Текст книги "Подвиг тридцатой батареи"

Автор книги: Петр Мусьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Матрос Заика застрелил одного фашиста из винтовки и схватился с другим в штыковом бою. Немец хорошо парировал удары, но Заика продолжал теснить врага. Наконец фашист схватился за ствол винтовки и медленно стал оседать на землю.

Пулеметчики Медведев и Токаренко незаметно подползли к флангу фашистов, ударили длинной очередью по их неровной цепи. Враги заметались в поисках укрытия, а пулемет все бил и бил. С воплями и бранью уцелевшие фашисты откатились в лощину. Бой разгорелся по всей территории батареи. Немцы цеплялись за каждый бугорок, отсиживались в воронках, злобно и упорно принимали штыковые атаки. Вот на матроса Бригеля навалились двое. Одного он заколол быстро, а со вторым схватился в смертельной борьбе. Немец был очень сильным и уже стал душить Бригеля, когда кто-то из матросов подскочил сбоку и всадил фашисту нож между лопаток.

Пулеметчик сержант Ярыгин подпустил врагов на двести метров, а потом спокойно, как на учении, дал длинную очередь. Немцы залегли и поползли вспять, но им во фланг открыли меткий огонь бойцы роты Окунева. Враг медленно отступал, и, как только его цепи отошли на значительное расстояние, орудия батареи дали несколько залпов шрапнелью. Убитых у фашистов стало еще больше.

Роты Тридцатой и рота Десятой батареи были подчинены командирам батальонов 8й бригады морской пехоты. Получив в свое распоряжение такую силу, командиры сильно поредевших батальонов Хотин и Г оловин контратаковали противника и освободили важные высоты. Бывший политрук роты Окунева В. Рудаков в своих воспоминаниях пишет: «Наступательный порыв батарейцев был настолько сильным, что, несмотря на ураганный минометный и автоматный огонь противника, роты (Матушенко и Окунева) заняли высоту с ходу, а за ней и вторую. Было уничтожено несколько десятков гитлеровцев, захвачены трофеи: четыре ручных пулемета, миномет, орудие малого калибра, до десятка немецких автоматов и лошадь».

Отделение комендора Пустовойта ползком между скал пробралось в тыл немцам и подняло панику, это очень помогло наступающим.

Батарейцы захватили высоты. Надо было бы окопаться, но лопат не оказалось. Когда краснофлотцы уходили из-под массива в бой, то их снабдили теплым бельем, ватниками, патронами. Но саперных лопат на батарее не было. Пришлось окапываться трофейными лопатками немцев, штыками и даже касками убитых фашистов. Немцы же, естественно, не ждали, пока моряки окопаются, и пустили на высоту авиацию, пробомбили раз, другой. Потом начался ураганный огонь артиллерии и минометов. Роты несли потери, но держались стойко и встретили следующие атаки фашистской пехоты метким организованным огнем. Вскоре стемнело, и атаки прекратились. Моряки продолжали окапываться. Ночью приехал на машине краснофлотец Бригель, его послал Александер, дав ротный миномет и десятка два мин к нему. Окунев обрадовался и отправил Бригеля в батальон за пищей, боеприпасами и лопатами. В кромешной темноте Бригель нашел штаб и тыл батальона, привез термосы с горячими щами и десяток лопат.

К утру батарейцы уже были в окопах, пусть неглубоких, но все же защищающих от пуль и осколков. Немцы рано утром сделали короткий огневой налет, а затем пошли в атаку при поддержке трех танков. Шел мокрый снег, залепляя глаза. Сквозь его пелену то там, то здесь появлялись фашистские автоматчики. Их уничтожали, не подпуская на гранатный бросок. Три атаки фашистов были отбиты. Много неприятностей причиняли танки. Они палили с почтительного расстояния, и хотя в окопах были такие богатыри-комендоры, которые швыряли гранату на 40—50 метров, танки были недосягаемы. Танки давали несколько выстрелов по огневым точкам и быстро сползали вниз.

