Текст книги "Подвиг тридцатой батареи"

Автор книги: Петр Мусьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

И вот Устинов с комсомольцами Петрусовым, Дементьевым, Сиващенко и Куделей сочиняют ответ на обращение батарейцев Десятой.

– Комиссар говорит, что надо позабористей и покороче, а не получается. – Устинов трет покрасневшие от недосыпания глаза и опять начинает вычеркивать фразы. Его любят комсомольцы батареи, это настоящий вожак молодежи: смелый, энергичный и жизнерадостный.

Подходит секретарь партбюро Коломейцев и тоже выбрасывает несколько строк. Комсомольцы протестуют.

– Ответ пошлем в газету «Красный черноморец», а она сейчас стала маленькой, – убеждает их секретарь. – Длинное письмо наверняка редакция не пропустит...

14 ноября письмо комсомольцев Тридцатой было напечатано под заголовком «Умрем, но не отступим!».

В письме говорилось:

«...Много погибло фашистских солдат от мощного огня нашей батареи. Мы будем беспощадно уничтожать немцев на нашей священной земле. Если не достанет врага наш дальнобойный снаряд, мы будем уничтожать его из пулеметов, гранатой, винтовкой, штыком, саперной лопаткой – всем, что попадется под руку. Ни один из нас не дрогнет перед врагом!

Славные традиции революционных черноморских моряков свято живут в нашей памяти. Умрем за честь и свободу своей Родины, но не отступим перед врагом!

Так говорят наши лучшие артиллеристы, так говорят комсомольцы Крысанов, Бору-нов, Хоменко, Бешко, Куланин и другие, уничтожающие метким огнем фашистских бандитов.

Таков ответ комсомольцев и всего личного состава нашей батареи на призыв комсомольцев батареи т. Матушенко.

По поручению комсомольцев:

Комиссар батареи Соловьев.

Секретарь партбюро Коломейцев.

Секретарь бюро ВЛКСМ Устинов.

Комсомольцы Дементьев, Петрусов.»

Комсомольцы свято хранили верность своей клятве. Они старались сделать как можно больше для победы над врагом.

На одном из комсомольских собраний Устинов предложил обратиться к молодежи Черноморского флота с призывом собрать средства на создание танковой колонны.

Комсомольцы батареи горячо поддержали это обращение.

29 ноября обращение появилось во флотской газете. Заканчивалось оно просто и деловито:

«Мы призываем всех комсомольцев, всю молодежь Черноморского флота собрать средства на создание танковой колонны имени ЦК ВЛКСМ. Первый взнос – свыше 30 тысяч рублей – мы уже внесли. Сбор продолжается. Пусть наши средства еще больше усилят мощь Красной Армии и ускорят гибель немецко-фашистских оккупантов».

Патриотический почин комсомольцев был дружно подхвачен на флоте. Через неделю Соловьеву позвонил начальник политуправления Черноморского флота дивизионный комиссар П. Т. Бондаренко:

– Молодцы твои ребята! В одном Севастополе уже больше миллиона собрано да на Кавказе не меньше. А там сбор еще только начался. Передай комсомольцам спасибо!

На одном из совещаний партийного актива Александер и Соловьев обратили внимание присутствующих на то, что краснофлотцы не берегут противогазы. В окопах, а особенно на пустырях, нередко можно было увидеть валявшейся совершенно исправную резиновую маску или фильтрующую коробку противогаза. Сумки не валялись: их приспособили для ношения патронов, гранат, перевязочных материалов, а подчас и сухарей. Необходимо было внушить краснофлотцам, что пренебрегать протизогазами не следует. Соловьев решил провести одну из бесед сам. Готовился он к ней вместе с химиком батареи. Химик оказался смышленым и находчивым командиром, хорошо знающим не только свое дело, но и технологию изготовления противогаза. Он перечислил материалы, из которых сделан противогаз, и подсчитал, сколько они стоят. Вооружившись этими сведениями, Соловьев пришел в роту, сформированную для защиты огневой позиции батареи.

