Текст книги "Долго ли?"

Автор книги: Петр Боборыкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

XX

– Барыня просит вас пожаловать в гостиную.

Эти слова горничной прервали их беседу.

– Кого? – спросила с прежней тревогой Елена Ильинишна.

– Их-с, – указала горничная головой на Луку Ивановича.

– Идите, идите! – шутливым шепотом проговорила Елена Ильинишна.

– А вы? – точно струсив, откликнулся он.

– Я пойду к себе. Если вы обо мне вспомните уходя – зайдите; вы еще не заглядывали в мою каморку.

– Так до свидания, Елена Ильинишна; только, право, вы меня очень напугали.

– Смейтесь, смейтесь! – раздалось ему вслед.

Он был как-то особенно возбужден неожиданным оборотом разговора с "собратом по литературе". Ему не за что было внутренне подсмеиваться над девицей Гущевой. Напротив, она повела разговор с такой смесью искренности и легкой насмешки, что впечатление осталось, и почему-то такое, которое заставило Луку Ивановича при входе в гостиную немного подобраться, точно будто он хотел решить тут же вопрос, как вести ему себя: "с преднамерением", как он говорил Елене Ильинишне, или так, отдаваясь течению, ничего не боясь и ничего не добиваясь по вопросу «исправления» m-me Патера.

Он остановился в дверях. Фигуру хозяйки заслоняла другая широкая фигура военного, даже сзади очень знакомая ему. "Кто же бы это такой?" – тотчас же спросил он себя.

Гость в эту минуту наклонился и целовал руку, собираясь уходить.

– Только не ускользайте, как в последнюю среду, – говорил он голосом, заставившим Луку Ивановича покраснеть.

Говорил генерал Крафт.

– Да вы меня узнаете всегда, генерал. Хотите, я совсем без маски явлюсь; я уже раз так была, просто с двойным кружевным вуалем – гораздо лучше дышится.

– Я все всегда узнаю с первого взгляда, – произносил генерал с солидной сладостью; – но вы исчезаете… порхнете по зале – и вас больше нет, и надо долго-долго ходить, пока найдешь вас в каком-нибудь tкte-à-tкte, в амбразуре окна.

Все это он выговорил, стоя задом к двери.

– До свидания, до свидания! – повторила m-me Патера своим игривым звуком, который уже начинал слегка раздражать Луку Ивановича. – Ах, ваша беседа кончилась? – крикнула она ему, немного привставая.

Генерал круто повернулся на каблуке и не только удивленно поглядел на Луку Ивановича, но даже попятился.

– Хоть и немного поздно, но позвольте вас познакомить, – начала m-me Патера.

– Этого не нужно, – брезгливо отозвался генерал, – я давно имею удовольствие знать господина Присыпкина.

– И я также, – весело ответил ему Лука Иванович, с каким-то особым удальством во взгляде и положении всего корпуса.

– Да? – удивленно переспросила m-me Патера и совсем приподнялась.

– Имею удовольствие, – повторил генерал, не подавая руки Луке Ивановичу, – он лишь слегка нагнул свое туловище.

Лука Иванович отвернул от него голову и тут только заметил, что на том месте, которое он занимал до ухода в столовую, помещалась новая мужская фигура, но уже не военная. Это был еще очень молодой человек, русый, с круглой бородкой французской формы, волнистыми, густыми волосами, несколько унылым обликом лица и темными, красивыми, глубокими глазами. Блеск их резко противоречил общей сонливости выражения этого гостя. Его туалет говорил о непринужденности вкусов: вместо визитного сюртука на нем мешковато сидел бархатный пиджак темно-пепельного цвета. В руках держал он меховую кунью шапку.

Генерал уже давно скрылся за портьерой, а все трое еще молчали.

– Вы знаете Крафта? – первая начала m-me Патера. – Вот чего я не ожидала.

– Даже работал на него чуть не три года, – ответил Лука Иванович, не зная, куда ему примоститься.

– Работали? Как работали?

– Как обыкновенно работают: он делал заказы, а я поставлял исписанную бумагу.

