Текст книги "За колючей проволокой"

Автор книги: Петр Шумский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4

Полк к переправе шел молча, сдерживая лошадей. Левобережье тонуло во тьме, и безмолвная темнота его казалась особенно подозрительной.

У развилки дорог встретили чей-то обоз. С передней подводы спрыгнул парень, подбежал к Терентьичу, закричал радостно:

– Товарищ комполка.

Командир в недоумении остановил лошадь:

– Тише, черт. Кто такой?

– Это я, Дениска Чуб. Разведчик вашего полка!

– Откуда ж ты взялся?

– Был ранен, отлежался и вот опять в полк.

Даже в темноте Терентьичу была видна улыбка Дениски – такая светлая, такая широкая.

– Ну скажи Буркину, чтоб тебе коня дал.

«Пропал, значит, Лягай…» – вздохнул Дениска, ища среди конников команду разведчиков.

– Гля, Дениска, – шепотом произнес кто-то.

Качнулась в седле тяжелая неуклюжая фигура, и Дениска узнал Буркина.

– Буркин! Товарищ командир! А Колосок где? Живой?

– Отставить разговорчики! – негромко откликнулся Буркин, но в голосе его не было строгости, видно, и он был рад снова увидеть Дениску.

– Товарищ начальник, Терентьич велел мне нового коня дать.

– Ишь какой горячий, на что тебе новый? У Колоска возьми своего.

– Живой! – радостно воскликнул Дениска.

– Ты вот мне крикни еще, я тебя перетяну плетюганом ради встречи.

Дениска в темноте отыскал Колоска и, сдерживая волнение, подошел к нему. Лягай заржал, почуяв хозяина, и Колосок, всматриваясь, пытливо спросил:

– Неужто Дениска?

– А то кто же?

И опять поехали, взволнованные неожиданной встречей, испытующе оглядывая друг друга.

– Соскучился я, Колосок, – шепчет Дениска.

– А ты думаешь, мне легко было?

Дениска ловит потную руку Колоска, перебирает теплые пальцы.

– С вечера Ван Ли про тебя спрашивал: не слыхали ли, говорит, чего про Дениску?

– Так и спрашивал? – радостно изумляется Дениска.

– Так, так.

Подъехали к реке. Черные крутые берега обрывисто спускались к воде. У горбатого яра струи звенели песенно тонко. Подъехали ближе. Потянулась жидкая топь, и копыта сочно зачавкали. Терентьич тревожно вскинулся, – не услышал бы неприятель. Старик-сапожник, ехавший впереди, выпрямился, приостановил лошадь.

– Брод здесь, пане большевик.

Терентьич вперил глаза в бугристую гряду волн, в раздумье ответил:

– Ну что ж; попробуем… А вы, – обратился он к старику, – первым.

Кони осторожно вошли в воду, боязливо взбивая копытами песок. Вода струилась, поднималась выше. У ног она кипела пенными кругами, круги исчезали в темноте, а на смену им закипали новые. Дно оказалось каменистым, вода неглубокой. Она доходила лишь до стремян.

Переправились без всяких происшествий. Последние бойцы выехали на берег. Терентьич бережно, ласково пожал руку старику:

– Спасибо, отец. Никогда не забудем твоей услуги. Езжай домой и работай мирно.

Старик наклонился, к Терентьичу, нерешительно поцеловал его в лоб:

– Победы вам над панами.

Его высокая фигура качнулась и словно растаяла в темноте.

Полк тронулся. Комиссар посмотрел на командира:

– Ты что, Терентьич?

– Так, старик растревожил – батьку вспомнил, увижу ли еще его живым?

* * *

Полк в резерве. Впереди, пробивая дорогу к Висле, идет 2-й Кубанский.

Издали доносится тягучий гул снарядов и мелкий, глуховатый, еле слышный говор пулеметов. Дениска примечает: «А ведь прав был обозный, что-то изменилось вокруг – август не похож на июль: все чаще не хватает не то что снарядов, даже патронов! Ожесточенней дерутся белополяки, и как будто больше их стало. Да, видно, самые трудные бои впереди».