Окунев и Рудаков решили послать в засаду гранатометчиков. Желающих нашлось много, пришлось выбирать самых сильных, находчивых и ловких. На правый фланг, где действовали танки, перебросили два станковых пулемета, чтобы отсечь пехоту.

Пулеметчики быстро справились с задачей. Вскоре один танк, поврежденный снарядом, немцы взяли на буксир и увели в лощину. Пехота тоже не прошла. Четвертая атака немцев закончилась для них безуспешно. Потери же они понесли очень большие. Правда, батарейцам тоже недешево обошелся этот день. Почти половина роты Окунева и большая часть роты Матушенко выбыли из строя. Раненого Матушенко унесли в лазарет Тридцатой.

Позже моряки получили приказ отступить и занять новые рубежи, с тем чтобы прикрыть отход наших частей. Роты отошли в полном порядке, немцы не сразу заметили это. Они показались только часа через два после отхода наших частей и попали под обстрел пулеметчиков Окунева. Фашисты залегли, потом раза три пытались атаковать, но безуспешно. Шесть пулеметов и десятка два автоматов, в числе которых были и трофейные, прижимали врага к земле. Так продолжалось пять суток. Постепенно выбывали из строя командиры взводов, вместо них становились новые. Гибли краснофлотцы, старшины, но позицию держали крепко. Оставшиеся в живых – горстка воинов Тридцатой, прижатая немцами к морю, – все же пробились в район батареи и заняли оборону уже на ее огневой позиции. Командир батальона морской пехоты Головин, ныне полковник запаса, дает очень высокую оценку боевой активности моряков батареи, воевавших в составе его батальона и батальона капитана Хотина, погибшего в боях на подступах к Тридцатой батарее.

Боевая дружба хорошо помогала использовать огневые средства не только Тридцатой, но и других батарей.

Бывший начальник штаба Первого гвардейского зенитного полка И. К. Семенов, ныне генерал-майор в отставке, вспоминает:

– На КП Тридцатой был наш пост ВНОС. Тридцать первого декабря позвонил туда. К телефону подошел Окунев. Я спросил: «Как дела?» Он ответил: «В казарме и в доме командного состава опять сидят немцы. Вчера их вышибли, а сегодня на рассвете они снова заняли весь казарменный городок. Из наших орудий туда не стрельнешь: мертвая зона. Дай огоньку по домам, я покорректирую.

Через несколько минут пять зенитных батарей открыли беглый огонь по казарменному городку. Дома загорелись, немцы забегали в поисках укрытий. Слышу, как Окунев бранится и кричит: «Так их перетак, шрапнель давайте, фашисты на улицу высыпали!» Мы, конечно, дали и шрапнель. После десятиминутного огневого налета Окунев дал «дробь», а потом рассказал, как фашисты выскакивали из окон его квартиры и падали под градом пуль и осколков.

«Хороший новогодний подарок сделали им твои зенитки, Иосиф Кузьмич», – позвонил Семенову Окунев и поблагодарил зенитчиков от имени всего личного состава батареи.

Казарменный городок был снова очищен от врагов, а его развалины заняла морская пехота и держала до середины июня 1942 года.

Борьба на поверхности в эти дни шла почти непрерывно. Внутри массива положение тоже было напряженным. Бетон и сталь отгораживали людей от внешнего мира. Стреляли в этот период значительно реже: пушки износились и снарядов было мало. Бойцы, старшины и командиры стояли на боевых постах. С поверхности глухо доносились отголоски боя, а тут, под бетоном, стояла напряженная тишина и неизвестность, поэтому нервы людей были натянуты. В хозяйство лейтенанта Репкова, скрытое в толще горы на большой глубине, с поверхности не доносилось почти никаких звуков. Мягкий матовый свет озарял многочисленные приборы, у которых в напряженных позах стояли краснофлотцы, готовые выполнить команду. Хмурый, невыспавшийся Репков время от времени спрашивал у Александера по телефону, как дела. Тот лаконично отвечал, и снова наступала гнетущая тишина.

