Текст книги "Алхимик"
Автор книги: Питер Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
3
Лондон. Октябрь 1993 года
«Вот что вы должны понять – за последние сто пятьдесят лет фармацевтическая промышленность перешла от продажи змеиного жира к контролю над будущим человеческой расы. Проблема в том, что его осуществляют те же продавцы змеиного жира».
«О Иисусе», – подумала Монтана Баннерман, глядя на монитор телевизора у себя над головой.
«Вороватые бесцеремонные подонки – и их целая куча!» Ее отец грохнул по кофейному столику, и женщина-интервьюер, сидящая рядом с ним, слегка растерялась.
Доктор Баннерман был выдающейся личностью во всех смыслах слова: физически он был крепко сбит, высок и силен, а в науке он высился, как непревзойденный гений. Но с его лысым черепом, окруженным густой гривой седеющих волос, в неизменных джинсах, в тяжелых шнурованных ботинках и клетчатой рубашке дровосека он напоминал скорее состарившуюся рок-звезду, чем специалиста по молекулярной биологии.
Монти пыталась отговорить отца от выпивки перед выходом в эфир, но, пользуясь гостеприимством «Скай ньюс», он позволил себе две основательные порции виски и сейчас был порядком на взводе. Растафарианский [3]3
Растафарианское движение – от имени принца Рас-Тэфарэ – первоначально движение за освобождение чернокожих, позднее – всех униженных и угнетенных.
[Закрыть]лидер афро-карибской группы рэперов, который должен был появиться на экране следующим, восторженно кивал:
«Он прав! Этот парень прав! Ух ты, до чего он прав!»
Монти, стиснув зубы, выдавила вежливую улыбку. Ее отец явно не стремился вызвать к себе любовь фармацевтического сообщества, к которому он принадлежал через посредство своего фонда. Или, точнее, к которому они оба принадлежали.
«Вы не думаете, доктор Баннерман, что фармацевтическая индустрия значительно облегчила человеческую жизнь? Она устранила бесчисленные причины болей, искоренила или взяла под контроль массу ранее неизлечимых болезней. Что вы можете возразить против этого?»
«Все это – побочные продукты. Фармацевтическая промышленность заинтересована только в одной и единственной вещи: в прибыли. Если по пути удается еще и помочь людям, что ж, прекрасно, быть по сему».
«И вы искренне в это верите?» – спросила интервьюерша.
«Именно это, слово в слово, я и сказал главному начальнику одной из наших крупнейших фармацевтических компаний, еще когда был начинающим исследователем. Все эти призывы делать добро – сущее жульничество. Возьмем хотя бы Нобелевскую премию. Альфред Нобель сделал свое состояние на изобретении динамита. После чего была учреждена ежегодная премия за мир. Вы знаете что-нибудь более циничное?»
«Если именно таков ваш образ мыслей, почему же вы приняли Нобелевскую премию за достижения в области химии?»
«Порой мне думается, что лучше бы я ее не получал, – пожал плечами Баннерман. – Занимаясь этим направлением, я боялся, что нам придется стать шлюхами, продаваться любому, кто готов профинансировать наличными еще три года работы. – Он улыбнулся, и сквозь грозовые облака речи ученого блеснуло неподдельное тепло его личности. – Нобелевская премия оказалась хорошим козырем».
«Покажи книгу, папа! – думала Монти, глядя на толстый фолиант, который лежал на столе, и камера смотрела на него под углом. – Ты здесь именно для этого – превозносить книгу, а не поносить фармацевтический истеблишмент!»
Журналистка сменила положение и наклонилась к нему. «Ей примерно столько же лет, сколько мне, – подумала Монти, – хорошо за двадцать – симпатичная брюнетка в деловом костюмчике, с узлом волос на затылке». Тоном голоса она подчеркнула, что сменила тему разговора.
