Текст книги "Петька из вдовьего дома"

Автор книги: Пётр Заломов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА IX

В страстную неделю Петька узнает о «веселых отцах» и размышляет о несправедливости божьего всепрощения

Началась страстная неделя[40]40
  Страстная неделя – Последняя неделя перед весенним церковным праздником пасхой, во время которой, согласно евангельской легенде, Христос испытывал страсти (страдания), будучи распят на кресте.


[Закрыть]. Школу распустили на весенние каникулы, но ученики обязаны говеть[41]41
  Говенье – Один из обрядов православной церкви, подготавливающий верующих к таинству исповеди. Во время говенья, в частности, запрещается есть мясо.


[Закрыть], и Петька ходит в церковь. Ему не нравится великопостная служба, потому что певчих нет, а попы причитают так однообразно и жалобно, что становится невыносимо скучно. К тому же очень трудно стоять неподвижно. От этого устаешь больше, чем от колки дров.

И так каждый день – сначала ранняя обедня, потом вечерняя служба. И Петьке кажется, что страстная неделя никогда не кончится.

Но наступает великий четверг. Вечером читают двенадцать евангелий[42]42
  Вечером читают двенадцать евангелий. – Общее название двенадцати книг, повествующих о жизни мифического Христа.


[Закрыть]. Прихожане, приодетые, торжественные, стоят с зажженными свечами, и оттого в церкви необычно празднично.

Петька готов стоять хоть до самого утра. Но двенадцать евангелий – не шутка, и уже после трех колени мальчика сами собой подгибаются. Его не развлекает и горящая свеча, которую он держит в руке. Теперь она доставляет ему одно беспокойство. «Как бы кого не закапать воском, не подпалить! – думает Петька. – Хоть бы скорей кончилась эта проклятая служба!»

Удары большого колокола отбили число прочитанных евангелий. И Петька с тоской убеждается, что не дошли еще и до половины. Утомление настолько сильно, что торжественное настроение бесследно исчезает, и все более и более растут нетерпение и скука. Петька с завистью смотрит на Ваньку Рязанова[43]43
  Ванька Рязанов. – Школьный товарищ Петьки, работающий впоследствии вместе с ним на заводе Курбатова. Умер от чахотки во время пребывания Заломова на Урале в 1898–1899 годах.


[Закрыть], который совсем не скучает. Ванька дергает за косы девушек, вкатывает им в волосы шарики из мягкого воска и капает горящей свечой на их платье. Он то и дело ныряет с места на место, не обращая внимания на шипение и толчки прихожан.

Федька Черемушкин нарочито усердно крестится и низко кланяется, прожигая при этом свечой одежду впереди стоящих. Когда черный цвет материи жертвы становится коричневым, он переходит на другое место, снова усердно молится и снова воровато подпаливает кому-нибудь спину. Петька, тяжело вздыхая, упорно стоит на месте, хотя ноги уже онемели от усталости. Но он привык к тому, «чтобы все было без обману», и потому не идет даже на церковный двор, где для развлечения можно немного подраться.

Попами Петька особенно недоволен: «Надо им сразу читать двенадцать евангелий? Тянут как кобылу за хвост. И чего они по сто раз повторяют: «Господи! Господи!» Ну сказали раз, и будет. Чай, бог-то не глупый! Он, может, спать лег али ужинает, а тут как под руку костят! Собака и обозлится, ежели ее сто раз кликнуть!»

Петька представляет себе, как попы по всем церквам кричат: «Господи! Господи!», и ему становится жалко несчастного бога.

Служба кажется бесконечной.

Но вот колокол торжественно бьет двенадцать раз, служба подошла к концу, и толпа радостно зашевелилась. Попы и дьячки еще что-то поют, но их уже никто не слушает, – все спешат поскорее выбраться на волю. Тяжелая повинность богу отбыта.

На улице шумно, весело.

Все стараются донести до дому зажженные в церкви свечи, которые озорные мальчишки тушат.

Ванька Рязанов хохочет от восторга:

– Я на одну свечку кы-ых дыхнул! Дык у барышни аж глаза вылезли от злости. Я, говорит, тебе, чертенок, все уши оборву! А я ей: «Ты не злись! Каяться приходила! Ругаться грех!» Зашипела и отвернулась. Крестится, а у самой со злости вся рожа перекосилась.

