Текст книги "За колючей проволокой"
Автор книги: Петр Шумский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Глава 7
В середине сентября прошел слух об эвакуации лагеря.
Ранним утром Терентьич, обходя расположение полка, улыбаясь, говорил:
– Ну, «поехал казак на чужбину далеку». Собирайтесь, товарищи, завтра выступаем.
– Куда повезут-то, товарищ командир?
– В лагерь Цербст.
– Далеко?
– Далеко!
На следующий день полк в боевом строю прошел через городок. Полковой оркестр играл марш.
На углу группа рабочих слесарной мастерской возбужденно махала красноармейцам кепками.
Впереди рабочих, умеряя восторг толпы, стояли двое жандармов. Девушка-работница вскинула руку, бросила платок, один из бойцов ловко поймал его. Жандарм, улыбаясь, погрозил пальцем. Все были настроены благодушно, маленькая площадь у станции наполнилась шумом и смехом.
Дениска и Колосок присели, прислонившись спиной к ограде сквера, перекидываясь словами. По рядам ходили рабочие, протягивая мозолистые руки, крепко жали руки бойцам, а потом, опасливо оглядываясь на жандармов, совали красноармейцам хлеб, ветчину, табак, даже белье.
– Руссен – карош товарищ, – говорил немец, протягивая кулечек. – Их бин айн арбайтер – работник, ду бист руссише арбайтер – работник, карошо, – он тряс улыбающемуся бойцу руку, подходил к другому.
Около Дениски и Колоска остановились пожилой рабочий с женой. Жена заметив, что на Дениске порванная рубаха, что-то сказала мужу, жевавшему сигару. Тот улыбнулся, неожиданно снял с себя пиджак, протянул Дениске.
– Нет, нет, что вы, – тронутый до глубины души, замахал руками Дениска. – Я не возьму.
– Бери, Дениска, – сказал Колосок. – Этот не попрекнет, – и улыбнулся. – Бери для укрепления Интернационала!
– Да я… что ж я… Спасибо, брат, – с трудом проговорил Дениска, бережно пожимая своими ручищами руки немецкого рабочего и его жены.
В вагоны садились десятками, соблюдая порядок.
Внутри вагона было чисто, но пусто и прохладно. По перрону сновали жандармские офицеры. Поезд тихо тронулся, постепенно ускоряя ход. Дениска пролез к дверям, взглянул на уходившую платформу, улыбнулся: в группе провожающих он отыскал рабочего с женой.
– До свидания! – крикнул он, взмахивая широкой ладонью.
– До свидания!
Платформа промелькнула, растаяла вдали.
– Заводи песню, братцы.
И вот повел голоса мягкий тенор:
Сижу за решеткой, в темнице сырой,
Вскормленный в неволе орел молодой.
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном.
Поддакивали песне колеса, а в открытую дверь виднелась чужая степь, окутанная туманными облаками.
Сидит он уж тысячи лет,
И нет ему воли, все нет.
В полночь промелькнул блестящий Кенигсберг, сквозь отворенную дверь обрызгивая бойцов светом. Город отшумел, опять пахнуло теплом вспаханных полей. Охваченный тоской по воле, Дениска лежал, перебирая в уме события последних дней. В памяти мелькнули юнкер, рабочий с протянутым пиджаком, а потом навалилось что-то черное – Дениска спал.
Проснулся в Штеттине. Долго смотрел на синь вспененного моря.
– Колосок, а воды-то сколько! Батюшки мои родные, а пароходы!..
Вскочил, добрался до дверей и отшатнулся: по полотну железной дороги цепью стояли полицейские, искоса поглядывая на вагоны.
– Эх, сколько их, Михайло, набежало, больше, чем нас!
– Порядок, Дениска, порядок, – усмехнулся Колосок.
Из пакгауза вышла группа портовых рабочих. Перед цепью полицейских остановилась. Крайний грузчик, незаметно пройдя мимо зазевавшегося полицейского, перескочил через шпалы, подбежал к вагонам. Встревоженные полицейские опрометью бросились вперед, стараясь схватить рабочего. Он обернулся, протянув длинные узловатые руки. Подбежавший сзади полицейский вдруг поднял палку и ударил грузчика по голове. Грузчик согнулся, будто выбирая место для падения, неожиданно выпрямился и с размаху хватил кулаком полицейского.
– Бей их, гадов!
– Давай, давай, братцы, – кричали бойцы, и старшие с трудом удерживали их в вагонах. Рабочие, разрывая цепь, бросились к поезду, окружили полицейских.