Рота стояла на переднем крае, поэтому на беседу в землянку пришло не более двадцати человек. В просторной землянке было тепло, светло и тихо. От свежей соломы пахло пшеницей. На широких нарах разместились краснофлотцы и старшины. Все с противогазами. Однако Соловьев знал, что почти половина сумок занята патронами и гранатами. С этого и началось.

Комиссар подошел к матросу Косолапову и ощупал сумку противогаза. Там лежали пачки патронов, десяток галет, фляга с водой и пара индивидуальных пакетов.

– Содержимое противогаза выбросил?

– Так точно, товарищ комиссар, выбросил.

– Почему?

– Все выбрасывают.

– Нет, далеко не все, но некоторые действительно выбрасывают по несознательности. А ведь вы хороший воин, комсомолец, как же так получилось?

Высоченный краснофлотец нервно сдвинул на ухо подпаленную шапку, почесал затылок, попытался что-то сказать, но, увидев сердито сдвинутые брови комиссара, виновато опустил глаза, замолчав на полуслове.

– Что же получается; товарищ Косолапов, страна готовит нам оружие и дорогую боевую технику, а мы эту самую технику в грязь бросаем... У вас есть родители?

– Отец на войне, мать – в колхозе, звеньевая в полеводческой бригаде.

– Понятно, значит, хлеб для нас с вами растит...

– Выходит, что так, хлеб, ну и картошку тоже.

– Сколько трудодней надо потратить, чтобы вырастить, ну, скажем, центнер зерна в вашем колхозе?

– Да ведь какой год выдастся, ежели урожайный, то на наших землях трех дней хватит, а если засуха, то и все пять уйдут на это дело.

– Вот-вот, пять трудодней. А знаете, сколько нужно продать зерна, чтобы оплатить стоимость противогаза «БС»?

– Не знаю, товарищ комиссар, не интересовался...

– А жаль. Четыре с половиной центнера! Выходит, что ваша старенькая мать почти месяц трудилась, чтобы обеспечить сына надежным противогазом. А сынок взял да и выбросил двадцать трудодней своей матери.

В землянке стало тихо.

– Резиновая маска изготовлена из высокосортного синтетического каучука, который, как известно, делают из спирта. По точным данным, на эту самую маску пошло полтора пуда картофеля и кило восемь зерна. Да плюс к этому труд рабочих. А вы эту маску, – повысив голос, продолжал Соловьев, – выбрасываете, как негодную тряпку. Правильно это?

Аудитория молчала...

На другой день Окунев, обходивший окопы, возвратился и радостно сообщил: «Понимаете, товарищ комиссар, все разбросанные противогазы куда-то исчезли».

Хорошо была поставлена на батарее и наглядная агитация. Везде, где только можно было, начальник клуба и библиотекарь разместили яркие и броские лозунги. На одном из щитов, вмонтированных в стены, были написаны стихи Сергея Алымова:

Стоит Севастополь,

Хоть города нет,

Хоть город весь в пепле,

Разбит и разрушен.

Стоит Севастополь.

Г ремит на весь свет Великая слава Громче всех пушек.

На бетоне у главного входа под массив защитники батареи начертали:

Мы в бой идем отечественный, правый.

Отчизна! Слышишь клятву сыновей —

Иль победить, иль умереть во славу Непобедимой Родины моей!

Бывали на батарее очень тяжелые дни, когда не у каждого хватало выдержки.

Соловьев собирал политруков и секретарей подразделенческих партийных организаций и беседовал с ними. Он говорил о том, что политработник должен быть всегда среди бойцов, делить с ними все трудности.

– Надо подумать, как найти путь к сердцу каждого моряка. Старайтесь занять их в свободные минуты, почитайте вслух роман Островского «Как закалялась сталь». Неплохо бы найти еще «Овод» Войнич. Не забудьте рассказы Г орького, «Песню о Соколе». Да песен надо петь побольше, хороших патриотических песен. Выделите запевал, да и сами подтяните.

