Текст книги "За колючей проволокой"
Автор книги: Петр Шумский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
– Го-го-го! – засмеялись бойцы. – И впрямь, ты что ж, Колосок, мало просишься?
– Да цыц, дайте ему дочитать.
– «…А еще собчаю тебе новость, – невозмутимо читал Колосок, – недавно я ездил в Краснодар на советский съезд от своих граждан, а мене возьми да выбери в комитет, так что дилов у меня теперь много, станичники ходють ко мне за советами, а в город меня возють по делам каждую неделю и все бесплатно, делегат ведь я. Матери мое делегатство не по духу, говорит, что вот Миша приедить, дак подменит, а я, говорю, сам справлюсь, а Михаила пусть сам работает на пользу советской власти. Вот так. Ишо пропиши нам про Шпака, где он есть, а то про него ни слуху, ни духу, а старик слег в постель…»
– Встряхнулся! – произнес Дениска. – Шпака и кости-то, небось, сгнили.
– Эта Шпа́ка – собака, – непримиримо сказал Ван Ли.
– «… Так что мы теперь, – читал Колосок, – ждем от тебя новостей о немецком народе и о вашем житье-бытье. Ходють слухи о мире с поляками, а мы покамист не читали в газетах. Пропиши сам про это, ежели читал, а пока до свидания, дорогой наш сын, Михаила Никандрович. Известные тебе родители Никандр Тимохвеевич и Дарья Петровна Колосковы».
– Ай да старик!
Колосок любовно сложил письмо, вложил в конверт. Нестыдные слезы щипали глаза. Рядом лежал Ван Ли, устремив глаза в потолок, верно, тоже думал о родине.
«Знает ли о нем его мать, где он? – спросил себя Колосок, поглядывая на китайца. – Нет, наверно, не знает, а вот мои старики знали». Ему вдруг стало грустно, что только к нему, в одиночку, пришла эта радость. И он бережней укрыл буркой своих верных друзей – Дениску и Ван Ли.
Глава 9
Белая капель капает с деревьев, пятнит дорожку, дымится, и кажется, что все вокруг наполнено густым синим вьющимся дымком. По горизонту медленно плывут утренние розовые облака.
– Да-а, весна! – мечтательно произнес Дениска, глядя на облачко, трепещущее в бездонном небе.
Весна, о которой так мечтали бойцы, пришла неожиданно рано. Напоенный прозрачной синевой, день словно не шел, а звенел, таял. Весна вызвала бойцов из бараков. Они сгрудились на солнцепеке, оживленно беседуя, обсуждая новости. Ждали приезда из Москвы представителя Центроэвака. Он приехал в ростепель под вечер, радостный, как свидание. Долго говорил с комендантом лагеря и с командованием полка. Далеко за полночь Зильберт тревожно осматривал бараки.
В окно заглянула луна, и было видно, как в сизом оперении с запада на восток шла в наступление грозовая туча.
Туча задернула луну, и в бараке стало темней и как будто прохладней. Во сне Дениске чудилось, что кто-то его тепло обнимает, чья-то жесткая ладонь ерошит курчавую голову и теплыми легкими слезами плачет какая-то женщина, похожая одновременно на мать и на Андзю…
Утром всех выстроили во дворе. В сопровождении администрации лагеря и командования полков представитель Центроэвака обошел ряды бойцов. Посредине фронта остановился.
– Дорогие товарищи! – сказал он. – Разрешите мне от имени партии и рабоче-крестьянского правительства передать вам пламенный привет и крепкое заверение…
– Урр-а-а! – гаркнули бойцы.
– Страна помнит ваши героические подвиги и напоминает вам…
– Ура-а-а! – гремело в рядах.
– Будьте уверены, что партия и правительство, а также трудящиеся нашей республики ждут вас с нетерпением в свою трудовую семью. Войны мы не хотим, но во имя мира будем сражаться так, как сражались в Польше.
Бойцы жадно слушали речь приехавшего с родины человека.
– Наша мирная делегация уже выехала в Ригу для подписания мира.