Но сегодня, может быть перед завтрашним смертным боем, отдыхают бойцы на берегу неглубокой речки. Шумно ныряют, весело отфыркиваются.

Четверо красноармейцев подсели к Колоску, затянули песню. Тенор забирает вверх, тянет за собой остальные голоса, и песня плывет над бойцами:

 
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль…
 

Колосок мечтательно улыбается, подтягивает:

 
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
 

Кто-то вынырнул из воды, Колосок, вглядевшись, узнает комиссара. Тот подсел к песенникам, закурил, жадно затягиваясь. А тенор выводит:

 
Что, братцы, чего приуныли?
Забудем лихую беду!..
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду.
 

Ван Ли, скрестив по-турецки ноги, сидит рядом с Колоском, «дишкантит». Подходят и подходят бойцы. Уже не четверо, а человек пятнадцать поют старую песню:

 
Поют про широкие степи,
Про дикую волю поют.
 

И, словно наяву, возникают перед каждым: пыльная дорога, закат, звон цепей и длинная вереница колодников.

 
День меркнет все боле, а цепи
Дорогу метут да метут…
 

Солнце тонет в реке, скоро и ночь. Тоскливо замерли голоса, но вдруг озорно взлетает ввысь новая песня:

 
Посеяли лебеду, лебеду…
 

Дениска сидит в розовой от заката воде, у самого берега, рассматривает еще не зажившую на ноге рану. Правое предплечье затянуто красным пятнышком, похожим на узелок. «Трошки покорябали», – думает он. С берега зовет песня, но Дениске не хочется покидать воду.

– Орловскую, – раздался чей-то голос, и посыпались забористые частушки-прибаутки.

…У опушки дымится кухня. Около нее маячат красноармейцы. Слышны удары топора и треск подрубленного дерева. Дениска нехотя выходит из воды. Одевается. У его ног лежит боец, запрокинув голову, читает нараспев газету. Дениска спрашивает:

– А про Крымский фронт сегодня ничего не пишут?

Его поддерживают:

– Зачитай, как там воюют?

Чтец разворачивает газету. Подходят бойцы, садятся, образуя кружок.

– Читай! – говорит нетерпеливо Дениска.

– «Крымский участок. В районе железной дороги Александрово – Синельниково наши наступающие части ведут бои с противником у Славногорода. В районе станции Волноваха противник продолжает вести настойчивые атаки на наше расположение»… Все. Вот только стишок внизу.

– А ну, читай!

 
Деникинский наследник лезет к Дону.
Фон Врангель хочет взять нас в кабалу.
Смерть бандам белым! Смерть барону!
Пусть знамя красное взовьется и в Крыму.
 

– Ай да молодец! – восклицает Дениска, перехватывая газету.

От кружка, где сидит комиссар, долетает уже новая песня:

 
Нас не сломит нужда, не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами!
Никогда, никогда, никогда, никогда.
Коммунары не будут рабами.
 

Вернулись в расположение полка. Здесь – потише. Конники отдыхают на пятнистой траве. Около леса притаилась артиллерия, тщательно замаскированная от аэропланов противника. Лошади разбрелись, лениво жуя. У пулеметной тачанки примостился Дениска. Неподалеку ужинает Ван Ли. Изредка посматривают они друг на друга, улыбаются.

Ложатся по-братски – рядом.

Проснулся Дениска внезапно, словно и не спал: только закрыл и открыл глаза. По окованному звездами небу тек Млечный путь. Верховой ветер клочьями облаков туманил даль. На севере надсаживались, завывали орудия.

По дороге проскакал конный, крикнул:

– Где командир полка?

«Значит, выступать», – догадался Дениска.

Сочный, молодой голос рапортовал не таясь:

– Второй Кубанский просит помощи. Неприятель, получив подкрепление в составе четырех дивизий, из которых одна – познанская, перешел в наступление.

Спешно запрягали пулеметные тачанки. Каждый занимал свое привычное место, ждал распоряжений командира.

* * *

В темноте лопались синие молнии выстрелов, словно кто-то торопливо чертил огненным пером срочное донесение. Навстречу катились фурманки. Терентьич окликнул ездового красноармейца:

– Что везете?