Во время одной вылазки против наступавших немцев убило связиста – старшего лейтенанта, отца двух маленьких ребят. Его жена жила в одной деревне с женой Соловьева. В очередном письме жене комиссар написал: «Ты, Бронечка, сходи к ней, когда она получит официальное сообщение...

Постарайся утешить ее в таком тяжком горе. Поплачьте вместе, и ей легче станет».

До Великой Отечественной войны личный состав береговых батарей проходил курс стрелковой подготовки по упрощенной программе. Стрелять могли все бойцы, но быстро и хорошо окапываться, маскироваться, переползать, бросать гранаты умели далеко не все. Автомата многие краснофлотцы даже не видели. Пришлось доучиваться уже во время войны. А это оказалось далеко не простым делом. Самая большая трудность – недостаток времени. Работы прибавилось втрое – впятеро, а день уже пошел на убыль. Приходилось каждую минуту использовать для боевой учебы, для тренировок в поле, на стрельбище, полигоне, в учебно-тренировочном классе.

Некоторые бойцы считали, что они подготовлены к бою, а при проверке выяснялось, что кое-кто из них не знает устройства гранаты, не умеет бросать ее в цель. Да и стреляют неважно. Другие небрежно обращались с оружием: уже было несколько «случайных» выстрелов из винтовок и пистолетов, правда, пока никого не ранило. А один раз произошел такой случай.

Группа мотористов, электриков и слесарей изучала устройство боевой гранаты в помещении мастерской под массивом. Один из краснофлотцев трюмной группы вставил в гранату запал и стал поворачивать ее рукоятку. В это время ударник сорвался и наколол капсюль. Раздался щелчок, и граната зашипела. Краснофлотец растерялся, а окружавшие его бойцы замерли от неожиданности. Только самообладание краснофлотца слесаря Лукьянова спасло положение. Он вырвал у растерявшегося бойца гранату и, швырнув за станок, крикнул: «Ложись!» Грохнул взрыв, осколки зацокали по стенкам, но в людей не попали: станок прикрыл их. Отделались только испугом и звоном в ушах.

Этот случай использовали для того, чтобы разъяснить личному составу батареи всю важность «пехотных наук». Во всех подразделениях провели партийные собрания и беседы о значении боевой выучки, чаще стали тренироваться в бросании боевых гранат, для чего был создан специальный окоп. Коммунисты и комсомольцы возглавили движение за овладение двумя – тремя воинскими специальностями. Появились новые стенды со схемами и чертежами. Не забыли и трофейное оружие – его тоже изучали, когда забирали у врага. После декабрьских боев трофейного оружия стало больше.

Но как ни был загружен трудовой и боевой день, об отдыхе бойцов тоже надо было заботиться: «после боя сердце просит музыки вдвойне».

Однажды Соловьев позвал политрука пятой боевой части Рудакова и спрашивает:

– Знаешь, что сказал Максим Г орький о песне?

Рудаков ответил что-то неопределенное.

– «Песня – крылья человека». Давай-ка организуй хор, плясунов и всякую там другую краснофлотскую самодеятельность. Устинов тебе поможет. Ты ведь, кажется, еще в училище самодеятельностью занимался.

Рудаков создал творческие группы и стал разучивать с ними программу вечера самодеятельности. Вначале не все шло гладко, но потом поднаторели и стали выступать не только у себя на батарее, но и в 90-м стрелковом полку Приморской армии, в 8-й бригаде морской пехоты.

Радиогазета выходила ежедневно. Последнее время ее редактировал Устинов, он же и читал ее перед микрофоном. В газете подводили итоги боевого дня, называли передовых воинов, рассказывали, как они совершенствуют свою боевую подготовку. Радиогазету слушали почти все бойцы, находившиеся под массивом. В помещениях батареи было до шестидесяти репродукторов и более сотни наушников.

В. А. Рудаков (1960 год).

