Текст книги "Долго ли?"
Автор книги: Петр Боборыкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– На это я, господин Крафт, имею, кажется, право; листы до конца отдела я вам доставлю, а там не угодно ли вам поручить работу кому-нибудь другому.
Двойной подбородок генерала вздрогнул; видно было, что он не ожидал такого резкого оборота. Выражение лица Луки Ивановича должно было казаться ему если не дерзким, то очень пренебрежительным.
– Да я совсем не желаю вас лишать работы, – брезгливо выговорил генерал.
– Пожалуйста, не великодушничайте, – рассмеялся Лука Иванович: – я постараюсь не умереть без ваших заказов. Засим имею честь кланяться вашему превосходительству.
И, не дожидаясь ответа, он приподнял шапку и стал переходить Невский.
XVI
В несколько возбужденном состоянии шел Лука Иванович минут пять. Но он нисколько не чувствовал себя неприятно-раздраженным: напротив, ему стало весело, еще веселее, чем в начале прогулки. К такому разговору с генералом он вовсе не готовился, но разговор сам собою вышел далеко не сладкий и кончился резким отказом.
"Однако что же это я?" – вдруг подумал Лука Иванович; но этот вопрос задал прежний «поденщик», а не теперешний "кандидат на прочное место". Когда нервы немножко поулеглись, Лука Иванович не мог не сознаться, что он погорячился, и даже на совершенно небывалый манер. Можно было ведь и отказаться, да иначе. А, по правде сказать, даже "рациональное требование" генерала не представляло особенных трудностей. Теперь же – разрыв и потеря верной работы.
Отчего же так это вышло?
Генерал Крафт был еще подполковником, когда Лука Иванович "получил от него работу". С той самой поры этот военный не переставал возбуждать в Луке Ивановиче раздражающее чувство: оно-то и сказалось в выходке у милютинских лавок. Не зависть, не личное зложелательство говорили в нем. Подполковник Крафт был для него скорее собирательным типом. Его положение представлялось Луке Ивановичу, как яркая противоположность того, на что обречен он сам и ему подобные.
– Вот подите, батюшка, – говаривал он не раз приятелю своему Проскудину, – возьмите вы меня, литератора Присыпкина, с одной стороны, а с другой – подполковника Крафта. Какой бы я там ни был, хоть лыком шитый, да все-таки не плоше же считаю себя этого самого подполковника Крафта, а минутами и куда выше его себя ставлю. Что же выходит? Он – особа, а я – раб. Он занимает казенное место по литературной же части, жалованья пять тысяч рублей, квартира такая, что можно целый штаб поместить, пара вяток у него, в клубе играет по большой, да этого еще мало: для собственного удовольствия изволит издавать книжки, и всегда при деньгах! А ты тут прозябаешь, как злосчастный злак, и во всем перед ним пасуешь, постоянно чувствуешь его превосходство, особливо когда просишь денег вперед, а просишь их аккуратно два раза в месяц.
Прошло два года. Подполковника Крафта произвели в полковники, а потом и в генералы. Лука Иванович продолжал работать "на него" и все так же сознавать приниженность своего звания…
. . . .
Бодрость не покидала кандидата на прочное место во все время его прогулки, а скорее возрастала.
"Экая важность! – поощрял он себя внутренне. – Чем скорее стряхнуть с себя это презренное рабство, тем лучше: меньше будет прицепок!"
Словом, настроение его было так взвинчено, что он даже не заметил, как прошло время до второго часа. Почтовая карта, за подписью девицы Гущевой, звала его в сторону Сергиевской. Он вовсе не давал воли своему воображению, не раздражал его образом той, кого он может там найти. Он шел точно к добрым старым знакомым: так просто он себя чувствовал, а вместе с тем эта квартира в Сергиевской открывала собою какую-то новую полосу жизни: сегодня, после вчерашней сцены с Аннушкой, еще сильнее, чем в первый раз.
Когда Лука Иванович взялся за звонок у квартиры г-жи Патера, он сейчас же вспомнил наружность горничной, отворявшей ему в первый раз. Он готов был ей улыбнуться и действительно улыбнулся, когда и на этот раз она же ему отворила.