Изредка забегал Соловьев и рассказывал о положении наверху.

– Товарищ командир, почему стреляем мало, ведь бой же идет за наш городок? – спрашивали Репкова подчиненные.

Репков виновато смотрел на бойца и недовольно отвечал:

– Не знаю, командованию виднее, когда и как стрелять. Может быть, сейчас сподручнее бить врага пулей, чем снарядом.

– Тогда зачем же нам тут сидеть? Честно говоря, шибко подраться хочется, должок фрицу отплатить.

Разговор прерывает телефонный звонок из командного поста.

– Есть, послать четверых с боеприпасами, товарищ капитан, – отвечает Репков. Положив трубку, он с минуту думает, потом называет четыре фамилии, в том числе и фамилию того бойца, который считал себя «должником» фашистов.

– Патронов взять по сотне штук, одеться потеплее. И драться так, чтобы наш Центральный пост за вас не краснел, понятно?

– Не подкачаем, товарищ командир.

В башни шум боя доносился явственнее, и бойцы нервничали. В орудийных расчетах людей осталось немного, так как большая часть бойцов и младших командиров башен дралась в составе тех трех рот, которые защищали батарею на поверхности холма. В башни сведения извне доходили быстрее, чем в Центральный пост, личный состав башен с тревогой прислушивался к шуму боя.

– Товарищ старшина, Иван Сергеевич, почему меня не взяли в роту, разве я недостоин драться с врагом лицом к лицу? – спрашивал командир орудия старшину Лысенко, заменявшего командира башни.

– А ты, Федор, и дерешься лицом к лицу. Только твое лицо не такое, как у тех, кто в ротах. Вот твое лицо, – указал Лысенко на четырехсоткилограммовый снаряд. – Плюнешь таким фашисту в рожу – от него мокрое место останется. Не можем все выйти из-под бетона и драться с винтовками.

9. ДРАЛИСЬ КОКИ И ХЛЕБОПЕКИ...

Понятия о строевой и нестроевой службах совсем смешались в дни тяжелых боев за Севастополь. Дрались все, даже коки и хлебопеки. Единственный парикмахер батареи и тот в особенно тяжелые минуты брал винтовку и уходил в одну из рот. Заместитель командира по хозяйственной части техник-интендант Иван Подорожный командовал отдельным взводом, в который входили шоферы, кладовщики, ездовые, писаря. Подразделение Подорожного мужественно обороняло отведенный ему сектор. Подполковник запаса Подорожный, вспоминая об этих днях, особенно тепло отзывается о начальнике гаража главном старшине коммунисте Иване Данилове. Это был не только меткий стрелок и искусный маскировщик, но и находчивый разведчик. Вместе с разведчиками пехотной части Данилов ходил в тыл врага за «языками». Однажды он привел молодого немца, тот был страшно перепуган и долго не мог говорить. С помощью словаря Подорожный и Данилов задали ему вопрос: «За кого и за что воюешь?» Немец ответил, что за благополучие родителей: они ждут от фюрера обещанной земли, которой у них сейчас очень мало.

Во время допроса в землянку вошел комиссар батареи. Услышав слово «комиссар», немец затрясся, изменился в лице и стал плакать. Когда Соловьев заговорил с солдатом, тот был удивлен тем, что матросский комиссар знает немецкий язык.

На наивный вопрос пленного, разрешается ли в плену молиться богу, Соловьев ответил, что это личное дело каждого, что пленный должен подчиняться дисциплине, честно работать и что по отношению к нему будут соблюдены все международные нормы, касающиеся обращения с пленными.

После этого пленный рассказал много интересного. Потом спросил Подорожного, все ли такие комиссары у русских. Подорожный успокоил его: все такие, иными и быть не могут.

Пленный, слышавший ранее о комиссарах совсем другое, задумался и замолчал.