Во всех подразделениях выходили боевые листки или стенгазеты. Их содержание отвечало задачам дня. В них было много интересных, броско поданных материалов, была критика нерадивых и сочный краснофлотский юмор «с перцем». Тут писали не только о батарейных делах: доставалось фашистским вралям, «разделывали под орех» Гитлера, Г еббельса, Г еринга, Антонеску и других фашистских главарей.

Большую роль играли групповые и индивидуальные клятвы. Их составляли сообща и подписывали все бойцы подразделений. Батарейцы клялись родной Коммунистической партии и любимой советской Родине в непоколебимой верности воинскому долгу, обещали стоять насмерть, драться до последней капли крови, бить врага до полного уничтожения. Слово держали твердо.

Все командиры и политруки подразделений были агитаторами и часто беседовали с бойцами. Многие участвовали в художественной самодеятельности. Очень одаренным человеком оказался начальник связи А. Пузин. Он хорошо играл на пианино, пел, декламировал стихи Пушкина, Маяковского, Некрасова.

На вечере, посвященном памяти В. И. Ленина, Пузин с подъемом прочел отрывок из поэмы В. Маяковского о Ленине. Батарейцы стоя слушали его.

Партийное бюро батареи было подлинно коллективным органом партийного руководства. Заседания бюро созывались в любое время, даже в самые напряженные дни боев. Однажды секретарь партбюро Коломейцев и комиссар Соловьев созвали партбюро в тот момент, когда враг прорвался в район городка батареи. Каждая минута была дорога, поэтому заседание бюро длилось буквально несколько минут. Надо было срочно разъяснить создавшуюся обстановку и призвать личный состав с честью выполнить свой долг перед Родиной. В решении партбюро записано:

«1. Батарею защищать. Умереть, но ни шагу назад.

2. Члену партбюро т. Андриенко поручается проводить партийно-политическую работу среди личного состава в своей боевой части, т. Яровенко – среди роты охраны батареи.

3. Т. Коломейцеву проводить партийно-политическую работу среди пулеметчиков».

Через десять минут, выполняя решение партбюро, члены партбюро уже были на местах.

Примерно в то же время, когда враг занял казарменный городок, Соловьев созвал собрание партийного актива батареи. Он говорил об обстановке, о необходимости личным примером увлекать бойцов и командиров на новые подвиги. Решение партактива было предельно кратким: погибнуть, но ни шагу назад. Это решение было очень быстро доведено до всех коммунистов.

Политруки подразделений и комиссар батареи умело направляли идейновоспитательную работу.

Военком береговой обороны Вершинин в одном из политдонесений указывал, что политическая работа на Тридцатой проводилась «гибко и целеустремленно, с учетом конкретных задач, возникающих в повседневной боевой жизни».

8. ДЕКАБРЬСКИЕ БОИ

Три недели фашисты штурмовали город, вводя в бой все новые части. Уже многие тысячи вражеских солдат и офицеров полегли на подступах к нему, а Гитлер все торопил и торопил Манштейна со взятием Севастополя. Но генерал-полковник Манштейн был опытным военачальником. Он убедил Гитлера, что силами, которыми он располагает, взять город нельзя, что дальнейшие атаки будут бесполезной тратой сил и средств: русские так окопались, что при поддержке артиллерии батарей и кораблей их позиции стали практически неприступными. Манштейн был прав: его войска несли такие потери, что новые атаки уже не давали успеха. Конечно, серьезные потери были и у нас.

Гитлер согласился на отсрочку и приказал перенести штурм на середину декабря. Позже он уточнил: 17 декабря. Гитлер рассчитывал к полугодию войны с Россией взять Севастополь и тем самым восстановить пошатнувшийся авторитет фашистской армии в связи с поражением под Москвой ее лучших соединений.

Манштейн и его штаб, разрабатывая плановую таблицу штурма, определили такие сроки: к 19 декабря занять всю Северную сторону Севастополя, 20-го овладеть Сапунгорой, 21-го – Малаховым курганом и затем всем городом, 22-го ликвидировать остатки наших войск, прижатые к морю.