«Вы первый молекулярный биолог, который раскрыл тайну человеческих генов, понял, как их включать и выключать. Научный мир оценил это открытие как один из самых важных прорывов всех времен. До сих пор ученые могли идентифицировать отдельные гены, определять, какие из них имеют отношение к тем или иным заболеваниям или старению, но не знали, как ими управлять. Например, ни одна из попыток с помощью генной терапии облегчить страдания тех, кто мучился фиброзами мочевого пузыря, не увенчалась успехом. На вашем месте большинство ученых постарались бы хранить свою работу в секрете, а вы вместо того, чтобы патентовать свои открытия, опубликовали их для всех желающих в новой книге „Генетическая бомба – холокост XXI века“».
Камера переместилась на обложку. «Хорошая девочка!» – подумала Монти.
«Почему вы так поступили, доктор Баннерман?»
Он ответил своим глубоким и звучным голосом с легким трансатлантическим акцентом:
«Потому что ни у кого нет права патентовать человеческую жизнь, беря патент на гены. В конечном счете гены дадут ученым полный контроль над жизнью, но кто будет контролировать ученых? – Он снова грохнул своим огромным кулаком по столику. – Не правительства – они будут куплены, все идет к тому, что контроль будет осуществлять фармацевтическая индустрия. Индустрия настолько закрытая, что вас туда даже на порог не пустят. Потому ли, что она опасается, не украдете ли вы ее секреты? Нет! Она боится, что вы можете выяснить, сколько денег она делает и сколько раздает как бакшиш. Вы знаете, что в 1988 году восемнадцать ведущих фармацевтических компаний США заплатили врачам в виде взяток сто шестьдесят пять миллионов долларов?»
Ведущая вздрогнула:
«И у вас есть тому доказательства?»
«Эти цифры опубликованы правительством США!» – с триумфом сообщил Баннерман.
Раздались нестройные крики восторга со стороны банды рэперов, которые приклеились к монитору. Монти тихо простонала. Но журналистка отказалась вцепиться в броскую тему и мгновенно сменила тему беседы. Монти издала вздох облегчения.
«Могу представить, доктор Баннерман, что в данный момент фармацевтические компании со всего мира толпятся у вашего порога, чтобы предложить вам финансирование».
«Они могут разворачиваться и прямиком валить к себе домой, эти подонки! Они тридцать лет не обращали на меня внимания, и вдруг я стал для них всех лучшим другом. Семьдесят процентов наших генов такие же, как у плесени, – но я думаю, что в фармацевтической промышленности этот процент еще выше».
Монти закрыла глаза и снова застонала. «Книга, займись книгой, папа, – нам нужны деньги!»
Конечно, отец имел право поднимать эту острую тему, он имел право резко относиться к промышленности – да и к ряду правительств, которые держали ученых на таком скудном пайке, что вынуждали их эмигрировать или проводить большую часть жизни в усилиях добыть средства для существования, вместо того чтобы заниматься своим настоящим делом. Но Дик Баннерман был далеко не самым легким человеком, с которым можно спокойно работать или вообще иметь дело. Он считался одним из подлинных enfant terrible [4]4
Несносный ребенок (фр.).
[Закрыть]от науки. Свою гениальность он никогда не использовал в качестве источника личного обогащения. И теперь, на пороге шестидесяти лет, он ничего не нажил и был по-прежнему несговорчив.
– Ну, как я справился? – Таков всегда был первый вопрос, который он задавал Молли после очередного интервью или выступления. В его карих глазах внезапно появлялось детское выражение, словно он догадывался о своей ошибке, но не хотел признавать ее.
Она осторожно вывела из отсека свой «эм-джи» и, развернувшись, медленно поехала к выходу из подземного гаража.
– А как ты самдумаешь? – улыбнулась она в ответ.
– Четыре из десяти баллов?
– Может, пять.
– Ты бываешь великодушна.
Она уплатила два с половиной фунта дежурному у барьера и выехала в сгущающуюся темноту часа пик Южного Лондона.
– Эта интервьюерша была сущим ребенком, – словно в свою защиту сказал Дик Баннерман.
– По крайней мере, она прочитала книгу, не в пример многим остальным.
