Текст книги "Подвиг тридцатой батареи"

Автор книги: Петр Мусьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Окунев устало улыбнулся:

– Пришлось попотеть. Догадались, где мы, а может, заметили – это уже наша неосторожность – и сразу же послали автоматчиков. Уходили под огнем. Автомат трещит здорово, но меткость у него не очень большая. Я из карабина двух фашистов уложил еще задолго до того, как они по нас огонь открыли. Очень нам кусты помогают. В кусты немец боится лезть и палит по площадям. А этот огонь уже не страшен.

Товарищи долго еще расспрашивали корректировщиков.

В журнале боевых действий Тридцатой батареи впервые появилась запись об уроне, причиненном врагу. На боевой счет батареи в этот день было записано несколько танков, семьдесят автомашин и до трехсот фашистских солдат и офицеров. Немцы извлекли из этого урок и перестали днем посылать такие большие автоколонны.

Полковник запаса Вольфсон, бывший комиссар отряда, сформированного в первые дни обороны из курсантов Севастопольского училища береговой обороны имени ЛКСМУ, вспоминает:

– Огневая поддержка Тридцатой помогла нам держать с первого по шестое ноября тысяча девятьсот сорок первого года большой участок фронта. Нас было тысяча двести человек, немцев – целая пехотная дивизия. У нас были пулеметы, винтовки, гранаты, бутылки с горючей жидкостью. Мы сидели в окопах, дотах и дзотах, отражая атаку за атакой. Наши ряды таяли, а враг наращивал силу своих ударов. Против нас действовали десятки танков. По нашим окопам и дотам стреляли прямой наводкой танки и противотанковые орудия врага. Все меньше и меньше курсантов поднималось в контратаки. И тут нам стала помогать Тридцатая. Она била по танкам, по фашистским орудиям и минометам. И каждый ее залп курсанты встречали криками «ура».

Я никогда не забуду утро первого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, когда немецкая пехота при поддержке танков двинулась против наших позиций и попала под снаряды Тридцатой. Мы видели, как горели танки врага, как разбегалась пехота. На поле боя осталось много убитых и раненых. Курсанты, да и мы, командиры и политработники, от души благодарили воинов Тридцатой за их меткий огонь. Разумеется, нам помогали и другие береговые и зенитные батареи. Их огонь тоже производил опустошения в рядах врагов, но залпы Тридцатой были особенно сильны. Мы чувствовали, что ее могучая техника – в надежных руках...

Следует отметить, что подразделения Училища береговой обороны имени ЛКСМУ предотвратили прорыв противника к передовому оборонительному рубежу, на котором вначале было совсем мало войск.

6. НА КОРРЕКТИРОВОЧНЫХ ПОСТАХ

Осенний ветер несет над холмами рваные клочья облаков. Сыро, грязно, холодно и неуютно. Сквозь низкорослый колючий кустарник, густо покрывший плоскогорье за деревней Дуванкой, продирается группа людей в пятнистых маскировочных халатах немецкого образца. Люди торопятся и таятся. Небольшие полянки они стараются пробежать низко согнувшись, хотя им мешают какие-то тяжелые предметы, скрытые под маскхалатами. По кустам идут спокойнее, но рассыпавшись коротенькой цепочкой и зорко осматриваясь по сторонам.

Вот и вершина горы. Справа меж холмами вьется черная лента Симферопольского шоссе, а почти рядом с ним – более прямая линия железной дороги. Кутаясь в облаках, желтеют далекие дубовые и грабовые леса на северных отрогах Яйлы.

На голой вершине, густо усыпанной серыми замшелыми камнями, ветер особенно злой. Чуть ниже между кустами виден небольшой окоп, замаскированный порыжелыми ветками. Здесь почти совсем тихо и не так холодно. Люди сбрасывают халаты и остаются в бушлатах и касках. Командир этой маленькой группы лейтенант Саркис Адамов тоже в коротком бушлате.