Паровоз, грохоча, рванулся с места, но долго еще бойцы слушали, как ухает порт голосами дерущихся докеров.
Вышли за город, мелькнули белые шоссейные ленты дорог, обсаженные деревьями, а по другую сторону закипело море, гневное, Балтийское.
Вечером поезд остановился в приморском городке. На рейде качался двухбортный товаро-пассажирский пароход «Гамбург».
Выгрузились из вагонов. В портовой столовой полк накормили морковным супом. Торопливо повели на посадку.
Отчалили. В трюме, где разместили бойцов, было душно, но выходить на палубу запрещалось. Наверху ходил часовой, гулко громыхая коваными сапогами. Проплыли мол. Открылось бескрайнее, вздыхающее море. Пароход закачало сильней. В иллюминаторы били пенистые волны.
Побледневший Колосок, облокотившись на седло, закрыл глаза, докуривал папиросу.
– Спишь, что-ль, Миша? – допытывался Дениска.
– Нет. Что-то, плохо…
Дениска встал, шатаясь, дошел до лестницы, ведущей на палубу, ухватился за перила. Часового не было видно. Дениска взбежал по лестнице, потом крикнул вниз, в трюм:
– Вылазь, ребята! Выходи на воздух!
На палубе было прохладней, дышалось легче. Но море ходило ходуном, и в этот день немало бойцов узнало, что такое морская болезнь.
Лишь к вечеру полегчало. Дениска спустился в трюм, отыскал измученного Колоска, лежавшего на нарах.
– Эх, как тебя свернуло! Вставай, Миша! Пойдем со мной на лестницу, там веселей.
– Не могу, – Колосок беспомощно приподнял голову и вновь уронил ее.
Дениска, обхватив друга, выволок его на палубу.
– Вот тут, Миша, и сядем.
Обдуваемый ветерком, Колосок постепенно стал приходить в себя. На горизонте показались далекие берега. Дениска и Колосок жадно ловили глазами землю.
– Эх, в степь бы теперь.
– Да, Колосок, в нашу, раздольную!
Прошел матрос, раскидывая руками.
– Что это там за берег, камрад?
Матрос непонимающе взглянул на бойцов, но потом, посмотрев, куда протянута рука, улыбнулся:
– Познань.
– Понимаем, товарищ, это слово для нас очень даже понятное, – непривычно многословно ответил Дениска. Он вспомнил познанского стрелка, спасшего ему жизнь, и вновь стал рассказывать Колоску о неведомом познанском друге.
Быстро темнело. В волнах переливались спящие звезды, ныряли в глубину.
Ночью стали на якорь. За бортом глухо рокотало море. Трещала обшивка, в трюме был слышен каждый удар волны.
С моря несло пронизывающим соленым ветром. Дениска достал узелок с вещами, вынул подаренный пиджак, надел.
– Ну, вот и пригодился! – раздвинул плечи. – В спине узковат, а так – хорош.
Вышел на палубу, прошелся, разминая руками смятые бока пиджака, любовно ощупывая пуговицы. Крепкие.
На рассвете пароход вновь тронулся, бороздя носом успокоенное море. За кормой текла кружевная, расшитая белыми узорами голубая лента, за пароходом летели стаи чаек. Навстречу, волоча за собой ленту дыма, к берегам оставленной Познани прошел пароход, и Дениска послал с ним мысленный привет родине неведомого друга.
В полдень зашли в какой-то порт. Долго дожидались, пока из города прибудет охрана. Она явилась на грузовиках, вооруженная винтовками. Бросили сходни.
Шли по земле, а она уходила из-под ног, покачиваясь, словно палуба. Повели куда-то на окраину города, торопливо подгоняя отстающих. На станции снова погрузили в вагоны по сорок человек. Начальник станции кричал на кондукторов. Рядом с ним стояла девочка лет десяти, раздавливая пальцами лепестки поздней увядающей гвоздики.
– Старается начальник…
– Этот не задержит!
Поезд тронулся. В открытых дверях мелькнул начальник станции. Правой рукой он гладил головку девочки, левой вытирал вспотевший лоб.
– Долго возят – путь забудем. Обратно дороги не найдем, – невесело пошутил Колосок.
Торопливо глотал рельсы паровоз, отбрасывая назад станционные будки, переезды, вокзалы. Ветер посвистывал в щели плохо сшитых досок, нагонял тоску. Песен бойцы уже не пели, гадали – куда везут? когда привезут?