Во время декабрьских боев фашисты заняли высотку вблизи рубки командного пункта и стали оттуда вести наблюдение. Выбить их было очень трудно: подступы простреливались многослойным пулеметным огнем. Стрелять из башенных орудий было невозможно: высотка находилась в мертвом пространстве. Немцы же окопались и стали рыть ходы сообщения. Потом притащили противотанковую пушку и начали бить по командному пункту. Снаряды не могли пробить броню КП, но беспокойства доставляли много. То оптика сквозь амбразуры и смотровые щели засорится песком, то осколки залетят.

Однажды ночью старший лейтенант Окунев собрал небольшую группу матросов и повел штурмовать высотку. Было ветрено, штормовое море гудело, низкие тучи отражали ракетные сполохи, после которых становилось еще темнее. Немцы заметили группу Оку-нева поздно. Метко брошенная граната разбила пулемет врага. Короткая схватка закончилась истреблением фашистов. Подорвав дзот и сравняв окопы, разведчики вернулись к себе, захватив трофеи и одного раненого немца.

Техник-интендант 1 рангаИ. Т. Подорожный (1942 год)

Командир и комиссар батареи, обходя боевые посты, зашли на участок Подорожного. Они поговорили с бойцами о том, как лучше держать оборону, а затем комиссар дал Подорожному листок бумаги, где было написано по-немецки: «Смерть Гитлеру!»

– Выложите ночью лозунг из камней на склоне горы, обращенном к немцам, – сказал он.

Подорожный выбрал подходящее место и послал туда Ивана Данилова с группой хозяйственников. Ночью они выложили эти слова из белых камней. Каждая буква, в рост человека, была окрашена известью. Утром немцы начали палить по лозунгу. Они выпустили двести пятьдесят шесть снарядов, прежде чем повредили лозунг. Матросы долго смеялись над одураченным врагом. После этого почти ежедневно выкладывали саженными буквами антифашистские лозунги, и немцы каждый раз тратили много снарядов.

– Это нам на пользу, – говорил комиссар. – У врагов снаряды убывают, а кроме того, пусть фашисты видят, что имеют дело с упорными людьми. Это, поверьте мне, действует на психику гитлеровцев.

В конце декабря фашисты, прорвавшиеся к казарменному городку, попытались сравнительно небольшими силами атаковать укрепления батареи. Одна группа немцев, засевшая в разрушенных домах, была окружена подразделением Подорожного, и после короткой схватки семнадцать пехотинцев сдались хозяйственникам. Баталеры и ездовые обрадовались удаче и повели пленных на сборный пункт. Тем временем другая группа фашистов, побольше, атаковала окопы, ослабленные уходом конвоиров. В окопах было тридцать два бойца под командованием баталера вещевой части главного старшины Сандулы. Немцев было больше сотни. Сандула, умело распределив силы, дал такой плотный огонь, что половина фашистов была перебита, остальные уползли обратно. В этой короткой схватке особенно отличился писарь Павлов, в совершенстве овладевший искусством меткой стрельбы и маскировки. Павлов сразил не менее десяти фашистов. Позже он не раз отличался и как лихой разведчик.

Командиры и комиссары секторов (вся дуга Севастопольского фронта была разбита на четыре сектора, Тридцатая батарея территориально входила в четвертый сектор) обменивались боевым опытом.

Однажды на батарею пришли бойцы Приморской армии, не раз видевшие боевую работу Тридцатой. В их понимании «батарея» – это четыре орудия, четыре гусеничных тягача, несколько машин-вездеходов и, самое большее, сотня людей. Красноармейцы походили по башням, погребам, поглядели на силовые агрегаты, центральный пост, на химзащиту, средства связи, помещения бытового обслуживания и говорят:

– Теперь нам понятно, почему немцы вас так боятся. Да тут не просто батарея, а целый подземный завод.

Один из сержантов, смерив толщу брони в боевой рубке, удивленно сообщил товарищам о результатах измерения.

– Такую рубку не пробьет даже самый большой снаряд, – сказал он.