Но еще в первую оборону Севастополя русские солдаты и матросы распевали песенку про неудачливого генерала:

Гладко было на бумаге,

Да забыли про овраги,

А по ним ходить...

У Манштейна на бумаге тоже все выглядело гладко. Но на деле получилось, совсем не так. План Манштейна сорвался. И сорвали его советские люди. Их было гораздо меньше, чем немцев, и техники у них было маловато, а боеприпасов еще меньше. Но советские воины стойко держались в этой неравной борьбе и отражали яростные атаки врага.

Почти пятнадцать лет спустя, будучи уже фельдмаршалом в отставке и консультантом американского военного ведомства, Манштейн в своей книге воспоминаний «Утерянные победы» объяснял, почему он торопился тогда со взятием Севастополя:

«Теперь перед 11-й армией стояла задача взять штурмом последний оплот противника в Крыму – Севастополь. Чем раньше будет предпринято это наступление, чем меньше времени будет дано противнику на организацию его обороны, тем больше будет и шансов на успех. И тем меньше была опасность высадки противника с моря».

Враг строил далеко идущие планы, и в этих планах роль Крыма была особенно велика. Он был очень нужен немцам как трамплин для прыжка на Северный Кавказ и дальше в Закавказье. Не овладев Севастополем, немцы не могли считать себя хозяевами Крыма. Севастополь мешал им перевозить морем войска, приковывал к себе три корпуса с огромным количеством артиллерии, очень нужной на других участках фронта. Наконец, Манштейн совершенно справедливо опасался высадки с моря.

Главный удар Манштейн решил нанести с севера. На Северную сторону, которую защищал 4-й сектор Севастопольского оборонительного района (примерно две неполные дивизии), наступал 54-й армейский корпус в составе 22, 132, 50 и 24-й пехотных дивизий, поддерживаемых отдельными танковыми и артиллерийскими частями. Сковывающий удар с юга и юго-востока наносил 30-й армейский корпус в составе 72, 170-й пехотных дивизий и горной бригады румын. В резерве оставалась только одна 73-я пехотная немецкая дивизия из 42-го армейского корпуса, дислоцированного на Керченском полуострове. Правда, в какой-то мере резервом можно было считать и горный корпус румын, рассредоточенный в предгорьях главного хребта для борьбы с партизанами. Такой малый резерв объяснялся тем, что враги не рассчитывали долго возиться с Севастополем. Им казалось, что трех – четырех дней вполне хватит для того, чтобы занять город.

Среди орудий крупных калибров, подготовленных к штурму, были четырнадцати– и шестнадцатидюймовые. На отдельных участках фронта плотность артиллерии доходила до пятидесяти стволов на километр. Особенно много было у фашистов минометов малых и средних калибров.

В своих воспоминаниях Манштейн очень хвалит 22-ю Нижне-Саксонскую дивизию во главе с генерал-лейтенантом Вольфом. Эта дивизия наступала на участке Тридцатой батареи. Это была действительно наиболее подготовленная дивизия – с кадровыми офицерами, с солдатами, имевшими большой опыт.

Такова была расстановка сил врага и его планы перед началом штурма 17 декабря. Наши силы были значительно меньше, особенно с Северной стороны. Командованию Севастопольским оборонительным районом нельзя было вывести на Северную сторону свои главные силы. Мы могли ожидать удара с любого направления: атакующий первым имеет преимущество – он выбирает направление главного удара и в какой-то степени навязывает свои условия обороняющемуся.

Рано утром 17 декабря на позиции Тридцатой батареи, так же как и на другие участки фронта, густо посыпались снаряды и авиабомбы. Только в первую половину дня немцы сделали семь массированных налетов на город и позиции наших частей. Воздух гудел от разрывов, от гула орудийных выстрелов. С характерным шипением уносились вдаль и с адским треском лопались реактивные снаряды наших «катюш». Почти каждые полчаса над городом происходили воздушные бои. Вражеские бомбардировщики при встречах с нашими истребителями швыряли как попало свои бомбы и удирали восвояси. Но часть бомб врага падала на наши позиции, на зенитные и береговые батареи.