– Дома, пожалуйте, – первая выговорила горничная, даже не дожидаясь того, что ей скажет Лука Иванович.
В салоне, уже знакомом ему, не оказалось никого. Лука Иванович обернулся и хотел было сесть, пока горничная доложит. Но вдруг он вспомнил фразу: "вас ждут и даже очень", – что заставило его остановиться посредине комнаты. В правом углу была дверь, полузавешенная портьерой. Оттуда донесся вдруг легкий шум, как будто кто-то разрезывал книгу.
– Это ты, Елена? – спросил женский голос. – Кто это звонил?
Лука Иванович почувствовал в себе такую смелость, что пошел прямо к двери.
– Это – я! – выговорил он, остановившись в самой портьере.
На кушетке, налево от двери, почти прилегла "обладательница квартиры", с толстой книжкой в красной обертке. На ней была шелковая безрукавка и тюлевая косынка на голове.
Она быстро поднялась, выпрямилась и даже как будто покраснела немного.
– Ах, это вы! Как это приятно! И так неожиданно!
На эти три восклицания Лука Иванович ответил широкой улыбкой и движением левой руки вбок.
– Садитесь, садитесь. Вот сюда! – и она указала на табурет около себя.
– Вы, конечно, к вашему собрату по литературе? – продолжала она, ласково оглядывая гостя.
– А ваша кузина дома? – уклончиво спросил Лука Иванович.
– Вероятно, дома, разве вы не спросили? Я бы не осмелилась принять вас одна.
И она немножко откинулась на спинку кушетки.
– Вы, право… слишком уж невеликодушны! – выговорил Лука Иванович, продолжая улыбаться глазами.
– Это почему?
– Да как же? сейчас меня сочинительством попрекать изволите.
– Ах, нет!
Лицо ее стало вдруг гораздо серьезнее, и глаза ушли куда-то вдаль. Лука Иванович заметил это.
– Полноте, не говорите со мной таким тоном: я сбиралась даже сама написать вам и просить как-нибудь прийти ко мне запросто вечером. Я и Елене говорила об этом, да не знаю, передавала ли она вам…
И она несколько исподлобья взглянула на него. На этот раз Лука Иванович положительно смутился.
– Только вы, пожалуйста, не подумайте, что я с вами сейчас же буду говорить о литературе или о ваших сочинениях… у меня настолько достанет вкуса или такта, как хотите. Но видите, во всем этом Елена виновата: она мне много о вас говорила, и я увидела в вас именно такого человека… какой мне нужен… я не знаю, как иначе выразиться.
– Да это – самое лучшее выражение.
– Вы, пожалуйста, ко мне не придирайтесь, я не привыкла говорить с людьми… интеллигенции, как выражается Елена; хоть и знавала на своем веку разных умных людей, только мало воспользовалась этим!..
Ее веселый, почти ребяческий смех сообщился и Луке Ивановичу.
– Если б вы были знаменитость какая-нибудь, романист или драматический писатель – я бы не стала искать с вами знакомства: что за охота чувствовать себя девчонкой!.. Я же очень застенчива, хоть это и не кажется – не правда ли? С ними тон особый нужно принимать, рисоваться и говорить глупости.
"Какая она милая!" – подумал гость и совершенно несалонно закинул ногу на ногу.
– А вы, хоть и писатель…
– Да из плохоньких, – с мягким добродушием добавил Лука Иванович.
– Ха-ха-ха! я не знаю, я вас совсем не читала, но Елена уверяет, что вы… замечательный публицист: это – ее любимое слово. И даже чуть ли не по-испански знаете…
– Грешен!
– А главное, вы – такой человек, судя по ее рассказам, о каком я в последнее время много думала…
Лука Иванович хотел было закричать: "пощадите!" – но воздержался, решив, что это слишком бы отзывалось «кавалером». Он только отвел глаза от собеседницы.