– А я четыре пальта прожег! – гордится Черемушкин. – На одном даже дырка сделалась…

– Поймают! Дадут тебе дырку! – с некоторой долей восхищения говорит Петька.

– Ничего не дадут! Я скажу: «Рази я нарошно! Прости, ради Христа!»

Трое приятелей дружно хохочут.

– А ведь грех! – подзадоривает Петька.

– Знамо, грех! – подтверждает Ванька. – Да ведь мы покаемся! Бог простит!

– Бог-то простит, а вот как отец узнает. Выпорет!

– Мой-то отец? Он никогда не порет! Только хохотать будет!

– А если нажалуются?

Ванька смеется:

– Жаловались! Отец как зачнет кричать: «Голову оторву, своими руками задушу! Зарежу!» А когда уйдут, схватится за брюхо и ржет. А ты говоришь, выпорет! Он у меня веселый! Когда на заводе Васька Пузырь напился и заснул, он стащил с него штаны и выкрасил ему задницу суриком. Дык весь завод чуть не помер со смеху.

– Суриком? Красной краской? – задыхаясь от смеха, переспрашивает Петька.

– Знамо, красной! А то какой же сурик бывает! А ты говоришь, выпорет. Он и матери не дает меня пороть. Что ни чудней сделаешь, то сильней хохочет. Скажет только: «Не балуй, дурак, а то мне за тебя отвечать придется», а потом еще пуще хохочет.

– Тебе везет! – говорит Петька со вздохом. – А меня чуть что и пороть…

Приятели расходятся в разные стороны. По дороге к дому Петька думает о «веселых отцах»: «Вон сосед, Андрей Васильевич, тоже веселый и тоже детей не порет. И отчего это отцы порют редко, а матери – то и дело? Дуры они, бабы! Злющие. Наша Ольга тоже такая! Мне уроки учить, а она – пол мети. Ясное дело, дура! А дразниться ловка! – с восхищением вспоминает Петька. – Такая злость берет, инда искусал бы зубами! Кабы я так умел! Про баб и в писании сказано: волос долог, а ум короток. А вот у Зои Владимировны тоже косы, а умная. Из всех только она и есть умная», – заканчивает нить своих размышлений Петька, когда замечает, что свеча давно потухла и, значит, он опять не сумел донести ее горящей до дому.

Петьке надо идти на исповедь, и он таинственно говорит сестре Оле:

– Батюшка велел приходить к четырем часам.

– Ага! Попался! – сияет Оля. – Достанется тебе от батюшки! Я говорила, слушайся!..

– Чай, ты мне не мать!

– Зато сестра твоя! А ты злющий, как волчонок, ничего делать не хочешь…

– Что ты врешь! – не стерпел Петька. – А кто в лавку ходит, кто самовар ставит? Да я и дрова колол, и снег зимой чистил. Разве я не помогаю маме?

– Ладно-ладно! Вот батюшка наложит на тебя епитимью[44]44
  Епитимья – Наказание за грехи, назначаемое священником во время исповеди: например, продолжительные молитвы или отбивание множества поклонов.


[Закрыть].

– Каку таку петимью? Что ты врешь! Петрахиль, а не петимью!

– Вот узнаешь! Епитрахиль – это фартук, им батюшка покрывает голову, когда говорит «прощаю и разрешаю», а епитимью накладывают на великих грешников…

– Да разве я великий грешник? Дура ты такая! Я ведь еще маленький. Много ли у меня грехов-то?

– Вот-вот! И дурой меня ругаешь, и не слушаешься. Разве это не грех? Ведь я старшая сестра!

– Старшая – Лиза, и я ее слушаюсь, а ты просто девчонка – козья печенка! – говорит Петька презрительно.

– Да ведь и я старшая! На четыре года старше тебя!

– Ты сама дразнишься! И за волосы меня дергаешь, – уже не на шутку сердится Петька.

