Текст книги "Петька из вдовьего дома"

Автор книги: Пётр Заломов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА XXVIII

Петька покидает стены вдовьего дома и узнает о многотрудной жизни и трагической судьбе белошвейки Груни

Петьке исполнилось четырнадцать лет, и по порядку, установленному во вдовьем доме, ему теперь нельзя было ночевать здесь. Администрация считала безнравственным пребывание юношей в доме, где живут вдовы и девицы. Анна Кирилловна приискала Петьке ночлег неподалеку, у старушки вдовы, торгующей старыми вещами. У хозяйки была двадцатилетняя дочь Груня – белошвейка, бравшая заказы на дом.

Постель для Петьки сделали на примостке, в коридорчике, соединяющем переднюю с кухней.

Приходя вечером на ночлег, Петька всегда заставал Груню за работой, а когда утром он уходил, девушка уже опять сидела за шитьем. Петька заметил с некоторых пор, что Груня стала очень скучной, глаза у нее нередко были заплаканы, а по вечерам она совсем перестала уходить из дому.

Засыпал Петька не сразу и мог сколько угодно наблюдать за Груней и ее матерью: в дощатой перегородке как раз на уровне Петькиных глаз была порядочная дыра от выпавшего сучка. Хозяйка частенько не ночевала дома, и в такие вечера Груня подолгу плакала. Не оставляя работы, только голову наклонив ниже обычного, она тихонько всхлипывала и часто-часто утирала слезы. Петька засыпал и, когда, случалось, просыпался ночью, все также видел Груню, тусклый свет и бесконечное шитье.

Порой девушка напевала какую-то грустную песенку, иногда сильно кашляла, прижимая к губам платок, и Петька видел потом на нем зловещие красные пятна.

На святках к хозяйке пришли ряженые, много танцевали, пили вино, пели песни. Груня принарядилась, подвила волосы, но Петьке показалось, что в своем обычном наряде она гораздо приятнее.

Случайно он услыхал слова «жених» и «смотрины» и понял, что кто-то пришел смотреть Груню как невесту. Всех больше обращал на нее внимание маленький невзрачный человек с плешивой, будто объеденной молью, головой. По всеобщей просьбе он запел оглушительным голосом «Как на реченьке Дунае перевоз Дуня держала». Вместо Дуни певец вставил, ко всеобщему удовольствию, имя Груни, и Петька догадался, что это, наверное, и есть жених. Певец орал пьяным голосом, но все ему шумно аплодировали.

Разошлись гости только в три часа ночи. Уходя утром к матери во вдовий дом, Петька встретился в коридорчике с Груней, и она показалась ему красивее, чем обычно. Девушка словно бы расцвела, даже лицо ее порозовело.

Вечером Груня опять сидела за шитьем, а мать ее деловито рассуждала о приданом, и Петька радовался, что наконец-то девушка выйдет замуж.

Прошли святки, Груня все шила приданое, а жених между тем не появлялся.

В один из вечеров, еще подходя к домику, Петька услышал страшный шум, а когда вошел, то первым делом увидел Груню, бьющуюся в истерике на полу. Мать же ее кричала на какую-то толстую бабу, требуя обратно пять рублей, та в ответ скверно ругалась, обвиняя и Грунину мать и саму Груню в обмане.

Кричали все, и Петьке было трудно разобраться, что же произошло. Только по выкрикам толстухи: «гулящая девка», «воспитательный дом», «ребенок» – Петька понял наконец, что свадьба расстроилась.

С этого дня мать и дочь, обычно дружные, начали ссориться. Груня упрекала мать в жадности, в том, что она слишком мало заплатила свахе, потому-то она и выболтала все. Родители соперницы не пожалели двадцати пяти рублей, и дело сделалось, хотя невеста – бывшая канавинская проститутка. Мать же кричала, что Груня сама виновата во всем, что она потаскуха и вешается всем на шею.

Целую неделю продолжались эти яростные споры. Груня извелась вконец, под глазами у нее появились синяки. Дело кончилось тем, что мать с дочерью помирились и отводили душу, ругая общих врагов – сваху, жениха, подлых родителей соперницы, которые его «перебили». Мать тогда плакала, обнимала и целовала дочь, причитая, какие они несчастные, как жестока к ним судьба.

Понемногу в домике воцарились прежнее спокойствие и скука. Как-то, когда старухи не было дома, Груня пришла к Петьке в одной рубашке, подсела к нему на постель.