– Верно, – рассеянно сказал он. – Совершенно верно.
Монти уловила, что отец погружается в глубокие размышления.
– Я думаю, что ты должен ответить на звонок сэра Нейла Рорке, – сказала она, продолжая дискуссию, которая началась еще перед интервью.
– Думаешь, он все еще хочет говорить со мной? – кисло спросил отец.
– Если он не смотрел «Скай ньюс».
Сэр Нейл Рорке был председателем фонда «Бендикс Шер», третьей крупнейшей фармацевтической компании в Британии, которая высоко ценилась и как игрок на мировом рынке. Кроме основного бизнеса производства лекарств по рецептам и продажи патентованных средств, компания располагала крупным отделом детского питания, сетью гинекологических клиник по всему миру и рядом престижных частных больниц. «Бендикс Шер» был одним из первых фармацевтических монстров, вложивших огромные средства в генетические изыскания, и единственным в стране крупнейшим инвестором фондов для исследований в области генетики.
В течение последних тридцати лет Дик Баннерман отказывался обращаться к фармацевтической индустрии за фондами, потому что был ярым противником самой концепции патентования. Знанием необходимо делиться, считал он, и этому принципу был непреклонно верен в своей Лаборатории генетических исследований Баннермана, расположенной в кампусе Беркширского университета. Его фонд пополнялся частично из средств университета, частично – и очень неравномерно – правительством и еще более нерегулярно горсточкой благотворительных организаций, главным образом тех, которые поддерживали исследования генетически обусловленных заболеваний, особенно таких, как Имперский фонд исследований раковых заболеваний, Доверенный фонд исследований фиброзного цистита и фонд Паркинсона.
Но постоянные расходы, которых требовало развитие отрасли, в сочетании с растущим желанием финансистов получить не только научные результаты, но и ощутимую прибыль от вложенных средств, необходимость руководить лабораторией со штатом в двадцать человек – все это требовало серьезных усилий. И когда Монти думала о том прорыве, который, несмотря на все препятствия, совершил ее отец, она представляла себе, чего бы он мог достичь при хорошем финансировании. Ответом на это мог стать сэр Нейл Рорке.
– Я никогда не слышал ничего хорошего о «Бендикс Шер», – сказал Дик Баннерман.
– А что плохого ты о нем слышал?
Он зажал зубочистку в углу рта и стал жевать ее.
– Ничего конкретного. Они просто одержимы секретностью.
– Как и вся фармацевтическая индустрия.
– Рорке не стал бы предлагать никаких средств, если бы не надеялся получить фунт моей плоти.
– Патент не так ужасен, папа, – да они и не вечны. Семнадцать лет в Великобритании – это недолго.
Он искоса посмотрел на нее:
– Через семнадцать лет меня уже не будет.
– Надеюсь, что это не так.
– Что ж… ты будешь возить меня в кресле с колесиками, а я буду пускать слюни.
– И по-прежнему рыскать вокруг в поисках средств.
Это замечание заставило его замолчать, и она поняла, что стрела попала в цель.
Он устал от этой бесконечной борьбы за деньги и понимал, что время утекает сквозь пальцы. Они получили письмо из Беркширского университета, в котором сообщалось, что, к сожалению, в следующие три года они будут получать только половинное финансирование; кроме того, последние открытия доктора Баннермана в генетике повлекут за собой некоторые трудности в поисках финансирования из коммерческого сектора. Правительство допустило аналогичные намеки. И пусть сейчас он пользуется популярностью, недалек тот день, когда ему придется с протянутой рукой обивать пороги фармацевтической промышленности. А для этого лучшего времени, чем сегодня, пожалуй, не будет.
– Ты ничего не потеряешь от встречи с сэром Нейлом, – сказала Монти. – Не понравятся тебе его слова… тогда другое дело.
– Ага, о'кей, прекрасно, мы встретимся, и я посмотрю, что к чему. Может, и ты пойдешь – поможешь оценить его? Очаруешь его, и он раскошелится.
