадки на Вашингтон-сквер. Сел на лавочку, где мы обычно отдыхали с Нортоном, водрузил коробку на колени и, откинувшись, подставил лицо солнечным лучам. Там я провел немало времени, а затем, если честно… почувствовал себя немного глупо. Я не из тех, кто обычно способен на подобные жесты. Не понимаю, зачем пришел туда. Наверное, сказать «до свидания». Пришел, конечно, ради себя. Но и ради Нортона тоже.

С тех пор как кот умер, меня спрашивали, собираюсь ли я организовать поминальную церемонию. Сначала я отвечал «нет». Ведь более чем ясно объяснял, какого мнения о навязываемых ритуалах. Но на меня давили со всех сторон. И Дженис наконец сказала, что это совсем не плохая мысль. Его прах у нас, его следует захоронить. Так давай устроим то, что понравилось бы Нортону, и соберем людей. Она меня не убедила, и я сказал, что подумаю.

Через несколько дней мы поехали на выходные в Саг-Харбор. Я достал коробочку с прахом и открыл – внутри находился разноцветный жестяной контейнер. А в нем – то, что некогда было моим котом. Подошла Дженис и положила мне руку на плечо. Я сказал ей, чтобы она начинала обзванивать людей и приглашать в воскресенье на поминки. Когда она спросила, что заставило меня передумать, я ответил – две вещи. Во-первых, я хочу пригласить только тех, кто реально разделял с Нортоном трапезы. Позвать его друзей. У него их было много, и они заслужили, чтобы им дали возможность сказать ему «прощай». Во-вторых, это шанс раз и навсегда развенчать любимую Зигги и ставшую классической цитату из моей бывшей подружки: «Бывают такие моменты, когда юмор неуместен». Хочу, объяснил я, поделиться с теми, кто придет, всем, что случилось с момента смерти Нортона. Чтобы они, как и я, прочувствовали то благоприятное влияние, которое он оказал на жизни людей. Чтобы, как и я, посмеялись над многим, что случилось с того ужасного субботнего утра, когда он испустил последний вздох.

В воскресенье утром двадцать пять человек разместились на нашем заднем дворе. Мы чудесно позавтракали на свежем воздухе, выпили немного шампанского, а затем я сказал короткую речь.

Я уже упоминал, что не силен в панегириках. Но на этот раз справился довольно успешно. Несколько раз запинался, начинал сначала, много кашлял, чтобы скрыть, как дрожит голос. Но за исключением концовки, когда пришлось вмешаться Дженис, сделал все, как надо. Признался, что чувствую себя глупо, устраивая поминки по коту, сказал, что вряд ли сделал бы то же самое ради человека, и объяснил, почему так поступаю. И почему пригласил именно их. Рассказал, что произошло с восьмого мая, – про некрологи, письма, нелепые стихотворения и несравненный поток любви. Несколько раз раздавался смех, и думаю, я был не единственным во дворе, кто пролил слезу. Затем сказал, что мне пора закругляться, потому что если я буду продолжать, то не просто разревусь, а стану достойным кандидатом на роль нового комического супергероя Плаксы. Я напомнил, что мой кот любил этот сад, и предложил оставить его в нем.

Так мы и поступили – похоронили Нортона, рассыпав его прах под его любимой магнолией посреди его любимого сада.

Я писал эти заключительные строки через полтора года после смерти Нортона.

Но мне все еще регулярно приходили обычные и электронные письма, звонили по телефону люди. Некоторые, только что узнав печальную новость, огорченные, спешили выразить соболезнования. Другие, незнакомые, хотели сказать, что помнят меня и Нортона, спрашивали, как я держусь и не завел ли другого кота.

Из посланий, поступивших после погребения Нортона, мне больше других понравилось письмо от человека из Северной Калифорнии, который начал писать мне, прочитав первые две книги. Когда я открыл конверт, оттуда выпала двадцатидолларовая купюра. Я выудил письмо и прочитал, что подходит трехмесячная дата со времени смерти Нортона, и я должен воспользоваться этими двадцатью баксами, чтобы пойти и напиться.