– Вы думаете – я дурачусь. Клянусь вам, я совершенно серьезна… ведь это так трудно в Петербурге напасть на мужчину, хоть немножко из ряду вон… Извините, что я вам это все прямо… Мне с вами хотелось бы побольше поговорить, да не знаю, как это сделать.
– Неужто оно так трудно? – спросил Лука Иванович.
– Не легко.
– Почему же?
Лука Иванович втягивался в игривый тон разговора.
– Ах, Боже мой!.. идет как-то глупо жизнь… вот теперь еще самая свободная минута… если вы только не торопитесь к вашему собрату по литературе…
Она не докончила и резко обернулась к двери, заслышав шаги в салоне.
Только что Лука Иванович успел вслед за нею обернуться, глаза его упали на высокую фигуру в военном сюртуке и густых эполетах, с белой фуражкой в руках. С фона портьеры выступило широкое, несколько отекшее лицо человека лет за тридцать, с черноватыми плоскими бакенбардами, хмуро ухмыляющееся и покрытое жирным лоском.
– Ах, это вы! – воскликнула хозяйка, совершенно так же, как она приветствовала и Луку Ивановича.
Военный вошел уже совсем и чмокнул протянутую ему руку, как бы не обратив внимания на того, кто сидел около хозяйки.
– Какая это смешная комната, – заговорила она тоном девочки, – троим уже и тесно, перейдем в гостиную.
Она живо поднялась, вся обернулась и взглядом пригласила Луку Ивановича. Он, весь съежившись от внезапного появления нового лица, поплелся вслед за военным.
XVII
В гостиной полковник (Лука Иванович разглядел, что у него эполеты были без звездочек) уселся около дивана, где поместилась хозяйка, и плотно придвинул к дивану свое кресло. Палаш он уткнул между ног и сейчас же полез в карман рейтуз.
– Вы позволите, – сказал он ей не тоном вопроса, а мимоходом, как вещь, которая сама собою разумеется.
Лука Иванович присел около пианино, по ту сторону овального стола.
– Пожалуйста, – кинула хозяйка полковнику и, точно схватывая начатый разговор, продолжала, – вы меня видели вчера на Невском, только не успели поклониться… как вам нравится мой attelage?..[5]Note5
упряжка (фр.).
[Закрыть]
И потом, спохватившись, она указала рукой на обоих гостей своих и стала называть их:
– M-r Прыжов, m-r … ха-ха-ха!.. вот это хорошо: вашу-то фамилию я вдруг и забыла… только со мной случаются такие вещи, подскажите – шепнула она, шаловливо наклонившись в сторону Луки Ивановича.
– Присыпкин, – отчетливо, но не особенно охотно ответил он и обменялся с военным поклоном.
– А у вас, кажется, новая лошадь? – обернулась хозяйка в сторону полковника.
– Нет, все та же.
– Эта посветлее.
– Как вы называете?
– Подъездок; вы понимаете, вторая лошадь, для простой полковой езды.
– А у вас сколько всех лошадей?
– Вас это интересует?
– Вы знаете, я лошадей люблю больше людей.
– Похвально! Извольте, я пересчитаю: небезызвестный вам парадер, два подъездка и три упряжных лошади.
– Серые в яблоках?.. я их знаю!
– И караковый.
– Рысак?
– С порядочной побежкой.
– Какого завода, Хреновского?
– Нет, Воейковского. Ваши чаленькие тоже, кажется, с побежечкой?
– Только такая возня с моими лошадьми! Я хочу продать их и буду ездить на извозчичьих. Чтобы держать своих лошадей, надо быть мужчиной.
– Не спорю, – подтвердил полковник и дунул на папиросу.
"И долго они этак будут?" – подумал Лука Иванович и еще больше съежился.
– Это прекрасиво, – продолжала хозяйка, – когда по Невскому едут пять-шесть человек в ряд, и все в белых фуражках. А вы не боитесь простудиться в одном сюртуке?
– Привычка!
– Да он, может быть, у вас на пуху?
И она расхохоталась.
– Вот этот самый сюртук, из обыкновенного драпу.
– Не поверю. Уж под ним наверно что-нибудь надето.
– Ну, конечно, – протянул полковник и переставил палаш.