Он бросает отрывистые распоряжения, и радист Юрченко выставляет над кустами тонкий прутик антенны, гнущийся под напором ветра. Командный пункт Тридцатой батареи принял короткий сигнал, стальной прут быстро исчезает в кустах.

Адамов, расставив треногу стереотрубы, занялся осмотром местности. А в это время где-то далеко на западе, у самого берега моря, в броневой рубке батареи вахтенный радист уже доложил командиру батареи капитану Александеру:

– Корпост Адамова занял третью точку. Прорвались благополучно, потерь нет, стычек не было, пока не обнаружены...

Усталые глаза Александера повеселели.

Старший лейтенант Окунев упорно и настойчиво готовил корректировщиков. Он тренировал командиров башен и их помощников. Лейтенанты Теличко, Поль, Адамов, Репков выезжали на автомашине далеко от батареи, лазили по холмам, изучая местность, сравнивая с картами. Каждую карту надо было откорректировать как можно точнее. Со времени составления карты могли произойти весьма существенные изменения. Там, где была голая долина, теперь рос сад, на южных склонах холмов появились виноградники, некоторые крупные деревья, нанесенные на карту, были сломаны ветром или спилены. Местность изучали так тщательно, что любой артиллерийский офицер батареи мог на память перечислить все, что могло служить ориентиром.

Старший лейтенант Андрей Теличко и лейтенант Саркис Адамов (1942 год).

Помощник командира второй башни лейтенант Адамов иногда даже сердился на Александера и Окунева, требовавших такого дотошного изучения местности. Ему вначале казалось, что и скрытые подходы к корректировочным постам изучать незачем. Он считал, что немцы не смогут ворваться в Крым, а тем более близко подойти к Севастополю. И вот теперь, пройдя незаметно мимо немецких постов, Адамов с благодарностью вспомнил Окунева. Отличное знание этой холмистой местности, покрытой кустарником и низкорослым дубняком, дало Адамову и его помощникам возможность успешно оперировать в тылу врага. И вот сейчас, установив стереотрубу, он медленно ведет ее по горизонту. Командиру поста помогают матросы, вооруженные восьмикратными биноклями.

Адамов видит, как по шоссе проносятся мотоциклисты, ползут в сторону фронта подводы с ящиками и мешками. «Каптеры с продуктами, – решает лейтенант. – Не та цель для «Тридцатки». Медленно прошли по разбитому шоссе в сторону Симферополя санитарные машины с большими красными крестами на бортах и крышах кузовов. «Две, три, четыре, пять, шесть», – удовлетворенно считает Адамов и думает, что еще десятки фашистских солдат и офицеров выведены из строя. И наверняка столько же убито. Хорошо! Прижимаясь к облакам, плотным строем идут к северу наши штурмовики – не иначе, как бомбить Сарабузский аэродром – тоже хорошо!

Но вот далеко на горизонте из-за холма вырвался клок белого дыма. Стереотруба, направленная туда, сразу же придвинула горизонт к горе, на которой сидят корректировщики. Приближается небольшой состав из товарных и пассажирских вагонов. На трех платформах стоят бронеавтомобили и пушки. Паровоз, тянущий этот состав на подъем, неистово пыхтит, выбрасывая с каждым толчком поршней клубы пара, смешанного с дымом. Адамов прикидывает на глаз расстояние от поезда до Бахчисарая: поезд будет там через пять минут.

– Быстро связь с КП, – приказывает он Юрченко.

Радист высовывает из куста стальной гибкий прут, и через полминуты двухсторонняя связь установлена.

...На батарее все приходит в движение. По лязгающим транспортерам ползут из погребов в башни снаряды и заряды. Вот на лоток подан четырехсоткилограммовый снаряд. Рослый комендор быстро пишет на нем мелом: «Смерть фашистским оккупантам». Что-то лязгнуло, и зарядник, словно гигантская рука, почти мгновенно засунул снаряд в казенную часть орудия. Нарезы с мягким хрустом вошли в медь ведущих поясков, и «рука» поочередно затолкала в широкую пасть казенника два шелковых цилиндрических мешка с порохом. Тяжелая дверка замка, приведенная в действие электромотором, мягко закрылась, и орудие стало подниматься на заданный угол возвышения. Этот угол, а также направление на цель очень быстро вычислил капитан Александер. Стрельба идет по закрытой цели. Никто на батарее не видит врага. Успех стрельбы зависит сейчас от лейтенанта Адамова и его помощников.