– И, кажется, не особенно вы с ним…

– Ладите, хотите вы сказать? Я как раз сегодня попросил расчета.

– Вы это сказали, точно прислуга… да я и понять не могу: каким это образом Крафт мог быть вашим…

Она не находила слова.

– Патроном?

– Ну да, он – просто генерал.

– Да вы его как знаете? – игривее спросил Лука Иванович.

– По маскарадам только; он – преуморительный… одни русские немцы бывают такие смешные, когда они желают нравиться.

– Стало, вы не воображали, что он, в некотором роде – письменный генерал?

– Нисколько!..

Лука Иванович все еще не садился. Глаза его опять обратились в сторону молодого человека в бархатном пиджаке. M-me Патера обернулась в том же направлении.

– M-r Пахоменко! – крикнула она молчаливому гостю. – Вы взяли место m-r Присыпкина.

– Помилуйте, – стыдливо перебил ее Лука Иванович, – кресел здесь довольно.

– Вот вас, господа, можно перезнакомить не потому только, что так делается… Один – писатель, другой – художник.

Художник, не меняя своего унылого выражения, поклонился Луке Ивановичу, но ничего при этом не сказал.

– Живописец? – полюбопытствовал Лука Иванович.

– Скульптор, – ответила за художника хозяйка, – у нас это – редкость. Да оно и удобнее для малороссийской натуры: можно ведь двадцать лет стукать по одному куску мрамора… не правда ли, Виктор Павлыч?

Виктор Павлыч хмуро, но добродушно улыбнулся и опять-таки промолчал. Луке Ивановичу не трудно было тотчас же сообразить, что m-me Патера гораздо ближе с ним, чем с своими военными посетителями, что она с ним даже совсем не церемонится.

– Надеюсь, – продолжала она, – что теперь никого уж не будет сегодня, и у меня есть час свободного времени.

– А потом? – спросил Лука Иванович.

– Потом я еду кататься.

– Так не прикажете ли сейчас же удалиться?

– Зачем это? Мы с вами двух слов еще не сказали, я никакого особенного туалета делать не буду. Виктор Павлыч!

Глубокие глаза малоросса уставились на нее.

– А ваша академия?

– Ничего, стоит, – ответил он грудным, тоже хмурым тенором.

– Знаю, что стоит на Васильевском острову. А кто мне обещал третьего дня сидеть в мастерской с десяти до четырех?

– Вероятно, я обещал.

– А здесь – разве мастерская? Вы ни на что не похожи с вашей ленью! Ей-богу, это постыдно!.. Я не хочу быть вашей сообщницей, – слышите! – не хочу иметь на совести то, что вы, сидя у меня, теряете драгоценное время.

– Слушаю.

– И не двигаетесь с места!

– Позвольте хоть папироску выкурить.

– И папироски не позволяю! Отправляйтесь, отправляйтесь и знайте, что по утрам вас принимать не будут!

– А когда же вечером? – нерешительно и даже застенчиво выговорил скульптор.

– Когда застанете меня.

Гость на этот раз повиновался, встал, не разгибая понурой головы, и медленно, как провинившийся школьник, подошел к m-me Патера.

– Сердитесь на меня сколько вам угодно, – утешала его она ласковой улыбкой и подала руку.

Он ее только пожал, но поцеловать, как другие посетители, не решился. Также медленно выходил он из салона. На пороге обернулся, поклонился Луке Ивановичу и сказал чуть слышно:

– Прощайте!..

Его провожал громкий и раскатистый смех хозяйки.

XXI

– Уф! – звучно вздохнула она и жестом руки пригласила Луку Ивановича сесть поближе.

Он сел и ждал, что она скажет.

– Насилу-то! – выговорила она также выразительно.

– Очень уж диктаторски поступили, – заметил Лука Иванович.

– Он – еще мальчик.

– Ну, не очень-то.

– Пускай учится.

– А те уж учены… как князь?