– Раненых…

– А как там дела?

– Плохо: прут и прут белополяки.

Въехали в лес, и тотчас кто-то окликнул:

– Подмога? Наконец-то!

17 августа штаб Гая получил приказ командарма: «18 дивизия после упорного боя, понеся громадные потери, откатилась от Плонска на линию Збытино – Сокольянка – Яроцин. Вверенному вам корпусу необходимо развить самый стремительный удар для ликвидации противника на северном берегу Вислы у Плоцка, и после чего, не теряя ни секунды времени, обрушиться на противника в общем направлении на Плонск». И теперь, во исполнение приказа командарма, полк выходил на назначенный ему исходный рубеж.

Терентьич расспрашивал командира 2-го Кубанского:

– Трудно?

– Ночью к ним еще подкрепление пришло. Всю ночь слышались свистки на станции.

– Станция-то далеко?

– Нет, километров восемь. Мы постараемся продержаться здесь до рассвета, а вы ударьте с фланга…

– А как соседи? – спросил Терентьич.

– В том-то и беда: потерялись соседи! Со вчерашнего дня нет связи на левом фланге.

Опять тронулись. Когда на востоке дрогнули робкие нити рассвета, далеко на горизонте темным пятном показался городок.

Плоцк!

Первая сотня пошла влево, четвертая – вправо, по туманной лощине, а оставшиеся – напрямик. Редкая кустистая рожь мешала идти. Дениска, неуклюже пригибая короткую шею, чувствовал запах земли и хлеба.

Приближались к городку осторожно, боясь преждевременно обнаружить себя. Въехали в предместье. Сады качались при каждом порыве ветра, роняли сочные перезрелые плоды. Улицы были пустынны. На повороте из-за угла вышел крестьянин. Он шел, низко склонив голову. Поравнявшись с колонной, стянул с головы шапку и, смело глядя в лицо командиру, произнес:

– Дзень добры.

– Когда оставлен город? – спросил комиссар..

– Много ли тут солдат было? – интересовался Терентьич. – В каком направлении ушли?

Крестьянин стоял молча, с обнаженной головой. С тоской глянул на комиссара, сказал, трудно выговаривая слова:

– У меня, пане, польски солдаты остатнего коня отобрали. Я шел до вас, может, вы поможете.

– Поможем, – мягко сказал комиссар. – Только вы, товарищ, нам скажите, когда оставили поляки Плоцк?

– На рассвитку…

– Много их было?

– Дюже.

– А куда пошли?

– По тей дрозе, – он махнул рукой на север. – И по тей, – указал он в противоположную сторону.

– А может, они не ушли, а попрятались?

– Кажись, ушли…

Терентьич посмотрел на крестьянина.

– Сейчас будет проходить обоз. Пусть начальник обоза даст вам раненую лошадь, скажите, что командир велел. – Потом повернулся к комиссару: – С чего бы им бросать город без боя?.. Скорее всего – ловушка.

Осторожно двинулись дальше. По-прежнему робко пряталась во дворах запертая на засов тишина.

И вдруг выстрел разрядил напряженное ожидание. Дениска заметил, как первая сотня рванулась на вспышки огня. С грохотом легли на площади снаряды, рассыпая брызги осколков. В переулок очумело рванулась испуганная фурманка. В проулке Дениска встретился со взводом конных, мчавшихся к площади. Снаряды коверкали улицы, дома, переулки. Торопливые пулеметы глотали ленты. Здесь в путанице враждебных улиц можно было без толку потерять людей и не добиться успеха. Терентьич приказал конникам отходить.

…Выскочив на окраину городка, Дениска столкнулся с командой разведчиков. Невдалеке горел дом, а подальше, воя и дребезжа, оголтело рвались снаряды. Перегоревшая балка надломленно упала, раскидывая искры.

Стуча сапогами, бежала польская пехота, стреляла, и пули звенели над головой, заставляя Дениску ежиться. Позади на дороге неожиданно разорвался снаряд, преграждая отступление. Лягай рванулся в сторону, и Дениска, шатнувшись в седле, чуть было не потерял стремена. Конь понес, и, прежде чем Дениска совладал с ним, он оторвался от полка.