Адамов хочет быть спокойным, но никак не может совладать с собой: слишком ответственна его задача. Ради этих тревожных минут боя он – пятигорский паренек – четыре года учился в артиллерийском училище, немало поработал и на батарее. И вот теперь он должен с честью выполнить свой долг перед Родиной. Волнение Адамова передается и его подчиненным: лейтенант это видит по их глазам, по суровым лицам, по лаконичным и точным ответам матросов, выполняющих свою задачу спокойно и деловито. Они ведь тоже понимают ответственность момента.

Станция Бахчисарай отлично видна, а поезд еще за горой. Надо подсчитать, за сколько времени он подойдет к вокзалу, и тогда – первый залп. Александер и его командиры башен – Теличко и Поль – уже знают, что стрелять будут по станции Бахчисарай. Орудия наведены точно, ждут сигнала. Но сигнала подавать пока нельзя. Еще неизвестно, примет ли станция поезд или его остановят за семафором.

Но вот поезд медленно выползает из-за холма. Отчетливо видно, как машинист потравливает лишний пар. Паровоз поравнялся с вокзалом. Выдержка, и еще раз выдержка! Долгая, долгая минута – и наконец сигнал, а затем – томительное ожидание залпа. И хотя от подачи сигнала до момента, когда на посту услышали звук летящего снаряда, едва прошла минута, Адамову она показалась вечностью.

Звук неожиданно возник где-то сзади. Казалось, что какой-то великан могучими руками раздирает в небе гигантское полотно невиданной прочности. Этот звук издают тяжелые снаряды, вспарывающие воздух. Треск раздираемого полотна еще не заглох, когда в районе вокзала вырос высокий рыжий букет грязи и дыма. Это был первый пристрелочный снаряд.

Звуки разрыва еще не донеслись до холма, как Адамов сообщил на батарею место падения снаряда. Снова рев уже двух снарядов – и два рыжих столба взметнулись к небу у самого поезда. В стереотрубу было ясно видно, как пробитый осколками паровоз окутался свистящим паром, а из вагонов высыпали солдаты. Они бежали, падали на бегу.

Третий залп был четырехорудийный. Один снаряд угодил в вагон, второй – в здание вокзала, два разорвались рядом с поездом, раскидав десятки людей. Загорелся вагон, выбрасывая пламя яркого соломенного цвета. «Горят боеприпасы», – определил Адамов. Залпы раздавались чаще. Низко над станцией, над мечущимися в страхе людьми засверкали разрывы шрапнелей, осыпая платформу и площадь у вокзала тысячами пуль и осколков. В предсмертной агонии забились обозные лошади, загорелись автоцистерны. Серые фигурки солдат все гуще и гуще ложились вокруг приземистого здания вокзала. «Для этих война кончилась», – подумал Адамов.

Потребовав еще два залпа фугасными, лейтенант дал «дробь» и доложил Александеру результаты стрельбы. Адамов берег снаряды: он считал, что задача выполнена.

Комендор Салапонов, схватив свободный бинокль, впился глазами в страшную картину разрушения. Он впервые увидел так близко результаты огня своей батареи.

Немцы, видимо, засекли работу рации корректировщиков и направили к подножию горы группу автоматчиков. Но корпост свое дело сделал, и Адамов решил не принимать боя. Воины быстро спустились по склону, стараясь скрыть свой отход. Они должны были в сумерках пересечь линию фронта и не напороться на свое же минное поле. Сделать это было не так-то просто. По проселочной дороге наперерез им мчались восемь мотоциклистов. Двое с ручными пулеметами, остальные – с автоматами.