– Ур-р-ра!! – радостными весенними голосами кричал весь лагерь.
– Будем надеяться, что мир, во имя которого мы сражались, будет заключен.
Ряды распались, и ватага дюжих бойцов кинулась к оратору.
– Качать!.. Качать его!..
Тот не успел скинуть пенсне, как от сильных рук взлетел на воздух.
– Братцы, подождите! – вскричал он.
– Ур-рра-а!! – неслось по лагерю.
…На другой день представитель Центроэвака обходил бараки, знакомился с жизнью бойцов.
Возле барака «Западный-2» он остановился.
– Ну, как живете?
– Живем надеждой, – ответил Дениска.
– Скоро, скоро мы вас возьмем отсюда, товарищи!
Человек с родины присел на нары, тесно окружили его бойцы.
– Смотрите, как бы вы вшей не набрались! – полушутя предупредил его Колосок.
– Не беда. Я приехал сюда не от вшей бегать, а чтоб вас освободить.
Вечером представитель Центроэвака уехал в другие лагеря. Но в этот день как будто бы и не заходило солнце – до утра горел свет, до утра говорили лагерники, каждому казалось, что свобода уже у самой двери: распахни ее и ступай сквозь все границы на Дон, на Кубань, на Терек.
…Но вот уже на исходе апрель, а приказа о возвращении в Россию нет и нет.
Сочно цвела земля. В отдалении теплой зеленью затопил ближнюю ферму весенний сад. Резали вышину Стеклянного небосвода стрижи и ласточки.
По шоссейной дороге на завод ехала группа рабочих. У лагеря рабочие остановились, помахали приветственно шляпами. По углам по-прежнему были пулеметы, но солнечные зайчики плясали даже на их поднятых кверху теплых вороненых хоботках. Часовой прошел, меряя дорожку, взглянул на рабочих, что-то сказал, улыбнулся. Бойцы передавали радостную весть:
– Это рабочие приехали поздравить нас с 1 Мая!
– С праздником, братцы!
До обеда в обнимку ходили Дениска, Колосок, Ван Ли по лагерю, мечтали о предстоящей встрече с родными.
– Небось, там, дома, нас уже и позабыли?.. – настороженно сказал Дениска.
– Да нет, не думаю, а впрочем, поживем – увидим, – ответил Колосок. Спросил китайца: – А ты, Ван, куда думаешь после мира?
– Работать, на заводы. Шибко много работать надо.
– А я, верно, по крестьянской линии пойду…
– Приедешь домой, что Шпаку скажешь? – поинтересовался Дениска.
– Что было, то и скажу – прятаться не стану.
В полдень пришла в лагерь делегация от рабочих. Ходили по баракам, беседовали, не понимая слов, но понимая друг друга.
– Мы вам писать будем, – говорили бойцы рабочим.
– Гут, гут, – отвечали те.
Потом разложили на общем столе принесенные подарки: колбасу, сыр, консервы. Дениска толкнул Колоска:
– Скажи ты. Складно скажи. Ты умеешь!
Колосок встал:
– Товарищи, все, что мы сейчас едим, заработано потом и кровью немецких рабочих. По любви и дружбе принесли они нам свои подарки. Обещаем же дорожить их любовью и там, у себя дома.
Дениска поднялся. Ему хотелось всем, всем распахнуть свою душу. Нетерпеливо отбросил упругий чуб.
– Товарищи! Вот что я скажу. Я, конечно, не оратор, как наш Колосок. А только хочу – пусть все знают. Я в честь заключения мира даю перед вами обещание, как возвернусь на родину, останусь на сверхсрочную в Красной Армии!
– А что? Правильно! И я – на сверхсрочную, – подхватили бойцы.
* * *
Вечером двадцать пятого мая прополз слушок об отправке наутро одного полка в Россию.
– Кого же?
Комиссар и еще не совсем оправившийся Терентьич обошли бараки, успокаивая бойцов.
– Все поедем, товарищи. Разница в трех-четырех днях.