– К вечеру, должно быть, приедем, – решил кто-то.
– Непременно, – согласились все.
Но пришел золотистый вечер, а поезд все рвал километры, будя перестуками колес уснувшую степь.
– Значит, ночью, – сказал кто-то.
И снова с ним согласились:
– Конечно, непременно.
– Ложись спать, ребята!
Но сна не было. Хотелось есть, пить. Думали о далекой России. Томительно ждали рассвета. Он вполз в вагоны – сырой, продрогший, не предвещая ничего хорошего. По-прежнему поезд считал километры, окутывал дымом вагоны. Никто уже больше не гадал о конце пути.
Вдруг поезд остановился. Бойцы всполошенно бросились к дверям:
– В чем дело?
– Стой, приехали!
– Товарищи, выгружайтесь!
На перроне, в просвете двери, увидели комиссара.
– Товарищ комиссар, здравствуй! – радостно кричали бойцы.
– Здравствуйте, товарищи!
– Почему вас не было видно? – стараясь перекричать гул, спросил Дениска.
– Я болел. А теперь мне на смену Терентьич занемог.
– Терентьич?
– Ребята, комполка болен.
Толпа человек в двадцать направилась к вагону комсостава.
– Нам командира полка… – обратились бойцы к немецкому чиновнику. Немец еще не успел разобраться, в чем дело, как сам Терентьич уже показался в дверях.
– Здравствуйте, друзья!
– Товарищ командир, – произнес передний, – все бойцы вам желают поскорей поправиться. Так что выздоравливайте, мы ждем.
– Ур-ра! – гаркнули ребята. Терентьич улыбался, тронутый заботой.
– Передайте бойцам, что я с ними до самой смерти.
…Полк выгрузился. К станции подъехал полковник Зильберт – комендант лагеря Цербст. Он, пыхтя, сошел с пролетки. Осмотрел полк, самодовольно кашлянул, бросил небрежно пару замечаний переводчику, хлопнулся в пролетку и укатил.
Полк погнали окраиной города, минуя центр. От вокзала в лагерь вела белая шоссейная дорога, обсаженная деревьями. Ветер срывал листья, сгонял их в кучу. На окраине города высилась одетая хмелем красная стена старинного замка.
– Товарищ, – обратился Дениска к шествовавшему рядом переводчику, – это что же, ваш царек тут жил?
– Нет, ваша царица!
«Обиделся», – подумал Дениска.
Но переводчик улыбнулся, пояснил:
– Была такая царица, Екатерина Вторая, она родилась в этом замке, потому и звалась – принцесса Цербстская!
– Ага, теперь понимаю, извиняйте, что ошибся.
Переводчик был молод, на щеках его буйно вились задорные бачки. Он охотно болтал с бойцами и глядел на них с нескрываемым любопытством. Бойцам все казалось в этот день смешным и благожелательным. Впереди завиднелась придорожная пивная. На вывеске, побитой дождями и ветром, была нарисована кружка величиной с ведро, наполненная пенящимся пивом, в кружку полз рак с одной огромной клешней.
– Ребята, пиво, раки!
Со смехом и шутками дошли до лагеря. Он был в степи, в четырех километрах от города. Голые бурые бараки, расположенные правильным квадратом, темнели в глубине пустыря, обнесенного колючей проволокой.
– Знаешь, Дениска, – сказал Колосок, – что-то не нравятся мне эти бараки. Попахивают они тюрьмой, а не домом.
Ветер рванул из-под ног пыль, покружил желтое облако листьев. Лег за спиной город, прикрытый древней стеной замка.
Подошли к воротам лагеря. Проволочные заграждения в два ряда, вышиной в три метра, встретили полк. По углам – на башенках – пулеметы.
Унтер-офицер, немец, отсчитав сорок человек, повел их по гладкой грунтовой, протоптанной дорожке.
– Цвай вест[4]4
Второй западный.
[Закрыть], – сказал он, указав на дверь барака.
Дениска шагнул за порог последним, прикрывая за собой дверь. В этом бараке пришлось им прожить девять месяцев.
На другой день, вымокший под дождем, прибыл 2-й Кубанский полк, шедший следом.
…Потекли осенние скучные дни в лагере Цербст. Рано вставали, пили кофе, ждали обеда. До обеда время тянулось медленно. В обед приносили жидкую морковную похлебку и полфунта хлеба. Потом опять ждали утра. Впрочем, был день, непохожий на остальные. Раз в неделю дежурный немец отворял дверь и кричал:
– Газета!