– Не дать им залечь, – приказал Адамов.

Выстрелами из винтовок краснофлотцы быстро сшибли троих, четверо, дав газ, удрали, один остался за камнем с ручным пулеметом. Короткими очередями он прижимал корректировщиков к земле. Они ползли, прячась за бугры и камни, но впереди было ровное поле. Один краснофлотец, отделившись от товарищей и зажав в руке «лимонку», направился к врагу. Фашист, увлеченный стрельбой, не заметил, как граната, описав высокую дугу, легла рядом с ним. Глухой взрыв прекратил стрельбу. Забрав пулемет врага, боец возвратился к своей группе.

Через поле перешли относительно спокойно – откуда-то издалека постреливали из ручного пулемета, но с таким рассеиванием, что практически это было безопасно. Когда корректировщики подходили к кустам, их опять обстреляли из автоматов. Пришлось снова залегать, ползти, швырять гранаты и стрелять в почти невидимых врагов. Когда перестрелка закончилась, Адамов обнаружил, что не видно комендора Салапонова. Пришлось вернуться. Салапонов был еще жив. Чувствуя приближение смерти, отважный воин просил застрелить его.

– Я буду для вас обузой, – говорил боец.

– Все поляжем, но не оставим товарища на поругание врагам, – ответил Адамов.

Положив Салапонова на плащ-палатку, корректировщики медленно пошли к батарее.

Быстро темнело. Салапонов сначала глухо стонал, потом затих. Накрывшись плащ-палаткой, Адамов осветил лицо бойца. Зрачки открытых глаз были неподвижны.

– У мер, – тихо промолвил лейтенант.

Четверо молча подняли тело и понесли по узкой тропке, поднимавшейся наискось в гору. Шуршащие ветки дубовых кустов хлестали их, холодный ветер обжигал запотевшие лица. На вершине холма остановились, передохнули, закусили галетами и в кромешной тьме, разрываемой редкими сполохами ракет, медленно пошли вниз, к морю.

Пять километров несли тело Салапонова, чтобы похоронить у родной батареи. Три раза пришлось еще морякам схватиться с заставами врага. В одном месте они чуть было не напоролись на свое минное поле, но лейтенант Адамов вовремя это заметил и нашел проход. Линию переднего края прошли удачно. Немцы постреляли в темноту, но безрезультатно.

Помощник командира второй башни Саркис Адамов, хладнокровный и настойчивый человек, много раз ходил в тыл врага и всегда возвращался, хорошо сделав свое дело – направив огонь тяжелых орудий точно на цель. Однажды, окруженный фашистами, он вызвал огонь батареи на себя. Александер помедлил, потом решил, что, видимо, нет другого выхода. Гитлеровцы были рассеяны, но и Адамов получил контузию. Радист вынес его к своим.

Особенно запомнилась Адамову первая стрельба. Тогда он корректировал огонь с выносного поста на холме у реки Альмы. Немцы двигались вдоль берега по проселочной дороге и 30 октября вышли к береговой батарее, которой командовал старший лейтенант Заика. Батарея приняла бой и дралась в окружении более суток.

Немцы несколько раз пытались взять штурмом огневую позицию батареи, но, встреченные метким огнем двух уцелевших орудий, пулеметов и винтовок, отступали, неся большие потери.

Позже выяснилось, что в бою принимали активное участие даже семьи офицеров и сверхсрочников. Женщины стреляли из винтовок, перевязывали раненых, подносили боеприпасы. Когда кончились снаряды и дальнейшая борьба стала бесполезной, командование Севастопольского гарнизона прислало тральщик и буксир, чтобы спасти оставшихся в живых.

Немцы обстреливали корабли и шлюпки, перевозившие людей с берега, но командиры кораблей умело маневрировали и ставили дымовые завесы. Прикрываясь огнем пулеметов, к шлюпкам направились последние защитники батареи. Но танкетки врага отрезали от моря отважных воинов, среди которых были и командир с комиссаром.