Выглядела Груня грустной и усталой, попыталась она рассказать несколько анекдотов, но сделала это так скучно, что веселья не получилось. Посидев еще немного молча, она нехотя встала, ушла к себе.

Почему-то теперь Петьке совсем не было ее жалко, он думал о ней с раздражением, зло: «Вот стерва! То рада была хоть за облезлую крысу выскочить, то ко мне лезет!».

На другой день Петька рассказал матери о Груне. И Анна Кирилловна пришла в ужас.

Вечером того же дня Петька отправился на ночевку к старшей сестре Лизе, которая вышла замуж за столяра[95]95
  … вышла замуж за столяра. – Старшая сестра Петра Заломова Елизавета вышла замуж за сормовского рабочего Г.И. Гаринова. В их доме на Первой линии (ныне улица Пугачева, 6) Петр жил не только в 1892 году, но и в 1900–1902 годах, когда работал на Сормовском заводе. Отсюда 1 мая 1902 года он ушел на знаменитую политическую демонстрацию.


[Закрыть], Правда, сестра жила далеко от вдовьего дома, но Анна Кирилловна была готова на все, лишь бы избавить сына от опасного соседства. Лиза переговорила с мужем, и Петька стал спать в прихожей на высоком столярном верстаке. О несчастной Груне он быстро забыл.

Только ранней весной Петька случайно узнал, что Груня умерла от чахотки. И тогда все разом вспомнилось: и то, как была одинока и несчастна девушка, и то, как много она работала, и то, как искала чьего-нибудь сочувствия и ласки, да так, видать, и не дождалась их…

ГЛАВА XXIX

объясняющая настроение Петьки, оказавшегося на распутье

Последний год в уездное училище Петька ходил вместе с Федькой Колодовым, который оставался в третьем классе, как и во всех предыдущих, на второй год. Таким образом, Федька начал свой шестой год занятий в училище. Познакомился Петька и со многими новыми учениками. Некоторым из них было уже по восемнадцать, а то и по двадцать лет. Так эти превосходили ростом многих учителей.

По количеству учеников класс был громадный: в нем соединили всех учеников из второго основного и второго параллельного классов, а кроме того, и всех оставленных на второй год. Третьегодники были редкостью: родители, потеряв терпение, предпочитали своих безнадежных шалопаев поскорее пристроить к делу. Ребята были разные. Были парни искушенные, уже немало вкусившие от жизни, знавшие толк в женщинах, пристрастившиеся к табаку, вину, по-мужски судившие о многом. Таких было не более десяти, но именно они задавали тон, направляя мысли и чувства класса. Это они обычно приносили новые анекдоты про учителей, про попов, про разную всячину.

Было в классе и несколько блестящих учеников. Эти всегда все знали. Случайно или нет, но это были самые невзрачные, скромные и славные ребята.

Петька же с пятерками распростился навсегда. Он знал, что учиться дальше не придется, и занимался теперь не особенно усердно. Большую часть времени он уделял чтению книг, при этом читал с одинаковым увлечением все без разбора. Случайно попали ему в руки книги Чарльза Дарвина: сначала «Происхождение видов», потом «Происхождение человека». Прочитал их Петька с громадным интересом, и вера в бога, когда-то сильно пошатнувшаяся, как-то незаметно ушла.

Тогда же Петька познакомился с двумя мальчиками из интеллигентных семей – Ивановым и Константиновым. Оба мальчика были очень воспитанны, разговаривали на правильном книжном языке и не употребляли уличных ругательств. Петька обменивался с ними книгами, а по дороге домой приятели вели длинные разговоры о прочитанном. Оба были способные, хотя и не совсем обычные мальчики. Иванов страдал недостатком речи и произносил свою фамилию «Ванёв», своеобразно искажая и все другие слова. Смуглым цветом лица, маленькими черными глазками и длинным носом он походил на восточного человека, но был удивительный добряк и весельчак.

Внешне Константинов был полной противоположностью Иванова. Его ярко-красным губам и необычайно нежному белому цвету кожи могли бы позавидовать многие барышни, но голубые глаза так сильно косили, что производили очень неприятное впечатление. Но это только поначалу. При более близком знакомстве он возбуждал не меньше симпатий, чем Иванов. Оба мальчика были умны, отзывчивы, и ребята их любили. У Константинова была сестра гимназистка. Она брала книги из гимназической библиотеки и часто давала их почитать брату, а он делился ими с Петькой. Поэтому на обратном пути из училища Петька вместе с Павлом Коровиным охотно провожал Константинова на Звездинские пруды, где тот жил.