– Про мои грехи батюшка тебя спрашивать не будет, а про свои должен все рассказать. А если соврешь на исповеди, то придется тебе в аду лизать горячую сковороду! За грехи же великие батюшка наложит на тебя епитимью, – заканчивает Оля сурово.

– А что такое петимья? – переспрашивает Петька неуверенным тоном.

Мальчишку сразу охватывает страх: он вспоминает крещенский сочельник, свои озорные мысли об освящении нужника святым крестом и о том, как во время давки в церкви он обругал самого Саваофа.

– Кто его знает? Простит али не простит? – с тоскою говорит Петька, глядя на сестру.

Оля делает вид, что не слышит вопроса. Она наслаждается страхом Петьки.

Петька не выдерживает и кричит:

– Что же ты молчишь, дура! Али не тебя спрашивают?

– Ага! Еще два новых греха: злишься и ругаешься! – торжествует Оля. – Теперь уж обязательно будет тебе епитимья!

– Да ты говори, что за петимья?

– И скажу! Сама видела! Как только батюшка узнает, что ты великий грешник, сядет на большое деревянное кресло и велит принести сторожу большущий голик с тонюсенькой, как волосок, ниточкой. Вот за эту ниточку ты и повезешь батюшку вокруг всей церкви, а если…

– Ну вот как же ты не дура! – перебивает ее Петька. – Разве можно большущего попа везти за ниточку? Чай, она оборвется! Для него нужна толстая-претолстая веревка.

– Сам ты дурак и разиня! Ты слушай, когда тебе говорят, а не перебивай! Ведь бог все может сделать, – он всемогущий!

– А раз он всемогущий, так пусть сам и возит своих попов за нитку! – злится Петька.

– Вот-вот! Нагрешил да еще распоряжаться будешь! Так тебя и послушали!

– Дак нитка-то оборвется! – с отчаянием кричит Петька. – Разве ты не понимаешь?

– Если бог простит, то не оборвется, хоть двух попов вези. А если оборвется – значит, бог не простил, и тогда батюшка будет пороть тебя голиком по голой заднице. А потом нитку свяжут и опять повезешь, и опять пороть будут, и так до тех пор, пока бог не простит. Как только простит, сделается нитка крепкой, как канат, и тогда ее даже лошадь не перервет. Вот тогда ты и обвезешь батюшку вокруг церкви, а он снимет с тебя епитимью, накроет епитрахилью голову и скажет: «Прощаю и разрешаю».

– А какая она, эта петимья? Как петрахиль? В виде фартука?

– Епитимья – это слово, а не вещь, – важно поучает брата Оля. – Значит «испытание, порка».

– А ты не врешь? – заглядывая в глаза сестры, переспрашивает Петька.

– Зачем мне врать! Я сама видела, как маленький мальчик, еще меньше тебя, обвез попа вокруг церкви, а нитка осталась целой.

– А за что поп наложил на него петимью?

– А он тоже обругал сестренку, но потом…

Петька уже не слушает:

– Вот видишь! – торжествующе кричит он. – Значит, сестер ругать не грех! Ведь ты сама же говоришь, что нитка не оборвалась?..

– Да ты не дослушал, – торопится перебить его Ольга. – Он обругал нечаянно, а потом просил у сестры прощения и кланялся ей в ноги, когда пошел на исповедь.

– Ну теперь я вижу! Все это ты наврала. Просто меня дразнишь. Ты думаешь, я буду тебе кланяться в ноги? И не подумаю! Ишь премудрая!..

– Больно мне нужны твои поклоны! – важничает Оля.

– Ольга премудрая, Ольга премудрая! – дразнится Петька и, схватив картуз, выбегает во двор.

«Пойду спрошу Сашу. Чай, Олька наврала все, как про березу в школе?» – думает Петька.

Сестра Саша живет в прислугах у бабушки Александрии, и Петька встречает ее у ворот с двумя ведрами воды.

– Ты чего? – остановилась она около переминающегося с ноги на ногу мальчонки.

– На исповедь вот иду. – Петька помолчал, потом спросил как бы между прочим: – А Ольга говорит, что надо попа на нитке возить. Правда?

– Ну понятно, правда! Только это за большие грехи.

– А ежели у меня большой грех найдется?