Сердце екнуло.

«Где же наши?» – прислушиваясь, он придержал коня. В городке вразнобой били из винтовок.

Вдруг кто-то выстрелил совсем рядом. Лягай рванулся с места. Встречный ветер сорвал фуражку. Вслед какие-то люди выкрикивали невнятные слова.

Дениска помчался по улице, вдогон треснули два выстрела. Впереди синел просвет, узкий, далекий. Просвет расширялся. Дениска выскочил в степь. Тут было-светлей, просторней, но страшнее. Бой уходил вправо.

– Уцелел… – перевел он дыхание, сворачивая с дороги.

Конь шел размашисто, тяжело дыша.

– Ах ты, Лягай! – прошептал Дениска, и в голосе зазвучала сердечная ласка.

Жеребец остановился, все кругом затопили колосья, шумливо осыпая тяжелое зерно.

До боли в глазах вглядываясь в степь, Дениска заметил чье-то распластавшееся тело. Торопливо снял карабин, подъехал… Конь всхрапнул, пугливо обошел круг, поводя ушами. Донесся стон и моментально смолк, оборванный ветром.

Раненый лежал, запрокинувшись головой в рожь, выбросив вперед руки. Лягай подошел ближе. Голова раненого медленно приподнялась; он поджал под себя ноги, пытаясь встать.

– Кто? – хрипло окликнул Дениска и вдруг увидел узкие, налитые болью глаза. – Ван? Ты? – прошептал он, оторопело откидываясь глубоко в седло.

– Пи-и-и-ить, – сдавленно протянул Ван Ли. Дениска соскочил с лошади, склонился над товарищем.

– Денис… ка… – прошептал тот.

– Я, Ван, я.

Дениска, кряхтя, обхватил китайца поперек туловища, перекинул через седло.

– О-о-х-х! – опять простонал Ван Ли.

– Ничего, потерпи. Меня не так бузовали, и то жив. Винтовка-то нам пригодится, Ван, правда?

Взял за прохладный ремень винтовку китайца, перекинул ее через плечо. Затем ловко вскочил в седло, тронул, поводьями, левой рукой бережно обхватил голову товарища.

– Спа…си…бо, – прошептал Ван Ли чуть слышно.

Высоко в утреннем небе коршуном кружил аэроплан… Прикрыв собой раненого, Дениска пустил коня в намет. Побледневший китаец бессвязно шептал какие-то слова, из которых только одно – «спасибо» и было понятно. Степь спускалась к балке, оттуда пахнуло дымом и хлебом.

– Наши, – опознав конных бойцов, ехавших навстречу, заулыбался Дениска.

И этот и следующий день красноармейцы вновь и вновь бились на улицах города, то прижимая противника к самому руслу Вислы, то откатываясь на окраины Плоцка. Потом пришел приказ командира отходить, оставив заслоны, и конники, с трудом оторвавшись от противника, вышли из боя…

Глава 5

Утром в полк приехал товарищ Гай.

Прошел слух, что командир корпуса по дороге сам разогнал польский конный разъезд, встретившийся ему на пути.

– Нашего товарища Гая не стреножишь!

– Это что, а вот в девятнадцатом, когда у нас был отряд человек в триста, что он выделывал!..

Гай вышел из пыльного автомобиля, усталый, словно постаревший. Но все те же черные улыбчивые глаза и твердый, крепкий подбородок делали лицо его родным и близким. Терентьич отдал рапорт. Гай крепко пожал его жилистую ладонь.

– Здравствуйте, товарищи! – приветствовал он полк. «Бравый командир», – решил Дениска, вместе с бойцами дружно крича «ура».

На совещании в штабе полка никто из бойцов не был, но не успел еще Гай уехать, как все уже знали, какие невеселые новости привез командир корпуса. И снова вспомнил Дениска мрачные слова ездового. Оторвавшимся от своих тылов полкам грозила смертельная опасность.

Где-то северней белополяки прорвали фронт, и Красная Армия быстро откатывалась назад. С каждым часом разрыв между корпусом Гая и основными силами фронта становился все шире и шире. Придется с боем, почти без снарядов и патронов, пробиваться сквозь свежие дивизии врага, мечтающего окружить корпус Гая, прижать его к немецкой границе, взять в плен или уничтожить.