В этот день Тридцатой батарее приходилось вести главным образом контрбатарейную стрельбу. Корректировщики то и дело давали заявки на огонь. Стреляли спокойно, расчетливо, берегли снаряды. Уничтожили шесть крупнокалиберных батарей врага. Били и по пехоте, и по танкам, но все еще со сравнительно дальних дистанций. Примерно такая же картина была и в последующие три – четыре дня. Постепенно фронт приближался к батарее.

В эти тяжелые дни прорвались из окружения артиллеристы Десятой батареи под командованием лейтенанта О. П. Белого. Когда боезапас этой батареи был почти весь расстрелян, а пополнять его стало нечем (не только в городе, но и на флоте больше не было орудий такого калибра), командование береговой обороны приказало командиру батареи капитану Матушенко сформировать из личного состава роту и во главе ее отправиться на помощь пехотной части, понесшей большие потери. Михаил Владимирович Матушенко быстро собрал личный состав, рассказал о задачах, и уже через три часа рота в полном боевом вооружении выступила на передний край.

– А ты, Олег, держись до последнего патрона, когда прикажут, взорви орудия и пробивайся на Тридцатую к Александеру, – сказал Матушенко Белому.

Г руппка уцелевших батарейцев, многие с повязками, иные даже на костылях, с боем прорвалась к Тридцатой. Белый доложил по телефону генералу Моргунову, что батарею взорвал и пробился из окружения. Получив разрешение остаться на Тридцатой, он пришел в каюту Александера и почти сутки отсыпался после трехдневных напряженных боев. А за это время врач Тридцатой Саул Мармерштейн оперировал тяжелораненых и эвакуировал их в госпиталь. Легкораненые остались на Тридцатой.

Им сделали перевязки, после этого они попросились на боевые посты. Батарея вела напряженные бои, и каждый человек был на счету.

23 декабря Тридцатая батарея оказалась в полуокружении. Справа и слева шли горячие бои. Немецкие танки, поддерживаемые автоматчиками, прорвались в район казарм. Пришлось снова бить прямой наводкой по танкам. Один танк, получив внутрь двенадцатидюймовый снаряд, развалился, как картонная коробка, башня его отлетела в сторону метров на пятнадцать. Другой танк был подбит крупными осколками близко разорвавшегося снаряда. Остальные быстро скрылись за бугром и больше в этот день не показывались в зоне обстрела батареи.

Все чаще стали возникать рукопашные схватки. Краснофлотцы и старшины дрались отчаянно. Даже тяжелораненые отказывались уходить в лазарет. Полк Приморской армии и батальоны 8-й бригады, находившиеся впереди, справа и слева батареи, таяли с каждым часом. А подкрепления подходили медленно и не восполняли потерь. Положение создалось исключительно тяжелое.

К середине дня стало ясно, что огневых точек, прикрывающих батарею со стороны Бельбекской долины и совхоза имени Софьи Перовской, недостаточно. Немцы били из противотанковых орудий по этим точкам прямой наводкой, сами находясь в долине, вне досягаемости огня батарейных орудий. «Стволики» палили весь день, меняя позиции, но их огневая мощь была слишком мала для борьбы с многочисленными батареями врага.

Командир дивизиона Радовский принял решение сформировать две усиленные роты по сто двадцать – сто тридцать человек под командованием командиров башен лейтенантов Вячеслава Поля и Андрея Теличко и послать их в 8-ю бригаду морской пехоты на оборону огневых позиций батареи. Командование батареей заранее подготовило для такой обороны окопы, доты и дзоты. То, что обоих командиров башен направили командовать ротами, свидетельствует о напряженности обстановки.