– Тогда придется возить и тебе, а поп будет пороть тебя голиком, если оборвешь нитку.

– А может, мне надеть двое штанов?

– Да ты не бойся! Какие у тебя грехи? Ведь ты еще маленький, – говорит Саша с еле сдерживаемой улыбкой. В свое время ей рассказывали эту же самую сказку, и теперь ее забавляет доверчивость брата.

Тревога Петьки усилилась. «Хоть бы не по голой! Смеяться будут», – думает он с тоской по дороге в церковь.

Встретив на Жуковской улице своих приятелей, Петька заводит разговор с Черемушкиным – он второгодник и один раз уже говел.

– А что, Федька, страшно на исповеди?

– А чего тут страшного? Чай, тебя поп, а не черт исповедовать будет!

– А как же грехи?

– Очень ты ему нужен с твоими грехами! Он на тебя и времени тратить не будет. Сколько ты дашь? Три копейки?

– Нет, мама велела дать пятак.

– Не видал он твоего пятака! Вот ежели бы ты ему рупь принес, так он бы про все твои грехи выспросил. Сам увидишь. Ежели кто богатый – держит долго, бедного отпускает скоро, а мальчишек в одну минуту. Тебя больше, как разов пять или шесть, и не спросит. А ты говори, грешен – и все тут. Потом накроет фартуком и скажет: «Прощаю и разрешаю». Вот придумал тоже – страшно!..

– А ты признаешься, что вчера дырки на пальто свечкой прожигал?

– Что я, дурак, что ли? Чтобы меня из школы выгнали?

– Да ведь грех останется?

– Ничего не останется! Раз поп скажет: «Прощаю и разрешаю», – значит, крышка.

– А ежели бог не простит?

– Так кто же к попам ходить станет, ежели бог не будет прощать. Это уж их дело. Они что хошь замолят. Ты только сразу после причастья не плюй, и ни одного греха на тебе не останется.

– Ежели поп неправильно простит, грех на нем будет, – вмешивается в разговор Ванька Рязанов. – Видал на картинке страшный суд? Впереди всех попы идут, потому что на них много грехов и своих и чужих. Некоторые грешники еще далеко, а попы уже около самого пекла…

Разговор обрывается, приятели входят в церковь. Напротив левого придела Петька видит стол и два больших деревянных кресла. На одном из них сидит дьякон и записывает пришедших на исповедь. Петька знает, что надо записаться у дьякона и уплатить две копейки за запись. Он встает в очередь перед клиросом[45]45
  Клирос. – Место для певчих в церкви на возвышении по обеим сторонам алтаря.


[Закрыть], в углу которого поставлена ширма. Из-за ширмы слышится приглушенное бормотание. Большинство исповедовавшихся выходит оттуда с красными лицами.

Петька сильно волнуется и искоса посматривает на большое деревянное кресло: «Зачем оно там стоит? Неужто Ольга правду сказала?»

Очередь доходит до Петьки. Войдя за ширму, он крестится, отдает свечу и пятак попу. Тот устало задает вопросы: «Не воровал ли? Не врал ли? Слушался ли старших? Молился ли богу?» Петька невпопад отвечает то «нет», то «грешен, батюшка». Вопросов немного.

Накрыв голову Петьки епитрахилью, поп поспешно читает привычное: «Аз недостойный иерей, властию же его мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих».

Петька доволен. Выйдя из-за ширмы, он видит на подозрительном кресле здоровенного купца с золотой цепью на шее и кольцами на руках.

Теперь Петька начинает догадываться о назначении кресла: «Это чтоб садиться, ежели которые богатые, – думает он. – А я, дурак, поверил Ольке! Знамо, она всегда врет. Она сказку-то рассказывает и то врет!» Но некоторые сомнения все же остаются, и Петька хочет проверить их на купце. «Уж этот, знамо, великий грешник! – думает он убежденно. – Все купцы жулики! Дядя Яков тоже говорит, что жулики. Только пошли к ним маленького, сразу хлеб вчерашний всучат и еще обвесят! Вот только Иван Максимович… Так он не настоящий лавочник – сам печет и белый и черный, всю ночь работает, а остальные жулики!»