Фашистской артиллерии и в самом деле не удалось пробить броню КП батареи, хотя

прямых попаданий в него было много. Для КП была использована боевая рубка недостроенного линейного крейсера «Измаил», разобранного в середине двадцатых годов. А русская сталь исстари отличалась невиданной крепостью. Год спустя немцы в одной служебной бумаге, предназначенной для офицеров, вынуждены были признать исключительную прочность брони батареи, особенно ее боевой рубки.

Когда армейцы уходили, стихийно возник небольшой митинг. Воины Приморской армии поблагодарили моряков за меткий и сокрушительный «флотский огонек». Комендор Андросов ответил:

– Еще метче будем стрелять, дорогие товарищи армейцы. Наша сила и крепость – в боевой дружбе.

10. ЛАЗАРЕТ БАТАРЕИ

Немало врагов истребили батарейцы, но и сами несли потери. И если многие бойцы после ранения возвращались в строй, то тут была заслуга санитарной части, которую возглавлял военврач 3 ранга Саул Маркович Мармерштейн. С 5 ноября по 8 января Мармер-штейн сделал 106 операций, из них 98 средних и сложных.

Фельдшера, сестры и санитары работали в очень тяжелых условиях. До двадцатых чисел декабря операционная находилась в казарменном городке, куда густо сыпались снаряды и мины.

За стенами санитарной части раздавалась частая пальба, рвались мины, снаряды, но медицинский персонал работал четко и спокойно.

Вот в операционную принесли матроса Федора Грицая. Осколком мины ему перебило обе кости правой ноги – большую и малую берцовую. Военфельдшер Александра Сергеевна Айрапетова подала Грицаю стакан водки, матрос, поморщившись, выпил и лег на стол. Айрапетова и Масленникова быстро подавали нужные инструменты. Мармер-штейн, облачившись в халат и надев маску, ловко и быстро извлек большой осколок.

Еще несколько минут – и шины наложены, раны забинтованы. Грицая бережно уносят в подземную палату, а Мармерштейн идет в приемный покой, жадно затягивается папироской и бегло заносит в книгу сведения об операции. В это время сестры готовят нового больного.

Однажды принесли корректировщика Письменного. Он был без сознания. Осколками авиабомбы была перебита голень, поврежден позвоночник, задеты почки и легкие. Казалось, раненый безнадежен. Мармерштейн в течение трех часов оперировал матроса, а через два месяца Письменный снова был в строю.

Много советских воинов спас от смерти военный врач Мармерштейн.

Но были периоды, когда весь медперсонал уходил в бой. Тогда и врач шел в окопы, где каждая винтовка была на счету. Медицинский персонал не только перевязывал раненых, но и защищал их с оружием в руках.

После первого штурма операционная была переведена в бетонный блок, но работники санчасти, подбиравшие раненых, почти все время находились под огнем врага. Они оказывали медицинскую помощь не только батарейцам, но и воинам соседних армейских частей: в радиусе более километра помещения батарейного лазарета были единственным местом, где можно было разместить тяжелораненых и спокойно произвести сложную операцию. Назначенный впоследствии начальником медико-санитарной службы Крымского района береговой обороны, Саул Маркович и там проявил свои замечательные организаторские способности.

Санитарную часть обслуживала группа работниц хозяйственной части. Тут были уборщицы, прачки, огородницы. Женщины держались стойко и мужественно. Во время напряженных боев, под бешеным огнем врага они подбирали тяжелораненых и несли их под массив. Александер в беседе с корреспондентом газеты как-то сказал: «Что вы все ищете героев под бетоном? Вон посмотрите на работу наших санитарок, и вам сразу станет понятно, где надо их искать». Врачи армейских частей, поддерживавшие контакт с лазаретом батареи, также неоднократно отмечали самоотверженную работу женщин санитарной дружины батареи.

Почти круглые сутки работала прачечная батареи. Для лазарета постоянно требовалось чистое белье. Перевязочных материалов не хватало, приходилось стирать бинты, бывшие в употреблении. Помимо этого, прачечная стирала белье для всего гарнизона батареи и даже соседних армейских частей. Механизмы же были самые примитивные, и почти все приходилось делать вручную.