С корректировочного поста хорошо видели все это в оптические приборы, но помочь не могли: снаряды Тридцатой туда не долетали. Но когда немецкие танки и бронетранспортеры, подкрепленные большим отрядом мотоциклистов, показались на бугре почти рядом с постом, корректировщики немедленно сообщили об этом на батарею. Раздался залп. Одна танкетка была буквально раздавлена. Другая, пробитая осколками, загорелась. Град шрапнельных пуль сразил много мотоциклистов: в каждом снаряде было более двух тысяч свинцовых шариков. Колонна была рассеяна; обрадованные моряки стали кричать «ура» и качать друг друга, хотя ликовать было еще рано.

Огонь корректировали до тех пор, пока враги не отрезали пост, обойдя его стороной по балкам. Адамов доложил об этом Александеру, и командир приказал возвращаться на батарею, предварительно уничтожив визир, движок и другие механизмы.

Моряки так и сделали и направились вдоль берега в сторону Севастополя. Немцев нигде не было видно, но когда корректировщики подошли к одной деревне, женщины сообщили, что она занята врагом. Пришлось уходить в поле и по балкам пробираться дальше. Мотоциклисты заметили это и ринулись в погоню.

Произошла короткая перестрелка. Несколько вражеских солдат слетело с машин, остальные повернули обратно. Потом путь корректировщикам преградили танкетки. У моряков были противотанковые гранаты, но растерялись и они, и немцы. Обменявшись короткими пулеметными очередями, они разошлись.

Александер и Соловьев расцеловали возвратившихся, поздравили с первым боевым успехом. А тем все казалось, что они не сумели нанести врагу больших потерь...

Наученные горьким опытом, немцы старались днем не подвозить войска ближе, чем на пятнадцать – двадцать километров к Севастополю. Но батарея Александера стреляла более чем на тридцать километров, и фашистские поезда были для батареи неплохой целью. Поэтому Александер и Соловьев, не ограничиваясь постоянными корректировочными постами, старались забрасывать подальше за линию фронта и временные. И хотя кор-посты несли потери, их работа в тылу противника стала обычным делом. Немцы, экономившие горючее, перевозили людей и грузы главным образом по железной дороге, но иногда они не могли ждать темноты – каждый час был дорог – и, пренебрегая опасностью, днем гнали эшелоны поближе к фронту.

Однажды к станции Биюк-Сюрень ночью подошел эшелон с боеприпасами. Об этом сообщили два корпоста – выносной, в тылу противника, и постоянный, которым командовал Репков. Не успел поезд остановиться, как на него посыпались снаряды. Вагоны загорелись, паровоз взорвался от прямого попадания, а потом начали рваться боеприпасы. Это было слышно даже в Севастополе. По данным журнала боевых действий дивизиона, на уничтожение этого поезда израсходовали всего шестнадцать снарядов.

Первые дни боев за Севастополь были для батарейцев особенно жаркими. Полевая артиллерия Приморской армии еще не пришла с Южного берега Крыма. Кораблей в бухте было мало, к тому же у них были в это время другие цели. Поэтому Тридцатая и Десятая батареи при поддержке зенитных батарей держали под обстрелом большой участок фронта.

Вот краткая выписка из журнала боевых действий Тридцатой батареи за 4 ноября 1941 года:

«8.49. Один выстрел по кургану Таш-Оба.

14.34. Пять снарядов – по тяжелой батарее противника. Батарея замолчала.

14.55. По наступавшей пехоте и минометной батарее – 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.

16.36. По балке Коба-Джигла – 6 снарядов.

19.10. Заградительный огонь по шоссе Симферополь – Бахчисарай и по железной дороге в районе хутора Кефели – 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты.

22.00. Шесть фугасных снарядов по пехоте.

23.04. Шесть шрапнелей по пехоте».

Семь огневых налетов в течение суток. А какие разнообразные цели!