Случалось, Петька с Павлом заходили за Константиновым и по дороге в училище. Петька заметил даже, что Коровина что-то уж слишком тянет в эту квартиру. Но когда однажды увидел сестру Константинова, понял все. Она вышла с братом, чтобы идти к подруге, с которой училась в гимназии, и Петька чуть не бросился к ней навстречу. Издали он принял ее за Зоечку, у него даже сердце затрепетало.

Сходство с Зоечкой действительно было, но Константинова была уже почти барышня. Она очень походила на брата, и только глаза у нее были совершенно нормальные и очень красивые. Волосы были много светлее, чем у Зоечки, без того удивительного оттенка, но послушные и красиво прибранные, а личико интеллигентнее, тоньше и изящней. Она была очень красивой, но Зоечка Петьке нравилась все-таки больше.

Появились в классе и два новых учителя. Гурий Петрович, преподаватель геометрии, с пышными усами, затянутый в мундир, походил на военного и был красавцем. Говорили, что он отчаянный дамский угодник. Объяснял уроки Гурий Петрович мастерски, и Петька слушал его всегда с необыкновенным интересом. Но зато Гурий Петрович отличался и большой взыскательностью, требуя от учеников твердых и точных знаний. И для проверки их нередко нарочно сбивал учеников с толку.

Сколько раз бывало, что вроде бы верно доказывает ученик теорему. А учитель, даже не глядя на доску, бросает недовольно:

– Не так!

Обескураженный ученик неуверенно стирает написанное, начинает новое доказательство, теперь уже очевидно неверное.

Гурий Петрович молча смотрит на доску, останавливает коротко:

– Нет, не так!

Снова и снова берется ученик за доказательство, но теперь уже и другие видят, что это «не так».

Измучив порядком ученика, Гурий Петрович вежливо отпускает его на место:

– Садитесь! Двойка!

Он вызывает к доске других учеников, но, сбитые с толку, и они врут немилосердно, пока наконец кто-то из наиболее уверенных в своих знаниях решительно не возвращается к доказательству, которым и был начат урок.

– Да ведь не так же! – усмехается учитель.

– Так, Гурий Петрович! – сердито настаивает ученик и получает пятерку, которые математик ставит очень скупо.

Мнения о Гурии Петровиче расходились. Все признавали, что он превосходный учитель, что на уроке у него никогда не бывает скучно, что он умеет ясно и просто объяснять. Но многие были недовольны им за манеру сбивать с толку. Другие же, в том числе и Петька, считали, что такой толк, с которого легко сбить, ничего не стоит и что геометрию надо знать не на авось, а так, как требует Гурий Петрович.

Русский язык преподавал Павел Иванович Шипучий, как звали его ученики, – безвольный старик с удивительно мягким и добрым характером, которым все бессовестно пользовались. У Павла Ивановича к старости развилась глухота, так что на уроках его можно было свободно разговаривать вполголоса, и он мог заметить это только по губам.

Появление в классе Павла Ивановича обычно сопровождалось возгласами:

– Щиволощ! Щкатина! Щабака! Я тебе покажу, как подщкащивать!

Во время диктанта кто-нибудь из учеников вслед за учителем читал текст по книжке: Павел Иванович любил басни Крылова и потому чаще всего выбирал их для диктовки.

Один раз Васильковский уронил книгу, а так как он сидел на первой парте, то Павел Иванович заметил это, отобрал басни и, наградив нарушителя несколькими подзатыльниками, продолжал диктант. Тогда вместо Васильковского стал подсказывать Березкин. Ученики свободно перекликались:

– Ять или е?

– Ять.

– Запятая тут или точка с запятой?

– Запятая…

Ученики прилежно склонились над тетрадями, и Павел Иванович уверен: идет самостоятельная работа.

Шум на уроках Павла Ивановича всегда стоял невообразимый, и не только потому, что ученики свободно переговаривались. Павел Иванович любил нравоучительные анекдоты и частенько в назидание ученикам их рассказывал и сам же первый смеялся над ними.