Петька ждет купца. Ему кажется невероятным, чтобы такого толстого и важного поп осмелился бить голиком. И все-таки очень хочется, чтобы все было так, как рассказывала Оля. Петька внимательно рассматривает купца и удивляется: «Ишь какое брюхо! И морда с самовар, и шея в складках…»

А купец тем временем размашисто положил на стол дьякону рублевую бумажку и, взяв толстую свечу, уверенно направился за ширму, не обращая внимания на недовольное ворчанье ждущих своей очереди для исповеди: «живодер толстопузый, окорок копченый…»

Петька старательно прислушивается к тому, что происходит за ширмой, но священника не слышно совсем, и только гудит, не переставая, низкий голос купца. Прошло, наверное, целых десять минут, а купец все не выходит. Ждущие исповеди перебрасываются недовольными возгласами…

Петьке кажется, что купец исповедуется больше часа. «Ага, накопил грехов!» – думает он злорадно.

Наконец купец выходит из-за ширмы. Он медленно спускается со ступенек придела. Лицо его багрово-красно, глаза припухли. «Ревел ведь!» – с изумлением догадывается Петька и чуть не взвизгивает от восторга: «Выпорет! Обязательно выпорет!» Перед его глазами картина, нарисованная Олей.

Купец уже выходит из церкви, а поп все не появляется. К нему входят все новые и новые исповедующиеся. «Эх, купил, видно, купец попа! Дьякону за запись рубль дал, а попу, знамо, трешницу. За трешницу кто не простит!» – разочарованно думает Петька.

Петьке очень обидно, что купца отпустили непоротым, и он продолжает свои размышления: «Значит, все враки! Здорово наврала мне Ольга! А я, дурак, поверил. Только ведь Ольга так врать умеет! Премудрая!..»

А уставшие ждать исповеди прихожане, переминаясь с ноги на ногу, чуть слышно перебрасываются недовольными возгласами: «Богатеи проклятые. Им и в раю первое место попы замолят!»

ГЛАВА X

в которой рассказывается о принятии Петькой святых тайн и его стремлении научиться владеть собой

Страстная неделя подходит к концу. В субботу Петька с утра ничего не ест, одевается во все чистое и идет в церковь для причащения[46]46
  Причащение – Религиозный обряд, связанный с пробой «тела христова» (просфоры) и «крови христовой» – церковного вина якобы для избавления от грехов и для вечного спасения.


[Закрыть]. Служба тянется нестерпимо долго. В церкви страшная теснота, духота. И от этого у Петьки кружится голова. Всегда полуголодный, а сегодня и вовсе не съевший ни маковой росинки, Петька впадает в обычную злость на попов и еле сдерживает себя, чтобы не заругаться или, что того хуже, не съесть прежде времени свою просфору[47]47
  Просфора – Маленькая лепешка, выпеченная из двух кружочков теста и предназначенная для церковного обряда причащения.


[Закрыть], которую он держит в руках. Петька любит всякое дело доводить до конца и сейчас непременно хочет свое покаяние закончить «правильным» причащением, чтобы после него быть совсем-совсем безгрешным.

Но вот толпа заколебалась, заволновалась, радостно подалась вперед. Теперь стремление всех – чаша со «святыми дарами», которую держит в руках здоровенный дьякон. Вина и мелко накрошенного хлеба, из которого попы готовят причастие, припасено, конечно же, достаточно, но уставшая от долгой службы толпа напирает с непреодолимым упорством. Петька старается попасть в ее средний поток, который режет толпу на две части, и кратчайшим путем добраться до чаши. Толкаясь, упираясь локтями, не обращая внимания на ругань, Петька благополучно добирается до цели. Поп сует ему в рот ложку, и мальчик торопливо глотает сладкое вино с кусочком просфоры.

«Ишь, вкусно!» – думает он с восхищением и отходит к столику с «теплотой». Положив на тарелку две копейки, Петька берет большую плоскую серебряную чарку и жадно пьет разведенное горячей водой вино. Но, сделав четыре глотка, чувствует, как кто-то грубо схватил его за руку.