...Помещение затянуто седыми клочьями пара. Пахнет содой, мылом и грязным бельем. У корыта склонилась широкоплечая женщина в матросской тельняшке. Лицо мокрое от пота, непокорные волосы вылезают из-под марлевой косынки и слипшимися прядями падают на потный лоб. Здесь трудится Федосья Решняк, чуть подальше – ее сестра Галя, за Галей – Александра Харламская, Ольга Гелуниди, Маша Капыш. Одни стирают белье, другие отжимают и носят его в сушилку. Лица сосредоточенно-серьезны, нет улыбок – сегодня был тяжелый день, большие потери, работницы уже все узнали от подруг, да некоторые из них и сами сегодня носили раненых под бетон.

С большим уважением относились воины батареи к заведующему подсобным хозяйством батареи Евстафию Петровичу Чернявскому. Этот пожилой человек мог уехать из Севастополя или хотя бы из района батареи, но оставался на посту до последних дней борьбы за Севастополь и погиб как воин. В винных подвалах совхоза имени Софьи Перовской прятал он коров от бомбежек и артиллерийского огня. Он запас для них корма почти на целый год. Однажды снарядом ранило корову, ее прирезали на мясо... «А может, и остальных зарежем, Евстафий Петрович?» – спросил комиссар. Чернявский рассердился: «А где же я для раненых молоко стану доставать?» Свежим молоком лазарет батареи был обеспечен до последних дней.

С помощью бойцов и работниц подсобного хозяйства Чернявский к июню 1942 года вырастил такое количество редиски и зеленого лука, что мог снабжать свежей зеленью даже некоторые подразделения Приморской армии.

Зимою, когда Александер получил наконец весточку от жены, работник подсобного хозяйства Шакай подошел к Подорожному:

– У командира батареи родился сын. Я отыскал в совхозе цветы, надо подарить ему и поздравить с сыном.

На дворе в это время была суровая зима со снегом и морозами до 15—18 градусов. Букет живых цветов был завернут в одеяло и доставлен в каюту Александера. Командир растрогался, спустился к домикам подсобного хозяйства и расцеловал Шакая и других рабочих подсобного хозяйства.

Настроение Александера улучшилось. Он рассказывал товарищам о рождении сына и заканчивал словами:

– Каков молодец, а? В метро родился – и хоть бы что, девять фунтов с половиной. Вот каков Колька у меня. Добрый вояка будет. У нас – Александеров – вся родня военная. Поглядеть бы теперь на него хоть одним глазом. Да и Танюшка за полгода, поди, выросла. Война войной, а дети растут. Только вот каково с питанием там, в Москве, посылочку бы им подкинуть, да где уж тут...

За несколько дней до получения письма командир ходил на развалины дома, где он жил, и среди разного хлама, разбросанного взрывом тяжелой авиабомбы, обнаружил замусоленного плюшевого мишку – любимую игрушку дочери. Бережно очистив его от грязи, командир нес медвежонка за ухо. Повстречавшемуся старшине башни сказал:

– Вот, брат, дела-то какие. Поглядел на развалины и обнаружил Танькину вещь. Думал, что от квартиры только один адрес остался, ан нет, кое-что уцелело. Кажется, это все, что у меня осталось от семьи. Пятый месяц нет писем, а Москву все бомбят и бомбят...

Александер очень любил свою семью. Он говорил, что у хорошего командира должна быть и дружная семья.

К вечеру 31 декабря враг стал медленно отходить под яростными ударами морских и армейских пехотинцев. Однако, выйдя на правый берег реки Бельбек, фашисты закрепились, и выбивать их оттуда было уже нечем, да и некому: наши войска тоже понесли большие потери. Линия фронта пролегла в полутора километрах от батареи и стабилизовалась почти на полгода.