– А кто ехал рядом с вами?
– Корнет Цабернакель.
– Красивый мужчина, кажется?
– Очень хороший мальчик.
"И как им обоим легко", – продолжал Лука Иванович, поглядывая то на нее, то на него.
– Да вы меня на парадере видали, а это – подъездок.
– Хороший? – переспросила хозяйка.
– Прикажете привезти?
– Привезите.
– Видите, как я себя веду? – заметил полковник и двусмысленно улыбнулся.
– Я уж вам давно сказала, что довольна вами.
– Низко кланяюсь.
– Скажите Калупуцкому, отчего он так давно у меня не был?
– Болен.
– Что с ним?
– Не при смерти, успокойтесь… на днях явится…
– Буду ждать.
Полковник докурил папиросу и оправился.
– Сегодня среда, – сказал он и поглядел пристально на хозяйку.
– Среда, – повторила она, играя глазами.
– Помните?
– Помню.
– Так до свидания.
– До свидания.
Он опять чмокнул протянутую ему руку, палаш болтнулся вправо и влево и задел одну шпору. Лениво покачиваясь, стал он выходить из салона и чуть заметно кивнул головой в сторону Луки Ивановича.
Широкая его фигура скрылась за цветной портьерой салона. Лука Иванович поглядел ему вслед, а потом обернулся, и глаза хозяйки встретились с его взглядом.
– Извините, – полушепотом сказала она.
– Почему так? – совершенно искренней нотой спросил Лука Иванович.
– За то, что проскучали.
– Нисколько.
– Так вы наблюдали?
Она подчеркнула последнее слово насмешливым звуком.
– Коли хотите – наблюдал.
– И, конечно, говорили про себя: какова эта барыня? просто ужасно! может с офицерами толковать о каких-то парадерах и подъездках, знает про Хреновский завод и справляется про каких-то корнетов! Ужасно! Не правда ли?
– Нужно и с господами офицерами уметь говорить; я вот, например, плохо умею и этого себе в достоинство не ставлю.
– Да, надо, а то совсем будет плохо… Этот полковник Прыжов… хорошо себя ведет, я его за это люблю… Вы ведь знаете: когда мужчина, который может считать себя видным… ну, и в таком полку служит, начнет за кем-нибудь ухаживать и увидит, что надеяться ему трудно… на успех, он сейчас же разозлится и не может даже продолжать знакомства… А m-r Прыжов – гораздо добрее или умнее, как хотите… Мы с ним и теперь большие друзья.
– Стало быть?.. – не договорил Лука Иванович.
– Он одно время сильно за мной ухаживал… с ним была ужасная скука… Теперь он так, как есть… о лошадях и воообще с ним поболтать можно, а тогда он считал своей обязанностью говорить… сладости…
Она сделала движение, точно опять спохватилась.
– Ах, пожалуйста, m-r Присыпкин, извините меня!.. Я вас заставляю присутствовать при Бог знает каких разговорах… а Елена все нейдет, – уж, поверьте, это она – с умыслом.
– Каким же?
– А вот каким: пускай вы полюбуетесь на всю мою пустоту… Она очень добрая и добродетельная, но с капелькой яда… И милее всего то, что она считает меня совершенно наивной… думает, что я ничего этого не понимаю… Ну, что ж: она этого хотела… и посидите здесь… посмотрите на мой petit lever[6]Note6
маленький утренний прием (фр.).
[Закрыть]… Слышите, опять позвонили?
– И этак каждый день? – спросил Лука Иванович.
– Да, когда я бываю дома; до трех часов почти что каждый день.
В передней раздался звук сабли.
– Опять из воинов? – тихо проговорил Лука Иванович.
Он еще не знал, какого тона держаться; но сама хозяйка точно нарочно старалась его сбить с толку.
XVIII
В портьеру просунулась курчавая голова с восточным, очень красивым лицом. Такой военной формы, какая была на этом юноше (ему казалось на вид лет девятнадцать) Лука Иванович еще никогда вблизи не видал, хотя тотчас же сообразил, к какому «роду оружия» принадлежит этот «абрек».