– Конечно, пойду. Много раз видела его по телевизору, у него всегда весьма дружелюбный вид.
Дик Баннерман вынул зубочистку изо рта и, крутя ее в пальцах, стал внимательно изучать кончик.
– Кобра всегда улыбается перед тем, как наносит удар.
4
Беркшир, Англия. Октябрь 1993 года
Во вторник вечером Марк, муж Анны Стерлинг, пошел на тренировку по регби, за которой должна была последовать выпивка и карри в компании приятелей. Обычно в такие дни Анна и Монти Баннерман вместе ужинали или шли в кино.
Сколько Монти помнила, они еженедельно встречались таким образом. Анна была ее самой давней подругой, кроме того, она оставалась одной из немногих оставшихся приятельниц, у которой не было детей. Монти считала, что, наверное, это было главной причиной, по которой между ними ничего не менялось.
В следующем апреле маячило ее тридцатилетие, а она продолжала оставаться одинокой, иногда в ее жизни появлялись мужчины, и тогда, к ее досаде, ее посещали мысли о детях. В общем ей нравилось думать, что она сильнее других женщин и вовсе не терзается по поводу того, что до сих пор не произвела на свет потомства.
Случались дни, когда ей удавалось убедить себя, что на самом деле она вовсе не любит детей, что они ей просто противны. Она никогда в жизни не захочет тратить свое время и силы на этих маленьких чудовищ. Но бывали и другие дни, когда от ее убеждений не оставалось и следа и она чувствовала, что ее затягивает в воронку отчаянной тоски.
Монти и Анна вместе ходили в школу и поступили в один и тот же художественный колледж. Анна была одаренным скульптором, уже с успехом участвовала в выставках и получила немало заказов. Себя же Монти считала пейзажистом скромной руки – и не больше. Она надеялась сделать карьеру в мире искусства, став реставратором или экспертом. Но в середине второго года учебы Монти в колледже умерла ее мать, и девушке пришлось взять несколько недель отпуска, чтобы помочь отцу, тяжело воспринявшему эту потерю.
Сара Баннерман умерла от рака груди меньше чем через год после установления диагноза, и ее муж переживал жестокие муки совести, – ведь он, несмотря на все свои усилия в работе над генной терапией, не смог создать средство, чтобы спасти ее. И эта горечь усугублялась известием, что в Америке ученые нашли способ определения генов рака.
Дик Баннерман, блистательный ученый, был никуда не годным бизнесменом и зависел от матери Монти, которая была его секретарем, личным помощником и бухгалтером. Монти взялась помогать ему, пока он не найдет себе подходящего ассистента, с тех пор прошло девять лет, а она по-прежнему была при нем, став его правой рукой.
Хотя порой Монти сожалела, что бросила искусство, свою самую большую любовь в жизни, ей тем не менее нравилось принимать вызовы судьбы, кроме того, она гордилась отцом. Так, благодаря своему энтузиазму, она, которая еще совсем недавно ничего не понимала в науке и не испытывала к ней интереса, стала вполне ориентироваться в работе отца.
Анна и Марк Стерлинг жили на краю деревни Беркшир, в десяти милях от коттеджа Монти, в старом сельском доме времен короля Георга. Марк, юрист с практикой в Лондоне, зарабатывал неплохие деньги. Анна принадлежала к той категории людей, которые стараются любую ситуацию держать под контролем и даже устраивать жизнь своих друзей. Казалось, в доме Стерлингов царит гармония и благополучие… Но недавно Монти стала замечать, что, несмотря на свои растущие успехи, Анна стала терять хватку.
Обычно миссис Стерлинг строго относилась к своим домашним животным и не позволяла новому щенку, боксеру по кличке Бастер, без присмотра носиться по дому. И вот сегодня, когда они сидели на неубранной кухне, Монти с удивлением заметила, что пес опустошил свою миску и с упоением гоняет по полу косточку; а его хозяйка не обращает на него никакого внимания и механически наполняет их стаканы белым вином.