Что и говорить – вести были не из радостных, но ни один конник в полку не сомневался: «На товарища Гая положиться можно – этот и проведет и выведет!»

Гай, кончив совещаться с командирами, подсел к бойцам покурить кубанского станичного самосада.

– А ты помнишь, товарищ Гай, как нас загнали в камыш на Маныче? Вот жара была!

– Как же, помню, – посмеивается Гай, – лихорадило нас после этого с неделю.

– Да, трясозуба выбивали!

– Карпенко тогда от лихорадки все водкой лечился. Лихой казак был – лихорадку и ту повернул себе на пользу!

– Обманули нас тогда, товарищ корпусной, с фланга зашли…

– Ну так и мы с ними поквитались: мы от них без штанов выскочили, а они от нас – совсем голышом!

Подошел Терентьич. Гай стал прощаться:

– Жаль от тебя уезжать, Осип Терентьич, – улыбаясь, проговорил Гай, – уж больно много здесь славных товарищей по старым походам! Хорошие ребята, сжился, сроднился с ними…

Чуть ли не весь полк провожал его до автомобиля…

* * *

Вечером артиллерия противника обстреляла полк. Сотни быстро поседлали коней и начали отходить. Шли всю ночь, а на рассвете внезапно завиднелась Млава. Станция ярко белела в прозелени садов. По полотну железной дороги непрерывно курсировали два неприятельских броневика. Полк спешился, лошадей отдали коноводам и, прячась в траве, подошли как можно ближе к железной дороге. По сигналу бросились в атаку.

Броневики подняли хоботы орудий. Черные пасти задымились, выбросили снаряды. Из городка бежала польская пехота, залегая на железнодорожной насыпи. Забили пулеметы.

Жмет потертую ногу сапог. Колосок кривится от боли, бежит, пригибаясь к житу, рядом с товарищем. Густые польские цепи зеленеют на насыпи. Нет, мешает проклятый сапог. Колосок начинает отставать от уходящей вдаль цепи.

«Скину и догоню, – решает он. Уперся рукой в носок, скинул сапог. – Ах, хорошо!..»

Бежать стало легко, но щекотно. А товарищи уже мелькали далеко впереди.

Бьет полковая артиллерия, взрывая снарядами железнодорожное полотно. Бьют вражеские броневики. Лопаются над головой – снаряды, беловатыми пушистыми облачками разбрасывают осколки, а Колосок все бежит, догоняя товарищей, прихрамывая на босую ногу.

– Воды б испить, – шепчет он пересохшим языком.

Расплавленный круг солнца вынырнул из-за горизонта. Спешенные конники, по пояс во ржи, бегут к полотну, к зияющим пастям орудий… Вот уже близко и полотно. Видит Колосок, как оторвался от цепи боец, сжимает ладонью бок. Сквозь прорванную рубаху меж пальцев сочится кровь.

– О-о-х-х… не могу… братцы, – стонет он, падая у дороги.

Стригут пулеметы равнину, но уже близко насыпь с заслоном бронированных стальных туш, низко опустивших хоботы. Солдаты выскакивают из бронепоездов, трусливо бегут к полотну. Рука офицера с револьвером поднимается, досылая патрон. Солдат падает у его ног.

Слева по насыпи, отстреливаясь, бегут поляки, сбитые нашими с фланга.

Под ногами шуршит тонкий песок железнодорожной насыпи. Колосок взбегает вверх – прямо на броневик. Вскинул винтовку, на мушке качнулась фуражка с поблескивающим орлом, и в следующий миг офицер рухнул с подножки. Бойцы вскочили в пустой, душный, пахнущий порохом, обшитый сталью вагон.

– Сюда, ребята! – крикнул передний. – Здесь один поляк задержался.

Колосок кинулся на голос, опережая товарищей.

В углу, прикованный цепью к пулемету, лежал солдат. Белокурые, взмокшие волосы свисали, закрывая глаза. Бледный, вздрагивающий, поляк сжался, ожидая выстрела.