От него так и шло серебристое сияние.
– Здравствуйте, князь! – почти крикнула ему m-me Патера, приподнявшись немного на диване.
"Князь" выпрямился, повел плечами с коваными эполетами и прошелся правой рукой по своим кудрям.
Профиль у него был чистейшей кавказской породы, щеки с матовой белизной и усы необыкновенно красивого рисунка.
– Извините, вчерашнего дня опоздал на Невский. Слово «извините» вышло у него, по звуку: "эзвэнэтэ", – и во всей фразе восточный выговор резко заявлял себя.
Он пожал протянутую руку хозяйки и хотел было опуститься в кресло; но, заметив в углу Луку Ивановича, вежливо с ним раскланялся, сказав и ему:
– Извините.
"Ничего-с, – выговорил про себя Лука Иванович. – Мы не взыщем".
– А сегодня вы едете на Невский? – спросила князя m-me Патера.
– Беспременно! – молодым гортанным баском ответил князь, и его темно-оливковые глаза метнули искрами.
"Экий статный зверь!" – похвалил его Лука Иванович.
– И все на той же лошади?
Кавалерийский разговор продолжался.
– Извините, на другом, – выговорил весело князь.
Было очевидно, что слово «извините» служило князю руководной нитью всякой беседы.
– Также кабардинской породы?
– Карабахская кобыла.
M-me Патера чуть заметно поморщилась. Лука Иванович сдержал улыбку. Князь невозмутимо обволакивал хозяйку глазами.
– Курите, князь, – сказала она с особенною мягкостью.
– Благодарствуйте, – выговорил он точно по складам и полез за папиросницей в свои рейтузы, все еще привлекавшие внимание Луки Ивановича: они были в обтяжку, светло-зеленого цвета, с двойным позументом.
Курил князь уже совершенно по-гвардейски, даже папиросу держал русским жестом, огнем внутрь, между вторым и третьим пальцем.
– Не правда ли, m-r Присыпкин, – обратилась m-me Патера в его сторону, – князь очень недурно говорит по-русски, а он всего два года здесь… Ах! я и забыла вас познакомить: князь Баскаков… так ведь кажется?
– Извините… я настоящим манером…
– Да, я знаю, у вас разные есть имена; но я не могу их произнести… есть и Оглы и еще что-то!
Князь рассмеялся и выставил действительно «ослепительные» зубы.
– Я знаю, что вы и так называетесь, и оно гораздо легче.
Князь опять рассмеялся.
– M-r Присыпкин… наш известный литератор…
Лука Иванович не утерпел и поглядел на m-me Патера глазами, говорившими: "да ему-то что за дело до того, что я литератор?"
Но князь как будто бы понял звание Луки Ивановича и еще раз поклонился ему с видимым почтением.
– Позвольте спросить, – отнесся он к Луке Ивановичу, выпучив на него глаза, – вы не учите по-русски?
– Русскому языку? – переспросил Лука Иванович, добродушно оглядывая его горские украшения на груди.
– Все это, что требуется… грамматика… и там еще… как это?
– Да вам разве нужно, князь? – спросила m-me Патера.
– Нет, я теперь учен… ха-ха-ха! а я для товарища… молодой князь.
– Ваш земляк, из одной области? – полюбопытствовал Лука Иванович.
– Извините… он не оттуда, есть племя Адэхэ.
– Как, как? – вскричала m-me Патера.
– Адэхэ, – совершенно серьезно выговорил князь, – малый уж в двадцать лет… а ничего не может… насчет грамматики… Нанял он учителя… дорогой учитель… пять рублей час… честный человек, пять рублей… Фрелин баронесса… как бишь ее… ну, все равно… крестная мать… его тоже крестили… сама прислала этого самого учителя. Бился, бился он – и ничего!.. Со мной говорил: я – это учитель говорит – не могу, потому у него нет в голове ни существительного, ни прилагательного. Два месяца я, говорит, хотел вбить в него – и не могу!
Князь даже встал в жару разговора и расставил ноги. Хозяйка и Лука Иванович с оживленными лицами глядели на него.