С легким беспокойством Монти отметила и некоторые изменения в облике подруги. Анна была привлекательной девушкой и всегда следила за своей фигурой, а теперь она явно набрала вес.
– Что-то не похоже, чтобы ты была счастлива, подруга. В чем дело? – как можно непринужденнее спросила Монти.
Анна, как шахматную фигуру, из стороны в сторону подвигала бутылку австралийского шардоне по сосновой столешнице и мрачно уставилась в стол.
– Я бесплодна. У меня ничего не получается с этим гребаным зачатием.
– Я… я и не знала, что ты этого хочешь, – ошеломленно произнесла Монти.
– Мы пытаемся зачать ребенка вот уже два года. Сегодня утром у меня начались месячные – с опозданием на три недели. А я уж серьезно думала, что на этот раз получилось. – Она плотно сжала губы.
– Ты проверялась у кого-нибудь?
– Да, я была у специалистов. Они посмотрели мои трубы. Вроде бы все в полном порядке. Марк сдал на анализ свою сперму – он производит ее столько, что можно оплодотворить все женское население Китая.
– Почему ты мне ничего не рассказывала?
– Не знаю. – Она плеснула себе еще вина. – Из-за этого я, черт возьми, чувствовала себя какой-то ущербной. А я так надеялась удивить тебя по-настоящему хорошей новостью, что тебе предстоит стать крестной матерью. – Она пожала плечами. – Мы каждый день мерили у меня температуру, заполняли графики, выбирали самые лучшие дни для занятия любовью. – Она грустно посмотрела на Монти. – Я боюсь, что вообще не смогу иметь детей.
– Не надо впадать в отчаяние, есть масса вещей, которые ты еще можешь сделать, – сегодня очень успешно лечат бесплодие.
Анна кивнула.
– Доктор хочет прописать мне лекарство «Матернокс».
– «Матернокс»? – переспросила Монти. – Да… новое лекарство. Должно быть, самое лучшее. Наверно, именно оно тебе и нужно.
Анна встала и открыла дверцу микроволновки. Дивный аромат лазаньи наполнил кухню. Прикрыв дверцу, она снова села.
– Еще десять минут. Ну а ты-то как?
– Я о'кей.
– Слушай, у Марка есть приятель, с которым я хочу тебя познакомить, – его только что бросила жена. Он в самом деле очень симпатичный. Я серьезно. Он очень привлекательный.
– Тогда почему же его бросила жена?
– Она полная дура. Я как-нибудь в будущем месяце организую обед… думаю, он тебе понравится.
– Приятель или обед? – расхохоталась Монти. – Чем он занимается?
– Надеюсь, и то и другое. Юрист… в одной из больших фирм в Сити.
Эта перспектива не слишком вдохновила Монти: она обожала Анну, и ей нравились ее коллеги-художники, но друзей Марка она считала безнадежными занудами.
– Ясно, – разочарованно протянула она.
– Он очень симпатичный, правда-правда. Вот увидишь, он тебе понравится.
– Как его зовут?
– Мартин Мидс.
Мартин Мидс.Монти несколько раз повторила это имя про себя, впечатления на нее оно не производило. Миссис Мартин Мидс.Еще меньше. Миссис Монти Мидс.Не лучше.
– Конечно, – сказала она. – Почему бы и нет?
– Эй, кстати. – Анна резко сменила тему: – Во вторник по телевизору я видела твоего отца – включила «Скай ньюс», а он тут как тут. Мистер Баннерман, явно в хорошей форме, так поносил фармацевтическую промышленность. Похоже, его книга и в самом деле очень интересная. Я попробую с ней справиться. Она такая же непроходимая, как «Краткая история времени»?
– Только отдельные части. В ней есть очень интересные главы – ты их просто проглотишь.
– Как его дела?
– Все очень непросто. Сейчас у него действительно проблемы. Всем сотрудникам лаборатории пришлось согласиться на десятипроцентное уменьшение зарплаты, чтобы избежать сокращения.
– Учитывая признание, которое получила его работа, это просто невероятно. Не понимаю, почему у вас такие трудности с финансированием.