– С тех ничего больше и не спросится!.. Но забудемте всех их: что нам до них за дело, m-r Присыпкин!.. Я все вас зову так, по-светски; но мне это не нравится: вас ведь зовут по-русски – Лука Иваныч?

– Совершенно верно, – ответил он, чувствуя, что какое-то приятное щекотание начинает обволакивать все его существо.

– И вы меня не зовите m-me Патера.

– А как же прикажете?

– Юлия Федоровна.

– Так, разумеется, будет приятнее.

– Какая досада, что так мало остается у нас времени!

– На Невском уже ждут всадники? – смело подшутил Лука Иванович.

– Вон вы какой, – не лучше Елены. Не мне одной, и вам нельзя у нас по целым дням засиживаться; ведь вы – трудовой человек.

Она так выговорила последнюю фразу, точно хотела сказать: "вы думали, я не умею выражаться по-вашему – и ошиблись".

– Я уже вам сказал, Юлия Федоровна, что попросил расчета или, вот как рабочие говорят на фабриках: зашабашил.

– Вы совсем прекращаете всякую работу, не будете больше писать?

– Буду, когда мне захочется, но из литературных поденщиков хочу выйти!

Игривая улыбка внезапно сошла с ярких губ Юлии Федоровны.

– Растолкуйте мне, пожалуйста, я не совсем понимаю… у вас это вырвалось с такой горечью…

– Извините, я не хотел вам изливаться, а так вышло. Дело, впрочем, самое немудрое: мне вот уже чуть не под сорок лет, больше десяти лет я печатаюсь, имею право желать какой-нибудь прочности, какой-нибудь гарантии своему труду, готов всегда сделать что-нибудь порядочное, если не крупное и не талантливое – а дошел до того, что мне моя поденщина стала… омерзительна!..

Все это Лука Иванович выговорил довольно стремительно, но как будто против своей воли, точно кто толкал из него слова. В лице он старался удержать свое обыденное выражение юмора, а тон выходил горячий и действительно с оттенком душевной горечи.

– За что же вы возьметесь? – спросила точно испуганно Юлия Федоровна.

– Все равно; в рассыльные пойду, если не повезет на чем-нибудь другом!

– Лука Иванович, – выговорила с падением голоса Юлия Федоровна, – я просто точно с неба свалилась… так это неожиданно.

– Что же-с? – резко спросил он, подняв на нее глаза.

– А вот то, что я от вас слышу. Я до сих пор думала, что быть писателем – самое высокое призвание… Елена беспрестанно мне повторяет, что нет ничего выше. Она, например, совершенно довольна. Правда, она и вообще восторженная, легко обманывается; но все-таки… Выходит, что писатель, после такой долгой карьеры, тяготится… своей, как вы говорите, поденщиной.

– Извините еще раз, это – мои личные делишки…

– Вот это уж и нехорошо: вы точно испугались того, что были откровенны с такой пустой личностью, как я. Впрочем, я знаю, что не имею права обижаться.

Она смолкла и отвела голову от своего собеседника. Ему сделалось очень совестно.

– Вовсе нет, Юлия Федоровна! – вскричал он. – Вовсе нет! Ничего подобного мне и в голову не приходило; но к чему такие излияния, скажите на милость? Вы чужды всему этому; а я – не проситель, не капитан Копейкин, и генеральского места вы мне дать не можете!..

– Если хотелось излиться, значит – нужно было. Не нервы же мои вы будете щадить!.. А вот видите, это меня поразило, даже как-то обновило; вы мне расскажите, не теперь, а позднее, когда перестанете деликатничать, чрез какие испытания вы прошли? Я, право, не от скуки это говорю. Уж я вам сказала, что мне такого человека, как вы, нужно…

– Для души спасенья? – перебил Лука Иванович.

– Ну да, для души спасенья… Мне даже ваш возглас очень понравился… насчет поденщины. Это – не то, чтобы вы были вялый, кислый, совсем разбитый человек, знаете, какие вон в старых повестях. Нет, вам просто противно сделалось, вы возмущены, вы, может, и в посыльные способны пойти. Я это понимаю, это мне нравится. Когда работаешь десять лет и ничего не добьешься, кроме зависимости… тратишь свой талант на то, чтобы кусочек хлеба иметь, лучше же на это одни руки употреблять или просто сидеть где-нибудь в конторе от десяти до трех.