Я написал ему благодарственное письмо и вернул деньги. Но советом воспользовался и не раз помянул рюмкой печальное событие.

Другого кота я пока не завел, точно не знаю почему. Отчасти потому, что боюсь. Нортон был таким удивительным животным, и между нами установилась такая тесная связь, что я не уверен в собственных чувствах, если новый кот окажется не настолько удивительным, а наша связь будет не настолько крепкой. Опасаюсь, как бы не получилось нечто похожее на сцену с лангустом из кинофильма Вуди Аллена «Энни Холл». Вроде бы все то, да не то. Возьму его в поездку, рассчитывая, что он будет вести себя, как Нортон, а он запаникует в самолете и станет одним из тех котов, о которых пишут, что они прожили три недели в багажном отделении, прежде чем их отловил уборщик. И еще: жизнь без кота свободнее. Никакой ответственности. Никакой возни с переносными кошачьими туалетами. Не надо спешить по вечерам домой, чтобы кот не подумал, что тебя сожрали хищники. Не сомневаюсь, что заведу когда-нибудь. Когда настанет время.

Когда буду готов сам.

То, что произошло с моим котом, – долгая, счастливая жизнь, за которой последовала быстрая и относительно безболезненная смерть, – это не трагедия. Это то, что рано или поздно, так или иначе, случается со всеми. Смерть ставит предел жизни, это естественно, и с этим ничего нельзя поделать, но, мне кажется, я до сих пор грущу. Проходит время после смерти любимого существа, и человека посещает мысль, что это навсегда, и когда это случается, появляется чувство всепоглощающего одиночества и сиротства. Раны затягиваются, но шрамы остаются.

Прошлой зимой я снова ездил в Гандживеккьо, месяц провел с друзьями на Сицилии, написал новую книгу. Все было замечательно, но в то же время странно и грустно без Нортона. Меня кормили по-царски, я знакомился с эксцентричными сицилийцами, слушал потрясающие рассказы. Творческая, безмятежная атмосфера, почти возвышенные переживания. Но каждый раз, когда я открывал дверь коттеджа, так и ждал, что мой кот на улице и сейчас сердито мяукнет, потому что я забыл впустить его в дом. Такое случается часто. Сразу после его смерти не проходило и часа, чтобы я не оборачивался на звук, – мне казалось, что Нортон трется о ножку кровати или пытается открыть шкаф и добраться до кошачьих лакомств. Садясь за компьютер, я машинально освобождал для него место. И только потом соображал, что место некому занять. Это происходит до сих пор. Не каждый раз – слишком много месяцев прошло. Но иногда.

Еще долго после смерти Нортона его маленькая черная подружка прибегала во двор и искала своего приятеля. Он не выходил играть, и она ждала около задней двери. А иногда прокрадывалась в дом проверить, не прячется ли он где-нибудь внутри. Она до сих пор появляется во дворе, но думаю, больше ничего не ждет. Просто это место нравится кошкам. И если мы с Дженис дома, то гладим ее и говорим, как она потрясающе выглядит.

С год назад я был в Лос-Анджелесе и остановился в отеле «Времена года» – одной из любимых гостиниц моего кота. Это был какой-то кошмар. Стоило мне выйти из машины, как дежурный на парковке подошел и широко улыбнулся:

– Добро пожаловать, мистер Гитерс. Нортон с вами?

Я пробормотал, что не со мной. Что, к сожалению, он умер.

У дверей удивился привратник:

– Неужели без кота?

Я покачал головой и, немного смущаясь, объяснил:

– Без кота, мой кот умер.

В вестибюле меня окликнула консьержка:

– А где же Нортон?