Фашистская армия несколько сузила кольцо осады, заняла некоторые выгодные высоты. «Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы», – сетует Манштейн в своих воспоминаниях. А жертвы были действительно очень большими. Ман-штейн говорит, что к концу декабря только в симферопольских госпиталях было более десяти тысяч раненых. Но мы знаем, что ранеными были забиты Бахчисарай, Евпатория, плодоягодный совхоз у станции Альма и все прифронтовые деревни.

По самым скромным подсчетам, а Соловьев и Александер всегда очень скромно оценивали свои боевые успехи, Тридцатая батарея перебила и ранила в дни второго штурма Севастополя не менее тысячи человек, превратила в лом десятки орудий, сотни автомашин. Немалый урон понесла и сама батарея. Дело не только в людских потерях: стали выходить из строя орудийные стволы, сквозь которые прошла почти тройная норма снарядов. Необходимо было срочно менять их.

11. СМЕКАЛКА И ГЕРОИЗМ

В тесном кабинетике генерал-майора П. А. Моргунова собралось более десяти артиллеристов. Надо было обсудить, как заменить стволы Тридцатой батареи. Военному инженеру 1 ранга А. А. Алексееву, одному из виднейших специалистов по установке артиллерийских систем, и начальнику артотдела тыла полковнику Е. П. Донцу было поручено разработать проект замены стволов Тридцатой батареи. Моргунов уже изучил проект.

– Проект, по-моему, хорош, – сказал он, – но должен обрасти деталями, расчетами отдельных производственных операций. А для этого надо посоветоваться с народом – с мастерами, рабочими, краснофлотцами, старшинами. Они очень многое подскажут. Расширенное совещание по плану замены стволов проведем завтра прямо на батарее в десять ноль-ноль. Еще раз продумайте ваши предложения, посоветуйтесь со слесарями и такелажниками артмастерских, учтите мнение Андриенко – очень головастый механик, да ему и работать придется. Еще раз предупреждаю – дело очень серьезное. Стволы износились настолько, что при стрельбе дают «плевки». Ну и само собой разумеется, надо все сохранить в тайне.

В десять ноль-ноль в кают-компании батареи собралось много людей: командиры, политработники, механики, мастера артиллерийского дела. За столом сидели Моргунов, Вершинин, Радовский, Александер. Вел совещание Моргунов. Каждый из присутствующих понимал, что разговор будет конкретный, и почти у всех были готовые предложения.

– Замена таких стволов – дело весьма трудное, – сказал Моргунов. – Надо срочно менять все четыре ствола. Все они расстреляны выше всяких норм, а один поврежден снарядом противника. Правда, Андриенко укоротил ствол, отрезав автогеном поврежденное место, но ствол безнадежно испорчен, и для него нужны особые таблицы стрельбы.

Военный совет приказал срочно заменить стволы, взяв запасные из Казачьей бухты. Перевозка стволов – дело нелегкое. Пятьдесят две тонны весит каждый! А пятидесятитонный кран недавно потонул от прямого попадания фашистской бомбы. Грузить на баржу стволы придется с помощью домкратов и талей. Но это задача артотдела тыла и ОВРа. Пока мы о доставке говорить не будем: наша задача – обсудить, как быстрее заменить стволы.

Батарейный кран поврежден, но если бы мы и починили его, пользоваться им нельзя: немцы немедленно догадаются, в чем дело. Надо, чтобы они и не подозревали о том, что мы меняем стволы. Будет плохо, если они попытаются штурмовать батарею, лишенную своего главного оружия. От скрытности зависит девять десятых успеха. А технические трудности можно преодолеть – народ у нас смекалистый. Некоторый опыт замены стволов без крана у нас уже есть. На Тридцать пятой уже меняли ствол Прокуда и Сечко. Но там было полегче, чем здесь. Там от фронта до батареи пятнадцать – двадцать километров, здесь – в десять раз ближе. План работ, последовательность отдельных операций надо строго продумать. Сроки – самые сжатые. Техническая норма для замены всех стволов – шестьдесят суток. И конечно, с применением крана. А мы без крана, работая главным образом по ночам, должны сделать это, самое большее, за тридцать суток. Таково мнение командования береговой обороны. Выносим его на ваш совет, давайте подумаем, как сделать добротнее и быстрее...