Один выстрел по кургану. На нем стояло тяжелое орудие, стрелявшее по городу «беспокоящим огнем». Немцы расставляли эти орудия по одному, чтобы в случае накрытия нести меньше потерь. Орудийный расчет, выпустив снаряд, залезал в окопчик и курил пять – десять минут, потом новый выстрел и опять перерыв... Наблюдатель корпоста заметил короткую вспышку, точно засек ее место и сообщил Александеру. Через несколько минут прогремел одиночный выстрел, снаряд разорвался точно в районе фашистского орудия, и больше с этой высоты не стреляли.

Для чего понадобились шесть шрапнелей? В краткой сводке боевых действий сказано просто: «По пехоте». Это означало, что зоркий наблюдатель корпоста заметил в лощине передвижение такой группы фашистских пехотинцев, которая заслуживала шести двенадцатидюймовых шрапнелей.

Через день – накануне годовщины Великой Октябрьской революции – в сводке говорится, что по высоте 248,8 батарея выпустила двадцать фугасных снарядов. Двадцать снарядов для Тридцатой означали уже более важную цель, чем группа пехотинцев. Возможно, на высоте был командный пункт вражеской части.

В первые дни боев легковая машина батареи с четырьмя краснофлотцами везла аккумуляторы на наблюдательный пост № 12. Машину в упор обстреляли фашистские автоматчики, забравшиеся в тыл наших передовых частей. Тяжело раненные бойцы пытались отстреливаться, но силы были неравными, и все четверо погибли.

А когда батарея стреляла по окраине Бачхисарая, где остановилась фашистская автоколонна, комендоры группы подачи писали на снарядах: «Это вам, подлецам, за смерть четырех боевых друзей».

Лейтенанту Репкову нередко приходилось корректировать огонь в таких условиях, когда жизнь бойцов поста висела на волоске. Не раз случалось отстреливаться от наседавших врагов или вызывать огонь на себя. Однажды два немецких батальона при поддержке восьми минометов и десятка тяжелых пулеметов двинулись в наступление по Бельбекской долине. Репков точно засек координаты немцев и сообщил данные на батарею. Первым же пристрелочным снарядом случайно угодили в минометы и вывели их из строя. А потом уже не случайно стали класть шрапнели так метко, что из двух батальонов спаслось едва ли больше двух рот. Немцы вскоре опомнились и снова двинулись в атаку, но Репков опять вызвал огонь батареи, и атака фашистов захлебнулась. Три раза в этот день огонь Тридцатой наносил урон врагу.

После того как Приморская армия вошла в Севастополь, ее артиллерия стала взаимодействовать с батареями береговой обороны. На Северной стороне стоял прославленный артиллерийский полк полковника Богданова, который много раз стрелял по врагу, пользуясь корректировочными постами Тридцатой батареи.

С наступлением холодов немцы стали размещаться в деревнях. Они привыкли воевать «с комфортом» и не хотели сидеть в сырых и грязных окопах или землянках. Учитывая это, наше командование приказало нанести удар по деревне Дуванкой. Налет береговых и армейских батарей должен был быть внезапным и массированным. С высоты, где размещался стационарный корпост Репкова, заметили, что утром в деревню вошли восемь танков и около десятка транспортеров. Под деревьями и маскировочными сетями стояло много грузовых автомашин и конных повозок. Видимо, они появились там ночью. Блестящее знание местности помогло нашим наблюдателям разгадать несложную хитрость немцев.

Корректировщики двух дивизионов полка Богданова прибыли на корпост и связали его проводной связью с дивизионами. Пристрелка заняла не больше минуты, а затем десятки стволов перешли на поражение. Деревня потонула в дыму и пыли. Фугасные снаряды Тридцатой батареи разваливали сразу по два – три дома. Большой урон наносили врагу и армейские пушки. Их снаряды были поменьше калибром, но их было в несколько раз больше.

Из восьми танков уцелело только три, остальные сгорели, из многих десятков автомашин и повозок немцы уберегли лишь единицы. Людские потери на расстоянии учесть было трудно. Партизаны позже говорили, что гитлеровцы после этого целый день занимались похоронами. И действительно, на второй день после обстрела на этом участке фронта противник не проявлял активности.