– Если он согласится получать средства от фармацевтической промышленности, у нас не будет никаких проблем.
– А он по-прежнему не хочет из-за своих взглядов на патентование?
– Я думаю, что он немного поддался. В понедельник мы встречаемся с президентом «Бендикс Шер». Слушай, я только сейчас поняла – ведь это та компания, которая производит «Матернокс»?
– Может, ты сможешь устроить мне скидку…
– Я узнаю! – Монти улыбнулась и чокнулась о стакан подруги. – Веселее! Я хочу через год прийти на крестины.
5
Лондон. Октябрь 1993 года
– Когда мы встречаемся с этими стряпчими?
– Через час, папа, – сказала Монти. Стиснув зубы, она терпеливо уговаривала факс перестать капризничать и принять письмо, которое она пыталась переслать в Вашингтон. – Через полчаса нам выходить.
Наконец-то отец выглядел так, как надо. Отлично сшитый темно-серый однобортный костюм выгодно подчеркивал его физическую стать – высокий рост, широкие прямые плечи. В волнении он без устали мерил шагами офис, как школьник в воскресенье, который ждет, когда его потащат в церковь.
Лаборатория генетических исследований Баннермана занимала ветхое здание викторианских времен, в котором когда-то была прачечная. Оно расположилось на краю кампуса, приткнувшись за главной автостоянкой Беркширского университета, и последние три года вокруг нее всегда стоял гул и висели облака пыли, потому что всего в нескольких ярдах возводился новый научный корпус.
Монти делила с отцом запущенное помещение офиса на первом этаже. Каждый год она надеялась, что их лаборатория чудом получит сертификат от Управления здоровья и безопасности труда. Им явно выпала удачная карта. Стоило появиться новому настырному инспектору, и им пришлось бы потратить несколько десятков тысяч фунтов.
Она с удовольствием посмотрела сквозь стеклянную перегородку, отделяющую главную лабораторию, в которой трудились ученые, студенты, техники. Старшее поколение предпочитало носить белые халаты, а молодые – свитера и джинсы. Кое-кто из сотрудников всю жизнь работал с ее отцом. Среди из них был Уолтер Хоггин, старший техник.
Монти смотрела, как он задумчиво шел через лабораторию, талантливый и обаятельный человек. Должно быть, скоро он уйдет на пенсию, грустно подумала она, отказываясь представить себе тот день, когда он их покинет. Пока Уолтер был на месте, она знала, что от его внимательного взгляда ничто не укроется и, несмотря на их антикварное оборудование и аппаратуру, людям не угрожает опасность.
В окошке факса появились слова «Линия готова к передаче». Поползло письмо, после чего последовала серия тревожных звонков. Запаниковав, Монти схватила лист и попыталась придать ему правильное положение, но неловко разорвала пополам.
– Черт бы тебя побрал! – Она возмущенно уставилась во внутренности факса и увидела ошибку в номере кода, что появился в окошке. Меньше недели назад они потратили сотню фунтов на обслуживание этого агрегата. Правда, инженер предупредил ее, что факс годится только на металлолом, и все же Монти надеялась, что еще несколько месяцев она с ним как-то обойдется.
Она откинула крышку кожуха и аккуратно извлекла скомканные остатки другой половины письма, которое только что отпечатала для отца – он принимал приглашение для разговора в Джорджтаунском университете следующей осенью. Теперь ей пришлось сесть и снова перепечатать его на такой же раздолбанной технике. Деньги, подумала она. Господи, как же они им нужны.
Сорокадевятиэтажный монолит без окон вмещал штаб-квартиру фонда «Бендикс Шер», расположенного на Юстон-роуд в Лондоне.
Хотя фармацевтическая индустрия вообще не отличалась открытостью, «Бендикс Шер» в этом плане был вовсе уникален. Компания занималась разными видами общественной деятельности, включая миллионы фунтов и долларов благотворительности, потраченных на медицинские исследования, и была буквально одержима секретностью относительно имен владельцев и внутренней организации, пресекая попытки самых настойчивых журналистов в мире добыть хоть какую-то информацию.