Выступали инженеры, рабочие, старшины. Их предложения были оригинальны и конкретны. Некоторые вооружились схемами, расчетами, выкладками. Все разговоры сводились к одной мысли: можно сократить сроки почти вдвое, каждый был готов работать за двоих, за троих.

Оригинальное предложение внес мастер по установке артиллерийских систем Семен Иванович Прокуда. На основании тщательных расчетов, проведенных им с помощью Алексеева, Донца, Ротштейна и Сергеева, Прокуда пришел к заключению, что вынуть старые стволы и вставить новые можно, не снимая полностью броневые крышки башен. Это сократит сроки работ. Моргунов и Вершинин поддержали его.

Андриенко предложил для съема новых стволов с железнодорожной платформы и погрузки старых использовать гидравлические домкраты.

В конце совещания Моргунов, оглядывая его участников усталыми глазами, сказал:

– Чтобы успешно выполнить все эти работы, нужны железная выдержка, упорство и дисциплина, самая суровая и беспощадная дисциплина осажденной крепости. Андриенко и Соловьев здесь правильно говорили о значении маскировки. Малейшее нарушение ее – и вся работа, потребовавшая нечеловеческого напряжения и немалых жертв, пойдет насмарку. Это должен понимать каждый краснофлотец. И тут без хорошо организованной политической работы никак не обойдемся. Правильно, комиссар, я говорю? – обращается Моргунов к Вершинину. Тот кивает головой. – Мне нравится хорошая, подлинно комиссарская хватка Соловьева. Крепкие у вас секретари партийной и комсомольской организаций – Коломейцев и Устинов – и политруки подразделений. Конечно, вам будут помогать Вершинин, Митраков, инструкторы политотдела, но самое главное звено в политработе – это вы сами – командиры, политработники, партийные и комсомольские активисты. Вы постоянно находитесь среди бойцов, от вас в большой степени зависит успех работы.

Через час комиссар Вершинин и начальник политотдела Митраков собрали партийных и комсомольских активистов. Соловьев познакомил их с планом политического обеспечения работ и расстановки людей по объектам. В тот же день выпустили специальный номер газеты. На переборках появились лозунги, призывающие досрочно закончить работу.

Новые стволы лежали около 35-й батареи на берегу Казачьей бухты. Их надо было доставить в Севастополь, перегрузить на платформы и подвезти к батарее. Днем это делать было нельзя, даже в пасмурную погоду: немцы могли заметить и обстрелять баржу со стволами.

Каждый ствол весил пятьдесят две тонны. В Севастополе были краны грузоподъемностью в сто и пятьдесят тонн. Но в декабре 1941 года в строю оставался только тридцатипятитонный кран. Можно ли этим краном поднять ствол в пятьдесят две тонны и перенести с берега на баржу? Этот вопрос беспокоил всех, от командующего флотом до любого из рабочих крана. Конечно, можно было перетащить стволы с берега на баржу с помощью домкратов и катков, но на это ушли бы недели. А это нужно было сделать как можно быстрее.

И тут снова выручила смекалка. Главный боцман крана высказал мысль, что стволы можно будет поднять тридцатипятитонным краном, если сделать к нему противовес.

Командир ОВРа контр-адмирал В. Г. Фадеев собрал офицеров охраны рейда и поставил задачу обеспечить безопасность буксира с баржой. Выделили специальные катера-дымзавесчики, договорились о контрбатарейной стрельбе на случай, если немцы обстреляют. Командующий авиацией генерал-майор Остряков обещал обеспечить прикрытие с воздуха.

Все прошло гораздо проще, чем предполагали: кран выдержал полуторную нагрузку, стволы доставили в Севастополь и погрузили на специальные платформы незаметно для немцев.