Бойцы выскакивали, вызывая на середину хорошего чтеца. Барак стихал, вслушивался в каждое слово.
Газета издавалась еженедельно на русском языке Коммунистической партией Германии и рассказывала о том, как бьет Красная Армия Врангеля, гонит его из Бердянска и Гуляй-Поля. На польском фронте было похуже: пилсудчики заняли Молодечну и Слуцк. За рубежом, хоть и не было войны, тоже бурлило: в Англии бастовали углекопы, всеобщая забастовка охватила Румынию, пролетарии Франции требовали, чтобы правительство перестало поддерживать Врангеля… С утра до сумерек бойцы читали и перечитывали газету, возвращали ее, зачитанную до дыр. День проходил, и надо было снова ждать целую неделю, пока придет новый номер.
В один из таких «безгазетных» дней Колосок, сменившийся с дежурства на кухне, пришел в барак. На нарах лежал Дениска, покусывая карандаш. Лицо его хитро улыбалось, и сам он словно похорошел в эту минуту.
– Ты что, Дениска!.. – окликнул его Колосок.
Дениска вздрогнул.
– А-а, это ты? А я вот письмо пишу, да не знаю адрес.
– Кому?
– Да это так, – краснея, признался Дениска. – Андзе.
– Ну-ну, пиши.
Дениска опять сосредоточился, жуя конец карандаша. Рот у него был измазан фиолетовой краской, в глазах искрилось беспокойство.
– Вот беда, адреса не знаю. Куда ж писать?
– Дойдет, – равнодушно успокоил Колосок, укладываясь.
До полуночи Дениска гнулся над бумагой, старательно выводя каракули, а потом молча, на цыпочках, вышел из барака и изумленно ахнул. Земля, еще с вечера скованная морозом, была покрыта первым молодым снежком.
– Зима! – воскликнул он. И вдруг, глядя на ровный белый снежный наст, представил себе всю бесконечность отделившего его от Андзи пространства. «Где уж тут найти ее…»
Долго стоял, глядя на снежок, взъерошенный ветром. Расслабленно вернулся, дошел до нар, схватил четвертушку исписанной бумаги, изорвал на мелкие кусочки, зажал в кулак. Так и заснул, сжимая в руке изорванное письмо.
Утром Колосок увидел в руке Дениски обрывки бумаги. Осторожно разжал руку товарища и выбросил их за барак. Подхваченные ветром, долго кружились лепестки письма, перепутавшись с крупными снежинками, медленно устилавшими землю.
Глава 8
Пища была скудна, однообразна, и в лагере начались болезни. Однажды ночью, когда лагерь спал, в каждом из бараков сошлись коммунисты. Собрания были коротенькими. Решили объявить голодовку. В бараке «Западный-2» возглавить голодовку поручили Колоску, заместителем (в случае какой беды) назначили Дениску.
На следующее утро удивленные немцы долго смотрели на мутную жижу нетронутого кофе. Голодовка началась.
Кофе унесли обратно. Бойцы молча лежали на нарах.
Дениска крупными шагами мерил барак, сосредоточенно о чем-то думая. Это уже не был тот веселый, беззаботный парнишка, что ехал на польский фронт. Он оброс бородкой с вороненым отливом, спутанные волосы густыми кольцами падали на лоб. И в походке, и в угловатых движениях, и в пустых глазах чувствовалась тоска.
Чтоб не поддаться страху и голоду, бойцы затянули шутливую песенку:
Гутен морген, гутен таг,
Хлеба нету, сижу так.
В полдень, как всегда, принесли обед. Дениска встал, загораживая доступ к бачкам. В бараке притихли. Было слышно, как на подоконнике дребезжала отставшая от рамы бумага.
– Никто, – тяжело произнес Дениска. – Слышите?. – Слышим.
Повернулся к немцам и, тыкая пальцем в затихший барак, обронил, перекатывая желвак:
– Слышите?
Испуганные немцы подхватили бачки, попятились к дверям.
Вечером из города приехал Зильберт. Он вошел в барак, попыхивая сигаретой, добродушно улыбаясь переводчику. За ним шли пять вооруженных солдат. Колоска, как нарочно, в эту минуту в бараке не было.
– Господин полковник требует выдать зачинщиков беспорядков, – сказал переводчик.
Барак молчал.
– Господин полковник в категорической форме приказывает прекратить голодовку. В противном случае – вас пошлют в тюрьму.