Колосок нагнулся к нему, откинул с его лба волнистую прядь. Серые глаза глянули испуганно.

– Чего смотришь? – крикнул сосед, прицеливаясь.

– Не трожь! – вскипел Колосок, заслоняя собою поляка. – Слышь, не трожь!

Ударил прикладом по цепи.

– Братцы, помогите оборвать.

Кто-то допытывался:

– Доброволец?

Поляк молчал, подрагивая бледной щекой.

– Доброволец, я спрашиваю? – допытывался неугомонный боец.

Колосок заругался:

– Подожди ты, не лезь с расспросами, не до разговоров ему. Тебя привязали б, как кобеля, на цепь, посмотрел бы, как ты запел!

Цепь сбили, подняли пленного.

– Дзянькуе, – прошептал он глухо. – Дзянькуе!..

– Выходи! – крикнули снаружи.

Бойцы кинулись из бронепоезда. Схватка уже перекинулась в городок.

И снова бежит, падает, вскакивает, стреляет Колосок, а в голове только одна мысль:

«Напиться, напиться, напиться б».

Колосок оглянулся, его догонял поляк. Догнал Колоска, улыбнулся.

– Товарищ…

– Товарищ, пан товарищ! – улыбнулся Колосок. – Винтовку вот тебе надо, тогда совсем товарищ будешь.

В проулке неожиданно столкнулись с отступающей первой сотней.

– В чем дело?

– Там поляков – тьма-тьмущая.

Рокоча, вылезли танки, прокладывая путь польской пехоте. Бойцы первой сотни и Колосок вместе с ними сыпанули через ограду в сады. Залегли, отстреливаясь. Около сада, у дороги, стояли, сдерживая поляков две пулеметные тачанки. Матрос-пулеметчик ругал кого-то матом, клацал затвором.

– Воды, мать вашу… – орал он. – Как же без воды?

Номерной спрыгнул с тачанки с ведерком, скрылся в садах.

«Кипят пулеметы», – подумал Колосок и ему еще больше захотелось пить.

– Живой? – обрадованно окликнул его Дениска.

– Пока живой!

– А я чуть не прикончил твоего пленного, хорошо, ребята вовремя предупредили.

– Где он?

– Да рядом. Жарит по белякам что есть духу. Я уж скинул с него жилет, а то не разберутся – убьют наши.

Неприятельская пехота наводнила улицы, обходила сады.

«Не выдержим», – впервые усомнился Колосок в исходе боя.

Левый фланг поддался. Медленно отступали через сады, в упор расстреливая наседавшего противника.

– К пулеметам ближе, ребята!

Добежали, отстреливаясь, до края сада, залегли. Матрос, возившийся у пулемета, наливал в кожух воду.

– Помогите-ка, ребята! – крикнул он, вставляя ленту. – А то парня моего подвалило! Кто на пулемете работать умеет?

– Я, – отозвался боец, прыгая через канаву в тачанку.

Гулко простучала лента пулемета, приостанавливая наступающие цепи противника.

Колосок, изнывая от жажды, лежал рядом с тачанкой, а недалеко от кожуха пулемета заманчиво капала кипящая вода, зря текла на землю.

Совсем близко подошли поляки, залегли за ближней канавой. В боковой улице неистовствовали танки, очищая городок. Снаряд взрыл ограду, обсыпал бойцов землей. Огонь снова перекинулся к станции. Только около сада, тревожа левый фланг врага, лежала, уткнувшись в земляную ограду, кучка бойцов.

По-прежнему из кожуха пулемета капала кипящая вода, образуя лужу. Колосок воспаленными глазами глядел на эту лужицу, водил распухшим языком по ссохшимся губам: «Пить!..»

Бойцы достреливали последние патроны. Вся надежда была теперь только на пулеметы… А вода капает, капает, капает.

– Откажут пулеметы-то?.. – шепчет Колосок.

– Пропали мы, Колосок, – отвечает ему на ухо Дениска.

– Обошли! – крикнул кто-то сбоку. Бойцы вскочили. Наперерез, обходя пулеметные тачанки, стягивая кольцо, бежала польская пехота.