Роты, обильно оснащенные пулеметами и обеспеченные боеприпасами, быстро заняв свои позиции, включились в бой. В эти роты пришлось послать часть бойцов и старшин из башен, погребов и электромеханического сектора. Старший инженер-механик Иван Андриенко, подсчитав свои силы, доложил командиру и комиссару, что может выделить человек тридцать.

– А механизмы, Иван Васильевич, будут работать?

– Будут, товарищ комиссар, обязательно будут!

И механизмы работали как часы. Враг наносил повреждения, но батарейцы быстро устраняли их, заменяя вышедшие из строя детали. Старший механик Андриенко, его помощник воентехник 1 ранга Рева, старшины и матросы отлично знали свое дело и умели работать в самых трудных условиях.

Взрывом вражеского снаряда в амбразуре второй башни разбило воздухопровод, повредило электросхему, осколки ворвались внутрь и ранили нескольких бойцов. Ядовитый дым расползался по башне, затруднял дыхание. Матросы, надев противогазы, при свете ручных фонарей стали быстро устранять повреждения. Орудия продолжали вести огонь.

Раненый матрос Крюков после перевязки, сделанной тут же в башне, на требование старшины отправиться в лазарет отрицательно мотнул головой и неестественно громко, как всякий оглохший человек, отрезал:

– Не пойду, товарищ старшина.

Командир башни лейтенант Поль хотел вмешаться, поддержать старшину, ведь краснофлотец, по существу, нарушает приказ. Но, подумав, решил, что на его месте поступил бы так же, что и старшина поймет и простит такую «недисциплинированность».

Крюков чувствовал, что ответил неладно, и попросил у старшины разрешения остаться в башне. Старшина, разумеется, разрешил, и «конфликт» был улажен. Боец Крюков остался в строю, хотя был серьезно ранен.

Немцы били с коротких дистанций из орудий средних калибров, швыряли издалека тяжелые снаряды. Броня башен и бетон перекрытий выдержали много прямых попаданий, но, несмотря на это, орудия батареи продолжали вести огонь. Снаряд ударил в стык вращающейся части башни – металл расплавился, башню заклинило. Все попытки развернуть ее не удавались: перегрелись моторы, от перенапряжения выбивались предохранители, но башня была неподвижна. Под огнем врага трое краснофлотцев и старшина башни Лысенко, выбравшись на поверхность, кувалдами и зубилами срубили часть металла. Двое из бойцов получили тяжелые ранения, но башня снова пришла в движение.

Планы генерала Манштейна срывались. За десять дней боев немцы продвинулись мало, однако все же сумели потеснить наши части, особенно в районе Тридцатой батареи. Фронт пролег в километре от ее северного бруствера. Положение несколько стабилизировалось.

28 декабря ночью советские войска высадились на Керченском полуострове. Фашисты сразу же сняли одну дивизию с южного крыла Севастопольской обороны и вместе с резервной дивизией бросили под Керчь. А на Северной стороне атаки продолжались с неослабевающей силой. Мало того, они неожиданно усилились.

Манштейн в своей книге сообщает, что, когда общий штурм Севастополя не удался, Г итлер приказал, во что бы то ни стало прорваться к Северной бухте с тем, чтобы, заняв этот берег, контролировать вход и выход из порта. Вот почему гитлеровское командование так упорно бросало в бой сильно поредевшие части своего 54-го корпуса.

Манштейн пишет, что 31 декабря командиры дивизий этого корпуса снова доложили об огромных потерях, и он вынужден был нарушить приказ Гитлера и прекратить наступление.

Но вернемся на несколько дней назад. Особенно тяжело было драться воинам батареи 29 и 30 декабря. В этот день немцы уже прорвались к Братскому кладбищу, надвинулась реальная угроза окружения. Батарея – стационарное сооружение, маневрировать не может, приказа об отступлении не было, значит, нужно было держаться во что бы то ни стало. Пусть кругом идет бой, по броне башен секут снарядные осколки и пули, пусть уже в казармах батареи засели вражеские автоматчики, все равно надо драться.