– Всех не засадишь, – угрюмо отозвался кто-то.
– Вас ист дас?[5]5
Что?
[Закрыть] – спросил полковник, оглядываясь.
Дверь широко распахнулась, пропуская Колоска.
– В чем дело? – обратился он к товарищам.
– За главарями пришли, – ответили бойцы.
– Господин полковник требует имена руководителей беспорядков, – пояснил переводчик.
– Что ж, передайте ему, что я и есть руководитель.
– Ты?! – изумился переводчик.
Трое солдат поспешно бросились к Колоску, схватили его сзади.
– Не трожь! – вздрогнул барак.
– Товарищи, тише! Товарищи, тише! – орал Колосок, сдерживая бойцов.
Полковник выхватил браунинг, навел его на подступающих бойцов.
– Товарищи!! Послушайте!! – старался перекричать всех Колосок.
Наконец, все смолкли. Полковник слышал дыхание близко стоявших незнакомых ему враждебных людей и испуганно целился в переднего – лохматого парня в немецком пиджаке.
– Товарищи! – спокойно сказал Колосок в наступившей тишине. – О питании я буду говорить лично с господином полковником. А поэтому всем разойтись по местам и ждать результатов.
Бойцы расходились по своим нарам, Колоска повели к выходу. Дениска шел за ним. В дверях Колосок шепнул:
– Помни, Дениска, за меня остаешься!
– Есть! – ответил Дениска.
Вечером группа бойцов толпилась около конторы лагеря. В дальней комнате сидел полковник Зильберт, пожевывая сигару. Полковник понял – с этими дикими русскими лучше не связываться: еще узнает начальство о голодовке, начнется следствие, куда девались продукты?.. И в конце концов он, Зильберт, все же не зверь, часть продуктов можно, пожалуй, отдать этим интернированным…
Далеко за полночь двое немцев и переводчик вывели Колоска из конторы.
– Ну, итак, до свидания, товарищ, – произнес переводчик, подавая Колоску руку.
– До свидания.
В бараке Колосок ощупью отыскал свое место. Дениска уже спал, широко разбросав по сторонам руки.
Колосок бережно взял черствую ладонь Дениски, отвел в сторону, освобождая себе место. Закурил. Долго не спал, улыбаясь в темноту.
На другой день барак наполнился ароматным запахом макарон.
Дениска, подмаргивая немцу, последним вышел получать свою порцию.
– Так бы и давно!
* * *
В один из зимних вечеров, когда сон еще не пришел, а усталость сковывала тело, в барак «Западный-2» вошел человек, настороженно вглядываясь в полумрак.
«Новый жилец», – подумал Дениска.
– Моя снова здоровая, – проговорил вошедший, стаскивая с головы шапку.
– Ван?! – вскрикнул Дениска, вскакивая с нар.
Соседи поднялись:
– Гля, верно, Ван!
– Откуда?
– Куда его будем класть?
– Приехала до вас, выздоровела, – улыбался китаец.
– Ну пойдем, – Дениска заботливо взял из его рук узелок, понес к нарам.
– Вот твое место, Ван. – Он взял рукой чьи-то пожитки, отложил в сторону и показал рукой. – Как-нибудь трое разместимся. Житье, правда, неважное, ну, не беда!
Со двора зашел Колосок, долго присматривался к человеку, занявшему его место.
– Угадай, Колосок, что за гость у нас?
– Гостя не знаю, а вот место мое занял.
– А ты угадай, угадай!
– Ван?! – вдруг вскрикнул пораженный Колосок. – Вот не ожидал! Да ты, Ван, прямо франт, – оглядывая его потрепанные штаны, шутил Колосок.
– Это моя тебе привозила, Дениска, – сконфуженно промолвил Ван Ли, доставая из узелка трубку.
– Спасибо, Ван, что не забываешь.
– Твоя курить, Ван Ли дарить. На! – он извлек из кармана пачку турецкого табака, протянул его Колоску.
– Ай да, Ван, – улыбался Колосок, принимая подарок. – Ляжем на бочок, покурим табачок. Ты, Ван, без большого чина, да зато – молодчина!
Возвращение Ван Ли стало Для барака маленьким праздником. Сели в круг. Вспоминали каждый о своем, о старых ранах, лазаретах, боевых походах и об этих трудных месяцах лагерного житья.
* * *
…Таяли зимние дни. По-прежнему бойцы жили надеждой вернуться на родину, жадно читали еженедельную газету: не просит ли замирения Пилсудский? Нет ли в ней чего о мире и о возвращении домой?.. Но о мире не писали, а его так хотелось.