– Башка! – воскликнул он и ударил себя по красивому белому лбу. – Учитель ему: вот смотри, князь, дверь ты можешь брать рукам, можешь? Могу. Это – существительное… А какой цвет у занавес? – Красный цвет. Можешь ты брать его рукам! Нет, не могу. Это – прилагательное, понимаешь? – Нет, не понимаю! Тут и говорит ему учитель: ты – дурак, князь, я тебя не буду учить и пять рублей твоих не беру.
И Лука Иванович, и m-me Патера разом расхохотались. Князь представлял все в лицах и старался даже подражать голосам учителя и ученика.
– Так вы желаете, – начал Лука Иванович, – чтобы я занялся вашим товарищем?
– Окажите услугу, парень отличный, честное слово!.. Уж такое племя Адэхэ… у них тут нет (он указал на лоб), как это вам рассказать…
– Мыслей никаких, – подсказал Лука Иванович.
– Истинно, мыслей нет. Например: скажи ему – Бог… у всякого народа есть свой Бог… И понимает кажный… А у Адэхэ и Бога настоящего нет… Потому учитель тоже и говорил мне, что ни существительное, ни местоимение никак башка его не берет!.. Никак!..
Князь махнул рукой и сел.
– К сожалению, – отозвался Лука Иванович, – я не искусен в преподавании.
– Сделайте милость! – крикнул князь.
– Но вы можете кого-нибудь рекомендовать, – заметила m-me Патера.
– У меня нет особых знакомств в учительском мире, но я постараюсь.
Глаза князя как-то заблуждали, точно он потерял нить всякого разговора; но тотчас он весь встрепенулся: нить была снова найдена.
– Сегодня середа, – чуть заметно ухмыляясь, говорил он.
– Середа, – игриво повторила хозяйка.
– Значит, можно надеяться?
– Вероятно…
– Имею честь!
И князь порывисто вытянулся во весь рост: по его украшениям на груди прошла звонкая дрожь. Так же сильно, как и при входе, пожал он руку m-me Патера; она вынесла это рукопожатие, не поморщившись.
– Очень благодарен, – сказал князь, кланяясь Луке Ивановичу, – вот через мадам Патера скажите адрес… пять рублей час…
Одна рука князя в замшевой перчатке сжала баранью шапку, а другой он придержал свою шашку, выходя из гостиной.
XIX
– Ужасно! – прошептала m-me Патера, с ужимкою, в сторону Луки Ивановича.
– Очень интересно, – ответил он ей в тон.
– Нет, Елена слишком зла! Надо позвать вам ее, она нарочно нейдет, или она для вас туалетом там занимается… Еще один посетитель – и я окончательно убита в вашем мнении, m-r Присыпкин.
– Да почему же? только я одно не совсем понял: все эти господа спрашивают вас все про среду.
– Вы не догадались?
– Нет.
– Ах, какой вы добродетельный: по средам бывают маскарады в купеческом.
– А-а!
– Елена! – крикнула m-me Патера входящей кузине, – я не ожидала от тебя такого коварства!
И Лука Иванович, при всей своей незлобности, не мог не заметить, что девица Гущева слегка принарядилась; даже волосы ее были не то короче подстрижены, не то причесаны на другой манер.
– Какое коварство? – откликнулась она, краснея. – Лука Иванович, извините, но я думаю, что вы в таком приятном обществе…
– Вот видишь, вот видишь, Елена: капелька яда уже пущена.
– Где, какой яд?
– M-r Присыпкин, спасите меня: или я удалюсь, или вы уведете от меня эту ужасную девицу!
Все трое рассмеялись. Лука Иванович встал и шутливо спросил:
– Куда же прикажете?
– Туда, в столовую… я тебе серьезно это говорю, Елена!
– Ты, стало быть, гонишь твоего гостя?
– Нисколько, но я не желаю, чтобы он присутствовал так долго при визитах моих всегдашних гостей; я знаю, что ему и теперь уже тошно.
– Нисколько, ей-же-ей! – вскричал Лука Иванович.