– Да ты что! Все выдуть хочешь, что ли? Хлебнул раз, и довольно. Это тебе не вода! – слышит он злобный шепот и вмиг оказывается в стороне.

Выбравшись из толпы, Петька идет к выходу, уписывая на ходу просфору. «Теперь я как херувим! Ни одного греха нету!» – думает он с торжеством.

Дома Петьку все поздравляют с принятием святых тайн, а мать поит чаем с горячей лепешкой.

Семья готовится к празднику. Сосед Лапшов, куриный охотник и добрый человек, подарил Анне Кирилловне три с половиной десятка яиц. Бабушка Александрия дала немного денег и белой муки. Мать купила мяса для щей, четверть фунта изюма, молока, творога, масла, сахара. Петька помогает Оле выбирать изюм от стебельков и всякого сора и зорко следит за сестрой, которая время от времени кладет в рот изюминку.

– Чего хватаешь! Чай, изюм в куличи надо! – возмущается Петька.

– Возьми и ты! – невозмутимо предлагает Оля.

– Ну да! Возьми! Чай, его и так мало! – ворчит брат.

Но вот Оля берет сразу несколько изюмин. Этого уж Петька перенести не в силах. Он забывает даже про неписаный закон мальчишеской чести, запрещающий доносы:

– Мам! Что Ольга весь изюм съела!

– Я только одну! – оправдывается Оля.

– Ну возьми и ты одну, Петюша! – говорит Анна Кирилловна, не отрываясь от работы. Она спешно дошивает «чужое».

– Ябеда! – мстительно шепчет Оля.

– А ты свинья! Чай, куличи-то для всех!

Петька выбирает самую крупную изюмину и, причмокивая, демонстративно ест ее, но это уже не доставляет ему никакого удовольствия. Теперь куличи наверняка не будут такими вкусными, если в них недостает съеденных Олей изюминок.

«Разве бы я взял, кабы не эта Олька!» – думает он со злостью.

– Вот жадина. Самую большую схватил. Разве моя такая была? – снова шепчет Оля.

– Рази-рази! Мне сама мама позволила! – огрызается Петька.

– Мои-то вдвое меньше были, – канючит девчонка и быстро кладет в рот еще одну изюмину.

– Ну так и я брать буду! Пусть ничего для куличей не останется! – с отчаянием кричит Петька и, схватив без разбору горсть изюму, глотает его вместе с сором.

– Мам! Петька целую горсть изюму съел! – кричит Оля.

– Ну как вам, ребята, не стыдно? – с укором говорит Анна Кирилловна. – Ведь я для всех купила! Неужто хотите все вдвоем съесть?

От этих слов Петьке ужасно стыдно: «Никогда ни к одной изюмине больше не притронусь. Пусть одна Олька ест!»

В этот вечер Петька ложится спать рано, перед сном просит мать, чтобы разбудила его к заутрене[48]48
  Заутреня – Ранняя церковная служба по праздничным дням.


[Закрыть]. Анна Кирилловна не спит всю ночь. Закончив чужое шитье, она принимается мастерить Петьке новые штаны и рубашку, а потом месит тесто и печет куличи.

По обыкновению, Петька засыпает как убитый и, когда мать будит его, поднимается с большим трудом. Умывшись и надев обновки, он отправляется в Троицкую церковь. В кармане у него две копейки на свечку.

Ночь темна и так тиха, что Петьке кажется, будто вся земля накрыта огромным колпаком из черного стекла. В тишине раздается мощный удар большого колокола. Миг – и стеклянный колпак разбит одним ударом, несмолкаемые звуки зазвенели, как падающие мельчайшие осколки разбитого стекла.

Троицкой отвечает Егорий, Тихон, Покров и другие церкви. Петька любит музыку больших колоколов. Когда он слушает их, его охватывает какое-то восторженное и вместе с тем тревожное чувство. Все тело его крепнет, и отчего-то рождается уверенность, что одним броском он может перемахнуть и через высокие ворота, и через всю улицу. Маленьких колоколов Петька не признает: «Тлям, тлям!» – только портят все…

На площади перед церковью горят большие костры, вокруг них толпы народу. Это пожарные, квартиры которых в нескольких десятках сажен от церкви, жгут смоляные бочки. Петька не может оторвать глаз от яркого пламени.