Время от времени заходил Дениска в соседний барак к Андрею. Хоть и появился между ними какой-то непонятный самому Дениске холодок, а все же тянуло его к земляку-одностаничнику.
В канун святок Дениска вернулся от Андрея сумрачный, видимо, сильно не поладивший с ним в чем-то. В помещении было пусто: в последнем бараке комиссар проводил очередную политбеседу. В пустой длинной комнате, в углу, спиной к Дениске, сидел боец и что-то читал нараспев, вполголоса.
«Не иначе, письмо получил», – подумал Дениска и, радуясь за товарища, осторожно подошел к нему на цыпочках. И только тут заметил, что боец читал псалтырь, молитвенно сложив руки.
– Ты что же это, гнилая требуха, делаешь? – возмутился Дениска.
Боец вздрогнул.
– А тебе какое дело? Ты что мне – указ? – презрительно ответил богомолец.
Дениска, ошеломленный, выскочил из барака, нашел Колоска и Ван Ли, рассказал им об этой стычке.
– От такой жизни с ума сойдешь, не только к псалтырю потянет, – сказал Колосок. – Кто же это богомольный такой?
– Да Ильюшин, что подле Буркина спит.
– А чего ж Буркин смотрит, черт глухой? Ведь рядом же!
– Вот и выходит – рядом, а разной масти, – сказал Дениска. – Да и с Андреем тоже что-то неладно, хандрит парень, боюсь – собьется с пути, потеряется.
Вошли в барак. На пороге перегородил им дорогу малознакомый боец, появившийся в полку незадолго до отступления.
– Ты что, Калюжный? – спросил его Колосок.
– Да я вот, товарищи, газетку достал. Оказывается, та газетка, что мы получали, брехливая. Эта получше будет.
– Что ж эта правильная газетка пишет? – внешне спокойно спросил Колосок.
– Да что – в России голод, целые губернии умирают, а коммунисты да комиссары обжираются.
– Я тоже коммунист, – сказал Колосок, – а, кажись, не зажирел.
– Так ты ж не в России, – нагло усмехнулся Калюжный.
– Брешет газетка! – запальчиво крикнул Ван Ли, выхватывая ее из рук Калюжного.
– Читай, читай! – подхихикивал тот.
Колосок развернул газету, и со страниц глянула жирная стежка букв: «Русское слово».
– Это же белогвардейцы пишут! Те, которых мы били, да не добили. А ты, красноармеец Калюжный, им веришь!
– А кто их знает, кто пишет? Мы читаем написанное.
Вечером по бараку с нары на нару ходило «Русское слово».
Пришел комиссар, объяснил бойцам:
– Это провокация, товарищи! Это орудуют те классовые враги, которых мы выгнали из нашей страны. Классовая борьба продолжается. Враг среди нас. Будем бдительны, будем беспощадно разоблачать врагов и неутомимо убеждать сомневающихся: помогать им разобраться, где правда и где ложь. Будем достойны имени бойцов 1-го Краснознаменного полка!
«Русское слово» было только разведкой врага, вскоре он перешел в наступление.
Утром, на первый день рождества, в лагере появился русский генерал в сопровождении коменданта Зильберта и двух вооруженных офицеров. Из бараков выскочили удивленные бойцы, оглядывая необычайных гостей. У барака «Западный-2» «гости» остановились. Бойцы, образовав круг, выжидательно посмеивались. Адъютант, нервно теребя замшевой перчаткой аксельбант, начал:
– Граждане!
Бойцы смолкли.
– Слово к вам имеет атаман Всевеликого войска Донского генерал от кавалерии Петр Николаевич Краснов… прошу! – обратился он к дородному генералу.
Генерал снял фуражку, вытянул накрахмаленный платок, протер им глаза, разгладил тронутые сединой усы и гладко подстриженную густую бородку и вдруг по-молодому выпрямился.
– Здравствуйте, сыны Дона, Кубани и Терека! – Голос у генерала был круглый. – От имени ваших отцов и матерей, от имени многострадальной России…
– Что ты – от имени да от имени, оторвали тебя от русского вымени! – засмеялись в толпе.
Генерал только нервно повел плечом:
– От имени многострадальной России разрешите мне принести заверения в любви к вам – сынам тихого Дона, славной Кубани и далекого Терека. Поднявшие меч на отцов и дедов своих, от меча и погибнут!