Генерал П. А. Моргунов несколько раз в день звонил Александеру для того, чтобы «прощупать» его настроение и настроение личного состава. Но ни разу не слышал жалоб, не уловил каких-либо признаков паники: был суровый и тревожный разговор двух командиров, понимающих сложность обстановки. Александер заверял, что все батарейцы готовы драться до последнего дыхания...

И они дрались именно так, используя все возможности для того, чтобы нанести врагу как можно больший урон.

Нередко политработники батареи участвовали в боях как строевые командиры. Так, секретарю комсомольской организации Устинову было поручено командовать отдельным огневым взводом, сформированным из одного «стволика», счетверенной зенитной пулеметной установки, которой командовал лихой сержант Колбин, двух станковых и двух ручных пулеметов. Это подразделение было подвижным и появлялось всегда там, где в нем была особая нужда. Огонь этого взвода давал возможность останавливать наступление врага на сравнительно большом участке фронта. Однажды огнем взвода было уничтожено более сотни гитлеровцев. Этот отдельный взвод направляли на самые тяжелые участки фронта, где врагу удавалось потеснить наши части. В последние дни обороны секретарь комсомольского бюро и политруки подразделений тоже дрались как командиры, возглавляя группы бойцов. В перерыве между боями политработники изучали уставы и наставления, а также тактику противника, его боевые средства.

На огневую позицию батареи матросы восьмой бригады морской пехоты притащили трофейное противотанковое орудие и два ящика снарядов к нему. Окунев с помощью этого орудия и двух «стволиков» организовал атаку на свои же казармы, выделив из батареи три десятка матросов. По условиям рельефа орудия главного калибра батареи по казармам бить не могли – фашисты оказались в мертвом пространстве. Это было очень опасно, потому что из казарменного городка простреливались подходы к батарее с тыла. Немцев поддерживали танки, выбить их из каменных домов было очень трудно. Но орудия, стреляя прямой наводкой по танкам и по домам, заставляли врагов прятаться за каменные стены. А в это время матросы подползали к казармам и швыряли в окна гранаты. Уцелевшие немцы пытались бежать, но их в упор расстреливали из автоматов. Один из танков попытался выползти из-за дома, в борт его угодил снаряд, и он загорелся. Два других уползли. Краснофлотцы батареи совместно с бойцами морской пехоты очистили казарменный городок от гитлеровцев.

Однако слухи о возможности окружения проникли и под массив. Комиссар батареи собрал партийных активистов и разъяснил задачу.

– Никакой паники, окружение может быть только временное. Связь с дивизионом восстановлена, с командованием района – тоже. Внушить всем и каждому, что помощь идет: морская пехота уже перешла в контрнаступление. Все немцы, проникшие сегодня утром в наш тыл, перебиты или взяты в плен. Пленные подтверждают, что их послали в бой без пополнения, что батальоны сведены в роты, а в некоторых ротах и отделения не наберется. Везде в балках и на холмах вокруг нашей батареи валяются сотни фашистских трупов. Мы устоим. Наши орудия способны действовать, боеприпасы имеются, потери среди личного состава даже в ротах, обороняющих батарею, сравнительно небольшие.

Положение батареи было все же настолько тяжелым, что пришлось сформировать еще одну роту под командованием помощника командира батареи старшего лейтенанта В. И. Окунева, политруком в роту послали Рудакова, командиром первого взвода был назначен второй механик батареи воентехник 1 ранга Рева. Половина личного состава роты была из пятой боевой части. На обслуживание котлов и энергетики Андриенко оставил только одну смену. Рота тоже вошла в состав 8-й бригады морской пехоты и вскоре схватилась с врагом врукопашную. В ход пошли штыки, приклады. Рева заколол двух фашистов и упал раненный. Зажав рукой рану, он поднялся и побежал, вперед, призывая бойцов следовать за собой.