– Садись! – крикнул матрос. – Живей!..

Кучка конников облепила тачанку.

– Давай! – крикнул он ездовому.

Тачанки снялись с места, обстреливая подбегающую цепь.

– Тише, не гони. Патроны еще есть, а ну, ребята, разбирай!

– Воды, – глухо попросил Колосок, облизывая губы.

– Некогда поить! Вот патроны, бери, разряжай ленту. Залпом, залпом, ребята, а ну!

Тачанки выскочили к железнодорожной насыпи. Из станционного садика к одной метнулась фигура в белой рубахе.

– Мать моя родная, да это пленный!

Поляк подбежал, схватился руками за пыльное крыло.

– Садись живей!

Боец схватил его за рукав, втащил в тачанку.

– Товарищи, – произнес пленный, оглядывая бойцов. Колосок взглянул на него, глаза его расширились: на тонком ремешке качалась фляга в зеленом чехле, белея горлышком. Пленный поспешно снял флягу, подал в торопливые руки Колоска. Тот жадно глотнул, протянул Дениске.

– Спасибо тебе, товарищ.

– Дзянькуе, товарищи, – эхом отозвался поляк.

У полотна землю рвануло – наши подрывники взорвали путь. Впереди и сзади бронепоезда, дымя пылью, валялись развороченные шпалы.

– Добже! – улыбнулся поляк.

* * *

Четвертый день пробивается полк к основным силам уходящего на восток Западного фронта. Измучены и люди и лошади, почти пусты подсумки.

Терентьич крепкими зубами покусывает травинку:

– Опять западня!

– Западня… а пробиться надо, – говорит комиссар, лежащий на траве рядом.

– Да разве прорвешься с одним полком через целый корпус?

– В обход надо, в обход, – твердит комиссар.

– В обход-то в обход, но как? Местность нам незнакомая, куда пойдешь?

– Может, ночью еще одну попытку сделать, прорубиться шашками? – предложил комиссар.

– Нет, бойцов надо беречь, у нас их совсем мало.

– Разве я бойцов не берегу? – хмурится комиссар. – Берегу. Но где выход? Другие полки где-то по флангам дерутся, связь порвана, надо ж выходить из положения. Товарищ Гай приказывал: «Пробивайтесь к немецкой границе и, в последней крайности, чтобы избежать уничтожения или плена, – переходите границу. Немцы вас разоружат, интернируют. Но ведь это не смерть и не плен: кончится война – вернетесь на родину… А бойцов беречь надо. Эта война не последняя. Нам еще с мировым капитализмом биться и биться!..»

К ним нерешительно подошел Колосок. Видя, что командир его не замечает, кашлянул.

– Тебе чего? – спросил Терентьич.

– К вам, товарищ командир! Еще под Млавой мы пленного взяли. Хороший парень! Здорово пилсудчиков бил… Так вот хочет он нам показать дорогу к немецкой границе.

Комиссар поднялся:

– А поляк надёжный?

– Верный человек, товарищ комиссар!

– Почему, думаете?

– А зачем бы иначе его пилсудчики в цепях держали!

Комиссар махнул рукой:

– Ладно, веди поляка.

Колосок привел пленного. Терентьич и комиссар поздоровались с ним.

– Так вы солдат? – спросил комиссар.

– Жолнер.

– А эту местность знаете?

– Вем.

– А сам кто – рабочий, крестьянин?

Пленный торопливо полез в карман, извлек книжку.

– Работник, – произнес он гордо.

«Станислав Казимирович Луцкий, работник Лодзинской суконной фабрики», – прочитал вслух комиссар. – Ладно, попробуем.

– Седлай коней! – Крикнул Терентьич.

* * *

Схоронила ночь узелки дорог, не найти их, не отыскать. Куралесит в пути ветер, пахнущий болотом да гнилой чахлой травой. Впереди полка гнется сутулая фигура Терентьича. Перешептываясь с комиссаром, он поглядывает на поляка. Пленный внимательно всматривается, ищет одному ему знакомые приметы. Временами сдерживает лошадь. Полк останавливается в ожидании, потом поляк снова посылает коня в черноту ночи, и за ним тянется колонна бойцов.