Так, желая внушить ученикам важность правильной расстановки запятых, Павел Иванович рассказал про одно древнегреческое завещание, в котором родственник ставил непременным условием для наследника соорудить «статую золотую пику держащую». Но поскольку запятую он не поставил, судьи так и не решили: должен наследник соорудить «статую, золотую пику держащую» или «статую золотую, пику держащую». На золотую статую наследник принужден был бы истратить все наследство, и Павел Иванович очень веселился, рассказывая об этом ребятам.

Любил Павел Иванович и сочинения на вольную тему. Наиболее неудачные из них он, чтобы пристыдить автора, зачитывал всему классу. Хохот тогда стоял невероятный. На тему «Домашняя обстановка» ученик Бурцевич написал:

«Домашняя обстановка у нас была такая бедная, что такому важному господину, как я, в нее и показаться было стыдно». Далее шла подпись: «Бурцевич».

Прочитав это сочинение, Павел Иванович хохотал до слез, хохотали и ребята: не столько над Бурцевичем, сколько над смешным стариком, так ничему и не научившим их.

Прошла зима, за ней большая часть весны. Кончался учебный год, и Петька радовался этому. Но часто-часто его охватывала теперь и тревога: как быть дальше, что делать?

В мае начались выпускные испытания. Петька усиленно готовился к ним и выдержал их очень успешно. Экзамены принимал не один учитель, а целая комиссия. И если «свой» учитель ставил ему за ответ по привычке тройку, то другие члены комиссии оценивали бойкий ответ сообразительного паренька четверками и пятерками. Задачу же по геометрии Петька вообще решил первым и получил уверенную пятерку. На экзаменах он исправил несколько годовых троек в аттестате на четверки.

Всем окончившим уездное училище предложили поступить в Порецкую учительскую семинарию, но Петька отказался. Надо было помогать матери, младшим сестрам и братишке, которым тоже пришла пора учиться.

Да Анна Кирилловна и сама не мечтала учить Петьку дальше. Для этого не было средств. Не хотела мать отдавать сына и на завод. Чтобы пристроить Петьку куда-нибудь на службу мальчиком, она ходила по конторам и магазинам, но везде получала отказ. Всюду надо было иметь рекомендацию, и никакие просьбы, поклоны не могли ее заменить. Поняв это, Анна Кирилловна решила отдать Петьку слесарным учеником на механический завод, на котором работал отец. Решить-то решила, а сама потихоньку плакала.

Петьке одинаково не нравились ни заводская работа, ни конторская служба. Его неудержимо влекли к себе просторы полей и лесов. Он хотел бы стать, как его прадед, крестьянином или лесником и готов был смириться с самой скромной долей, лишь бы не идти за высокие заводские каменные стены, где в воротах стоят сторожа. Мысль попасть в клетку, чистую или грязную, была для него одинаково тяжела.

И потому Петька хотел продлить свои последние каникулы как можно дольше. Во вдовьем доме он уже совсем не жил, приходил лишь поесть. Захватив с собой краюху черного хлеба, Петька на весь день уходил в поле, в лес, на реку. Но часто и там подкарауливала его теперь тоска. Со страхом думал он о том дне, когда должен будет войти в заводские ворота, войти на всю жизнь, простясь со своими мечтами о подвиге.

ГЛАВА XXX

или Эпилог, из которого можно понять, какой путь в жизни выберет Петька

Наступил последний день августа. Анна Кирилловна повела Петьку на курбатовский завод, который отец называл при жизни не иначе, как каторгой. Петька нехотя спускался по знакомому ему с детства Казанскому съезду, вспоминал дни, когда он по этой дороге носил отцу обед, катался на коньках и салазках. Петька шел медленно, то и дело отставая от матери. Она его не торопила – понимала: сын прощается с детством, прощается навсегда.

На заводе Петька с первого же дня стал работать в двойную смену. Работа начиналась в пять часов утра, а заканчивалась поздно вечером. Петьке надо было вставать в четыре утра, чтобы успеть собраться и прийти на завод до гудка. Хорошо, что дом бабушки Александрии, куда перебрался жить Петька, был недалеко от завода.

Бабушка вставала рано, входила в чулан, где на своем старом войлоке, расстеленном прямо на полу, спал Петька, будила его не наклоняясь, слегка толкнув ногой. Если внук спал слишком крепко, будто невзначай роняла печную заслонку из жести. Сонный Петька мигом вскакивал от сильного грохота и противного звона, на ходу умывался и бежал на завод.

У порога бабушка окликала его:

– Еду, Петюша, не забудь!

Петька, все так же не говоря ни слова, брал приготовленный бабушкой с вечера узелок с хлебом, исчезал за воротами.