Дениска стоял перед генералом, вперив в него глубоко запавшие глаза. Он впервые видел Краснова, о котором так много слышал. И вот теперь Краснов был перед ним с поднятой седой головой, поскрипывал хромовыми сапогами.
– Родина оскорблена, вера потеряна, – кидал генерал слова, долбя бойцов ястребиным взглядом. – Но смутные времена, времена самозванцев, пройдут бесследно, оставив после себя лишь жалкое воспоминание о господстве большевиков, предавших и продавших святую Русь.
В толпе засмеялись. Генерал гневно вскинул глаза, махнул фуражкой.
– Да, да, только жалкое воспоминание, – повторил он.
– Ближе к делу, дорогие гостёчки, – крикнули из толпы. – Зачем пожаловали?
Генерал картинно взмахнул рукой:
– Я принес вам не меч, а мир. Я верю в силу русского народа, вижу его страдания и призываю вас, сынов славного казачества, потерявших родину, забыть старые распри, слиться воедино с нами для борьбы против большевиков. Восстановим славу русского оружия, отомстим за посрамление родины и храмов божьих!
С Дениски капал крупный пот. Он слышал многих ораторов, но ни один так не действовал на него, как этот генерал, говоривший с непокрытой головой. Слова простые, такие, какими говорят старики на Дону. Но дурманят эти слова, путают, туманят голову.
Дениску толкнул Ван Ли.
– Комиссара надо позвать, – шепотом проговорил китаец.
– Сам должен знать, – ответил Дениска.
– В город уехал давеча комиссар, – ответил один из бойцов.
– Вот те и на! С того, видно, генерал и разговорился, не боясь укорота.
– Ничего, и без комиссара дадут ему укорот. Нынче мы все грамотные.
– Да поможет нам господь бог! – услышал Дениска последние слова генерала.
– Господа, – сказал адъютант, обращаясь к бойцам, – генерал кончил.
– Здесь господ нет, – усмехнулся Колосок, – господа в Черном море купаются.
Офицер смутился:
– Граждане… какие будут вопросы?
– Дайте теперь я скажу!
Колосок вышел в круг.
– Тут господин генерал говорил, что Россия погибла, народ страдает, а виновники – мы, большевики.
Толпа притихла. Адъютант смущенно посмотрел на оратора, презрительно улыбнулся.
– Я так считаю, – продолжал Колосок, – что мы, большевики, выгнали вас из России – это правда. А все остальное – брехня. За что повыгоняли мы белопогонников? Да за горбы, которые вы набили нам – тому самому многострадальному народу, который вы так любите! И отцы, и деды, и мы хлебнули горя, что и говорить. А как через край полилось, так извиняйте, невтерпеж стало. Ахнули мы и смахнули вас вместе со старым режимом! Так я говорю, ребята, или нет?
– Так, так, чеши его!
– Крой его, Колосок! – крикнул Дениска.
– А теперь господин генерал, насчет купли и продажи. Ты вот тут разъяснял, что родину продали. И опять-таки верно. Только кто ее продал? Вы! – крикнул Колосок. – Вы! Распродали ее, как такую девку. Немцам продавали, французам, англичанам, американцам, японцам. Только ваша купля-продажа не вышла. Без народа, без хозяина торговали, вот и проторговались. Ты и с Деникиным-то поладить не сумел, а хочешь, чтоб за тобой кто пошел! У них, – обернулся Колосок к толпе, – с Деникиным важнейшие разногласия были: Деникин к Антанте под юбку лез, а господин генерал Краснов Вильгельму штаны завязывал. Ясно, что платформы разные. Ну а для нас вы все одним миром мазаны, и для трудового народа от вас одна корысть: кол да мочала, чтоб не плелась эта сказочка с начала!
Генерал бросил по-немецки фразу Зильберту, круто повернулся.
– Дорогу! – крикнул он, позеленев от злости.
Круг подался.
– Я, пожалуй, и кончил… – улыбнулся Колосок. – Говорить-то много не умею, а высказал сразу все – и крышка, извиняйте за резкость, генерал Краснов.
Свита спешила за генералом. У выхода из лагеря он вдруг вспомнил, что фуражку держит в руках, мелко перекрестился, напялил на уши фуражку, вскочил в пролетку…
Встревоженные приездом генерала, бойцы до вечера собирались кучками, громко переговаривались.
– А здорово его Колосок отделал.
– Этот скажет – партейный…
– Да еще и разведчик. Так подвел и вывел, что генерал еле ворота нашел.