Долго стоит он перед кострами, и ему кажется, что огонь живой, что он очень сердитый и потому с такой яростью пожирает дерево и смолу. Но постепенно костры догорают, площадь погружается во мрак, и Петьку охватывает грусть при виде последних отблесков умирающего огня. Теперь ночь стала темнее, чем прежде, и, шагая к церкви, мальчик думает: «Кто огонь? Где он живет? Почему не ест камни? Почему его так часто рисуют в церкви?»

В церковь Петька не может пробиться и, лишь с трудом протиснувшись на паперть[49]49
  Паперть. – Крыльцо перед входом в церковь.


[Закрыть], покупает себе свечку из красного воска, зажигает ее и выходит на церковный двор. Он отговел по всем правилам и теперь считает излишним стоять часами в церкви. Во дворе не душно, можно посидеть и походить, а то и перекинуться словечком с кем-нибудь из ребят. Петька замечает, что взрослые тоже переговариваются.

Под высокой колокольней, выстроенной отдельно от церкви, понаставлено множество куличей и сырных пасок. Какой-то мужик наступил тяжелым сапогом на одну из них и раздавил вместе с тарелкой. Поднимается крик, ругань. Один мальчишка толкнул другого, и тот смял пару высоких пышных куличей. Снова ругань, шиканье старух, звук затрещины и плач упавшего мальчишки.

Но вот раздаются возгласы:

– Несут, несут!..

Толпа перед папертью расступилась, из церкви повалил народ с зажженными свечами. Наконец выносят плащаницу[50]50
  Плащаница. – Ткань с изображением тела Христа в гробу.


[Закрыть], и Петька видит тот самый стеклянный гроб, который раньше стоял в алтаре[51]51
  Алтарь – Главная (восточная) часть церкви, отделенная иконостасом от общего помещения.


[Закрыть].

Под возгласы: «Христос воскрес! Христос воскрес!» – шествие направляется вокруг церкви.

Петька в восторге. Пробираясь вместе с народом обратно в церковь, он сгорает от любопытства увидеть своими глазами воскресение Христа и чем дальше, тем больше недоумевает: «Что же это он? Воскрес, а не встает?» И тут вспоминает, что в гробу лежит лишь «деревяшка», к которой он прикладывался, и его разбирает злость на попа, который все испортил: «Как маленький играет с деревяшкой! Разве нельзя было живого мужика положить? А лучше бы спящую царевну? Самую красивую! Она бы непременно проснулась. Вот радость-то была бы!»

За пасху Петька отъедается. В первый же день он обходит всех родственников. К вечеру в его карманах набралось копеек тридцать. Анна Кирилловна, уже подарившая сыну три копейки, теперь добавила еще пятачок. И Петька, празднично сытый, идет со своим богатством к мороженщику-кондитеру, торгующему вразнос.

Кондитер с детьми и женой живет у Саранчихи – в грязном полутемном подвале. Войдя к ним, Петька застает хозяев за работой. Жена вертит мороженое, а муж варит карамель на особо приспособленном тагане. Мальчик с наслаждением съедает на копейку «настоящего» сливочного мороженого, сделанного из жидкого молока, покупает на три копейки шесть леденцов с орехами.

Свою покупку он щедро несет домой и делит с маленькими, разложив леденцы на равные части. Делает он это не только из доброты. В глубине души Петька по-прежнему немного жадноват. Но совесть у него теперь такая чувствительная, что он не может в полной мере наслаждаться лакомством один.

Может быть, на него повлияли внушения матери, которая говорит, что стыдно жадничать. Может быть, еще что. Но, как бы то ни было, произошла странная вещь: Петька понял, что один из честно разделенных леденцов доставляет ему большее наслаждение, чем все шесть, съеденных им самим.

Как всякий мальчишка, наслушавшийся сказок, Петька любит справедливость, любит силу и доблесть, мечтает о подвигах. Сказки-то, пожалуй, сильнее всего и действуют на мальчика. Петька очень старается научиться владеть собою и, хотя это трудно, уже одерживает первые маленькие победы.