Из тех данных, которые по требованию американского Управления по контролю за продуктами и лекарствами и британского министерства здравоохранения и социального обеспечения становились известны обществу, «Бендикс Шер» в настоящее время был на шестом месте среди фармацевтических гигантов мира. Компания была зарегистрирована в Лихтенштейне, и разузнать имена держателей ее акций было столь же невозможно, как человеку со стороны проникнуть в здание.
Двигатель «эм-джи» Монти продолжал фырчать, пока охранник в мини-крепости проверял приглашение, после чего вручил им две зеленые бирки на лацкан и открыл высокие металлические ворота.
Монти въехала на обширную парковку и мимо ряда безукоризненно чистых машин направилась в загон для гостей в самом конце периметра.
– Кто-нибудь вообще ездит на этих машинах? – пробормотал отец. – Черт возьми, на них нет ни единого пятнышка.
Он был прав: машины выглядели так, словно их только что доставили из магазина, и только регистрационные номера давали понять, что они не совсем новые.
– Может, кто-нибудь и нашу помоет, пока мы будем внутри, – сказала Монти, глядя на брызги грязи на белом капоте. Она купила поддержанный «эм-джи» десять лет назад и до сих пор обожала его. Но обилие рабочих обязанностей в прошлом году, постоянное напряжение, требовавшее отдачи всех сил, не оставляло ей времени для ухода за машиной.
Здание Бендикс, как его называли, выглядело так, словно его вырубили из единого куска синей стали. Оно круто вздымалось в небо – изящное сочетание бритвенно-острых линий и темных провалов, под определенным углом оно производило впечатление средневековой крепости. Направляясь через стоянку к главному входу, Монти так и не могла решить, нравится ей такая архитектура или нет.
Дом обладал собственной системой глушения посторонних шумов, искусственным дневным освещением в сочетании с ионизаторами воздуха, что, как утверждали архитекторы, способствует фактору хорошего самочувствия, лучше, чем любое солнечное освещение, и, как уже было доказано, повышает производительность. Но ходили и зловещие слухи. Зачем, спрашивали люди, у «Бендикс Шер» возникла необходимость в штаб-квартире без окон? Что они хотят скрыть? Просто такая конструкция? Экспериментальная футуристическая архитектура? Или за этими несокрушимыми стенами они проводят какие-то жуткие эксперименты над животными?
Стояло теплое осеннее утро, и ни Монти, ни отец не стали надевать пальто. Она несколько дней обдумывала, что надеть на эту встречу. В конечном счете остановилась на своем черном бархатном жакете, белой шелковой блузке с шерстяным шарфиком в экзотических цветах Корнелии Джеймс, короткой черной юбке и туфлях на среднем каблуке, чтобы чуть прибавить себе роста. Несколько лет назад ее описали в газете как «малышку» – дочь своего отца. И с тех пор она носила туфли только на каблуках.
Пять футов и четыре дюйма – маловато, конечно, зато к форме своих ног она претензий не имела. По этой части у нее все было более чем хорошо, и она это знала. Совершенно непредсказуемой частью ее облика были волосы: копна буйных белокурых прядей, которые вились от природы и падали ей на плечи самым естественным образом. Порой они производили великолепное, буквально взрывное впечатление, но случалось, они вели себя так, словно их спрыснули инсектицидами. [5]5
Инсектициды – средства для уничтожения насекомых.
[Закрыть]
Почти все свои черты лица Монти унаследовала от матери-норвежки и знала, что стоит ей немного поработать над собой – и она станет олицетворением скандинавского здоровья и жизненной силы. Но она слишком хорошо знала, что после долгих месяцев сырой зимы у нее становится болезненно бледный цвет лица.
Она знала, как много унаследовала от матери – не только внешность, но и вкусы. И ее устраивало почти все, кроме одного: диагноз, поставленный матери. Монти подсознательно помнила, что в ее организме может гнездиться некий особо нежелательный ген, который перешел к ней с кучей других. Но она редко задумывалась над этой темой, успокаивая свои страхи надеждой, что развитие генетики успеет найти пути спасения прежде, чем что-то случится.