Лейтенант Л. Г. Репков

(1941 год).

Прошло много лет, но корректировщики батареи и теперь с любовью и уважением вспоминают своих подчиненных – краснофлотцев и старшин.

– Краснофлотец Шимко обладал редкой находчивостью, выдержкой и способностью не теряться в любой обстановке, – рассказывает полковник Репков. – Были такие схватки с автоматчиками врага, в которых только находчивость и умение Кунтыша, Архипова, Шимко и других бойцов спасали наше положение. Под огнем вражеских минометов корректировщики работали спокойно и сноровисто, словно на учении. Однажды ночью мы оставили Шимко сторожить наш недолгий сон. Было довольно прохладно, а огня зажигать нельзя. Устроились в какой-то старой канаве на кучках бурьяна и задремали. Вдруг слышим взрыв, свист осколков и неистовую ругань Шимко. Бросились на звук взрыва, а там стоит Шимко и ругается. Оказывается, он решил побегать вокруг куста, чтобы согреться. На поясе у него всегда болталось несколько гранат. Веткой дубового куста зацепило за чеку, и граната зашипела. Растеряйся Шимко – и собирали бы мы его по частям. Но он успел сорвать гранату, швырнуть ее в сторону и лечь на землю. За эту оплошность мне хотелось его крепко «вздраить». Но, разобравшись, как было дело, решил все же не наказывать. Человек спасся благодаря ловкости и находчивости. Стоило ли после этого его наказывать? Шимко пришел ко мне из башни. Очень понравился мне этот коренастый и подтянутый боец с немножко озорными глазами. Спокойного, рассудительного

Кунтыша я взял от Андриенко из пятой боевой части. Телефониста Письменного – из подразделения связи. Все они сами попросились в состав корпоста. Очень я был доволен также своим заместителем старшиной первой башни Лысенко. Это был волевой человек, храбрый и умелый, мастер на все руки. Любой из них готов был с честью выполнить самое трудное и опасное поручение. И выполнить с душой. Восемнадцать лет прошло с тех пор, а я никак не могу забыть своих боевых друзей – корректировщиков. Чудесные были люди, – с волнением говорит полковник Репков.

Лысенко был помощником не только у Репкова, но и у других корректировщиков. С уважением и любовью отзывается об Иване Сергеевиче Лысенко и Саркис Адамов.

– Лысенко как-то по-хозяйски «обживал» корпост, едва мы туда приходили. Проверит маскировку, позаботится о хорошем круговом обзоре, о надежности связи с батареей, о питании, тепле и уюте для личного состава поста. Конечно, «уют» был весьма относительный, – говорит Адамов. – Но когда неделями сидишь на одном месте и прячешься и не то что огонь развести, даже закурить боишься, – в таких условиях сухая и теплая «лисья нора» кажется уютной. Хорошо знал свое дело и Салапонов, стойкий и мужественный человек. Был еще у меня чудесный связист краснофлотец Онуфрий Цаподой, – вспоминает Адамов. – Мастерски владел ручным пулеметом и не раз прикрывал пост при отходе. Стрелял расчетливо и спокойно. В быту – весельчак и балагур, а в бою – герой. С такими нигде не пропадешь.

7. ПОЛИТРАБОТА БЫЛА ГИБКОМ И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОЙ

Однажды рано утром на огневую позицию батареи приехал начальник Главного политуправления Военно-Морского Флота армейский комиссар 2 ранга Иван Васильевич Рогов. В быту армейского комиссара «остряки-самоучки» подчас величали «Иваном Грозным». Это был простой, задушевный человек, умевший откровенно поговорить с любым бойцом. Суровость Рогова была изрядно раздута теми политработниками и командирами, которые «пострадали» от его тяжелых, но справедливых «разносов». Рогов не любил людей трусливых и фальшивых. За трусость в бою карал беспощадно. Не любил он и тех политработников, у которых лишь с виду все гладко и которые умеют показать «товар лицом». Особенно презирал очковтирателей, скрывающих недостатки. Тут уж пощады не жди. Зато всегда хвалил тех командиров и политработников, которые прямо говорили о своих недочетах. Случалось ему и ошибаться, но, опытный и волевой политработник, он всегда умел своевременно находить главное звено в политической работе.