Щеки ее разгорелись, яркими точками блистали глаза, даже грудь заметно взволновалась; Лука Иванович не мог не взглянуть на нее, так ее голос показался ему тепел, а ее лицо заставило его с нескрываемым волнением податься немного вперед.

– Ваша кузина права, – выговорил он почти радостно, – у вас прекрасная натура!

– Это оттого-то, что я поняла самую простую вещь?.. Нет, уж вы меня, пожалуйста, не балуйте: я ведь вас собираюсь в свои наставники взять.

– Как князь Оглы?

– Полноте, – тихо и искренно остановила она, – я с вами ведь не играю и не дурачусь, – для этого с меня довольно и маскарадов. Идите в мои наставники… в духовные наставники…

– Увольте, Юлия Федоровна.

– Проповедей не нужно, никаких уроков – также. Выйдет что-нибудь – хорошо, не выйдет – не ваша вина!.. Но, разумеется, все это в минуты отдыха, когда вы совсем устроитесь… по-новому.

– Пожалуй, слишком долго придется вам ждать.

– Подожду!

Она протянула руку Луке Ивановичу веселым, дружеским жестом. Он пожал ее довольно крепко.

– Да, – почти вскричал он, – никаких уговоров не будемте делать!

Ему еще что-то хотелось сказать; но он боялся самого себя или воздуха этого салона.

– Куда же вы?

– Да вы посмотрите на часы: ведь пора вам и на Невский…

– Ах, да, на Невский!.. Ну, так до свидания! – согласилась она тотчас же и встала вместе с ним. – Вы зайдете к Елене?

– Зайду.

– Скажите ей, что все ее капельки яда – бесцельны. Я и без нее нашла себе наставника.

Они еще раз вместе рассмеялись.

Из столовой Лука Иванович попал в коридор и, по указанию горничной, постучался к Елене Ильинишне. Он застал ее за ломберным столом, служившим ей вместо письменного, около зеленой занавески, за которой помещалась, вероятно, ее постель.

– Я вижу, – полушепотом заговорила она, довольно порывисто вскакивая из-за стола, – по лицу вашему вижу, что действие уже началось.

– Какое? – беспечно спросил он.

– Продолжайте, продолжайте! я вас в опасную минуту остерегу.

– А!.. вы все про то же… Что ж!.. это будет хорошее дело.

Елена Ильинишна хотела было переменить разговор и усадить гостя; но он, не присаживаясь, распрощался с ней.

– Даже минутку не хотели посидеть, – упрекнула она его.

– Мешать не хочу… творчеству! – уже на пороге крикнул Лука Иванович и развязно вышел в коридор.

– Полноте! – со вздохом донеслось до его ушей.

XXII

Ровно через неделю, поздно ночью, к воротам дома, где жил Лука Иванович, подъехали сани без козел, в виде какой-то корзины с широким щитом, запряженные парой круглых маленьких лошадок. Фыркая и шумя погремушками, еле остановились лошадки на тугих вожжах. Ими правила женская фигура в меховой шапочке и опушенном бархатном тулупчике.

– Все руки мне оттянули! – вскричала наездница. Это была Юлия Федоровна Патера.

– Вы – молодцом! – откликнулся мужчина, вылезая из саней.

– Только, пожалуйста, Лука Иванович, не ворчите на меня за то, что я вас доставила домой так поздно.

– Да разве уж очень поздно? Я не считал часов…

– Ах, Боже мой!.. Вы, кажется, пускаетесь в любезности?

– Нет, ей-богу… я так…

– Ну, да вам не перед кем дрожать!.. ведь вы – холостой? Я у вас до сих пор об этом не спрашивала.

– Я – холостой, – довольно твердо выговорил Лука Иванович, запахиваясь в шубу от начинавшейся метели. – Прощайте, Юлия Федоровна, вьюга сейчас поднимется.