Шагая вниз по булыжнику Казанского съезда, время от времени закрывал глаза: кружилась голова, подкашивались ноги. Нестерпимо хотелось спать. Хлеб он съедал во время работы, чтобы в обед урвать пяток лишних минут для сна. И когда раздавался гудок на обеденный перерыв, Петька забивался куда-нибудь в уголок, ложился прямо на пол, покрытый толстым слоем грязи, и мгновенно засыпал.

Работа отнимала у Петьки все силы, притупляла мозг. Кроме обычных дней, за которые платили всего по двадцать копеек, приходилось работать еще три ночи в неделю и почти сплошь все праздники. Петька сдал, грудь его стала впалой, спина заметно согнулась. Раньше он мог без остановки взбежать на набережную по лестнице, теперь же задыхался уже на половине ее.

Жизнь стала ужасно бессмысленной и однообразной. Самым страшным казалось то, что некого было винить за это. Иногда Петька подумывал даже о самоубийстве, но тогда очень жалко было мать.

Однако со слесарем Степанычем[96]96
  … со слесарем Степанычем… – Речь идет о Якове Степановиче Пятибратове, который входил в первый марксистский рабочий кружок Нижнего Новгорода и которого Петр Заломов называл своим первым учителем пролетарской борьбы.


[Закрыть], к которому Петьку определили в подручные, работать было интересно. С виду суровый и мрачный, с насупленными густыми бровями, он был человеком простым и добродушным. К Петьке он относился со вниманием, по-взрослому серьезно.

– Парень ты, я вижу, грамотный и смышленый. Далеко пойдешь! – сказал он как-то ему многозначительно.

Степаныч не верил в бога, на первых порах хотел было разуверить в этом и Петьку и очень удивился, когда узнал, что его юный подручный давно перестал бывать в церкви. Однажды после какой-то особенно трудной смены Степаныч заговорил с Петькой о том, что все богачи, в том числе и их хозяин – пароходчик Курбатов, живут трудом рабочих, бедняков, бессовестно обманывают и грабят таких вот, как они, и что в России уже есть кружки из рабочих, которые хотят прогнать хозяев и царя, а заводы и всю власть отдать в руки народа.

Петька слушал и ничего не понимал.

А Степаныч, понизив голос, продолжал:

– За участие в тайном кружке полагается тюрьма или ссылка в Сибирь…

Он замолчал и испытующе посмотрел в глаза Петьки, стараясь понять, какое действие оказали на паренька эти слова. Но в глазах подростка было больше любопытства, чем страха. И тогда Степаныч, положив свою тяжелую, словно железную, руку на хилые Петькины плечи, произнес не спеша, как-то особенно значительно:

– Может быть, все мы погибнем, – он ударил на это «мы», – но помни: мы бьемся за величайшее дело всего трудового человечества!

Слова были такие новые, значительные и гордые, что у Петьки даже мороз по коже прошел.

А Степаныч, немного помедлив, спросил тихо:

– Хочешь вступить в наш кружок?

Петька растерялся от неожиданности и пришедшей от только что услышанных слов неуверенности в себе, промямлил, запинаясь:

– Я не могу решить… сразу… Мне надо… подумать…

Степаныч не ожидал такого ответа, спросил сердито:

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

Посмотрел выразительно, сказал с сердцем:

– Я в твои годы долго не думал! – пошел было прочь от Петьки, обернулся, добавил строго, не поднимая глаз:

– Ты об этом никому, а то в острог меня посадят. Понял? Жаль старуху мать.

Степаныч ушел, а Петька особенно усердно принялся пилить гайку.

«Ишь какой! – сердился Петька не столько на слесаря, сколько на себя. – Свою мать ему жалко, а меня и мою мать нет!»

А мысли упрямо возвращались к словам Степаныча: «Я тоже как лошадь работаю целыми днями, а хозяин ни одного болта не выточил, ни одной гайки не сделал. Это уж я точно знаю… И насчет того, что в одиночку ничего не добьешься, тоже правильно… Полицейские, когда кулачный бой на Жуковской был, поди, сами за угол прятались!..»

Вроде бы ничего не изменилось в цехе. Та же пыль, тот же гул от шелеста ремней, скрежета напильников, цоканья молотков. Но почему-то Петька почувствовал сейчас, будто завод стал меньше и теснее, а он, Петька, сильнее и свободнее.