Почти каждый, кто встречал Монти, с удовольствием проводил время в ее обществе. Безусловно положительная личность, она так и излучала уверенность и доброжелательность, а чувство юмора открывало в ее собеседниках лучшие стороны человеческой натуры.
Когда отец и дочь поднялись по белым мраморным ступеням, створки электронных дверей раздвинулись, и они вошли в атриум [6]6
Атриум – закрытый внутренний двор, куда выходят остальные помещения.
[Закрыть]высотой с кафедральный собор. Все вокруг было облицовано белым мрамором и создавало впечатление сдержанного неоклассицизма. Вечнозеленые растения в изысканных вазах лишь подчеркивали стерильную белизну интерьера.
Дальняя сторона холла была отделена линией электронных турникетов, рядом с которой тянулась длинная конторка охраны и батарея мониторов. Перед ними сидели трое мужчин в униформе. Когда они подошли к стойке, один из мужчин поднял на них глаза и вежливо улыбнулся.
Он был чернокожим, но краскам его лица недоставало глубины и сочности, словно какое-то лекарство губительно сказалось на них. У него был такой вид, как будто когда-то он был высоким и сильным, но сейчас потерял и вес и рост.
– Могу ли я помочь вам? – У него был слегка гнусавый голос простуженного человека.
– Да. У нас договоренность о встрече в четверть первого с сэром Нейлом Рорке.
– Будьте любезны, могу ли я узнать ваши имена?
Монти назвала, и он ввел их в компьютер. Принтер зашелестел, и через мгновение охранник протянул им два беджика. Монти и отец посмотрели на два зеленых опознавательных знака, которые им выдали при входе и которые они уже успели закрепить на лацканах. Теперь появлялись новые пропуска. Охранник снова уставился на клавиатуру, нажал одну из клавиш и продолжил смотреть на экран. Затем второй раз улыбнулся им:
– Я проведу вас наверх.
Жестом охранник показал, чтобы они прошли турникет, а затем через атриум провел к сдвоенным лифтам. Когда он сунул карточку в щель, двери ближайшего лифта немедленно и практически беззвучно разошлись. Монти сочла почти полное отсутствие звуков слегка обескураживающим и вошла в кабину лифта, устланного толстым ковром и с зеркалами по стенкам. Она не без удивления отметила, что тут нет панели управления.
Охранник вежливо пропустил ее отца, вошел сам, посмотрел наверх и коротко кивнул. Створки начали бесшумно сдвигаться. Монти проследила за направлением его взгляда – к маленькому стеклянному сенсору над дверью, но, как она поняла, это был не сенсор, а объектив.
Через несколько мгновений охранник проводил их с отцом в роскошную приемную. В ней по стенам тянулись пилястры, висели гравюры, представлявшие разное сочетание оттенков серого; у Монти создалось впечатление, что она попала на съемочную площадку, где будет сниматься заключительная сцена «Космической одиссеи-2001».
В центре помещения за столом, который выглядел как отдельный островок, сидела элегантная брюнетка тридцати с небольшим лет. Она приняла гостей у удалившегося охранника и вежливо, хотя и несколько заученно, сказала:
– Добрый день! Будьте любезны присесть. Сэр Нейл сейчас выйдет к вам.
«Ну и место!» – подумала Монти, располагаясь на софе серой кожи. Осмотревшись, она отметила на стенах несколько больших абстрактных картин кисти художников, которых, как ей показалось, она должна знать. Картины были не в ее вкусе, но она не могла не признать, что, вне всяких сомнений, они представляли собой продуманные корпоративные инвестиции. Она невольно сравнила этот дворец с их собственными помещениями. В Лаборатории Баннермана не было даже приемной: посетителям приходилось неловко пристраиваться между столами в бухгалтерии, а снимали обувь они в помещении лишь чуть больше чулана.