– Согласен, – шутил Колосок. – Только лучше я сегодня, а ты завтра! Нет, правда, товарищ командир, вы уже расстарайтесь, чтобы нас первыми!
– Постараюсь.
Из столов и табуреток в бараке устроили нечто вроде трибуны, на которой поместилось командование.
– Товарищи! – крикнул комиссар. – Все истосковались, всем хочется поскорей на родину и все одинаково достойны ехать первыми. Так давайте решим этот вопрос без обиды. Жеребьевкой.
– Правильно!
– Жеребьевкой! – охотно согласились бойцы.
В серую папаху сложили билетики. На одном нацарапано «отъезд».
Замерли в ожидании. Никогда еще не привлекала так всеобщее внимание эта обычная солдатская серая папаха. Жадные руки потянулись к ней, вытащили билеты, развернули.
– Ну? Кому? – в один голос спрашивал весь барак.
– Первому Кубанскому! – улыбнулся Терентьич.
– Ну, Миша, дождались.
– Дождались, Дениска.
– А где Ван?
– Он уже собирается.
– Пойдем и мы.
…Утром полк покидал лагерь. В последний раз хлопнула дверь барака. На пороге конторы стоял полковник Зильберт, жевал сигару.
Вышли за проволоку, облегченно вздыхая. Все так же стояла, упершись в дорогу, стена замка Екатерины Второй, ревниво оберегая прах владетельных предков.
Той же дорогой, по которой девять месяцев назад шли в лагерь, красноармейцы сегодня возвращались на вокзал. Поодаль стояли офицеры и чиновники, перекидываясь непонятными словами, холодными глазами покалывали бойцов. Привели проводника вагона. Окруженный красноармейцами, он водил растерянными глазами, не понимая, чего от него хотят.
– Вези нас скорей, а то нетерпячка!
– Не горячись, доедешь.
– Камрад, скоро поедешь?
– Ту-ту! – разводя руками, голосил Дениска.
– Ту-ту! – обрадовался немец, видимо, понимая. – Я, я!
Подали состав. Бойцы выстроились на погрузку.
Стукнули на стыках колеса. И в ответ раздался прощальный свисток паровоза. На повороте мигнул городок отблесками солнца на стенах домов, а за городком, далеко-далеко, чуть виднеющийся лагерь с проклятыми бараками. Мигнул глазом семафор – и скрылись и город, и лагерь.
Дениска отошел от двери, сел на нары. Вспомнил, что так же, как будто совсем недавно, мерно качало вагоны, когда везли их сюда, навстречу неизвестному будущему, и было тогда острое чувство тревоги и неизвестности, а теперь на душе радостно и хорошо.
Хотелось петь и, словно угадывая желание Дениски, теплый, задушевный голос повел песню:
Вьется, братцы, сокол сизокрылый
В голубой прохладной вышине.
Встрепенулись голоса, и песня взвилась, будоража вагоны:
Едет, едет голубок служивый
Да к своей зазнобушке-жене.
Режет паровоз зеленую степь, да еще и приговаривает: «Ча-ще, ча-ще, ча-ще…»
Из соседнего вагона донеслись обрывки родной, широкой песни:
Ой, ты, степь моя, степь широкая! Широко ты, степь, пораскинулась, К морю Черному пои вдвинулась.
Проводник сидел в вагоне, в углу, прислушиваясь к песне. Ему тоже хотелось петь, но бойцы пели песни незнакомые, и он молча покуривал папиросы. Бойцы допели песню, и вагон умолк, только слышно было, как твердит паровоз: «Ча-ще, ча-ще, ча-ще…»
– «Интернациональ», – произнес вдруг немец, оглядывая бойцов.
– «Интернационаля», – подхватил Ван Ли.
– Верно, братцы, «Интернационал» давайте споем, – поддержал Колосок.
Мощно загремел голосами вагон:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
Немец вдруг встал, подошел к кругу, запел по-своему, подтягивая.
– Гут, браток, гут, – похлопал его по плечу Дениска.
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем…
По щекам немца текли скупые капельки слез, и, смахивая их, он вместе с бойцами пел гимн Октября, гимн революции.