То же самое спросил портье, таскавший в мой номер пакеты с кошачьими туалетами. Подойдя к конторке регистратора, я был уже настолько на взводе, что когда со мной просто поздоровались и улыбнулись, я не выдержал и завопил:

– Он умер! Вы слышите, он умер!

Теперь во «Временах года» меня принимают далеко не с тем радушием, как это было, когда я останавливался там с Нортоном.

Несколько месяцев назад мне случилось позвонить на ферму Суитуотер, и я сообщил ее владельцу Рику, что Нортон умер. Он ответил что-то вроде:

– И нас смерть не обошла стороной.

Я ожидал, что он скажет, что почил козел, но когда поинтересовался, кого они потеряли, Рик сказал:

– Грейс.

– Грейс?! Вашу жену?! – воскликнул я.

Рик подтвердил и рассказал, что несколько месяцев назад она почувствовала боль в желудке. Боли не проходили три дня, только становились хуже, и она обратилась к врачу. У нее обнаружили рак желудка. Через три недели все было кончено.

Женщина, позвонившая мне сказать, что слышала по радио объявление о смерти Нортона, тоже недавно умерла. Вот видите, это случается не только с кошками. Умер от СПИДа мой давнишний друг. Брат товарища погиб в авиакатастрофе.

Все меняется. Люди умирают. Но жизнь продолжается. И это, должно быть, хорошо.

В этом году весеннее путешествие состоялось на Кубу – самое потрясающее из всех мест, в каких я только побывал. Мы курили сигары и выпили немало выдержанного рома, познакомились с добрыми, мужественными людьми, послушали замечательную, проникновенную музыку в стиле сальсы. Субботним вечером мы провозгласили тост не только за Белль. Бокалы с мохито были подняты за маленького серого вислоухого шотландца. Мы порадовались, что мы там, где есть, с близкими друзьями и чертовски хорошо проводим время.

Несколько недель назад мы с Дженис ездили в Париж. Обедали с Романом Полански и его женой Эммануэль, видели двух их прекрасных детей, останавливались в отеле «Тремуаль», ели в ресторане «Ами Луи» изумительных цыплят и еще более изумительный картофельный пирог – что может быть лучше? Мы ходили по магазинам, гуляли по любимым местам, делали вид, что говорим по-французски. Все, казалось, было как в старые времена. Только не хватало женщины из антикварной лавки, где я встретил Марчелло Мастроянни. Этот магазин исчез. Да еще каждый раз, когда я спускался по лестнице в вестибюль отеля и видел на стуле кота, возникала мысль: «Да это же Нортон. Как ему удалось выскочить из номера?»

И только потом я вспоминал, что он не выскакивал из номера.

Но, думая о коте, я по большей части размышлял, насколько лучше он сделал мою жизнь, потому что был в ней.

Благодаря его существованию многое для меня стало возможным, и он многому меня научил. Любви, умению строить взаимоотношения, независимости, научил ценить приключения. И в конце жизни продемонстрировал, что можно умереть мирно и с достоинством. До некоторой степени так, как скончался сам. Кот продемонстрировал мне, что можно уйти с любовью и без страха, и это очень ценный урок.

Он означает, что даже если грусть неизбежна, жизнь не так уж плоха.

Через несколько недель после его смерти я заказал маленький памятник и поставил на могиле в саду. На нем выбито:

НОРТОН

К.К.Е.В.П.

Чтобы вы неделями не ломали голову над значением букв, поясню: «Кот, который ездил в Париж».

Камень до сих пор там и останется до тех пор, пока мне будет принадлежать дом. Я не хожу смотреть на него каждый день, когда нахожусь в Саг-Харборе. Но время от времени это делаю. Обычно провожу там несколько минут. Стою или сажусь неподалеку на лужайке на лавочку.

Чаще всего, когда я смотрю на могилу, у меня на глаза наворачиваются слезы.

И здесь, у могилы, я всегда улыбаюсь.