Батарея была в боевой готовности, и высокого начальника встретил только Соловьев. Рогов приехал с одним адъютантом Иваном Межаковым, коренастым политруком, обладавшим на редкость спокойным характером.

Немцы, наступавшие вдоль берега моря, в это время прорвались уже к Десятой батарее, вошли в ее мертвую зону. Командир Десятой капитан Матушенко попросил помощи у Александера:

– Ты, Георгий Александрович, пальни, а я покорректирую.

Потребовалось всего девять снарядов, чтобы рассеять немцев.

Рогов, получивший донесение о стрельбе, похвалил батарейцев. Он спросил Соловьева:

– Ну, как ваши политруки работают?

– Хорошо, товарищ армейский комиссар.

– Все хорошо, а может, кто-нибудь все же плохо работает?

– Никак нет, – спокойно ответил Соловьев. – Если кто и работает слабовато, то виноват я. Значит, подготовил плохо...

Рогов похвалил Соловьева за такой ответ и пошел в башни. Оттуда заглянул в отсек силовых агрегатов, в лазарет и на камбуз. Попробовал воду из подземной скважины и назвал ее «батарейным нарзаном». Походил на огневой позиции, поговорил с бойцами в дотах. Вскоре опять началась стрельба, потом батарею стали бомбить «юнкерсы», и Рогов был вынужден уйти под массив. Он беседовал с бойцами и командирами, отвечал на их вопросы, а вопросов было много. Интересовались, когда союзники откроют второй фронт. Расспрашивали о битве под Москвой, об участии в ней моряков, особенно о гвардейском дивизионе реактивных установок под командой капитан-лейтенанта Арсения Москвина, укомплектованном моряками. Краснофлотцы и командиры, особенно из оккупированных врагом областей, интересовались партизанским движением. Рогов старался ответить на все вопросы, он подробно рассказал о настроении в стане врагов, о том, что расчет на «молниеносную войну» не оправдался, фашисты понесли уже немалые потери и это заставит немецкий народ покрепче задуматься о перспективах войны.

Защитники батареи часто вспоминали потом об этой беседе. А те, кто находился в это время на боевых постах, жалели, что не могли в ней участвовать.

Рогов сердечно простился с Александером, Соловьевым и другими командирами, сел в коляску мотоцикла и уехал на командный пункт стрелкового полка.

...Тридцатая батарея стреляла реже других батарей. Берегли снаряды и стволы от износа. Это вызывало недовольство матросов.

– Почему Десятая батарея палит каждый день по нескольку раз, – спрашивали они, – а мы все реже и реже?

– Во-первых, мы уже и так порядком износили стволы, – говорил комиссар. – Во-вторых, каждый наш выстрел стоит очень дорого. И не по всякой цели надо палить из наших двенадцатидюймовых орудий. Есть и другие средства. Командованию виднее, когда и как использовать нашу батарею. Одно надо помнить: раз командование бережет батарею, не часто позволяет нам стрелять, значит, нужно стараться, чтобы каждый снаряд попадал в цель. В этом сейчас главное. И чем лучше будем мы изучать свое дело, тем больший урон нанесем врагу...

Однажды секретарь комсомольской организации Устинов пришел к комиссару батареи.

– Как, Ермил Кириллович, будем откликаться на обращение комсомольцев Десятой батареи? Хорошо они написали. Призывают бить врага беспощадно и умело, бить до тех пор, пока не будет уничтожена фашистская нечисть.

– Согласен, секретарь, обращение хорошее. Полагаю, что мой друг комиссар Десятой Роман Черноусов тоже к нему руку приложил. Теперь вы, комсомольцы, напишите ответ покороче да позабористей. Напишите, обсудим и пошлем в газету.