В эту ночь всю свою жизнь вспоминает Станислав Казимирович Луцкий. Вспоминает он большой город Краков, залитую асфальтом улицу, подъезд, а под лестницей – конуру. В эту конуру он приходит только вечерами, вываливая в дрожащие руки матери мелочь от продажи газет. Это – детство. А потом такая же безрадостная юность – восемь лет на суконной фабрике в Лодзи. Восемь лет, однообразные, мрачные, как ступеньки той лестницы, где притаилась конура его «золотого детства». Когда ему минуло двадцать три, взяли в армию. Перед отъездом на фронт он попал на родину, в Краков. Зашел к отцу, больному, разбитому параличом.

– Так вот, отец, я для Пилсудского вояка плохой, все одно перебегу.

– Как знаешь, сынок: иди туда, где правда.

Взяли Стася в пулеметную команду, через неделю погнали на фронт. При первом удобном случае попытался Стась бежать, но был пойман и прикован на месяц к пулемету. Там его взяли в плен красные. Вот и вся короткая жизнь. А что дальше?

Лес кончился, стало просторней, светлей. Станислав сказал Терентьичу:

– Тут, близко!

– Полк развернуть можно?

– Можно, только за болотом.

– Артиллерия пройдет?

– Постараемся.

Потянулись кочковатые луговины с удушливым запахом ила. Лошади неуверенно шли, похрапывая, поводя ушами. Всадники молча ловили шорохи шмыгающих копыт. Ехали долго, меняя направление. Впереди мелькнули огоньки, сразу погасли.

– Здесь, – сказал поляк.

Топь кончилась. Лошади пошли уверенней, смелее. Полк в темноте долго разворачивался, потом загремели залпы.

…Ван Ли везли на санитарной линейке. Он чувствовал, что затевается большой, может быть, последний бой и тревожно ловил раскатистые выстрелы.

В пограничную деревушку полк ворвался неожиданно. Сонные солдаты метались по дворам. Впереди мчался Станислав, крутя над головой шашку, а за ним – Терентьич, комиссар, конники. Проскакали уже больше половины деревенской улицы, когда совсем рядом ударил выстрел. Поляк вдруг выронил шашку, пошатнулся в седле. Подскакал Терентьич, но Станислав был уже мертв.

– На линейку! – приказал командир.

Пара дюжих рук выхватила тело из седла, положила на линейку, рядом с Ван Ли.

Ошеломленный противник расстреливал темноту, будоражил улицы. Проскочила, громыхая, артиллерия, за ней – линейка и несколько подвод обоза, затем все стихло.

Полк миновал деревню, прорвался сквозь последний заслон. Еще несколько минут – и показались белые с черным столбы, уходящие далеко за синеватый горизонт. Граница. Спешились.

Вызвали линейку в голову колонны. Молчаливые бойцы сияли головные уборы, насторожились. Расправляя густые усы, ставрополец-хохол слез с козел, поглядывая на командира.

На линейке лежало двое.

Ван Ли беззвучно шевелил губами, грустно улыбался, озирая бойцов. Терентьич подошел к линейке, приподнял мертвого поляка.

Слышит Ван Ли, как бойцы долбят землю, хочется ему встать, но сведенные судорогой ноги закоченели.

Он повернул голову вбок – у крыла линейки, приветливо улыбаясь, стоял Дениска:

– Здравствуй, Ван!

Ван Ли слабо шевельнул рукой, протянул ее Дениске. Огромная ладонь бережно взяла руку китайца.

– Выживешь, Ван, вот посмотришь – выживешь, еще каким молодцом будешь.

И вдруг раздался знакомый твердый голос командира полка:

– Мы, товарищи, здесь хороним наших бойцов, отдавших жизнь за народное счастье.

Потом говорил комиссар:

– Погибших – тысячи, но нас – миллионы! И мы, живые, клянемся мертвым: никогда не забудем их, никогда не изменим великому делу мировой пролетарской революции.

Дениска почувствовал: ему на плечо легла чья-то крепкая рука – рядом, низко опустив голову, стоял Колосок.

Ночью полк перешел границу.