– Нет, нет! Пускай Елена посидит с вами, вы сделаете паузу, а там придете проститься… и назначим тогда часы, когда у меня не такая ярмарка.
– Это не легко! – заметила Елена Ильинишна.
– Вот и вторая капелька яда… уведите ее, m-r Присыпкин!
Лука Иванович предложил руку госпоже Гущевой.
– Куда прикажете? – спросил он обеих дам.
– В столовую! – скомандовала m-me Патера и почти выпроводила их из салона.
Елена Ильинишна продолжала смеяться с оттенком нервности до той минуты, когда ее кавалер усадил ее в столовой на диван, занимавший одну из стен комнаты. Он и сам поместился рядом с ней.
Ее лицо было, как всегда, красновато и возбуждено. Тревожные глаза глядели на него насмешливо.
– Лука Иванович! – вздохнула она.
– Что прикажете?
– Пари готова держать, что вы не заметили одной вещи.
– Какой?
– А того, что вы были здесь вчера и, если б вспомнили, что это было именно вчера, то наверное не пришли бы сегодня.
– Не знаю.
Он должен был внутренно сознаться, что она права: получая сегодня ее записку, он не подумал, что не прошло суток с его вчерашнего визита в Сергиевскую.
– Вы увлечены! – с новым вздохом прошептала Елена Ильинишна.
– Вы думаете? – отсмеивался Лука Иванович.
– Что ж!.. это понятно… Только, пожалуйста, не относитесь слишком искренно к тому, что вы видели… и что еще увидите.
– Для вас это занимательнее, чем для меня, – продолжал отыгрываться Лука Иванович: – вы ведь – беллетрист, а я – простой чернорабочий.
– Нет, уж избавьте меня от таких типов! – воскликнула Елена Ильинишна, – я несколько выше ставлю призвание романиста.
– И напрасно-с, – оттянул Лука Иванович, – это – по книжке вот то, что вы изволили сейчас высказать. Лучше бы вы сидели у вашей кузины в салоне да собирали все в свой писательский ридикюльчик, а потом, придя к себе в комнату, в тетрадочку бы все и вносили… богатейшая бы вышла коллекция!
– Постыдно и заниматься таким народом!
– А лучше разве сочинять разных, вы извините меня… ванек-встанек да награждать их добродетелями и цивическими чувствами?
– Ах, полноте, – чуть не со слезами на глазах вскричала Елена Ильинишна, – это недостойно вас, Лука Иванович!.. Если и можно наблюдать в салоне моей кузины, то разве затем, чтобы бичевать…
– Да оставьте вы, Елена Ильинишна, высокий слог! Бичевать!..
– Да, бичевать!..
– Так что ж вы кузину вашу не бичуете?
– Не думайте, что я скрываю от нее мой взгляд… мои принципы! Я ни перед кем не умею и не желаю унижаться. Она очень хорошо знает, как я смотрю на ее жизнь.
– Только ваша проповедь, должно быть, как об стену горох?
– Разумеется!
– А кто в этом виноват?
– Кто?
– Видимо дело – вы!
– Я? это прекрасно!..
– Пермете,[7]Note7
Позвольте (фр.).
[Закрыть] вы действуете натиском жалких слов и возвышенных начал, ведь да?
– А как же вы сами…
– Ведь да? И ваши речи, кроме раздражения или тоски, ничего вызвать не могут в такой женщине, как ваша кузина. С такими малыми детьми нужна другая метода, уж коли действительно желаешь направить их как следует, или, лучше сказать, как гувернеру хочется.
– Предоставляю это вам, Лука Иваныч!
– Да полноте нервничать, Елена Ильинишна, – остановил ее Лука Иванович добродушным звуком и протянул руку, – из-за чего нам с вами пикироваться!.. Дело простое: если вы любите хоть немножко вашу кузину и считаете ее способной на что-нибудь порядочное, так и сумеете повлиять на нее в хорошую сторону.
Выражение лица Елены Ильинишны стало иное; она опустила глаза и заметно успокоилась, ответив на рукопожатие своего собеседника.