– Ничего!.. завтра я вас увижу, да?..

Она хлопнула бичом, лошадки тронулись, круто повернули сани и покатились, точно два кубаря, под задорную болтовню бубенчиков.

Дворника не случилось у ворот. Лука Иванович позвонил и стал спиной к воротам, глядя сквозь жидкую метель на удаляющееся пятно саней с темной фигурой наездницы. Щеки его пощипывал легкий мороз, в ушах раздавался все тот же топот лошадок, точно он еще едет к Нарвской заставе из ресторана, куда он никогда еще не попадал, особливо с подобной спутницей. Да, надо было правду сказать: никогда он так не жил, ни одной недели, ни одного дня, ни одной ночи, как вот сейчас в течение нескольких часов. Устроилось это катанье неожиданно и весело, и как-то приятно-жутко от новизны удовольствия было всю дорогу, и так легко говорилось, и так верилось…

Чему же верилось-то?

А тому, что можно живое существо, молодое, прекрасное, полное страсти, бойкости, отваги, вырвать из той «мертвечины», о которой почти с содроганием говорила недавно Елена Ильинишна, и возвратить ее настоящей жизни.

Какой?

На это он не находил еще прямого ответа; но он верил, что оно возможно, – и ему в эту минуту ничего больше не надо было… Он отвечал за нее, она была его человек. Без всяких личных видов говорил он это; не искал он себялюбивого счастья с ней, не мечтал даже о наслаждениях, о сильном чувстве избранной женщины – нет!..

Так, по крайней мере, казалось ему.

За воротами застучали ключи дворника.

Лука Иванович сунул дворнику двугривенный, чего никогда с ним не случалось, и скоро-скоро начал подниматься к себе.

Ему отперли тотчас же: он не дожидался и двух минут. Вместо Татьяны – со свечой в руке стояла на пороге Анна Каранатовна. Лицо у ней было не сонное, а скорее жесткое, с неподвижными глазами. Луке Ивановичу не приводилось видеть у ней такого выражения. Он тотчас отвел от нее взгляд, да и вообще ему не особенно понравилось то, что Анна Каранатовна могла засвидетельствовать его очень позднее возвращение.

– Ты еще не ложилась? – мимоходом выговорил он, снимая шубку и боты.

– Нет еще, – коротко и с дрожью ответила она.

– Покойной ночи, – кинул он еще небрежнее, проходя в свою комнату. Немало удивился Лука Иванович, когда услыхал за собою шаги Анны Каранатовны: она шла за ним же.

– У меня есть спички, не трудитесь, – не оборачиваясь, выговорил Лука Иванович.

Но Анна Каранатовна точно не слышала, что он сказал; вошла в комнату, поставила на стол свечу и тотчас же довольно тяжело опустилась на стул.

Тут Лука Иванович пристальнее вгляделся в нее: губы ее оттопырились, глаза покраснели, грудь колыхалась.

Он притих и ждал…

– Пустите меня, – резко воскликнула она и даже сложила руки просительным жестом. – Пустите, – продолжала она слезливо и нервно, – что вам во мне?..

Слова туго выходили у ней из горла, спертого спазмом.

Лука Иванович подошел к ней поближе и пугливо-удивленными глазами оглядел ее всю.

– Ты у меня просишься?.. – тихо спросил он, наклоняясь над ней.

– И никогда-то я вам мила не была, – заговорила Анна Каранатовна, как бы с трудом припоминая слова, – а теперь вон у вас душенька завелась…

– Что такое?! – точно ужаленный, перебил Лука Иванович.

– Нешто я знаю?!.. Барыня у вас какая-то… сегодня мне сказывали, за вами приезжала, дворника присылала… Не станет же по ночам ездить с человеком так, зря… да еще сама править, и лошади свои…

"Неужели и она ревнует?" – подумал Лука Иванович, еще не понимая, куда все это ведет.