– Молодчина!
Дениска прошел в барак и до вечера, не шелохнувшись, лежал на нарах. Он думал об Андрее – неужели польстится земляк на сладкие речи Краснова?
Вечером в барак пришел немец с переводчиком.
– Кто в армию Краснова, выходите в контору получать обмундирование и жалованье.
– Нету таких, проваливайте.
Переводчик переспросил:
– Точно нету?
– Есть! – крикнул голос.
Бойцы изумленно повернули головы. Калюжный схватил сундук, неуверенно подошел к Ильюшину.
– Ну как, Степа, пойдешь?
Барак притих.
– Нет, ступай один, а я уж с ними. Мой бог с красными сладится.
– Ну, как знаешь. Увидишь наших, кланяйся.
– Ладно.
Калюжный, пригнув голову, робко подошел к дверям.
– Куда же мне?
– В контору.
Дениска вдруг вскочил, выбежал из барака. Колосок бросился за ним.
– Я, Миша, сейчас. Хочу еще раз с Андрюхой поговорить.
Он опрометью кинулся в соседний барак.
– Андрей где? – вбегая, Опросил Дениска.
– Я тут! Это ты, Дениска?
– Я, Андрюша! Неужели так-таки и уйдешь с этой сволочью?
– Ну-ну, ты не очень-то шуми! – ощерился Андрей.
– Ладно, – сказал Дениска. – Иди, да гляди не попадайся на моей дороге – не промахнусь! А России ни вам, ни Краснову не видать! – Дениска рванул дверь и вышел из барака.
– Ну что? – спросил Колосок. – Остается Андрей или уходит?
– К панам подался, – сурово сказал Дениска. – Умер Андрей для меня, умер.
…Человек семнадцать вышли из конторы в сопровождении проводника-немца. У ворот лагеря, часовой, нахмурясь, пропустил их. Бойцы угрюмо смотрели им вслед.
– Эх, ребята, – засмеялся Колосок, – чем меньше дерьма, тем дышать легче!
* * *
Бойцы ждали далекой весны, а вместе с ней свободы и мира. Но во дворе все еще хозяйничала пасмурная зима, похожая на русскую осень, с заморозками и дождями и мокрым ветром. Изредка выглядывало солнце, и двор покрывался проталинами оттаявшей земли. Тогда бойцы выходили из барака, садились на солнышко, грели прозябшие спины. Солнце пряталось за оградой кладбища, и вновь земля холодела, покрывалась промерзлой коркой.
В один из таких не то зимних, не то весенних вечеров Колосок, Дениска и Ван Ли лежали на нарах. Дверь открылась. В синем просвете показался немец.
– Колоскофф, – произнес он тонким голосом.
– Я.
Немец подошел, протянул конверт.
– Письмо! – заорал Колосок на весь барак.
Бойцы повскакивали с нар, обступили его. Дрожащими руками Колосок вскрыл конверт, вынул осторожно листок бумаги. В глазах замелькали черные, едва разборчивые строки.
– Огонь давай! – крикнул кто-то.
Принесли лампу. Колосок развернул лист, взволнованным голосом стал читать:
– «Пущено письмо 20 декабря 1920 года из станины Отрада Кубанка отцом твоим Никандром Тимофеевичем Колосковым и его супругой Дарьей Петровной. Дорогой наш сынок Михаила Никандрович. Посылаем тебе низкий принизкий поклон и желаем тебе здоровья в делах рук твоих, а еще кланяется тебе кум Корней Никифорович с супругой Аграфеной Степановной с детками до сырой матушки-земли…».
– Бросай поклоны, читай новости! – крикнул Дениска.
– Постой, не спеши! – огрызнулся Колосок. – Мне и поклоны милы! «…И еще сообщаем тебе новость, – запинаясь, продолжал он, – что с Врангелем мы расплатились дочиста, а вот вас загнали к немцам и держат там ни про то ни про се, а тут скоро пахать выезжать, а сам знаешь, не на чем. Если бы ты был, может, с кем спрягся и маленько попахал, а раз тебя нету, а мы с матушкой старые – куды нам в степ. Вот, может быть, под быков весной наймусь, тогда легче будет, и кой-как прокормимся; это с быками-то. А ты, дорогой наш сынок, Михаила Никандрович, пиши, когда возвернешься со службы. Ты уже и так прослужил 6 лет, пора и заменить кем-нибудь. Ты поговори с начальством, может быть, отпустють…».