– Может быть, вы правы, – начала она гораздо проще и искреннее, – у Юлии, в сущности, есть и доброта, и даже честность в натуре… может быть, мои проповеди были действительно бестактны, неумелы. Я не хотела бы считать ее совершенно безнадежной. Ну, что ж! Вот вы – такой свежий человек, с широкими взглядами… наконец, вы мужчина, у вас и манера будет мужская, а это много значит. Возьмите в руки Юлию.
– Я? – вскрикнул Лука Иванович и рассмеялся.
– Ну да, вы, Лука Иваныч! Только не увлекайтесь очень… тогда все пропало. Быть может, уже поздно? – спросила она с ударением.
– Вы опять начинаете язвить?
– Нет; но ведь мужчине, даже самому серьезному, трудно отдать себе отчет в том, – очень он увлечен в известную минуту или нет. Разве это не правда?
– Вам лучше знать, вы романы сочиняете.
– Не сочиняю ничего, ничего, а только пишу. Хотите, заключим такой договор: как только я замечу, что вы теряете самообладание, я должна вас предупредить – хотите?
– Нет, уж избавьте от такой миссии! – живо заговорил Лука Иванович. – Где нам брать на себя перерождать женщин вроде вашей кузины! Мы ведь замухрышки!
– Как?
– Замухрышки!
– Унижение паче гордости!
– Нисколько. Такая личность, как ваша кузина, коли захочет, разом проглотит нашего брата.
– Если он ею увлечется – пожалуй.
– А станет он сохранять свою независимость, так и отойдет, не солоно хлебнувши, поверьте мне.
– Но вы себе противоречите, Лука Иванович. Вы сейчас же говорили, что возможно хорошо повлиять на Юлию, если взяться за это с уменьем. Ведь вы это говорили?
– Тоже повторю я и теперь. Вероятность есть, особливо, коли натура у ней и добрая, и честная; но опять-таки надо действовать не с преднамерением, не считая себя гувернером, а так, исподволь, при всяком удобном случае. А для этого надо съесть вместе куль соли, жить в одной квартире, вот как вы с кузиной, видаться по целым дням.
– Нет, я не согласна с этим взглядом! Напротив, надо появляться только в известные минуты, всего чаще неожиданно, стоять в стороне и приносить с собой другой воздух, действовать контрастами.
– Батюшки, да мы с вами точно в педагогическом обществе рефераты читаем!
– Дайте мне докончить, Лука Иванович. Мы с вами не светские марионетки, мы умеем говорить серьезноnи искренно… а то иначе это выходило бы одно злоязычие. Если мы заговорили о кузине с участием, надо же прийти к какому-нибудь выводу.
– Вывод один; не бросайте ее, толцыте и отверзится вам!
– Хорошо; но я одна не могу, я беру вас в помощники.
– Увольте!
– Значит, вы боитесь; значит, увлечение началось!..
И Елена Ильинишна вся передернулась, захихикав маленьким нервным смехом.
– Не знаю! – все еще шутливо ответил Лука Иванович.
– Но тогда вам надо бежать из этой квартиры. А то вы меня же будете потом проклинать за мое приглашение.
– Какие страхи, Елена Ильинишна! Зачем вдаваться в такую трагедию? Просто будем жить, пока живется; я вот нахожу, что очень уже засиделся в своей конуре – надо и промяться немного, поглядеть на живых людей.
– Это – не жизнь, это – мертвечина!
– Вот вы как сильно! до мертвечины еще далеко; а знаете ли… курьезно!
– Вы, стало быть, не боитесь, и я хоть и мельком, но часто буду видеть вас здесь?
– Как случится; труса праздновать – зачем же, Елена Ильинишна. Вы будете последовательны: приглашали меня сейчас в специальные воспитатели, а теперь пугаете, да еще как!.. Уж если будет для меня смертельная опасность, схватите меня тогда за руку: у вас душа добрая, я знаю.
– Смотрите, Лука Иваныч! – искренней нотой вздохнула она и смолкла.
– Я уж на вас полагаюсь! – со смехом вскричал Лука Иванович, но смех его тотчас же оборвался.