– Мне что! – все слезливее и покорнее говорила Анна Каранатовна. – Я вам не жена, я и в душеньках ваших никогда не бывала. Вы… нешто меня любили когда?.. Жалость ко мне имели, да и не ко мне, а к девчонке моей, вот к кому… Ну, и стали со мной жить… больше из-за нее, я так понимаю… А теперь вон у вас есть барыня… лошадей своих имеет… К чему же мне срам принимать? зачем я вам? Обуза одна, квартиру надо хозяйскую, расходы, а вы перебиваетесь… и самому-то легко ли прокормиться…

– Полно, полно! – начал было Лука Иванович.

– Батюшка, Лука Иванович, отпустите меня Христа ради! мне этакая жизнь опостылела!..

Она рухнулась на колена, зарыдала и схватила его за руки. Лука Иванович совсем оторопел и опустился на кресло, поддерживая ее за плечи.

– Аннушка, что ты?.. разве я тебя силой держу?.. К чему ты так?..

– Пустите, пустите! – повторяла она, всхлипывая и пряча голову в его коленах.

"Еще этого недоставало, – с горечью подумал он, – неужели в ней заговорила страсть?"

– Ну, успокойся же, – вымолвил он мягко и степенно, – говори мне все, что у тебя на сердце легло: я недаром – твой приятель.

Голова Анны Каранатовны тяжело приподнялась. Слезы все еще текли, но рыдания уже смолкли. Она оставалась на коленах.

– Что мне вам рассказывать? вы видите сами, Лука Иваныч. Лгать я вам не хочу: я ведь не из ревности; с вами я так жила, потому что человек вы добрый, а больше ничего у меня не было. Теперь степенный человек меня любит, жениться на мне хочет… слово я скажи. Вам я в тягость… к чему же мне один срам на себя брать, скажите на милость? Я и прошу вас Христом Богом…

– Понимаю тебя, – остановил ее Лука Иванович, – ты хочешь сказать, что между нами настоящей любви нет. Что ж, это правда!.. За кого же замуж сбираешься?

– Мартыныч и спит, и видит…

– Ты ему веришь?..

– Я его насквозь вижу.

Анна Каранатовна уже настолько успокоилась, что села на стул и сложила руки на груди.

– А будет чем жить?

Вопрос Луки Ивановича заставил ее оживленно воскликнуть:

– Еще бы! Он – основательный человек. Я за ним, как у Христа за пазухой буду!

Лука Иванович задумался. Ему крепко жаль стало Настеньку. Анна Каранатовна тотчас же догадалась, почему он смолк и опустил голову.

– Вы не сумневайтесь насчет Настеньки. Тошно вам с ней прощаться… Так ведь я вам запретить не могу, Лука Иваныч: вы ей – второй отец; отпускать к вам буду, и насчет учения, как вы скажете… Ведь она не ваша… Вы только из жалости к ней привыкли. А Иван Мартыныч ей заместо родного отца будет, клянусь вам Богом. Вы позвольте, он вам обо всем доложит…

– К чему это! – поморщился Лука Иванович.

– Нет уж позвольте, не обижайте человека. Он меня желает совсем успокоить, на всю жизнь… Кто нынче на законный брак пойдет, Лука Иваныч? И посулить-то никто не посулит, сами знаете.

– Ну, хорошо, – с усилием выговорил Лука Иванович, – завтра мы еще поговорим.

– Да вы, Христа ради! – с новыми слезами вскричала Анна Каранатовна.

– Ты свободна, Аннушка, – внушительно возразил он, – хоть завтра прощайся со мной. Я на тебя не сержусь. Я рад за тебя, верь мне. И дочь ты вольна брать… Только теперь успокойся… Знаешь: утро вечера мудренее.

Он заботливо поднял ее со стула и гладил по голове.

– Теперь спать пора, – с улыбкой добавил он, – четвертый час.

– Не обидьте меня, Лука Иваныч! – чуть слышно вымолвила Анна Каранатовна, схватила вдруг его свободную руку и поцеловала.

– Что ты, что ты!.. – вырвалось у него тронутым звуком.

Сдерживая свое волнение, проводил он ее до коридора. Забылся он только на рассвете.